Читать книгу: «Остров Сахалин и экспедиция 1852 года», страница 9

Лавка, помещенная в доме 2-го капральства, т.-е. на нижней баттарее, очень удобна и красиво убрана товарами, что имеет хорошее влияние на аинов.

Нравственным поведением людей я доволен, но о военной службе и дисциплине они имеют очень плохое понятие. Военного образования, кроме человек 8-ми, остальные совершенно не имеют. Это просто работники-мужики. Когда я производил, во время морского перехода, пальбу из ружей, то большая часть людей не знали как держать ружье и со страхом спускали курок. Весною я полагаю производить ученья стрельбы в цель и движений массою и в рассыпном строю, разумеется, ограничась самыми легкими требованиями и правилами.

Скажу теперь о наших экспедициях на острове. Время года – осень и начало зимы, и невозможность отнимать большое число рук от работ, от скорого окончания которых зависело сохранение здоровья людей, конечно должны были много мешать производству исследования страны в большом размере; но, благодаря ревности и готовности к перенесению трудов г. Рудановского, я получил возможность предпринять описание главных водяных путей части острова, обитаемой аинами и считаемой японцами принадлежностью их земли. В этом отношении я должен сделать справедливую похвалу г. Рудановскому, хотя сборы его в экспедицию и большие требования в средствах и причиняли мне досаду; но, раз выехав из порта, он предавался работе с увлечением, перенося терпеливо физические труды. Жаль, что этот сотрудник мой, в других отношениях, вызвал меня на нерасположение в нему.

Первые две недели нашего пребывания на Сахалине требовали такой деятельности в приведении в возможный порядок и в установке ваших припасов и товаров и в начатии необходимых построек – как пекарни и 1-й казармы, назначенных временно поместить всю команду, что и думать не было возможности об откомандировании кого-нибудь из порта для исследования страны.

