Читать книгу: «Сильванские луны», страница 22
Когда они остались одни, Регина длинно выдохнула и оперлась обеими руками на спинку своего стула.
– Значит, я всё-таки не единственный ребёнок в семье, – сказала она. – Я знала. Всегда знала, что дальновидные папенька с маменькой просто не могли не принять мер на случай, если Юэну взбредёт в голову родиться Юиной… Всевидящие! Мой брат – зачарованный принц! И что, скажите на милость, мне теперь с этим делать? Пойти уколоться веретеном? – королева глухо рассмеялась. – Про́пасть! Этот нелепый старик Альберт даже не смог заколдовать тебя как следует! Не устаю удивляться, как эти Дорди вообще сумели триста лет продержать свои задницы на троне…
– Альберт, – тупо повторил Гвидо. Он не знал, сколько времени ему придётся заново привыкать к тому, что у него есть имя. – Так это сделал сам Альберт?..
Он мог бы и не спрашивать. Теперь-то он вспомнил: Гвидо Локки стал магом без королевского позволения. Двадцатилетний дурак благородных кровей, не знающий, к чему себя применить, плевал на все обещанные наказания, а магия затягивала. С того самого дня, как Риггет Галль, маг к личным услугам его величества, по секрету рассказал будущему Чародею, что́ может волшебство, оно не давало Гвидо покоя. Он сам не заметил, как через год-другой начал писать свои заклинания по образу и подобию десятков, вычитанных из книг. Королевскую библиотеку ревностно охраняли от посторонних, но именно тогда он выяснил, что деньги родителей и приятель-волшебник открывают любые двери…
Откуда Альберт узнал? А, впрочем, какая теперь разница. Мало ли, откуда – Риггет, такой же молодой и безголовый, признался сам, библиотекарь проболтался, слуги подслушивали под дверью… Это должно было случиться, не раньше, так позже. В то время Гвидо Локки не утруждал себя лишней осторожностью. Он, помнится, имел очаровательную привычку считать себя самым умным…
Но, боги, подумать только, неужели его прежнее величество умудрился так ошибиться в формуле? Все знали, что старина Альберт и сам приколдовывает на досуге, но, Всевидящие, кем надо быть, чтобы пытаться стереть у человека память о чарах, которых тот знать не должен, и случайно уничтожить всё, кроме них? В сильванских волшебных школах давным-давно додумались до способа лишать магических знаний, не разрушая лишнего. Вряд ли Альберт знал это заклинание, сильване держали свои изобретения в тайне, но всё-таки, всё-таки!..
Регина выпрямилась.
– Я скажу тебе больше: он намеревался казнить тебя на пару с этим твоим Галлем, – хмыкнула она. – Но Юэн просто на руке у него повис. «Отец, но как же так, ведь он брат моей невесты, ведь она не простит, будь милосерден!» – она язвительно фыркнула. – Не могла же я сказать ему, что мне совершенно всё равно, жив ты или мёртв, лишь бы ты не расстроил мне свадьбу!
Его сестра. Совсем не изменилась.
Теперь, когда вся его жизнь снова свалилась на него разом, Гвидо мог сказать, что счастливого времени в ней было года три – до рождения Регины. Всевидящие, как же они ненавидели друг друга с самого детства. Гвидо тоже не раз посещала мысль, что их благоразумные родители завели сына и дочь просто потому, что хотели непременно надеть корону не на одну, так на другого; с тех пор, как на свет появился принц Юэн, Регина стала их маленьким сокровищем. Из неё с детства лепили королеву. Девушку, которая сможет очаровать наследника престола. Старший брат как-то потерялся на её фоне.
Регина как никто умела портить кровь. Она возвела это в тонкое, виртуозное искусство. Ребёнком будущая королева доводила Гвидо до бешенства, пока он не поумнел настолько, чтобы перестать ей подыгрывать. Бежать к родителям за справедливостью было бесполезно – одна возмущалась: «Не смей обижать сестру! Она же девочка!», другой хохотал: «Ты сносишь такое от девчонки? И не можешь за себя постоять?». Мать искренне считала, что старший брат должен защищать сестричку от всего на свете. Гвидо не мог взять в толк, как она не понимает, что это весь свет надо защищать от Регины…
Заклинания памяти вели себя весьма сентиментально – чаще всего их ненароком разрушали любящие. Мало кто знал, что любовь здесь ни при чём: сойдёт любое чувство, достаточно сильное, чтобы разбудить уснувшие воспоминания. Для Регины это было унижение, и, всевидящие, честное слово, Гвидо даже не был удивлён.
