Читать книгу: «Остров Сахалин и экспедиция 1852 года», страница 11

Руководствуясь мыслью овладеть островом чрез занятие ключа обороны острова и командования японскими промышленными заведениями, начальник экспедиции при выборе места имел в виду выгоды и удобства укрепления его теми средствами, которыми экспедиция располагала, т.-е. 60-ю ч. и 8-ю орудиями. Для этого назначения можно занять строениями нашими вершину и отлогость южного мыса бухты Томари следующим образом: у подошвы мыса течет ручей, за ним идет ровная, гладкая площадь шириною саженей двести и глубиною около версты; площадь эта окружена со всех сторон высокими холмами; отрасль их, противоположная высотам мыса южного и идущая в середине бухты, отделяет описанную площадь от другой подобной же площади, ограниченной высотами северного мыса. Южный склон этих холмов, разделяющих всю длину бухты на две почти равные площади и расположенный к нашим строениям, занят жилищами японских и аинских работников и домом главного их начальника. Отлогость мыса, занимаемого нами, имеет три искусственные площадки или ступени, из которых две верхния заняты японскими сараями. Вершина мыса свободна от их построек, потому что три магазина их, разбросанные по гребню высокого берега устья, оставляют еще просторную площадку.

Капитан Невельской назначил поставить одну баттарею из 4-х орудий на первой половине мыса, след., имея над головами застроенные две и три площадки и другую на верхней площадке мыса. расстояние между баттареями до 40 саж. Нижняя площадка составляет квадрат в 11 сажен. Западная сторона его обращена в морю, отстоя в вышину от поверхности его на 9 сажен. Левая ограничивается уступом второй площадки, имеющем вышины до 4-х аршин; правая ограничивается довольно крутым сходом на площадку, у самого подножия схода течет ручей, пробегающий из отдаленной глубины долины, наконец задняя сторона застроена японскими магазинами. Итак, площадка эта, командуемая двумя врытыми площадками мыса и кругом обстроенная магазинами, может быть не иначе укреплена как будучи соединена непосредственно стеною с строениями верхней баттареи, а это потребовало бы огромного количества лесу, да и протяжение сторон огради простиралось бы до 170-ти сажен, – линия, которая не может быть обороняема 65 ч., т.-е. одной бойницей на 3½ саж. длины. Кроме того, окружив стеною японские магазины мы не могли бы оставить их хозяевам – они должны были быть непременно уступлены нам, значит, еще было бы новое притеснение им. Воду единственно можно только доставать из небольшего ручья, который может быть всегда легко вдали от нас отведен в один из многих ручьев текущих по долине. Чтобы доставать воду колодезную, для этого надобно включить в позицию нашу часть низменной площади, значит еще более растянуть ее. Если предположить, что цель баттарей единственно состоит в защите входа в бухту и командования строениями селения Томари, тогда позиция баттарей наших хороша. Но к чему японским судам входить в Томари, когда они могут пристать, как и делают, в различных местах залива Анивы и берега Татарского пролива. С какой стати они соберутся в строения, находящиеся под нашими выстрелами, если их строения разбросаны по двадцати селениям. Итак, место, выбранное для вашего расположения, не может препятствовать привозу на остров ни людей, ни оружия, ни пушек. Расположение это не соответствует ни числу имеющихся рук для укрепления его, ни для защиты, а наконец и самая вода находится не в расположении нашем, а только под выстрелами его, да и всегда может быть отведена. А безопасность поста возможна только при условии, чтобы крейсерством судов наших не допустить японцев выдти на берег Сахалина в больших силах. Но крейсерство это может отправиться не ранее конца апреля или начала мая, а для японских судов Сахалин открыт уже в марте месяце. Следовательно, успех нашего поселения может только рассчитывать на нерешительность и трусость японского правительства отнять у 90-ти ч. русских главный источник продовольствия всего государства. Я не знаю характера японского правительства и потому не берусь судить о том, как оно будет действовать в настоящем обстоятельстве. Что же касается до сравнения обстоятельств, сопровождавших занятие на Сахалине селения Томари, и заселений, деланных в землях гиляков и других племен Приамурского края, то должно признать, что обстоятельства эти совершенно различны. Там прибытие русских не влечет за собою никакой существенной перемены, чтобы вооружить против них даже и тех, которые теряют какие-нибудь ничтожные выгоды. Торговля русских в Приамурском крае выгодна вообще для населения, и только несколько манжурских торговцев, приезжающих туда, терпят может быть от соревнования с русскими. Но потеря барышей нескольких мелких манжурских купцов не может возбудить опасения для Китая в такой степени, чтобы шаткое правительство его решилось противодействовать. На Сахалине мы отняли от Японии один из самых важных источников продовольствия целого населения её, и потому потеря берегов залива Анивы важнее для Японии, чем потеря всего Приамурского края для Китая.