Когда мы немного устроились и я мог уже сообразить, что лесу, купленного у японцев, не достанет для наших построек, я решился начать отыскивать лес. Зная из карты Крузенштерна, что вблизи от нас, в северу, должна быть большая река, название которой Сусуя я узнал от Орлова, ездившего по Сахалину, я был уверен, что по берегам её найду лес, хотя на вопросы мои одни аины отвечали, что есть лес, но дурной, другие, что совсем нет. 4-го октября, в воскресенье, я поехал на шлюпке вдоль берега, в северу. Сев на мель, против селения Сусуя, я вышел на берег и пошел пешком; выйдя на реку, я увидел прекрасный лес по обоим берегам её. Когда вода поднялась с приливом, шлюпка тоже вошла в устье, и мы прошли еще версты три вверх до реке, постоянно имея по обе руки хороший лес. На обратном пути я убедился, что есть и фарватер от 2½ до 4 футов на малой воде. 6-го, рано утром, я послал людей на вырубку леса, а за ними командировал, на шлюпке, и Л. Рудановского для исследования реки и берегов её. 10-го, он воротился, пройдя вверх по реке с 70 верст и найдя реку, на этом пространстве, удобною для судоходства, потому что глуубина не менее 5-ти футов, в малую воду. Почти на всем этом расстоянии растет строевой еловый и корабельный лиственичный лес. Он не мог далее идти, потому что не было припасов. 14-го, я снова отправил его на Сусую, с запасом провианта на 10 суток. В этот раз он поехал на японской плоскодонной четырехвесельной лодке. 18-го октября, я отправил, на японской же лодке, Самарина с 5-ю камчатскими казаками и с поручением осмотреть восточный берег залива Анивы и сделать описание его и аинских и японских поселений. 25 октября, Рудановский и Самарин возвратились из экспедиций. Первый с большими усилиями прошел вверх по Сусуе до 48° с. ш., по временам перетаскивая лодку по берегу или прорубаясь сквозь кокоры и деревья, запрудившие реку во многих местах. До источника Сусуи ему неудалось пройти, да от известности по-видимому было бы и немного пользы. Река Сусуя судоходна не более как на 70 верст, но берега её богаты лесами и плодородными полями и лугами, следовательно способны в заселению хлебопашцев. Сусуя служит для внутреннего сообщения как вверх, так и вниз по реке до селения Кой, в 50-ти в. от устья. Из селения этого дорога идет сухопутная на р. Найпу. Рудановский составил карту течения р. Сусуи с приложением журнала. Самарина экспедиция оказалась очень полезна. Он открыл гавань у селения Тотуги, в верстах 10-ти от нашего поста, и собрал сведения о населении до селения Сиретоку. Гавань названа им моим именем. Сведения, доставленные им об этой гавани, были недостаточны, и потому я командировал Рудановского осмотреть ее и вообще весь восточный берег залива. 29-го числа, он выехал на японской лодке, взяв с собой продовольствия на 15 суток. Самарин сообщил мне, что недалеко от Сиретоку он видел признаки золотой и серебряной руды и слышал от аинов, что золото и серебро действительно есть в некоторых местах их земли. 1-го ноября, я отправил Самарина с прикащиком Розановым, бывшим на сибирских приисках, и с 5-ю матросами, поручив ему сделать опыт промывки, для чего и были приготовлены ящики и инструменты, по указанию Розанова. 4-го числа, выпал снег и на другой день он шел почти целые сутки. 8-го ноября, Самарин воротился. Снег помешал их работе, и они воротились без результатов. 12-го ноября, Рудановский возвратился из экспедиции. Он нанес на карту весь берег до селения Сиретоку и часть берега Охотского моря на высоте залива Анивы. Гавань Тотуга тоже исследовал, но, по-моему мнению, недостаточно употребил на это времени, торопясь продолжать путь вперед с надеждою, вероятно, что-нибудь открыть нового. По описанию его, гавань достаточно глубока, чтобы служить для судов, сидящих до 12-ти и даже до 14-ти ф. в воде. Вход в нее узок и потому безопасен только в тихую погоду. Места для заселения много, лесу то же. Имея намерение непременно собрать сведения о селениях Нойора, Малки и Тахмака и вообще о ю.-з. береге Сахалина, еще неизследованном, я начал скупать собак и в началу декабря уже имел их десять. Я послал казака Дьячкова с аином Сиребенусь еще купить восемь собак и нанять проводника с нартою собак в Нойоро; 19-го, они воротились с купленными 8-ю собаками и нанятым в проводники аином. На другой день Рудановский выехал. Я ему поручил непрененно осмотреть японские селения Малку и Тахмака и доставить об них сведения в Нойоро не позже 12-го января. Я посылаю г. Самарина с почтою в Петровское, тотчас после Крещенъя и полагаю, что он приедет в Нойоро около 12-го числа, там он получит от Рудановского сведения и вместе с другими бумагами отвезет в Петровское. Итак, в настоящее время мы имеем уже карты и описания всего восточного берега залива Анивы до р. Туотака, – реку Сусую, а к 12-му января описание пути от Сусуи на реку Найпу, этой реки, берега Охотского моря до р. Монуи и перевала с нее на р. Кусуной, и берег Татарского пролива к югу от этой реки до селения Малки, а может быть и до мыса Крильон; то-есть вся страна, обитаемая аинами и считаемая японцами под их владычеством, будет нам известна. Результат этот по обстоятельствам, в которых мы находились, может считаться вполне успешным.

VI

Жизнь, промысли; торговля и отношения аинов в японцам представляют не мало интересного.

