Читать книгу: «Сахарный вор», страница 2

Глава третья
Ванда

Сабин шла так медленно, и я начала подозревать, что она была под веществами и нам придется нести ее по трапу к терминалу.

Это был бы не первый раз.

– Приготовьтесь к сцене, – саркастически предупредила она, опираясь на мою руку. – Они не видели меня девять лет. Может, десять. Наверняка подерутся за право нести мой чемодан.

Я улыбнулась Полу. Было бы здорово, если бы хоть кто-нибудь захотел нести ее багаж.

– Вам двоим лучше будет затаиться на этих выходных, – продолжила она. – Тут люди неэффектные. Держитесь подальше от чужих глаз, но убедитесь, что все под контролем.

Ей не нужно было напоминать об этом Полу. Он всегда крепко держал камеру, балансируя ею на одном плече. За последние три года она практически стала частью его лица. Я всегда удивлялась, когда он опускал ее, открывая карие глаза и мягкий подбородок. Пол – довольно молчаливый тип. Выпускник технического колледжа, скакал по разным коммерческим проектам в качестве парня на подхвате, пока Сабин не взялась за него, позволив ему управляться с камерой. Теперь он снимал исключительно для нашего канала на YouTube, а я для него писала, продюсировала и редактировала.

Он уже прислал мне кадры, на которых Сабин притворно паниковала во время турбулентности. Мы с ним были слаженной командой.

Сабин шла так медленно, что я едва заметила, когда она остановилась. Стены прохода были увешаны рекламой местных предприятий. Она засмотрелась на одну, на которой была изображена девочка, сидящая со скрещенными ногами на ковре-самолете, парящем над зданием пекарни. Я отступила назад. Девушка на плакате была одета как джинн, с высоким хвостом и глазами, подведенными красным. Одной рукой она держала булочку, а у другой целовала кончики сложенных вместе пальцев. Облако розового дыма окутывало ее и ковер, образуя слова: Bennett’s Bakery! Сорок лет всемирно известной «Персидской»!

Реклама была колоритной, но я помалкивала, потому что Пол снимал через мое плечо. Я снова уверилась в том, что инстинкты не обманули меня, когда мы приехали сюда на длинные выходные. Эти семейный бизнес с секретным рецептом и причудливая история успеха в маленьком городке – то, что нужно.

К тому времени, как мы покинули трап и оказались в маленьком здании терминала, остальных пассажиров уже не было видно. Желтый знак указывал на пункт прибытия, получения багажа и стоянку такси в одном направлении, а на другой рейс – вниз. Сабин на мгновение остановилась под знаком, словно ориентируясь. Затем я заметила, как она расправила плечи, поправила тюрбан Нормы Десмонд и бросилась к эскалатору. Я шла на шаг позади нее, Пол отстал еще больше. Мы вроде как позволяли ей чувствовать, что она сама занималась своими делами. Сабин безумно нервничала перед встречей с отцом. Он был успешным пекарем, о котором она никогда не упоминала и редко говорила.

Звучало идеально на мой вкус.

Мой-то отец звонил мне минимум два раза в день, несмотря на то что я жила с ними. Ни он, ни мать не могли распоряжаться деньгами, чтобы вести нормальную жизнь, и если бы не моя помощь с первоначальным взносом, у нас не было бы даже крыши над головой. Несмотря на то, что отец иммигрировал с Филиппин тридцать лет назад, его английский, как правило, подводил всякий раз, когда ему приходилось делать что-то хоть сколько-нибудь официальное, например, продлевать водительские права, платить за ипотеку или договариваться с соседями. Неважно, что мой семнадцатилетний брат Мэнни прекрасно справлялся бы с любой из этих задач, именно я была старшей из четырех детей и единственной девочкой, так что я только и слышала Ванда то да Ванда сё. В моем возрасте я должна была нежиться на пляже и покупать красивую одежду, но вместо этого ходила на собеседования родителей и собрания близнецов, регулярно обыскивала ящики Мэнни на предмет наркотиков и отслеживала электронную почту отца, чтобы убедиться, что он не предлагал родственникам из своей старой страны место для проживания в новой.