Госпожа Совершенство с самого детства ненавидела проигрывать. Если на свете существовало хоть что-то, способное вызвать отклик в её ледяном сердце, то это был страх выставить себя на посмешище. В тот день она должна была ехать на званый обед, который собирался почтить своим присутствием юный наследник престола. Ей было пятнадцать, и она поскользнулась на обледеневшей дорожке. Мутная вода, на которой дремотно качались осенние листья, не достала бы ей и до колена, но Регина упала в неё в полный рост – в новеньком белом платье… Гвидо случился рядом и всё видел. Он тогда хохотал как ненормальный, но утопленница посмотрела на брата с такой ненавистью, что у него мигом пропала охота смеяться. Регина добилась, чтобы отец приказал закопать тот пруд и разбить вместо него клумбу с гладиолусами. Садовник, вероломно забывший посыпать дорожки солью, был уволен с таким скандалам, что мог и не надеяться когда-нибудь снова найти работу.
Соль… Она напомнила Гвидо о юноше со светлыми глазами, отказавшемся своими руками рушить чужие судьбы. Они с Амалией сдержали данное ему слово и нашли в сердце пустыни её исток. Гвидо хорошо помнил почерневший от времени металл мельницы и опоясывающий её чеканный узор. Ручка крутилась сама по себе, медленно, непрерывно, с негромким, но постоянно слышным скрипом, и, когда он велел ей остановиться, стало так тихо, как будто разом замолчал целый оркестр…
– Так, значит, ты теперь королева, – сказал он вслух, просто чтобы сказать хоть что-то.
Регина насмешливо приподняла брови.
– Как видишь, – кивнула она. – Кстати, зависть – плохое чувство.
Гвидо открыл было рот, чтобы сообщить, что видал все короны на свете в гробу, но её величество невозмутимо продолжила:
– Если тебе непременно хотелось стать зятем сильванского царя, ты мог бы не красить его дочь, а просто попросить её руки, – она улыбнулась такой улыбкой, от которой у Гвидо по спине пробежал противный холодок. – Ты правда думал, что я не знаю, кто это с тобой? Стоило вам появиться у меня в доме, как его медвежье величество поднял крик, что я – я! – похитила его сокровище. Представляешь себе? Делать мне больше нечего! Да, ты всё услышал правильно, он знает, что она здесь. Понятия не имею, где и как вы двое себя выдали, но я довольна. Наконец-то ты сделал хоть что-то достойное рода Локки: поздравляю, ты развязал для меня войну. И – кстати, спасибо, – сделал это очень вовремя. Давно пора было начинать.
Она усмехнулась, словно вспомнила что-то весьма забавное.
– А этот Юрье с таким покаянным мужеством признавался мне, что вас упустил! Бедняга точно не думал, что его промах обернётся так удачно, и вы сами явитесь ко двору без конвоя! Или он что-то знал? А, впрочем, какая разница! Даже если это была глупость, то глупость блестящая. Пожалуй, он заслужил награду. При следующей встрече подам ему руку или что-нибудь в этом роде… Этот медведь хотя бы иногда моет свои лапищи – и откуда только манеры взялись? Ты удивишься, от скольких его земляков из княжеств глупо ждать даже этого…
Она вздохнула.
– Увы, его преданность не бескорыстна. Всевидящие, да каждый взрослый человеческий самец, случившийся со мной в одной комнате, свято верит, будто я только того и жду, чтобы растаять у них в объятиях. За кого они меня принимают? За снежную бабу? – Регина презрительно фыркнула. – Небо видит, я никогда в жизни не полюблю мужчину. Юэн, впрочем, им и не был… Только вообрази, каким он стал бы королём, если даже в спальне мне всё приходилось делать самой!..
