Читать книгу: «Сильванские луны», страница 21
– Да?
– Давай без самодеятельности. Не лезь никуда. Я сам этим займусь. Мне просто-напросто будет проще, я кое-кого знаю… и кое-кто знает меня. Даже если я начну спрашивать, меня не заподозрят.
Без сомнения, звучало очень резонно – как, в общем-то, и всё, что говорил Рад. Но Лексий всё равно хмыкнул:
– Так что же, мне просто сидеть и ничего не делать?
Друг невозмутимо пожал плечами.
– Можешь посмотреть Леокадию, осенью она особенно хороша. Или вон свою даму в театр своди, они как раз открывают новый сезон…
– Издеваешься? – уточнил Лексий.
– Ничуть, – спокойно сказал Рад.
Он вдруг посерьёзнел – Лексий хорошо знал это его выражение, когда его широкое лицо вдруг омрачалось, и короткая жёсткая складка залегала между бровей.
– Знаешь, я понятия не имею, что случится в будущем. Даже гадать не берусь. Очень может быть, что сейчас… затишье перед бурей. И мне кажется, самое умное, что вообще можно сделать, пока оно длится – это отдохнуть. Мало ли, сколько нам потом понадобится сил…
Он отодвинул пустой бокал.
– Вы, я надеюсь, будете жить у меня? Я совершенно серьёзно, оставайтесь на сколько угодно. По меркам столичной верхушки у меня, конечно, не дом, а так, скромная лачуга, но для меня одного он всё равно слишком большой, – он задумчиво усмехнулся. – Помнишь нашу с матерью крошечную двушку?.. Приёмов я не устраиваю, так что вас никто не побеспокоит. Разве что коллеги порой заезжают, исключительно по делам… – он коротко рассмеялся, – знаешь, хотел добавить «и друзья иногда», но, если честно, на самом деле, настоящих друзей я здесь так и не завёл…
Рад откинулся на спинку стула.
– Но как же здорово, что ты здесь, – сказал он. – Знаешь, я с той нашей первой встречи на границе всё думал, что… неправильно это. Встречаться и разбегаться снова. Нет, я всё понимаю, мы взрослые люди, и жизнь у каждого своя, что верно, то верно, но всё равно…
– Ты прав, – отозвался Лексий. – Но я не знаю, что теперь с этим делать.
В какой-то момент этот мир решил за них. Наверное, любую судьбу можно переломить, но Лексий никогда не был сильным и храбрым. Всё случилось так, как случилось. Он слишком долго покорялся течению.
– Я тоже, – негромко сказал Рад.
Улыбнулся и уже совсем другим тоном добавил:
– Ничего. Не будем пока об этом думать. Объявляю прямо: на следующую декаду вы – мои пленники. А там посмотрим…
Лестер, единственная прислуга в доме, не считая женщины, заведующей кухней, проводил Лексия в его комнату. Оглядывая высоченные потолки и дубовые двери «скромной лачуги», Лексий невольно задумался, что сказала бы на всё это Радомирова тётьМаша. Лексий хорошо её помнил. Если бы дома Рада ждала мама, он вряд ли был бы так уверен, что его судьба – остаться здесь…
Жизнь всё-таки ужасно забавная штука – в прошлый раз, когда Лексий ночевал у Рада, тот снимал узенькую комнату где-то на окраине Питера… Устраиваясь на ночь, он вдруг почему-то вспомнил и другие ночёвки – очень давно, когда они оба были ещё школьниками. Родители тогда ещё не развелись, но уже были к этому близки; Алексею порой становилось невмоготу, и тогда Рад с матерью предоставляли ему политическое убежище. Если бы кто-нибудь в тот момент показал ему портал в другой мир, Алёшка Кирин поскакал бы в него галопом, просто чтобы не оставаться в этом. Бодро и задорно прошёл бы все испытания, победил всех драконов, тиранов и огнептиц и вернулся обратно умудрённым и повзрослевшим…
Но как же Рад умудрился прожить в этом мире без малого три года – и не завести друзей? Так странно, Радомир никогда не сторонился людей, и, видит небо, он был человеком, к которому тянешься, безотчётно и необоримо. Да что там дружба – будь его сердце свободно, он мог бы без шуток осчастливить какую-нибудь девицу на всю её жизнь. Жаль только, что поговорка про козла снова оказалась права, и его избранница грезит не о принце на белом коне, а о незамерзающем порте на море…
Уже засыпая, Лексий осознал, что Лада даже не спросила у него, чего ради он сбежал из Сильваны.