Так что я была очень рада этой продолжительной поездке на выходные. Я ничуть не пожалела о том, что Сабин позволила втянуть себя в это во время обеда с «Цербером». Они хотели видеть ее корни. Мне бы тоже хотелось на них посмотреть.

Сабин тщательно подготовила историю своего пути к успеху. В этой части для меня не было никакой тайны. Шаги были просты: быть красивой, выбрать нишу, переспать с важной шишкой, а затем дождаться подходящего момента, чтобы сокрушить его и извлечь выгоду из его падения. Мне было ничуть не жалко Рейнольдса. Старичье вроде него уже должно было знать, что это та цена, которую ты платишь за возможность переспать с горячими молодыми женщинами. Расплата была всегда, просто в последнее время она заключалась в общественном порицании. Если ты достаточно глуп, чтобы пойти на это, что ж, пусть твоя голова покатится с плахи. А вот эта часть истории Сабин – те годы, которые она провела здесь, в этом изолированном северном городке – оставалась для меня неизвестной. И я не была уверена на сто процентов, что она сама осознавала, что она для нее значит.

Глава четвертая
Сабин

Только после того, как толпа вокруг багажной карусели поредела, я поняла, что никто не приехал забрать нас.

– Ты уверена, что сказала им правильный номер рейса? – спросила Ванда, хмурясь и посматривая в телефон. Она сидела под большим каноэ из березовой коры, подвешенным к потолку. Интересно, что если бы веревки порвались и лодка упала прямо на нее? Странно, и почему у меня возникла эта мысль.

– Они опаздывают, – бросила я, хотя и не знала наверняка.

– Мои отец, брат и мать звонят, даже если меня нет в городе часа два. – Она покачала головой. В семье Ванды всегда что-то было не так, она вечно о чем-то заботилась, и обычно это было связано с их домом в Паркдейле. Викторианский особняк, должно быть, стоил миллиона два с тех пор, как этот район окончательно пал жертвой имущественных войн в Торонто, но снаружи выглядел как развалюха. Сегодня днем, когда я остановилась, чтобы забрать ее по дороге в аэропорт, могу поспорить, водитель Uber подумал, что я ходила туда закупиться наркотиками. Я была внутри всего несколько раз: в полуразрушенном фойе всегда царил полумрак и пахло «Бенгаем», клейким рисом и спортивной обувью. Гостиная и столовая были превращены в бесплатные спальни для представителей различных ветвей семьи Окампо, которые просрочили свои туристические визы в поисках лучшей жизни. По словам Ванды, у ее отца слишком большое сердце. Недавно он отправил двадцать тысяч долларов четвероюродному брату, чей дом снесло ураганом. Я понимала, что такое эта «лучшая жизнь», ведь моя семья тоже ее искала. Только они нашли ее много лет назад, и гораздо более эгоистично. Мужчины приехали первыми, а их жены и дети последовали за ними с четкими указаниями не оставлять никому адреса для писем.

Раздвижные стеклянные двери открылись для последнего пассажира и впустили вечерний воздух, пропитанный ароматом авиатоплива и сосновой смолы, а за ним – слабый запах капусты из дымовых труб бумажной фабрики. Летом дни здесь длились вечно. Я сняла солнцезащитные очки и осмотрела зону прилета, которая служила и зонами выдачи багажа и регистрации. Ее переделали, но это все еще был тот же крошечный аэропорт моего детства. Когда покидаешь дом и не возвращаешься в течение многих лет, нет того человека, кто мог бы проверить точность твоих наблюдений. У меня не было ни братьев и сестер, которые могли бы оспорить мои слова, ни фотоальбомов, хранивших в себе краски и нюансы. У меня было лишь несколько воспоминаний, которые, как я полагала, были подлинными. Но со временем и они приобрели собственные форму и цвет.