– Айду! – не выдержал Гвидо. – Чего ради ты мне всё это рассказываешь?!
– Накипело, – просто пояснила Регина. – Ты хорошо представляешь себе жизнь королевы? Я надеюсь когда-нибудь стать тираном, который может позволить себе не выдавливать улыбку перед подданными, но пока я вынуждена считаться с их никому не нужным мнением. Если ты не знал, репутация куда важнее, чем корона. Поэтому я изображаю примерную девочку и, пропасть побери весь этот город, уже тысячу лет ни с кем не разговаривала по душам. Я очень тебе рада, потому что ты знаешь, какая я на самом деле, но, что самое прелестное, никто тебе не поверит. Так что терпи.
Чародей выдохнул и сжал зубы. Его сестра. Боги, если бы он помнил её раньше, он охотнее сунул бы руку в мешок со змеями, чем явился к ней во дворец…
– В каком-то смысле Радмил Юрье, пожалуй, даже трогателен, – отвечая какой-то прерванной на середине мысли, заметила Регина. – И он мне ещё пригодится. Он утверждает, что выучил в плену язык Степей, так что у меня будет для него одно особенное задание. И я знаю, что он не откажется, потому что он влюблён в меня, как сказочный свинопас в принцессу. Хорошо, что у меня нет отца-самодура, который поклялся бы выдать меня замуж за первого встречного…
Она сделала паузу.
– Ах да, ты ведь не знаешь, верно? Папенька ещё два года назад изволил выйти за порог. Скончался от удара. Он сам, честное слово, я его не доводила. Юэна, кстати, тоже – милый мальчик любезно избавил меня от хлопот, с ним давно уже ясно было, что долго он не протянет. Такое иногда случается, когда твоя мать выходит замуж за собственного кузена. А вот наша с тобой матушка до сих пор живёт и здравствует в Локки-линн. Надеюсь, мы с ней больше никогда не увидимся, хотя она непрестанно донимает меня письмами…
– Ты ведь понимаешь, – прервал Чародей, – что была бы совершенно ей неинтересна, не будь ты королевой?
Регина запрокинула голову и без стеснения рассмеялась.
– Всевидящие! – весело выговорила она. – Ты что, пытался меня этим расстроить? Ради всего сто́ящего, милый, чтобы горевать из-за мамочкиной нелюбви, нужно быть тобой!
Она была неуязвима, потому что ей было плевать. Гвидо так за всю жизнь и не научился заслоняться этим щитом. Пытался, но не вышло.
– Так чего ради тебе всё-таки понадобилась Амалия Иллеш? – вдруг в лоб спросила Регина.
Чародей не позволил себе растеряться.
– Для заклинания, – коротко пояснил он, не вдаваясь в подробности. – Чтобы вернуть память.
Королева передёрнула плечами.
– Странный выбор. А другая бы не подошла? Нет, я поняла бы, пожелай ты вызвать демонов, которые сожрали бы твоих врагов, или там ещё что, но… похитить не кого-нибудь, а целую царевну, чтобы вспомнить свою довольно бессмысленную жизнь? Тебе не кажется, что игра не стоит свеч? Боги, да Альберт, кажется, и впрямь что-то в тебе сломал. Ты же сумасшедший. Может, тебя теперь лучше не оставлять без присмотра? Я что-то переживаю.
Она говорила это, откровенно издеваясь, но Чародей вздрогнул и похолодел. Его сестра всегда умела находить у людей больные места, чтобы безжалостно на них надавить. Откуда она знала, что Гвидо и сам втайне от себя не гадал, не тронулся ли он умом? Когда магия вмешивается в человеческий разум, она никогда не проходит даром…
Что, если он и в самом деле сумасшедший? Просто не замечает? Просто до самой смерти не будет замечать?
Ему вдруг очень захотелось ударить эту женщину, но он мог позволить себе такое только когда ему было семь, а ей – четыре, и она была слишком мала, чтобы дать сдачи.
– Впрочем, да, – невозмутимо продолжала Регина, – если тебе, как в книжках, нужна была девственница, то в наши дни такую, пожалуй, и впрямь найдёшь только в башне под замком… Но теперь-то её высочество не годится для этой роли в ритуалах, я права?