Она не сделала этого и на следующий день. Кажется, когда они были вместе, такие мелочи мало её тревожили. За завтраком они вдвоём написали Ларсу письмо о том, что они живы, здоровы, нашлись и просят прощения, что втянули его в свою нелепую комедию положений. Потом, когда они вернутся в Урсул – рядом с Ладой Лексию как-то невольно верилось, что они туда вернутся, причём вместе, – придётся как-нибудь объясняться с её родителями… Сказать им, что жених в порыве молодого нетерпения схватил возлюбленную в охапку и неожиданно для себя увёз её в преждевременное свадебное путешествие? За такую безответственную наглость Горны, чего доброго, ещё заберут обратно своё благословение…
Ну и боги с ним. Что сделано, то сделано, а чем всё кончится, покажет время. С Ладой под боком у Лексия не получалось сомневаться, что всё как-нибудь устроится и будет к лучшему. В конце концов, теперь они хотя бы точно знают, что они идеальная пара – даже если это пара импульсивных недальновидных дурачков. И, честное слово, стоит ли роптать на судьбу, если в конечном итоге она – пусть без твоего желания! – устроила тебе и твоей невесте внезапный медовый месяц в городе, в котором ты бы, может быть, иначе и не побывал?..
В театр Лексий и Лада не пошли: им не хотелось куда-то, где скучно, людно и нужно прилично себя вести. Невелика потеря – в их распоряжении была вся остальная Леокадия. Рад был слишком занят, чтобы показать гостям столицу, но он отыскал в своей домашней библиотеке карту, и это, если честно, было даже лучше. Лексий помнил, как он приехал в Питер, не с одноклассниками на пару набитых экскурсиями недель, а уже как студент – с намерением остаться. Первое время он просто знакомился с городом – сам, один на один, без путеводителей и советов местных, просто гулял там, куда несли ноги, и глядел во все глаза. Всё незнакомое казалось таким волшебным. Тогда он впервые понял, что ты видишь гораздо больше, когда никто не говорит тебе, куда смотреть…
Леокадия, которая при знакомстве не подала Лексию руки́, сменила гнев на милость. У этого города не зря было женское имя. Восьми сотен лет от роду, пережившая набеги и бунты, трижды опустошённая чумой и бессчётное количество раз – пожаром, воочию видевшая легендарных королей и смены династий, она была не ветреной девчушкой, но зрелой дамой – прекрасной, внушительной, как военный галеон, полной достоинства и знающей себе цену. Её благосклонность дорогого стоила.
Этой осенью её наряд, подпоясанный чёрной лентой Суми, был лазурным и золотым. Промозглые ветры заставляли столицу целыми днями кутаться в серую накидку из облаков и тумана, но в ясные минуты, всегда наступавшие неожиданно, рано пожелтевшие листья казались прихотливым золотым тиснением на голубом бархате неба. В Плейоне, огромном городском парке, носилась в воздухе паутина. Городской житель, Лексий никогда ещё воочию не видел этой приметы осени, хоть и читал о ней в книгах…
Это было такое странное и сказочное чувство: будто двое смешных влюблённых сильван во всём городе одни, а люди вокруг – не более чем тени. Лексий и Лада бродили по Леокадии, стояли на набережной, глядя на проплывающие по Суми лодки, обедали каждый раз в новом месте, прятались от внезапно прыскавшего дождя под деревьями или балконами… Один раз ливень загнал их в магазин часовщика. Пока Лада была занята представлением, которое разыгрывали фигурки в огромных музыкальных часах, Лексий вдруг увидел что-то такое, от чего ненадолго потерял дар речи.