Одно из них относилось к тому дню, когда я приехала сюда из Италии с бабушкой, тогда я была еще ребенком. Мой отец, Франческо Розетти, уже пять лет жил в Тандер-Бей. Он выучил английский, отказался от итальянского имени и превратился в успешного шеф-кондитера и совладельца процветающей пекарни. У меня было смутное воспоминание о том, как он приезжал за нами в этот самый аэропорт. Тогда прибыл мой корабль в новую жизнь, по-моему, момент был довольно кинематографичный. Мне было чуть больше четырех лет, а значит, мой отец никогда меня по-настоящему не видел. Почему-то я с самого начала разочаровалась.

Бабушка болтала о нем без умолку с тех пор, как мы сели в самолет в Неаполе. Мне сказали, что он пекарь, и поэтому я ждала, что на нем будет белый фартук. Вместо этого он больше походил на принца, элегантного в весеннем шерстяном пальто и рубашке из египетского хлопка. При росте шесть футов у него были плечи, похожие на квадратный дверной проем, настороженные темные глаза, безмятежный лоб. Красивый. Когда он увидел мою бабушку, улыбка обнажила его широкую челюсть и белые зубы. Потом я узнала, что он редко ей пользовался. У него был прекрасный нос с горбинкой, сильный, без типично ястребиного вида, как у его соотечественников. Темные волосы были аккуратно подстрижены вокруг черепа, который можно было бы прокрутить на токарном станке. В Канаде он называл себя Фрэнсисом. Или, скорее, другие называли его Фрэнсисом, потому что он был не из тех, кто часто говорит о себе. Бабушка никогда бы так его не назвала. В возрасте четырех лет мое ухо уловило немного английского языка из телевизора в гостиной школы при аббатстве. Голос Фрэнсиса звучал женственно, но сам он таким не был.

Он еще не знал, каково это – быть отцом, поэтому, когда увидел меня, несмотря на все усилия выглядеть счастливым, он был скорее в шоке. Тело его напряглось. Если бы поблизости был стул, кто-нибудь наверняка попытался бы его усадить. Он посмотрел на меня так, словно пытался понять, откуда я взялась и как вернуть меня обратно, пока никто не заметил. Такого у меня не было в общении со взрослыми. Я была красивым ребенком, словно херувим из эпохи Возрождения, монахини часто спорили из-за того, кто будет расчесывать мои волосы. Но он даже не принес мне игрушку или что-нибудь еще, чтобы растопить лед, и в результате меня было не убедить поцеловать его или даже посмотреть ему в глаза.

Я была слишком высокая для своего возраста, крепкая, как дровяная печь, и не желала сидеть на месте. Пока носильщики выгружали наши вещи с багажной карусели, я пробиралась между чемоданами, всеми силами стараясь не мешать.

– Может, если она застрянет, это ее чему-нибудь научит, – задумчиво пробормотала бабушка по-итальянски.

Отец опустился на колени, положил руку мне на плечо и внимательно, без улыбки, посмотрел мне в лицо. Почему-то я была уверена, что увиденное ему не понравилось. Чтобы показать ему, что мне безразлично его мнение, я вырвалась и перекинула ноги через багажную ленту, выставив задницу на обозрение всего аэропорта.

– Да, ты был таким же, – сказала бабушка, как будто прочитав его мысли. – Un diavolo in bicicletta.

Дьявол на велосипеде. Такой я была.

* * *

– Как зовут твоего кузена? – Спустя десять минут ожидания Ванда выхватила мой телефон, начав прокручивать список контактов.

– Энцо, – ответила я.

– А фамилия?

– Ты думаешь, у меня в контактах полно людей по имени Энцо?

Ванда набрала номер и, скрестив ноги, наклонила голову набок. Я сразу поняла, когда Энцо ответил на звонок, потому что она выпрямилась и улыбнулась. Она всегда делала так, когда говорила по телефону.

– Нет, это ее помощница, Ванда. Мы ждем в аэропорту. – Она замолчала, а потом энергично закивала. – В Тандер-Бей.

Видимо, действие успокоительного прошло, потому что я почувствовала прилив раздражения на Энцо за то, что он забыл заехать за нами.

– Когда? – Ванда вскочила на ноги. Она шагнула к Полу, который, прислонившись к колонне, возился с камерой, и пробормотала ему что-то неразборчивое.