Чародей был взрослым человеком. Честное слово, он не мог объяснить самому себе, почему от этого вопроса кровь бросилась ему в лицо. Он промолчал.
– Если нет, то тебе же хуже, – спокойно заметила сестра. – Я бы на твоём месте давно затащила её в постель. Но не тревожься, у тебя ещё будет такая возможность. Ты на ней женишься.
Гвидо открыл рот и закрыл его обратно.
– С чего бы вдруг? – осведомился он наконец.
Королева красноречиво закатила глаза.
– Да с того, что она – дочь Клавдия, а ты – мой брат. Тебя ведь теперь вспомнят все, не только я, верно? По положению ты как раз сгодишься в мужья для царевны. Как думаешь, кого сильванам будет приятнее видеть наместником – негодяя-захватчика или любимого мужа своей родной и знакомой Амалии? Ты поможешь им привыкнуть к… новому положению дел. Не хочу подавлять восстания, от них одна головная боль.
– Но по законам своей страны она даже не наследует трон, – машинально возразил Гвидо. – Женщинам в Сильване нельзя.
– Я уверена, что Клавдий будет душкой и слегка изменит заведённые порядки. Нет, в самом деле, не могу же я женить тебя на Эдвине! Впрочем, если мальчишка тебе больше по вкусу, то, пожалуйста, давай обсудим. Правда, маменьке в этой жизни так и не доведётся понянчить внуков…
– Перестань бредить, – отрезал Чародей. – Я не собираюсь в этом участвовать!
– О, правда? – хмыкнула Регина. – Брось. Я знаю, ты не пришёл бы ко мне, если бы мог сам защитить себя и свой… трофей. Нет, повторяю, вы вольны уйти хоть сейчас, но если после победы ты хочешь жить в моей стране, то сейчас и впредь ты станешь делать то, что я тебе скажу.
Она нежно улыбнулась ему.
– Не бойся, это будет совсем не трудно. Всё, что от тебя потребуется – это быть представительным, красивым и вовремя подсказывать возлюбленной супруге, когда ей махать ручкой с балкона. Судя по её лицу, она даже до этого сама не додумается. А всем остальным, конечно же, займусь я.
– Сначала выиграй эту войну, – не удержался Гвидо.
Регина сделала пренебрежительный жест изящной рукой.
– А куда она от меня денется? Тем более теперь, когда на моей стороне, – её губы скривились в насмешливой улыбке, – великий волшебник. Кстати, как ты смотришь на то, чтобы научить моих благородных девиц заклинаниям, за которые на тебя так взъелся старина Альберт? Раз уж он был так зол, те книги наверняка были интереснейшим чтивом.
– Научить? – фыркнул Гвидо. – А сами они не справятся? Вся альбертова библиотека теперь твоя. Говорить они у тебя, может, и не умеют, но уж читать-то уметь должны!
Ему показалось, что серые глаза Регины нехорошо сверкнули.
– У меня нет его библиотеки, – сказала она вполголоса. – Этот проклятый безумец приказал её уничтожить! Я не знаю, есть ли здесь какая-то связь, может, судьба, но с тех пор, как он заколдовал тебя, он и сам начал терять рассудок. Пропасть побери, он додумался сжечь свои книги, чтобы никто больше не прочитал их без спросу! Пропасть знает, выполнил ли кто-нибудь этот приказ, но если библиотека и уцелела, то я понятия не имею, где она. Несчастный самодур! Слава всевидящим, он быстро умер, но, видит небо, под конец он совершенно не соображал, что творит. И оставался королём, потому что в этой дремучей стране нет законов, разрешающих отстранить выжившего из ума правителя от дел! Ничего, я скоро это исправлю. Это будет один из моих первых указов. После того, который разрешит правящему монарху самому выбирать себе преемника…
Она вздохнула, быстрым лёгким движением провела пальцами по волосам, словно поправляя причёску, и скрестила руки на груди.