Аины принадлежат в племени курильцев, что ясно показывает сходство языка их с языком жителей наших Курильских островов, краткий словарь которых находится в описании Крашенинниковым Камчатки. Многие из обычаев курильцев, описанных г. Крашенинниковым, я видел между аинами; жилища их такие же как у петровских гиляков, т.-е. юрты из корбасника, с окном и довольно широким отверстием в крыше. Внутри юрты устланы цыновками, довольно хорошо приготовляемыми аинами. Рост аинов средний, даже малый в сравнении с русскими. Наружность мужчин красивая, и женщины не были бы дурни, если бы не красили своих губ синею краскою. Нрав аинов по-видимому довольно кроткий, хотя, впрочем, драки их часто кончаются сильными побоями и даже ударами ножа. Ревности к женам очень мало, а у последних о женском стыде почти нет понятия. Женщины не прячутся от чужих, но и с трудом вступают в разговор и никогда не садятся прямо против чужого, а всегда боком, как бы желая спрятаться от взглядов. Детей аины любят и балуют. Они всегда лучше одеты родителей. Необходимую одежду свою аины сами приготовляют. Она состоит из собачьих шкур и из халатов, сделанных из приготовляемой из крапивы грубой ткани, похожей на нашу сыромягу или самую грубую парусину. Впрочем, я видел и более тонкие из целого цвета куски холстины, но они нашиваются только небольшими кусками по краям халатов, как украшение. Обувь делается из тюленьей шкуры. Вместо собачьих шуб употребляют иногда и нерпичьи, а женщины носят тоже из рыбьих кож, подбирая довольно красиво цвета; головного убора никакого нет. Исподнее платье делается то же из собачины и очень коротко прикрывает ногу, по четверти выше или ниже колена. Из этого видно, что аины не нуждаются в приобретении меною необходимой одежды, потому что собак, нерп и рыбы они всегда имеют для своих нужд. Но как человек, какого бы низшего развития ни был, склонен всегда к улучшению своего внутреннего быта и всегда одарен от природы чувством эстетического вкуса, с тою только разницею, что у человека образованного вкус этот более правилен и утончен, – так и аины, познакомившись с манжурами и японцами и видя превосходство одежды их над своею, вероятно усилили свои промыслы, чтобы иметь возможность приобретать себе вещи и одежду, понравившиеся им. Женщины их начали украшать себя и детей своих различными безделушками. Таким образом, мало-помалу манжурские и японские халаты из дабы, посуда и различные вещи, служащие для украшения, сделались потребностями аинов. Табак и вино, служащее везде более образованным народам средством, так сказать, порабощения себе дикарей, имели то же действие для японцев над аинами. Конечно, кроме этих двух вредных двигателей, японцы имели еще и силу оружия, которой малосильные аины не могут сопротивляться; но вино и табак, доставляемые им японцами, делают их более терпеливыми к перенесению своего рабства. Так как еще не много времени прошло с тех пор, как японцы пришли на Сахалин и еще много есть стариков-аинов, помнящих время независимости своей, то идея свободы еще не совсем погасла в этом несчастном народе. Они часто говорят: «Карафту Айну-Котон Сивам Котон Карафту исам», т.-е. Сахалин земля аинов – японской земли на Сахалине нет. К сожалению, слова эти в настоящее время не имеют никакого значения, и конечно, еслибы японцы остались господствовать на Сахалине еще 50 лет, то аины совершенно позабыли бы и думать, что они имеют какую-нибудь собственность. В настоящее время отношения их к японцам обусловливаются потребностью последних в работниках для необходимых Японии рыбных промыслов на остр. Сахалине. Работники эти силою японцев сделались не вольными наемщиками, а рабами, работающими под страхом побоев с надеждою получить милость от господ своих – водку и табак. До прихода японцев на Сахалин, аины уже получали от манжуров вино, табак, оружие, одежду и домашнюю утварь, не подвергаясь никаким насилиям от последних, приеэжавших издалека и в малом числе. Это обстоятельство еще более показывает, что сила оружия и близость больших военных средств служили почти единственным средством для утверждения власти и влияния над аинами, и потому только сила и может уничтожить эту власть и это влияние. Рис есть единственный новый продукт для аинов, который они не получали до прихода японцев. Они полюбили его и в особенности водку, приготовляемую японцами из рису; но это не есть потребность, которая могла бы служить для неотвратимого влияния посредством торговли. Манжурская водка, да и всякий другой крепкий опьяняющий напиток, вот все что нужно дикарю аину. Мена японцев с аинами производится то же насильственным образом, и потому в этой мене участвуют только те аины, которые находятся по близости японских заселений, да и из них многие скрывают товар и украдкою продают его с большею выгодою манжурам, приезжающим в селение Сирануса.