Потом она повернулась и зашагала ко мне, ее лицо приняло странное выражение.

– Когда? – снова спросила она, кусая уголок рта. – Мы в аэропорту. Сабин в аэропорту. Ждет. Тебя.

Я не понимала, зачем она повторяет все дважды. Наверное, их диалог был не очень-то замысловатый. Она опустила трубку.

– Это был твой кузен, – начала она.

– Я в курсе! – Я уронила сумку. Кажется, нам придется здесь задержаться. – Он и правда забыл! Вот маленький засранец.

– Сабин. – Она сглотнула. – Твой отец умер.

Глава пятая
Ванда

Когда мы забрались на заднее сиденье внедорожника Энцо, мне пришло в голову, что наш сюжет о празднике и о возвращении к корням внезапно свернул не туда, и непонятно, возможно ли его спасти с точки зрения пиара.

Друг Энцо, Маркус, был за рулем. Он довольно тихий, но Энцо с лихвой компенсировал его скромность. Несмотря на то, что мы мчались по шоссе, он не стал пристегивать ремень безопасности, чтобы повернуться к нам и поговорить.

– Поверить не могу, что ты привела съемочную группу на похороны своего отца. – Энцо мизинцем поправил кончик усов. Он был невысоким мужчиной со спортивным телосложением и быстрыми жестами, которые навели меня на мысль о его вспыльчивом характере. У него были карие глаза и острые черты лица, а выглядел он так, будто вполне мог укусить кого-то за руку.

– Я не знала, что он умрет. – Сабин втиснулась между мной и Полом. Ее тюрбан начал раскручиваться, но она этого даже не заметила. – Никто не подумал позвонить мне до того, как я сяду в самолет?

Энцо выглядел искренне удивленным.

– Позвонить? Я ведь даже не забыл забрать тебя. У меня и так мозг взрывается. В доме моей матери сплошные плач и страдания, а что будет в пекарне, даже представить боюсь. У нас есть палатка и сотня складных стульев на стоянке, приготовили для юбилейной вечеринки. Итальянская группа прибудет из Виннипега. Мой отец все такой же, какой был, когда ты уезжала, – самый невозможный человек из живущих на земле. Твой отец был единственным, кто держал нас всех вместе. – Рот Энцо дернулся. Он повернулся и откинулся на сиденье.

Сабин смотрела мимо Пола, в окно – туда, где проносился северный лес.

– Что случилось?

Энцо снова повернулся и схватился за подголовник.

– Он не болел, ничего такого. Вчера, как обычно, был в пекарне – спорил с отцом, проводил инвентаризацию, разговаривал с покупателями. Они собирались запустить фейерверк с крыши в конце выходных. Все было нормально. А потом он поехал домой обедать и – бах!

– Он же не взорвался, Энцо, – вмешался Маркус. – У него был обширный инфаркт.

– Это случилось дома?

Энцо какое-то время изучал лицо кузины.

– Он не мучился. – Сабин кивнула. Она не сводила глаз с окна. – Еще кое-что. Ты ведь понимаешь, что моя мать не стала менее вспыльчивой за последние девять лет, да? Она собирается тебе всю плешь проесть.

Сабин застонала и потянулась к сумочке. Мы обе пользовались одним и тем же темно-коричневым лаком для ногтей «Burn Baby Burn». Ее руки дрожали, пока она рылась в сумке.

– Энцо, не стоит ей выслушивать это прямо сейчас. – Маркус перестроился в правый ряд. – Помнишь наш небольшой разговор о чувствах?

Сабин нашла пузырек с таблетками, но у нее никак не получалось снять с него крышку. Я отобрала его и открыла.

– Сколько? – спросила я.

– Много.

Я дала ей две.

Сабин в этом плане была наивна. Она полагала, что может просто выпить таблетки или занюхнуть дорожку – загрузить организм любой химией, – тогда все образуется, как это было раньше. Вероятно потому, что она никогда не видела ту работу, которую я делала где-то на заднем плане.

– А я не сказал ничего, чего она не знала, – парировал Энцо. – Она же не приезжала сюда почти десять лет. Готов поспорить, ее итальянской семье будет что сказать по этому поводу. И ты лучше всех должен понимать, что я имею в виду.