– Ого, – сказал он наконец, придя в себя, – их что, носят на руке?
В отдельной витринке у продавца за спиной красовались самые настоящие наручные часы. С десяток, не меньше.
– Да, вы правильно догадались, – кивнул продавец. – Необычно, правда? Один чудак в Сильване начал делать такие пару лет назад. Понятия не имею, как он до них додумался, но, вы удивитесь, они пользуются спросом. Думаю, на них скоро будет большая мода.
– Какая прелесть! – Лада появилась рядом и, подхватив Лексия под руку, с восторгом воззрилась на витрину. – Вот бы мне такие!..
Лексий купил ей хорошенькие маленькие часики на тонком золотом браслете – ей очень шло золото. Он отдал за них куда больше, чем в своё время выручил за собственные земные, но ему было не жалко. Кажется, какой-то круг замкнулся, и они оба – Лексий и этот мир – в итоге остались при своём…
В другой день они с Ладой случайно набрели на старую пожарную каланчу, которая подрабатывала на пенсии смотровой площадкой. В воздухе пеленой, не падая, стояла мелкая морось, и даже дома на другой стороне улицы уже расплывались во влажной дымке, но они всё равно поднялись наверх. В хороший день отсюда, наверное, открывался чудесный вид, но сегодня Леокадия была похожа на неясный волнующий сон. Ветер гнал белые волны тумана, и здания выступали из него, как тёмные острова. Величественный византийский купол университета, опоясанный рядом окон строгий храм, узнаваемо европейский шпиль той самой часовой башни… Столица державы, дышащей разом ветрами далёкого Пантея и лежащей за дикими Степями империи Шень, Леокадия примиряла запад и восток. Когда-нибудь – закрыв глаза, Лексий мог ясно себе это представить, – через пару столетий, когда старые войны забудутся, уступив место новым, которые ведут не мечами и даже не волшебством – когда в здешнем мире, как на Земле, народы смешаются так, что не разделить, в этом городе построят степняцкие молельни. И они впишутся в него, как влитые, словно стояли здесь испокон веков…
Они вдвоём смотрели на распростёртое у их ног море тумана, и, когда Лада прижалась к Лексию, положив голову ему на плечо, он обнял её и впервые не испугался давно зреющей в нём мысли: а может, ну её, эту Землю? Может быть, попросить Рада не утруждать себя? Земля всё ещё была родиной и всё ещё была домом, печаль по ней обещала полностью не утихнуть никогда – но в этом мире были все-все дорогие ему люди. Какая радость в возвращении домой, если тебя некому ждать?..
Вечера они проводили втроём. Правда, у Рада в кабинете перед камином было всего два кресла, но в школе волшебства Лексий обзавёлся привычкой сидеть на полу. Лада забиралась в своё кресло с ногами и ещё больше, чем обычно, становилась похожа на маленькую птичку в гнезде. Они пили пряный глинтвейн и разговаривали о разном. У Рада, успевшего здорово попутешествовать и много что сделать за последние три года, была в запасе масса историй – наверное, всяких, но рассказывал он только забавные и с хорошим концом. Лада заливалась смехом, а Лексий смотрел на друга, такого же, как тогда, в палатке на границе, разом и прежнего, и совсем другого, и думал: каким же особенным человеком надо быть, чтобы, пройдя через рабство и войну, вынести оттуда и доброе тоже…
Он хотел бы узнать Рада заново. Того человека, которым он стал – с которым Лексий был едва знаком, хотя любил его, как раньше. Не разбегаться по разным странам, чтобы в лучшем случае писать письма, а в худшем – просто друг друга забыть…
Вечерами, когда они все были вместе, Лексий не вспоминал, зачем он приехал в этот город. Это было неважно. Ничто не было.