Японцы, остающиеся зимовать на Сахалине, да и приезжающие весною, выменивают от тех аинов, у которых они знают, что есть пушные товары, давая им произвольною ценою табаку, водки и рису и в таком малом количестве, что аины только из страха соглашаются на мену с ними. Японцы даже бьют аинов, если узнают, что они продали пушной товар манжурам или гилякам. Скупленные, таким образом, меха отдаются все японскому офицеру, и он, для своей собственной выгоды, променивает их манжурам, приезжающим в Сирануси, за шелковые материи, моржевые зубы и орлиные хвосты. Мена японцев с аинами не может назваться торговлею, а есть только спекуляция японского начальства на Сахалине, основанная на силе. Я уже выше сказал, что аины стараются всегда скрыть свои товары от японцев и продать их манжурам через руки аинов, живущих далее от японцев, или самим манжурам украдкою, во время приезда их в Сирануси. Из всего вышесказанного видно, что свободная мена существует только в местах, отдаленных от бдительного корыстолюбия японского офицера. Из мест этих самое важное есть селение Нойоро, находящееся на берегу Татарского пролива, севернее японских заселений и в суточном переходе от последнего их пункта, Тохмака. Селение Нойоро – одно из самых населенных; старшина его пользуется общим уважением от аинов и считается ими как бы старшиною между другими старшинами. Немного севернее Нойоро, впадает в Татарский пролив р. Кусуной; севернее её начинаются кочевья ороков и жилища сахалинских гиляков, племен, совершенно независимых. Вследствие этих обстоятельств аины селения Нойоро то же чувствуют себя свободнее, чем живущие между японскими заселениями, и поэтому Нойоро сделалось главным пунктом мены вообще всех аинов. Туда приезжают гиляки, манжуры и аины залива Анивы, успевшие скрыть от японцев свои товары. Сирануси есть второй торговый пункт, выгодный только для манжуров, выменивающих от японцев аинский пушной товар. По-моему мнению, селение Нойоро есть, так сказать, узел всех сношений народов, населяющих Сахалин, и кроме того есть центр мест пушного промысла, в особенности соболя.

Японцы открыли свои заселения на Сахалине, как известно, в начале нынешнего столетия. Головинн пишет, что мысль занять южную часть Сахалина пришла японскому правительству вследствие боязни, что русские овладеют островом, а оттого они и заключили трактат с китайским императором, по которому остров Сахалин был разделен на две, почти равные, части, – южная должна была принадлежать Японии, а северная – Китаю. Может быть, причина, предполагаемая Головниным, имеет основание, но, конечно, необходимость увеличить рыбные промыслы, оказавшиеся недостаточными на Итурупе, Пунамаре и Мацмае для продовольствия возрастающего населения Японии, вынудила японцев искать мест богатых рыбою. Сахалин представил им, в этом отношении, превосходную колонию, и по близости своей к Японии, и по множеству и разнородности пород рыб, так сказать, запружающих его бухты и берега. Не встретив никакого сопротивления от жителей, единоплеменников с мацмайскими курильцами, японцы оцепили все пространство берегов до 48 град. рыбопромышленными заведениями. Аины скоро обращены были в жалких работников, и с помощью их рыбный промысел принял огромные размеры. В марте месяце, когда все бухты очищаются от льдов, множество джонок, равных величин (от 10 до 30 матросов на каждой), собираются в разным пунктам, а именно: Томари, Малку, Сирануси и другим.