– Ты же не думал, что я стала королевой только потому, что этого хотели мама с папой? Пперестань, ты ведь так хорошо меня знаешь. Я стала королевой потому, что у меня сводит зубы, когда я смотрю, во что Дорди превратили эту страну. Про́пасть, у Оттии столько богатств, столько людей, столько сил – а она тратит их на грызню княжеств, бюрократию и лень! Клянусь, она способна на большее, чем просто смотреть в рот Пантею! Ей просто нужна твёрдая рука, и не её вина, что ни у одного мужчины у власти за последние четыреста лет таковой не нашлось…
Она глубоко вздохнула, и Гвидо вдруг понял, что никогда раньше не видел её такой.
– Если хочешь сделать что-то хорошо, сделай это сам. Что ж, я сделаю.
Её величество мотнула головой и снова одарила брата своей царственной, совершенно не человеческой улыбкой.
– А ты мне в этом поможешь, – сказала она совсем иначе. – Я ведь могу на тебя рассчитывать? Разумеется, могу, мы же семья. Мы с тобой ещё поговорим, а пока… Возвращайся к своей юной медведице. Нехорошо заставлять женщин ждать в тревоге.
Чародей уже переступал порог, когда Регина окликнула его:
– Дуччо!
Гвидо передёрнуло. Он с детства терпеть не мог это прозвище, похожее на кличку для левретки. Сдерживая гнев, он обернулся.
– Не оставляй свои игрушки без присмотра, – почти весело сказала королева. – Она мне нравится. Если будешь плохо за ней следить, гляди – заберу себе!
Он молча закрыл за собой дверь.
Один из стражников, послушно ожидающих в конце коридора, то ли проводил, то ли отконвоировал гостя до его комнаты. Гвидо немного помедлил у дверей. Там, внутри, ждёт Амалия. Что он ей скажет? Как объяснит, что человек, в которого её угораздило влюбиться – не учёный, не великий волшебник, а легкомысленный самоучка, который занялся магией от скуки и заигрался? Что его сломал толком не смыслящий в волшебстве старик, слишком безумный, чтобы просто правильно прочитать заклинание? Что его проклятая жизнь, как выяснилось, была такой бессмысленной, что, если на то пошло, её и вспоминать-то не стоило… И что начатого уже не остановить, и пути назад нет. Они развязали войну. Подумать только, как звучит!..
Он набрал воздуха в грудь и вошёл, готовясь объяснять и оправдываться, но Амалия, сидящая на кровати, встала ему навстречу и чирикнула:
– Гвидо!..
И это имя из её уст было последней каплей. Последней соломинкой, которая всегда оказывается слишком тяжёлой.
Он не сказал ей ничего из того, что хотел, потому что у него не осталось слов. А она вгляделась ему в лицо кукольными глазами из голубого стекла, тревожно улыбнулась и спросила:
– Теперь ты счастлив?..
Что он мог ей ответить? Что имя, которое он так искал, приносит ему ровно столько же боли, сколько забвение? Что он любит её, но будет воевать против её отца? Что они с ней поженятся, вот только не так, как обычно мечтается девушкам, начитавшимся сказок…
Либрия говорила: тот, кто посеял ветер, пожнёт бурю.
Амалия прижалась к его груди, и, обнимая её, Гвидо – Гвидо Локки, волшебник её величества Регины Оттийской – смог найти силы запретить своим рукам дрожать.
Они вдвоём были в самом сердце бури, набирающей силу. В обманчивом затишье в центре ревущего, беснующегося, неостановимого шторма, которое продлится ещё мгновение, а потом разобьётся – как стекло, как безмолвие, как жизнь, не прожитая до конца.
Глава девятая: Вдребезги
Нынешний Айдун был их четвёртым.
Осознание этой истины разбудило Лексия рано утром; он лежал, глядя в сумрачный потолок, и не верил: три года. Три года! Он ведь будто вчера решал, прогулять ему пару или нет – так почему сегодня это кажется бредом? Такой же бессмыслицей, какими показались бы парню из Питера призрачный лис и вторая луна…
Айдун был для него самым особенным днём в году – не только потому, что именно в этот день покинувшая мир богиня своей издалека идущей милостью подарила ему его девушку из церковного хора. Лексий давно потерял связь с земным календарём и постепенно, наполовину в шутку, привык считать именно Айдун своим днём рождения. В голову вдруг пришло: тогда уж и днём рождения Рада тоже. Вот уж ничего не скажешь, братья-близнецы!..