В один из дней, когда Рада задержали дела, и гости коротали время без хозяина, Лада постучалась к Лексию в спальню что-то спросить, да так там и осталась. Лексий сидел на застеленной кровати, Лада, отодвинув опущенную штору, смотрела в окно на тянущий к нему ветки клён. Ливень заставлял стёкла плакать, и тепло полутёмной комнаты казалось ещё уютнее.
– Всё-таки здорово, что ты исчез тогда, – вдруг сказала Лада. – Папа с мамой никогда бы меня сюда не повезли, а здесь ведь так хорошо. Надо будет потом приехать ещё раз, как считаешь? – она улыбнулась ему через плечо. – Уже не тайком… Тем более что у тебя здесь господин Юрье. Пусть все болтают, что хотят, но я ни за что не поверю, что страна, чьей армией командуют такие люди, может пойти на нас войной.
Она опустила занавеску и отошла от окна.
– Куда мы завтра пойдём?
Когда Лада проходила мимо него, Лексий удержал её, поймав её руку.
– Куда захочешь.
Она рассмеялась и проворно забралась к нему на колени. Такого поворота Лексий не ожидал, но его руки, соображающие быстрее мозга, с готовностью обняли её тоненькую гибкую талию.
Прильнув к возлюбленному, Лада заметила шнурок его амулета и игриво потянула, вытаскивая из-за ворота жёлтый камешек с белыми прожилками.
– Я давно заметила, что ты всегда его носишь, – шутливо заметила она. – Это, наверное, подарок от какой-то другой дорогой тебе женщины…
– Ага, – хмыкнул Лексий. – От моей двоюродной бабушки. Мы с ней были очень близки. До сих пор не могу оправиться от её смерти в возрасте девяноста семи лет с половиной…
Лада вполголоса рассмеялась, но тут же посерьёзнела снова.
– Нет, правда, – сказала она, – ты никогда толком не рассказывал мне о своём прошлом.
Лексий усилием воли сдержал вздох. Рано или поздно этот момент должен был настать.
– В нём нет ничего интересного, – он обнял её ещё крепче, стараясь звучать небрежно и беззаботно.
Лада оставила в покое шнурок и принялась перебирать пальцами кончик его косы.
– Как мне может быть неинтересно, когда речь идёт о тебе?
Он мог рассказать ей историю, которую она бы приняла. За годы своего существования Лексий ки-Рин из Дильта обзавёлся биографией, состоящей наполовину из перелицованных фактов, наполовину – из чистого вымысла, но всё-таки вполне пригодной для употребления. Но сейчас он меньше всего на свете хотел лгать. Только не теперь, когда они были так близко друг к другу посреди холодного ливня – когда они вдвоём качались на волнах этой осени, не зная, что будет дальше. Если бы только Лада позволила ему сохранить молчание, не разбивать их тёплую, тихую скорлупу…
Лексий наклонился к ней и поцеловал её долгим, нежным поцелуем.
Это помогло. Лада больше ни о чём не спрашивала. Когда-нибудь, скоро, он обязательно ей расскажет… но только не сегодня.
В будущем было ничего не разглядеть, как в тёмном окне, но окна можно зашторить, и какое значение имело завтрашнее зябкое утро, несущее с собой невесть что, если сегодня тёплая маленькая рука касалась его лица, и, когда он целовал ту, кого любил, её ресницы трепетали так же, как его собственное сердце?..
Клён за окном, напоминающий о чём-то полузабытом, невидимо и неслышно ронял свои мокрые листья.
Глава восьмая: Её величество
Служанки-кошки нравились Царевне куда больше людей.