– Только не вмешивай в это нас. – Маркус посигналил и резко свернул на короткий съезд с шоссе так, что мы втроем на заднем сиденье прижались к одной двери. – Забавно, что ты думаешь, будто это твой отец невыносим.

Мне нужно было думать трезво, ради нас всех, потому что мы приехали сюда ради окончательной сделки с Netflix, чтобы показать им радостные кадры встречи отца и дочери. Но этого не случится. А на похороны никто смотреть не захочет.

Сабин подняла голову, когда деревья стали реже и мы въехали в жилой квартал. Глаза ее остекленели, губы распухли, по лицу текли слезы. Иногда я забывала о том, как она на самом деле прекрасна. Я повернулась к Полу. Камера небрежно лежала у него на коленях, но я могла поклясться, что он внимательно смотрел на маленький экран.

– Куда мы едем? – спросила она.

– К моей матери. Нужно разобраться с этим прямо сейчас. – На этот раз Энцо бросил взгляд на меня и Пола. – А еще я бы не советовал тащить за собой целую команду.

– Я знаю, что это выглядит странно, – ответила я так чувственно, как только могла, – но мы вроде как животные для эмоциональной поддержки. – Я взяла руку Сабин и сжала ее, не ожидая ничего взамен, просто чтобы поддержать. Но Сабин легонько сжала мою руку в ответ.

– Куда бы она ни пошла, – продолжила я, – мы пойдем с ней.

Глава шестая
Сабин

Я была той маленькой девочкой на ковре-самолете. Мое лицо красовалось на каждой коробке с выпечкой, пластиковом пакете и рекламе, на всем, что было связано с этой пекарней. В возрасте от восьми до двенадцати лет я надевала розовый атласный костюм джинна с прозрачным животом и открытыми плечами и выступала на автомойках, играх малой лиги и церковных базарах. Я была на любом мероприятии, которое спонсировала пекарня, стучала тарелками и махала толпе, пока мы раздавали коробки с «Персидскими». Хотя внешне я выглядела как что-то среднее между девушкой из гарема и танцовщицей живота, все называли меня персидской принцессой. Лицо открыло мне дорогу в жизнь, и, хотя мне было всего восемь лет, я интуитивно понимала, что мне выпал шанс стать полезной для отца.

Семейный бизнес и так процветал, поэтому дяде Данте понадобились годы, чтобы убедить отца рекламировать «Персидские». Тот всегда полагал: если они и так популярны, то зачем тратить лишние деньги? Мистер Беннетт, прежний владелец, даже не потрудился повесить вывеску снаружи! Когда Данте напомнил, что мистер Беннетт чуть не довел бизнес до банкротства (именно поэтому два кузена-иммигранта смогли его выкупить), мой отец, наконец, сдался.

Когда мужчины отправились подписывать рекламный контракт с журналом «Кроникл», это был один из редких случаев, когда отец взял меня с собой. Я сидела на мягком кожаном диване в задней части комнаты, пока отец и дядя наблюдали, как менеджер по продажам хмурился над предложенным слоганом, который они ему принесли.

BENNETT’S BAKERY.

РОДИНА БУЛОЧКИ «ПЕРСИДСКАЯ»!

Он оглядел их снизу вверх.

– Что это, черт возьми, такое?

– Объявление – для публикации в вашей газете. – Дядя Данте наклонился вперед над столом, округлые плечи его пиджака угрожающе расползлись по швам. – А ты думаешь, мы здесь зачем?

– Это я понимаю. Но почему меня должно это зацепить?

Отец свирепо глянул на менеджера по продажам. Данте отвечал за заключение сделок и ту механическую работу, которая так необходима для дела. Но Фрэнсис был кондитером, и объяснять свою работу было ниже его достоинства.

– Это наш бестселлер, «Персидская». Булочка из поднявшегося теста с корицей. – Потом он описал спиралевидную форму маленькой выпечки и то, как она тает на языке.