Господин попаданец хмыкнул, улыбнулся темноте и сел. Больше, кажется, уже не уснуть… Айдун всегда будоражил его. Напоминал о вещах, от которых получалось отмахнуться в другое время… Предлагал задуматься. Оглянуться, хотя Лексий ловил себя на том, что прошлое с некоторых пор кажется ему далёким миражом соляной пустыни.
Пока он одевался, за окном светало. Лексий задержался под дверью Лады и прислушался: спит. Ну и славно. Как ни банально это звучало, в такой день, как сегодня, ему хотелось побыть одному.
Уже на пороге он осознал, что опять сбегает, не сказавшись. Пришлось вернуться и оставить в столовой записку, что он вернётся (причём сегодня). Так, просто на всякий случай.
Рада уже не было дома. Ох, бедняга, во сколько же он встал? Хозяин не докучал гостям рассказами о своих делах, но, похоже, забот у него хватало. Он никогда не выглядел уставшим, но Лексий знал: это ровным счётом ничего не значит. В своё время Рад умел не выглядеть уставшим даже после того, как целый день затаскивал на восьмой этаж шкафы и диваны…
Мир вступал в новый круг года особенно прекрасным. Блестящая глазами окон, Леокадия улыбалась сквозь слёзы по безвозвратно ушедшему лету. Лексий полной грудью вдохнул самый осенний, самый пронзительный на свете запах – запах влажной опавшей листвы. Об осени не философствовал только ленивый, но что уж поделать, если каждый год она всё так же отчётливо напоминает: ничто в этом изменчивом мире не повторяется…
Он шагал по городу пешком, не слишком заботясь о том, где окажется в итоге. Мирные улицы вдруг напомнили ему слова Рада о затишье перед бурей, но Леокадия была полна солнца, цветов в витринах и нарядных людей, и Лексию не верилось ни в какую войну и ни в какие беды. Только не здесь, только не сейчас. Не когда Рад, настоящий, живой и иногда совсем такой же, как раньше, по вечерам смеялся, и подливал себе вина, и точно не был никаким Радмилом Юрье, оттийцем и врагом, о котором Лексий запретил себе думать…
Неподалёку от Ференцевой площади его поманило до боли знакомое пение, и Лексий пошёл на зов. За три года он почти наизусть выучил слова песнопений на Айдун. Это было несложно после того, как Лада – не только словами – объяснила ему их смысл…
Хор, славящий богиню на широких ступенях храма, был одет не в беззастенчиво счастливый канареечный, как певчие в Сильване, а в более разумный и тёмный горчичный, да и слушателей собралось не так уж много. В Оттии привыкли почитать Надзирателей – не тех, кто ушёл, а тех, кто остался… Лексий нашёл себе местечко у постамента Ференца Отти, грозно возвышавшегося над своей площадью в развевающемся каменном плаще. Если о легендарном и, может быть, вовсе никогда не жившем на свете Гэйноре из «Знамения власти» впору было писать эпические поэмы, то первый оттийский король вдохновлял на сказки, от которых кровь стынет в жилах. Столетия бережно хранили предания о том, как он сажал неугодных на кол, смеха ради кормил любовниц собачьим мясом или, набрав в своих вечных войнах пленных, выпускал их в лес, чтобы, на потеху соратникам, устроить охоту… А ещё о том, как он сшивал из лоскутьев щерящихся друг на друга княжеств огромное целое, которое назвал своим именем. Оттийцы считали этого человека великим. Король-варвар для варварской страны, потерявшейся – потерявшей себя – среди лесов, где-то между Степью и морем… Не тяжела ли Регине его призрачная корона? Или нет, не корона – шлем, вон тот самый, который Ференц держит на локте…
Хор пел вдохновенно и стройно, но ни у кого в нём не было такого чистого голоса, как у Лады. Прикрыв глаза, Лексий слушал с уже давно привычным, глубоко-глубоко вросшим чувством сосущей тоски по чему-то далёкому… пока с изумлением не понял, что сегодня его тянет не в Питер. Что сегодня он вспоминает не земной Новый год – не куранты, не утомительные посиделки за семейным столом, не обманутое ожидание чуда, – а Ларса, который два года назад прятался с ним от дождя в храме с витражами. Или тот, прошлый Айдун, когда господин Стэйнфор решил, что в школе уже достаточно людно, чтобы устроить настоящий торжественный ужин, а ученики Брана одни сбежали на кухню и были в тот вечер только друг с другом…
На мгновение Лексию показалось, что если бы вселенная предложила исполнить любое его желание, и он сказал бы «хочу домой», то оказался бы именно там.