Выше я описал характер торговли туземцев Сахалина и приезжающих туда манжурско-амурских гиляков. Я признаюсь, что о подробности и выгоде этой торговли я еще не мог собрать достоверных сведений. Многие же аины и японцы видимо обманывают нас; при ответах их столько противоречий, что трудно узнать, кто говорит истину. Но вот что можно утвердительно сказать об этой торговле.

Взаимная мена производится в южной части Сахалина между японцами, аинами, манжурами и гиляками. Японцы отбирают пушный товар от аинов, произвольно платя на него, преимущественно выдр и лисиц, и выменивают их манжурам, приезжающим летом в Сирануси, на шелковые материи, моржевые зубы и орлиные хвосты. Японская торговля есть, как я выше сказал, спекуляция их начальника и потому вероятно производится в малом размере. Они берут от аинов также и соболей для мены с манжурами, а белок скупают собственно для себя. Манжуры – главные торговцы на Сахалине; Они снпбжают жителей халатами из дабы, различных цветов, ножами, деревянною и медною посудою, трубками, различными украшениями из серебра, стекла и камней, и наконец соболями, так дорого ценимыми аинами. Вино и табак их, покупаемые прежде всеми аинами, как кажется, расходятся теперь только между северными аинами, южные же получают эти предметы от японцев, точно также и часть одежды и посуды. Манжуры берут от аинов за свои товары выдр, соболей, лисиц и белок. Относительная цена их следующая: за выдру дают 10 ручных саженей синей даби, т.-е. около 25-ти аршин. Всякая четверть по длине выдры стоит одного соболя, т.-е. если выдра в 5 четвертей длины, то она равна в цене 5-ти соболям и потому за соболя аин получает от манжура 2 саж. дабы и никогда более 3-х. Цен лисицам я не знаю, но 3 белки ценятся японцами равными 1 соболю. Из этого видно, что самая выгодная мена для русских есть мена на соболей, и потому очень легко будет соблюдать выгоды, не нарушив интересов манжуров и японцев, предпочтительно покупающих выдр и белок. Как велика промышленность туземцев на Сахалине, трудно еще определить, тем более что мы находимся в крае наименее изобилующем пушными зверями, да и аины еще и не решаются открыто начать с нами мену, что показывает малое число пушных промененных им нам, – 20 соболей, 9 выдр, 3 лисицы и несколько белок. За соболей мы платили значительно дороже манжур, но за выдр и белок дешевле; о качестве пушных зверей я не съумею судить, но по словам якутских казаков есть между соболями такие, которые ценятся до 25 р. и даже до 30-ти на ярмарке в Якутске. За то есть и такие, которые мало отличаются от куниц. Гиляки, приезжающие на мену с аинами, такие же торгаши, как и манжуры, с тою разницею только, что они делают двойной оборот, скупая меха на товары, купленные ими или от самих манжур, или от русских в Петровске; впрочем я не берусь разъяснить обороты их, но я думаю, что это так, и потому, что аины часто говорят: «Сумера и Сати у непоти»; т.-е. манжуру и гиляку все равно. Бобров ни морских, ни речных в мене никогда нет. Может быть зверь этот существует, в особенности речной, потому что аины, видя мой бобровый воротник, на вопрос, как называется этот мех, назвали его тус; но вместе с тем одни говорят, что он есть на Сахалине, другие говорят противное. Мой воротник стар и нехорош, потому вероятно вид его сбивает их насчет меха.

IX

7-го января, приехал джанчи селения Нойоро, Сетокуреро. Его приезд и поведение в селении нашем с нами и японцами еще более разъяснило мне справедливость некоторых мыслей, выраженных выше. Письмо, привезенное им от Рудановского с р. Мануи объяснило цель поездки Сетокуреро (имя джанчина). Цель эта одна у всех приезжавших хо мне гостей аинов – получить подарки. Сетокуреро отличался только тем, что имел претензию на богатые подарки, на что он конечно имел основание более надеяться, чем другие джанчины, потому что оказал русским услуги, да и считается как бы старшим из всех старшин. С ним приехало около 20-ты аинов разных северных селений, на 10-ты нартах. Один гиляк, оставленный в селении Нойора известным в Петровске торгашом Позвейном, по болезни своей, приехал тоже в Томари. Японцы сказали нам, что это еще первый гиляк, который приехал в места занятые ими. Присутствие русских уже начинает производить переворот, которого конец легко предвидеть, как я уже доказывал выше. Вскоре после своего приезда, Сетокуреро спросил у Дьячкова, может ли он посетить русского джанчина, и получив утвердительный ответ, явился во мне в сопровождении всех, приехавших с ним аинов и гиляка. Я принял джанчина с почетом, усадив его на медвежьей шкуре. Вся комната моя наполнилась аинами. Сняв обувь, они уселись на пол: старшие по бокам, джанчина, младшие сзади его. Я сел против гостей моих на столбике.