Здешние горничные позволяли себе шушукаться у неё под дверью. На их счастье, Царевна не слышала, что именно болтали эти гадюки, но – о! – могла вообразить! Дома она запустила бы в них чем-нибудь, но здесь, во дворце её величества Регины Оттийской, Чародей и Царевна были гостями. Причём, похоже, не самыми желанными…
Их приняли спокойно и прохладно, и её величество даже не сразу нашла время, чтобы удостоить их личной беседой. Царевне думалось, что монархам, величающим себя братьями и сёстрами по королевской крови, пристало проявлять друг к другу больше любезности, но Регину, наверное, можно было понять. У папы и то не оставалось ни минутки свободной от всех этих противных государственных дел, а ведь Оттия размером как три Сильваны…
Чародей предупреждал свою спутницу: они могут рассчитывать только друг на друга. Он велел ей ничего не бояться, всегда быть настороже – и лишний раз от него не отходить. Напоминать было не обязательно. Даже забудь Царевна, что он не может колдовать, когда они порознь, она всё равно льнула бы к нему – до того неуютно было одной в чужих и гулких сводчатых залах. Не то чтобы это место её пугало, но здесь она чувствовала себя даже не лодкой, а щепкой, маленькой щепкой в открытом море, которую несут волны…
Чародей был её якорем. Если никто не видел, она брала его за руку, и это помогало.
Первым делом в Леокадии Царевна отправила весточку отцу. Вина точила её, как капающая вода точит камень – тихо, но непрерывно. Какая она гадкая, гадкая девчонка! За всё это время ни разу не вспомнила о папе – не подумала, что он может о ней волноваться… Когда отец в гневе разбил своё зеркало, Царевна отшатнулась и закрыла лицо руками, но не от страха. Она заслужила. Она сама это заслужила. Он не терпел неповиновения, и на сей раз его любимая дочь, кажется, перешла черту…
Царевна не знала, сможет ли он её простить. Она так привыкла к тому, что папин маленький медвежонок всегда получал то, что хотел… Но, в конце концов, папа ведь не собирался держать её взаперти всю её жизнь! А если и собирался – что ж… тем хуже. Потому что она была не согласна.
Она вовсе не хотела расставаться с отцом навсегда. Эта мысль сама по себе была такой тяжёлой, что могла раздавить. Но, хоть и выросшая на наивных сказках, Царевна слишком хорошо понимала: Чародею нельзя в Сильвану. Им ни за что не позволили бы быть вместе; вернуться домой значило расстаться с ним навсегда. Выбор между отцом и любимым напоминал какую-то старую трагедию, в конце которой героиня глотает яд или бросается с водопада, но Царевне не пришлось страдать и метаться. Вина и совесть были бессильны – её сердце и её тело выбрали за неё.
Её сердце и её тело хотели быть с Чародеем.
Сегодня её величество Регина наконец соизволила их принять. Истинная женщина, она понимала, что Царевне не хотелось бы предстать перед ней в неподобающем виде, и позаботилась с утра прислать ей куафёра и новое платье. Прекрасный наряд винно-красного цвета был таким узким в талии, что Царевне показалось, что горничная просто-напросто пытается задушить её корсетом. И распущенных волос, как ей объяснили, в Леокадии давно уже никто не носил, так что напудренный мастер гребня и ножниц, на разные лады расхваливая её «великолепные, чу́дные локоны», сложил их в высокую причёску. Белокурая башня выглядела прелестно, но оказалась неожиданно тяжёлой, воздух холодил непривычно открытую сзади шею, и Царевна вдруг поняла, что тоскует по своему капору и по старому дому в горах…
Конечно же, говорить всё, что нужно, предстояло Чародею; от Царевны требовалось только присутствовать. Он ещё раз напомнил ей: никто не должен знать, что друг без друга они бессильны. Им нужна была защита Регины – но нужна была и защита от неё, потому что только в сказках королевы раздают свою помощь просто так…
Белый и строгий, лишённый всякой роскоши, кабинет её величества смотрел на набережную реки, и дневной свет в окнах без штор казался жёстким и голым. Должно быть, под таким как раз хорошо подписывать указы и решать судьбы людей, которых ты сама никогда не увидишь… Царевне почему-то вспомнился её сад. Она чувствовала себя так, словно с тех пор, как она покинула дом, прошло уже сто тысяч лет. Она не знала, жалеет ли.