– Мне все еще плевать, а вы потратили целых пять минут на объяснения. – Менеджер постучал карандашом по столу. – Нужно придать им индивидуальность, чтобы они соответствовали своему названию. Скажите людям, что ваши булочки заставят их почувствовать себя Лоуренсом Аравийским. «Сезам, откройся», ну и все такое. Что нужно сделать, так это… – Он внезапно запнулся, заметив что-то в расщелине между двумя горами, которые представляли собой мои отец и дядя.

– Ну, привет, красавица.

Дядя с отцом обернулись, ожидая увидеть в дверях какую-нибудь сногсшибательную красотку, но на диване оказалась только я.

– Это просто моя дочь, – нетерпеливо отмахнулся отец. – Она нам не помешает, заканчивай свою мысль.

Но мужчина выдвинул ящик стола и, не торопясь, просмотрел содержимое. Наконец он достал леденец и встал, чтобы отдать его мне.

– Ты хорошая девочка, да?

Он возвышался надо мной, предлагая конфету. В восемь лет я привыкла, что на меня так смотрели. Люди делали это постоянно, но обычно с безопасного расстояния. Сейчас же было слишком близко, казалось, что меня вдыхали, и я знала достаточно, чтобы понять, что мне это не нравится.

– Давай же, милая, – пробормотал он.

Но я все равно взяла леденец этого придурка, даже не глядя на отца, чтобы получить разрешение. Хотя я жила в его доме уже четыре года, но не узнала его достаточно хорошо, чтобы понять, разрешит ли он это. Уже тогда я решала все сама: всегда решала и всегда буду решать. Поэтому, когда мужчина наклонился и погладил меня по голове, я вздрогнула, но позволила ему это сделать.

Он вернулся к столу, все еще глядя на меня, а потом взял блокнот.

– Что нам нужно, так это посмотреть правде в глаза. – Он ткнул карандашом в пространство между мужчинами. – Особенно в эти.

Они оба снова повернулись, чтобы проследить воображаемую траекторию карандаша туда, где, посасывая леденец, сидела я. Менеджер начал что-то черкать в блокноте.

– Ты смотрела фильм «Аладдин», милая? – спросил он меня. – Помнишь, как принцесса летала на ковре-самолете? А тебе хотелось бы быть этой принцессой?

Я кивнула, хотя и не видела «Аладдина». Никому в моей семье не пришло бы в голову отказаться от единственного драгоценного воскресного дня, когда пекарня была закрыта, чтобы сводить меня в кино.

Мужчина вернулся к своему рисунку. Я соскользнула с дивана и подошла к столу, борясь с желанием сесть отцу на колени. Вместо этого я свесилась с его плеча, наблюдая, как мужчина набрасывает приблизительное изображение булочки «Персидская». Потом он нарисовал маленькую девочку с лицом в форме сердечка, конским хвостом и накрашенными глазами. Свободной рукой она хваталась за отвернутый край ковра, парящего на странице. Хотя набросок был грубый, я сразу поняла, что это была я – летела в небе на ковре с кисточками.

– Вот, что мы сделаем. Мы придадим пекарне визуальный облик. – Он подвел мне брови, плоской стороной карандаша подкрасил несуществующие бедра. – Это как с хлопьями – дети видят на коробке мультяшку, которая им нравится, и мамы покупают их. – Он взял блокнот, держа его на расстоянии вытянутой руки, и прищурился. – И теперь у вас есть своя собственная.

Он положил лист обратно и нацарапал слоган под фотографией:

НЕТ НИЧЕГО ВОЛШЕБНЕЕ, ЧЕМ «ПЕРСИДСКАЯ»!

Отец был разочарован. Но Данте обладал маркетинговым чутьем.

– Соль ведь самый обычный продукт, – начал дядя в тот вечер у себя дома, тыкая пальцем в рисунок, как будто давя муравьев. – Но Стелла каждый раз переплачивает только за то, чтобы купить именно ту, с маленькой девочкой и зонтиком.

– Это так, Франческо. – Zia Стелла тоже называла моего отца его настоящим именем. Она вытащила рисунок из-под руки мужа. – А что в этом плохого?

Он скрестил руки на груди.