Так как вся промышленность и торговля в Японии находится под бдительным присмотром чиновников от правительства, то и на Сахалине рыбные промыслы находятся под присмотром военного офицера, который для этой цели приезжает весною на Сахалин и уезжает с последними уходящими джонками (судами). Итак, надо предполагать, что летом собиралось много японцев на о. Сахалине, на зиму же их остается не более 25-ти человек, для присмотра за строениями и промышленными материалами. Кроме рыбного промысла, японцы занимаются на Сахалине, в большом размере, вывариванием соли из морской воды. Торговля их на Сахалине, как уже выше сказано, есть частная спекуляция одного начальника. Японцы считают южную часть Сахалина своею землею; поэтому, закон их, недопускать иностранцев, применяется отчасти и здесь в отношении тех народов, слабость которых позволяет японцам, даже и с малыми средствами, держать в повиновении. Манжурам, гилякам и орокам запрещено ездить в землю аинов. Для них назначен один пункт для мены, в селении Сирануси. Конечно, на границе между жилищами аинов и других племен, ничем необозначенной и неохраняемой японцами, запрещение это не имеет силы, и, как выше сказано, в селение Нойоро приезжают гиляки, и японцы знают это и даже сами часто ездят туда меняться с гиляками; но в места, где находятся японские заведения, ни один гиляк не смеет показаться. Принимая во внимание трусливую осторожность японцев в защите своих владений и ограниченность средств японского правительства, удивляюсь, что, владея югом Сахалина уже более 50-ти лет, они не приняли никаких средств к защите на нем своих поселений. На Итурупе и Куканаре, подобных же колониях как и Сахалин, они выстроили крепости, вооружили их пушками и поставили в них гарнизоны. На Сахалине этого ничего нет. Аины рассказывают, что у японцев есть в Томари пушки, но они их спрятали, когда русские пришли. Может быть, это правда (и я постараюсь отыскать их, чтобы поставить к себе), но для защиты острова недостаточно держать несколько пушек на открытом месте и без солдат.

* * *

От Редакции. – По выходе в свет октябрьской книжки нашего журнала, где было начато печатание этих мемуаров Н. В. Буссе, мы получили заявление от адмирала Г. И. Невельского, которому, как видно из самих мемуаров, принадлежит весьма почетное место в экспедиции 1852 года. Ни о существовании этих мемуаров, ни о намерении наследников покойного автора – печатать их, он ничего не знал, и вместе со всеми в первый раз прочел эти мемуары, уже на страницах нашего журнала. Мы считаем необходимым поместить у себя такое заявление, так как имя Г. И. Невельского в этих мемуарах явилось напечатанным вполне, а это могло бы вызвать несправедливое предположение, что он был предуведомлен наследниками и дал сам на то свое согласие. Судя по тем же мемуарам, мы видим, что такое заявление было вызвано не боязнью света, и если мы пред чем несем ответственность, то единственно пред скромностью лица, заслуги которого неожиданно для него были восстановлены в исторической памяти, занесенной с того времени вихрем событий, быстро следовавших одно за другим. Пользуемся настоящим случаем, чтоб сделать заявление и с нашей стороны. Печатая подобные мемуары, где упоминаются лица, живущие среди нас, мы всегда имеем в виду прежде всего счастливую возможность легко восстановлять истину. Живым дороги не только их честь, но и добрая память о них, потому мы не думаем, чтобы кто-нибудь пожелал охранять свою честь при жизни молчанием, предпочитая сделаться жертвой клеветы или напраслины по смерти. Притом, пишущий мемуары, как и всякий человек, выражает одно свое личное мнение, свои личные вкусы и взгляды, а потому не редко, говоря дурно о других, он дает нам только понятие о самом себе. Вот почему в таких мемуарах мы считаем несправедливым опускать иные отзывы авторов о том или другом лице, которое было вовсе не одному ему известно: мы в подобной случае спасли бы не репутацию последнего, а именно репутацию автора и оказали бы пристрастие собственно ему, а не его противнику. Понятно, что при таком взгляде мы всегда охотно примем всякое возражение, всякую поправку, внушенную любовью к истине; – а это возможно только для живых; пройдет еще десять, пятнадцать лет, и может быть, возражать и защищаться будет некому.