Регина Локки появилась на свет всего на несколько лет раньше, чем Царевна, но властительная осанка и гордо сжатые губы с крохотной презрительной морщинкой в уголке заставляли её казаться старше. Чёрные волосы, блестящие, как металл, оттеняли снежную белизну кожи; коса обвивалась вокруг головы, словно корона. В кабинете не топили – Царевна мельком услышала от прислуги, что у её величества есть свои маленькие странности, – и поверх узкого серого платья плечи женщины обнимала белая накидка с горностаевой опушкой. Царевна всё смотрела на неё и вдруг поняла, на кого похожа эта женщина – на чайку. На черноголовую, белокрылую чайку с герба её семьи…
Что сказал бы папа, знай он, где сейчас его дочь?..
Когда посетители вошли, Регина стоя просматривала какие-то бумаги за своим столом и не повернула к ним головы. Прежде, чем она обратила на них внимание, Царевна успела оглядеть просторный, почти пустой кабинет. Приоткрытая дверь в его дальнем конце вела в смежную комнатку; там на кушетке сидели две девушки. У одной были короткие вьющиеся русые волосы; одетая в серебристый жилет и облегающие штаны до колен, словно юноша, она скучающе смотрела в окно, по-мужски закинув одну ногу в белом чулке на другую. Вторая, в бледно-голубом платье с плоёными оборками на груди, вышивала бисером. Дворцовая прислуга была одета совсем не так, да эти двое и не походили на простых горничных. Кто же они тогда? Приближённые королевы? Та, что в брюках, посмотрела на вошедших; Царевна попробовала ей улыбнуться, но девушка лишь скользнула по ней равнодушным взглядом и отвернулась снова. Другая, с пяльцами, даже глаз не подняла.
– Мне доложили о цели вашего визита, – заговорила Регина без приветствий. – Вы хотите стать моими… союзниками. Что ж, я готова это обсудить. Что вы мне предлагаете? Только, пожалуйста, покороче. Без лишних слов.
Чародей был чуть бледнее, чем обычно, но выглядел совершенно спокойным.
– Я могу колдовать, не боясь умереть, – просто сказал он.
Её величество слегка приподняла брови.
– Рада за вас. Откуда мне знать, что это не ложь?
Чародей пожал плечами.
– Если я лгу, то едва ли смогу скрывать это долго, правда?
Женщина, стоящая перед ним, была королевой, но в его тоне не было ни капли робости, и Царевна невольно залюбовалась тем, какой он храбрый.
– Действительно, – прохладно сказала Регина. – Ладно. Насколько мне известно, взамен вы двое просите защиты от сильванских властей?
– Именно, – кивнул Чародей.
Её величество скрестила красивые руки на груди. У неё были остро отточенные, ничем не покрытые бело-розовые ногти.
– Вам не приходило в голову, что я могу не захотеть укрывать человека, которого ищет Клавдий Иллеш? Отношения наших держав сейчас несколько… натянуты, но это не повод думать, что я хочу усугублять дело ещё больше.
Чародей вполголоса рассмеялся.
– Больше уже некуда, – сказал он. – Перестаньте, все и так давно уже знают, что вы ждёте этой войны.
Регина вздохнула с тенью раздражения – лишь с тенью.
– Пусть так, – спокойно согласилась она. – Но победить я могу и без вас. Иначе не стала бы нарочно подливать масла в огонь, правда? Несложная арифметика. Даже со всей вашей предполагаемой магией, зачем вы мне?
Она пристально смотрела на Чародея, но тот не отвёл глаз.
– Для экономии, – ответил он. – Хороший монарх не бросает на ветер людей и деньги, ведь так?
Женщина улыбнулась.
– Вы, кажется, вздумали учить меня, как быть королевой? – хмыкнула она. – Я вас умоляю, боги давно дезертировали, но побойтесь вместо них хоть кого-нибудь, господин… Да, кстати, как вас зовут?
– Это важно?
Её величество повела плечами.
– Нисколько. Мне всё равно.