Он больше не напоминал Раду о том заклинании и человеке, который его написал. Другу было не до того, и Лексий решил, что и ему самому, кажется, всё-таки не к спеху.
Хор закончил одну песнь, дал людям мгновение тишины, чтобы вздохнуть, и начал новую. Девушки с распущенными волосами, непривычно длинными по оттийской моде, двинулись по площади, осыпая её бумажными цветами из пёстрых мешков. Где-то в отдалении, слева, большие башенные часы начали бить, напоминая о другом городе и другой башне. Урсульские астрономы предупреждали: сегодня над миром раскрывал свои крылья год Огнептицы, сулящий горе и смуту. Бумажные лепестки падали на брусчатку, как ранний снег; Ференц смотрел, нахмурившись, и спящий в камне ветер раздувал его плащ…
Лексий простоял на площади до тех самых пор, пока последний отзвук последней песни не замер, подхваченный эхом арок и улиц. Хоть что-то оставалось таким же, как прежде: будущее, туманное, как и три года назад, не прояснилось ни на йоту, да, наверное, оно и не могло…
Ничего.
Он хотя бы точно знал, что должен сделать сейчас. Пойти домой, поцеловать невесту и поздравить брата с днём их прихода в этот мир. А там – а там будет видно.
Он вернулся в дом на улице Водной Заставы, когда над Леокадией уже синели прозрачные звонкие сумерки. Свет в гостиной и столовой был потушен, но Лексий всегда издали слышал, дома ли хозяин. Сейчас Рад был у себя в кабинете, и Лексий с лёгкой душой поспешил наверх. Стоя перед дверью, он уже поднял было руку, чтобы постучать, но тут голос друга там, внутри, произнёс:
– …хорошо. Ладарина, так о чём же вы хотели со мной поговорить?
По совести, честный человек должен был бы постучать. Должен был бы кашлянуть, скрипнуть половицей – так или иначе дать им понять, что он здесь и их слышит. Лексий не знал, почему он этого не сделал – просто его сердце вдруг замерло, а костяшки пальцев застыли в сантиметре от двери, её не касаясь.
Он вовсе не хотел подслушивать. Всё вышло как-то само собой.
– Радмил, – сказала Лада голосом, звонким от волнения, – я не могу больше. Уже нет сил молчать. Вы… вы особенный. Вы, наверное, это и так знаете, но… Я никогда не встречала никого, похожего на вас. С самого первого дня здесь я всё думаю… пытаюсь перестать, но никак не могу… Айду!.. – она рассмеялась коротким нервным смешком, – Какая же я глупая, ужасно, правда?.. – пауза, будто она переводила дыхание, и снова её голос, решительный, как у человека, головой вниз бросающегося в омут, – Радмил, вы мне очень нравитесь! Н-не как друг. Хотя и это, конечно, тоже, но… последние дни втроём были чудесными, но я всё время… всё время вспоминаю те первые, когда мы с вами были одни…
Лексий стоял под дверью, и её слова были чудовищно далёкими, словно доносились сквозь туман или воду. Единственное, что сейчас можно было сделать – это уйти, просто развернуться и молча, тихо уйти, но он не мог двинуться с места. Он окаменел, и живым осталось одно только сердце, остервенело бьющееся об каменные рёбра. Его стук был таким оглушительно громким, что Лексий едва различил, как Рад сказал:
– Ладарина, прошу вас, не спешите делать то, о чём потом пожалеете. Вспомните, что вы обручены с человеком, которого любите и который очень любит вас. Больше всего на свете я желаю счастья вам обоим. Не позволяйте мимолётным чувствам всё разрушить…
Он говорил с ней мягко и рассудительно, как с ребёнком, который залез опасно высоко и может случайно упасть, если напугать его криком. Рад – его Рад – всегда спокойный, что бы ни случилось…
– Да, – потерянно отозвалась Лада, – Лексий… он очень хороший, правда, и, честное слово, я очень хочу его любить… но он всегда такой чужой! Я не жалуюсь на то, что он вечно пропадает из города, это всё-таки его работа, но он никогда не рассказывает мне ни о чём важном, и я иногда не понимаю, нужна ли я ему вообще, и… Верите или нет, мы уже год как обручены, а мне порой кажется, что я его совсем не знаю! Я… пыталась делать вид, что всё хорошо, что я всё так же счастлива, что я… и он, кажется, верит, но… С вами я знакома считанные дни, но, клянусь, я иногда чувствую себя ближе к вам, чем к нему. И с вами… так хорошо. Вы, наверное, думаете, я совсем не понимаю, что творится в мире, а я понимаю, и мне страшно. Только, когда вы здесь, я совсем ничего не боюсь…
Она снова замолчала, и, закрыв глаза, Лексий как наяву увидел, как Лада в отчаянии заламывает руки.