– Я не хочу, чтобы ее лицо было во всех газетах.

Я выпрямилась. Мне не часто приходилось слышать, как отец говорит обо мне как о реальном, живом существе. Большую часть времени он смотрел на меня с таким озадаченным выражением лица, как будто понятия не имел, откуда я взялась.

– Но у нее красивое лицо, – возразила ему Стелла. – И кто знает, надолго ли это. Лучше извлечь из этого максимум выгоды прямо сейчас!

– Собачья морда, – огрызнулся Энцо со своего места. В шесть лет Энцо был единственным из нас, кто выглядел как шнауцер: маленький и жилистый, визжащий без остановки. И мой лучший друг. Я сильно пнула его, чтобы он заткнулся.

Отец откинулся на спинку стула и выудил зубочистку из кармана рубашки.

– У меня нет на это времени, Стелла. Мне нужно управлять пекарней, в которую ходит море людей.

– Я сошью костюм! – Стелла прижала рисунок к груди. – Я смогу, верно, Сабин?

Я энергично закивала.

– Разреши мне, папа, – умоляла я. – Я правда справлюсь.

Но лицо отца было суровым, непроницаемым.

– Для тебя это будет пустая трата времени, Стелла. Дети уже подросли. Ты нужна нам, чтобы работать за прилавком полный рабочий день, а не дурака валять.

– Дурака валять? – Ее брови взлетели вверх. – Думаешь, я этим занимаюсь?

Моя тетя была итальянской домохозяйкой, и ее обижал тот факт, что отец считал воспитание детей уклонением от ее обязанностей в пекарне.

– Я о том, что, если ты возьмешься за это, нам не нужно будет платить продавщице.

– А кто будет кормить детей? Отвозить их в школу и привозить обратно? – Стелла саркастически постучала себе по верхней губе. – О, подожди, Франческо, наверное, у тебя есть на примете доброволец?

– Стелла. – Данте отодвинул свой стул.

Она обернулась.

– А почему я не могу об этом сказать? Мы же все так думаем.

Дядя встал.

– Хватит!

– Данте, все в порядке. – Отец поднял руку, продолжая смотреть на тетю. Вероятно, в этот момент он понял, что ему уже не выиграть приз «Самый заботливый родитель» и что я, как юная девушка, нуждаюсь в женской руке и заботе. Он поковырялся зубочисткой во рту. – Ты позаботишься об этом?

Стелла расцвела.

– Мы просто сделаем несколько снимков для рекламы. Ничего страшного, Франческо.

Вот так скромно моя тетя начала короткую и яркую карьеру менеджера артиста. Она наняла швею и заказала атласный костюм с гофрированным вырезом, подолами и эластичными бретелями, которые должны были слегка врезаться мне в плечи, чтобы не слетать. Мы смотрели бесконечные повторы «Я мечтаю о Джинни» и тренировались, пока не сделали идеальные прическу и макияж. В конце концов Стелла гордо отказала фотостудии Сирса и наняла лучшего свадебного фотографа в городе, чтобы он снял меня, сидящую со скрещенными ногами и держащую булочку. Это был умный ход. Реклама стала настолько популярной, что в течение года превратилась в иллюстрации, которые были напечатаны на каждой картонной коробке, упаковке для тортов и салфетках, которые выдавали в пекарне. Два года спустя я начала сниматься в телевизионных рекламных роликах и на местной радиостанции. В конце каждой рекламы я появлялась с булочкой в руке и произносила свою знаменитую фразу: «Нет ничего волшебнее, чем «Персидская»!»

Мне нравилось быть местной знаменитостью. Дети в школе забывали о том, что когда-то я была девочкой, которая не говорила по-английски в детском саду. Теперь я была девочкой из телевизора. А еще мне нравилось не находиться рядом с бабушкой, которая все больше и больше времени проводила в спальне, смотря «Хантли-стрит, 100», хотя и ни слова из него не понимала. Мне вообще нравилось находиться вне дома. А самое главное, мне нравилось помогать отцу, помогать бизнесу, который так много значил для него.