Сцена эта очень похожа била на картины, представляющие прибитие европейцев в Америку. рассматривая лица и выражения черных глаз приехавших во мне аинов, я невольно заметил большую разность между ними и аинами окружающих нас селений. Красивые, здоровые лица, густые волосы, прямые, открытые взоры, ясно отличали более независимых аинов северных селений от их единоплеменников соседей наших, болезненные лица которых, изуродованные золотушными и венерическими ранами и потерею волос, носить отпечаток на себе близкого сношения с японцами, деспотизм которых приучил рабов своих к лукаво-раболепной услужливости, которая так ясно выражается в глазах, старающихся всегда избегать взглядов ваших. После первых приветствий, состоящих, как известно, из наклонения голов и подымания рук, началось угощение рисом, рыбою, изюмом, вином и чаем. Джанчин произнес длинную речь, после него другой аин начал, и несмотря на то, что, как казалось, некоторые не были довольны его речью, он продолжал ее. Из речей этих я и переводчик мой, казак Дьячков, могли только понять, что дело идет о японцах, о приезде их джанчина и приходе русских на Сахалин. Жаль, что я не мог понять речи Сетокуреро. Судя по умным глазам его и живости жестов, речь эта должна быть интересная и умная. После речей наступила минута общего молчания, и заметно было, что чего-то ожидают мои гости. Мне не трудно было отгадать, что цель ожидания были подарки. Я приказал принести их и начал раздачу. Сетокуреро получил ручную сажень красного тонкого сукна и большую шерстяную шаль, другие старшины получили по одеялу и шелковому небольшому платку, и наконец аины, неимеющие претензии на джанчинов, по матроской байковой синей рубашке. Кончив раздачу, я сказал Сетокурере, что очень рад его видеть и что мне приятно знать, что он любит русских, что мы пришли в землю аинов с намерением дружно жить с ними, но что не желаем ссориться и с японцами, с императором которых ведем теперь переговоры, и что потому, пока я не получу ответа с Мацмая, я не желал бы вмешиваться в дела японцев с аинами и прошу поэтому аинов по-прежнему работать для японцев. Потом сказал ему, что так как он приехал во мне в гости, то я желаю ему дать все нужное для их пищи. Мы простились и я послал в юрту, занятую приехавшими аинами – рису, яшной крупы, табаку, чаю и сахару. Сетокуреро был принят японцами то же с большим уважением. Дьячков, присутствовавший при этом приеме, рассказывает, что посадив Сетокуреро на почетное место и угостив его вином, японцы с знаками уважения выслушали речь его, в которой он советовал им не обращаться теперь худо с аинами, когда русские пришли в землю их. Японцы то же дали аинам рису и водки. Итак, прием, сделанный Сетокурере казалось должен был бы удовлетворить его, но в сожалению прием этот возбудил в дикаре смелость на беспрестанные выпрашивания подарков и припасов от нас и на грубое обращение с японцами. В ежедневных посещениях его, он всякий раз выпрашивал что-нибудь, так что уже на 80 р. было выдано ему и свите его. К японцам же он ходил собственно для того, чтобы требовать вина от них, к которому он, по-видимому, имеет большую страсть. Раз он привел с собою в нам гиляка и посадил его подле себя. Японцы, которым не позволено принимать в себе гиляков, просили меня, чтобы я запретил гиляку ходить в ним.