– Я совсем запуталась, – беспомощно сказала она. – Знаю только одно – я чувствую то, что чувствую. Честное слово, я пыталась перестать, но я – я не…
Скрип отодвинутого стула выдал, что Рад встал. Лексию показалось, что он сейчас выйдет из комнаты, но, должно быть, друг всего лишь шагнул к окну.
– Что же мы с вами будем делать? – негромко проговорил он, будто обращаясь больше к самому себе.
– Я н-не знаю, – ответила Лада и шмыгнула носом. – Я… не хочу делать Лексию больно, но не могу же я и дальше его обманывать…
Да. В этом она была права.
Лексий открыл дверь.
Заговорщики – сообщники – его самые близкие на свете люди застыли там, где стояли. Лада, белая, как полотно, прижала руки к губам, и безжалостная память напомнила: она точно так же вскинула их в день, когда Лексий просил её стать его женой…
Не отводя от неё взгляда, Лексий снял с пальца своё кольцо. Постоял, сжав его в подрагивающем кулаке, чувствуя, как ногти впиваются в ладонь… Буря, бушующая у него внутри, хотела бросить кольцо наотмашь, швырнуть на пол, чтобы оно зазвенело и покатилось, но затопившая комнату мёртвая тишина взяла верх, и Лексий просто аккуратно положил его на стол.
Потом, ни говоря ни слова, он развернулся и вышел.
Он не помнил, как спустился вниз, как покинул дом, куда пошёл дальше. На середине Бронзового моста он остановился, чтобы вдохнуть – кажется, впервые с тех пор, как услышал у Рада за дверью Ладин голос. Суми, текущей внизу, было всё равно. Её вода была тёмной и мутной, как дурной сон.
Почему? Почему это должно было случиться?! Ведь он был так счастлив! …Если вдуматься, настолько счастлив, что ни на миг не сомневался, что и Лада чувствует то же. Ничего не замечал, ничего не слышал – потому что был слишком занят собой. Айду, ему и в голову не могло прийти, что ей с ним плохо, что она…
Со стороны, с её слов, Лексий наконец взглянул на себя её глазами. Он не уделял ей внимания, которого она заслуживала. Он не доверял ей до конца – пусть у этого были причины, плевать! Он… принимал её как должное. Айду – господи, – какой же он идиот. Конечно, он сам виноват… Но почему она молчала?! Почему не могла заговорить о том, что её тревожит, не с Радом, а с ним? Про́пасть, да, он волшебник, но это, чёрт побери, не значит, что он может понимать людей без слов!..
Лексий шумно выходнул и тяжело опёрся на парапет. Он чувствовал себя так, словно его предали, и самое худшее, обидное, мерзкое было в том, что он это заслужил. Вот только от этого не становилось ни на йоту, ни на пылинку легче. Они с Ладой оба были виноваты, и, по сути, ни один из них не был виноват, но это ровным счётом ничего не меняло. Уже ничего.