– У нее так хорошо получается, Франческо, – рассказала ему тетя, когда мы вернулись в пекарню после выступления на ежегодном мероприятии клуба керлинга, наши металлические подносы с «Персидскими» были пусты. – Она так понравилась хозяину, что они заказали дюжину подносов с булочками для рождественской вечеринки.

Zia Стелла и я были хорошей командой. Каждый год она шила мне костюмы по росту. Она устраивала так, чтобы я вручала чеки на телемарафонах, пела на благотворительных обедах итальянского женского общества и выходила в толпу на спортивных мероприятиях под звон колокольчиков, раздавала детям автографы и бесплатные булочки. За три года общий объем заказов пекарни удвоился. У прилавка каждый день выстраивались очереди, но что еще важнее, наша выпечка всем нравилась. Конечно, успех пекарни не был прямым следствием моих усилий, но отец стал замечать меня. У других детей были папы, которые отвозили их в школу и учили кататься на велосипедах. Мой же был призраком, исчезавшим к тому времени, как я просыпалась утром, и приходившим домой измученным, покрытым тонким слоем муки. Теперь же он видел меня, время от времени поднимая большой палец вверх или похлопывая по плечу. За ужином он просил меня рассказать, сколько людей пришло на мероприятие, делая удивленное лицо, вне зависимости от того, сколько народу, по моим словам, там было. К тому времени, когда мне исполнилось двенадцать лет, мы выиграли тендеры на оптовую продажу хлеба школам, потом больницам, бумажной фабрике и кафетериям на элеваторах. Это были основные предприятия нашего города, и неожиданно причудливая пекарня, управляемая иммигрантами, начала делать их «хлеб насущный».

Что касается Стеллы, то она сдержала обещание «заняться» мной. Но и ее звезда взошла на небосклоне. Она была избрана президентом Итальянского женского благотворительного общества примерно тогда, когда наплыв толпы стал для нас невыносимым. Во время нашего последнего появления ее окружили еще до того, как она успела достать дюжину коробок с выпечкой из фургона.

– Это работа не для женщины, – увещевал ее отец, рассматривая вмятину на задней двери, оставленную голодной толпой. Тетя же молча наслаждалась результатами своей работы.

– Я подменю тебя на выходных, – сообщил он ей. – Пойду вместе с Сабин.

Я нервничала всю неделю перед первым появлением в качестве персидской принцессы вместе с отцом на игре малой лиги в парке Джорджа Берка. Что, если никто не придет за бесплатными «Персидскими»? Он разочаруется во мне и вернет меня тете. Но трибуны были полны, и когда я вышла на поле, держа перед собой коробку с выпечкой, тут же почувствовала энтузиазм толпы.

Предполагалось, что дети встанут в очередь, а отец установит складной стол. Вместо этого в них проснулся менталитет пчелиного роя. Они подошли ко мне, потянувшись к огромной картонной коробке. Сначала так делали только самые маленькие, поэтому мне достаточно было поднять ее над головой. Но потом их сменили дети постарше. Некоторым было по десять-двенадцать лет, и они были гораздо выше. Меня тут же сбили с ног, коробка вылетела из рук. Я почувствовала на себе сокрушительный вес детей, ничего не видела, уши наполнились их криками и радостными возгласами, но я не могла различить ни слова. Кто-то пнул меня в грудь. Я даже кричать не могла, из меня будто выдавили весь воздух, собственные фанаты чуть было не похоронили меня заживо. Как только руки и ноги занемели, нагрузка начала спадать. Я различила пятно солнечного света, потом еще одно, и вот детей чудесным образом оторвали от меня и расшвыряли по сторонам. Отец наклонился и поднял меня с земли. Он натянул упавшие бретельки костюма обратно на плечи, его лицо было цвета грязной воды. Он стер что-то с моего лба, а затем встал и, держа меня на руках, ушел с поля.

В фургоне я прижала салфетку к порезу на лбу. Костюм был порван, грязь въелась мне в локти и колени. Позже мы узнаем, что у меня сломано ребро. Но я больше ничего не боялась, ведь была с ним, в безопасности. Он вмешался, когда это было так важно.