Приезд гиляка в Томари был очень полезен для нас; я нашел в нем проводника для почты до самого Петровского зимовья. Он, конечно, был рад случаю воротиться домой в себе на готовой пище и наших собаках и получить еще плату. Я имел только одну нарту в 10 собак, предполагая вторую нарту нанять вместе с проводником. По теперь, когда проводником был сделан гиляк, неимеющий собственной нарты, я принужден был купить еще 8 собак с помощью Сетокуреры, который приказал своим аинам отдать от всякой нарты по одной собаке. Почте назначено было выехать 10-го января, в субботу, но как я ни старался приготовить письма и бумаги в этому дню, многое еще не было кончено, благодаря частым посещениям аинов. Наконец в воскресенье, скрывшись из моего дому в квартиру Рудановского, я там кончил на скорую руку письменные дела и после обеда отправил Самарина с матросами Ларионовым и Носовым и с проводником гиляком по дороге к р. Сусуе. Японцы, которые наверно не знали куда едет Самарин, вышли посмотреть на его поезд. Сетокуреро пришел вечером ко мне, чтобы сказать, что он сам хочет на другой день ехать в Нойоро. Я радовался этому потому, что надеялся, он догонит Самарина, и так как последнему приказано непременно заехать в Нойоро, чтобы взять там описи Ю.-З. берега от Рудановского, то значит Сетокуреро может ему служить хорошим помощником до своего селения. На другой день Сетокуреро пришел рано утром проститься со иною. Мы простились и я еще дал кое-какие безделицы его сыновьям и купил несколько соболей. Конечно, на прощанье я угостил вином аинов. От меня Сетокуреро, снабженный нашими припасами на дорогу, отправился в японцам. Японцы тотчас поднесли ему чашку вина. Он выпил, спросил другую, а потом и третью. Опьянев совершенно, он начал ругать Мару-Яму, старшего из японцев. Тот в ответ на брань ударил его железными щипцами по голове и ранил его до крови. Узнав об этой ссоре, казак Дьячков тотчас побежал в японцам и застал у них многих аинов. расспросив о случившемся, он советовал японцам, чтобы они подарили что-нибудь Сетокурере, уговорив его не жаловаться мне. Нару-Яма тотчас же пошел к Сетокурере в дом и подарил ему японскую рубашку, два куля рису и боченок водки, прося его не идти жаловаться в русскому джанчину. Но уже мне дали знать. расспросив Дьячкова, как было дело, и узнав, что Сетокуреро пьян и что Мару-Яма не совсем трезв, я послал сказать рассорившимся, чтобы они легли выспаться и чтобы на другое утро пришли оба ко мне для объяснений. Сетокуреро все как его сыновья уложили. На другой день явился во мне любимец мой Асануя с одним японцем и Сетокуреро с старшинами селений Кусуной и Сежерани и с своими 4-мя сыновьями. Голова его была подвязана. Усадив их, я сказал им через Дьячкова, что я желал бы не вмешиваться в дела японцев с аинами, но могу это исполнить только тогда, когда японцы не будут притеснять последних, в особенности тех, которые расположены и служат русским; что в Нойоре джанче оказал русским услугу и что он приехал в гости в ним, и потому кто обидит его, тот обидит и русских; и поэтому, когда я узнал, что Мару-Яма ударил Сетокуреро, а хотел тотчас же строго разобрать дело, но узнав вместе с тем, что Сетокуреро был пьян, что его хорошо и с особым уважением принимали японцы и что он напившись пьян начал ругать Мару-Яму – поэтому я считаю Сетокуреро виновным; но все-таки считаю, что Мару-Яма дурно поступил, ударив его вместо того, чтобы пожаловаться мне, и потому назначаю ему заплатить Сетокурере столько, чтобы последний сам пришел бы сказать мне, что он доволен и забывает обиду. С этим я их выпроводил от себя, сказав еще наедине Асануе, что мне неприятно вмешиваться в дела их с аинами, но что я не могу терпеть, чтобы японцы били аинов, пользующихся уважением и в особенности тех, которые приезжают к русским, и что поэтому я непременно требую, чтобы плата была дана Мару-Ямой хорошая, и что если этого не будет или подобное дело еще раз случится, прибавил я строгим голосом, то чтобы японцы знали, что между нами мирные и дружелюбные отношения тотчас кончатся. Через час ко мне явился Сетокуреро, в сопровождении всех своих аинов, объявить, что он удовлетворен. Он получил еще боченок вина, два куля рису и много табаку, и, как мне передал Дьячков, сказал при этом, что удар по голове пришелся выгодным ему. Мы снова простились и я взял обещание с него, что он постарается догнать Самарина и поможет ему если нужно. Я послал с ним на всякий случай письмо к Рудановскому и Самарину. Так кончилось посещение Сетокурера, посещение, ясно показавшее, что аины будут всегда причиною раздора с японцами.

14-го января, я отправился на лыжах с Дьячковым осматривать наши окрестности. Спустившись от моего дома на ю.-в., я увидел, что недалеко от наших строений возвышенность, на которой они стоят, круто спускается параллельно берегу. У подошвы этого спуска бежит ручеек, впадающий в нашу речку. По другую сторону ручейка опять крутой всход на параллельную берегу ветвь горы, но которая выше нашей площадки. По другую сторону этой ветви находится еще другая, такая же лощина с ручьем и горы противоположного берега его еще выше описанной ветви.