Она снова отвернулась и занялась документами на столе. Чёткий очерк её красивого лица был как край лезвия – как холодная и острая кромка тонкого льда…
– Если вам правда очень хочется за меня воевать, – равнодушно сказала Регина, не глядя на них, – то, так уж и быть, я найду для вас работу. Если вы принесёте мне пользу, не умрёте и не сбежите, то после заключения мира мы посмотрим, что я смогу для вас сделать… и что захочу.
Чародей сжал губы.
– Какая… изящная формулировка, – проговорил он. – Но мне хотелось бы иметь гарантии.
– Не сомневаюсь, – кивнула королева. – Мне бы тоже хотелось. На вашем месте. Но я – на своём, и я собираюсь заключить тайный союз с человеком, которого вижу впервые в жизни. Вы не хуже меня понимаете, что ни о каких гарантиях не может быть и речи. Если это вас не устраивает, то я вас не держу. Охрана у дверей стоит только на случай, если вы вдруг кинетесь на меня с ножом для бумаг.
Чародей ответил не сразу. Какое-то время он пристально, напряжённо смотрел, как Регина невозмутимо, словно она здесь одна, разбирает корреспонденцию на своём столе…
– Какая вы гордая и важная, – вдруг сказал он вполголоса, словно сам себе. – Пари держу, вы не были такой гордой и важной, когда в пятнадцать лет шлёпнулись в грязный пруд…
Что он имел в виду? Царевна в недоумении воззрилась на возлюбленного. Регина на миг застыла и резко, слишком резко обернулась к нему.
– Откуда?!.. – потребовала она, и её голос дрогнул от сдержанной ярости. – Откуда ты это знаешь?! Ты не мог этого видеть, там ведь никого не было, кроме-…
Она побледнела и с невольным вздохом отступила на шаг назад. Её лицо выразило растерянность и испуг, в изломе беспомощно взлетевших бровей на секунду проглянуло что-то, похожее на страдание…
– … Гвидо!.. – выдохнула Регина, смотря на Чародея широко раскрытыми неверящими глазами.
Когда она произнесла это имя, Чародей судорожно вздохнул и покачнулся, словно его ударили. Перепуганная, Царевна метнулась было к нему, но голос королевы остановил её на полпути.
– Вы… пока свободны, – её величество уже взяла себя в руки и теперь обращалась к девушкам за дверью. Те подняли головы, но с места не двинулись. – Ну! Вы слышали, что я сказала! Вон отсюда. И проводите барышню в её комнату. И… велите страже у дверей ждать в конце коридора, пока я не позову, – Регина глубоко вдохнула, расправила плечи и властно объявила:
– Я хочу наедине поговорить… с моим братом.
Девушка в платье отложила пяльца и беззвучно проследовала к двери, явно ожидая, что Царевна к ней присоединится. Растерянная и встревоженная, та с немым вопросом обратила глаза на Чародея, которого ей было страшно оставлять здесь одного, но он поймал её взгляд и чуть заметно кивнул. Тогда Царевна сжала губы и вышла, подчиняясь приказу.
Она шагала по коридору, не чувствуя пола под ногами, не видя, куда идёт.
Гвидо. Неужели это было его имя? Оно звенело у Царевны внутри, как колокол на башне – Гви-до, Гви-до, эхом откликаясь на каждый удар её взбудораженного, несущегося вскачь сердца…
За всю дорогу до отведённых гостям покоев девушки по обе стороны от неё не проронили ни слова, сопровождая её бесшумно и неотступно, как тени.
Чародей давно знал, что на свете есть два вида людей. Бывают люди-самородки, которые верят, что им не нужен резец мастера; такие бросают себя другим как есть, со всеми прожилками и сколами, и именно в этой яркой, природной безыскусственности – их сила и красота… Но бывают другие. Те, кто обтачивает себя и шлифует – кто точно знает, какие стороны они хотят показать остальным, какими гранями ослепить. И остаётся только гадать, что прекраснее и страшнее: дикий лесной пожар – или тонко отточенное перо, которым можно подписать помилование и приговорить к смерти…
Он смотрел на её величество и гадал, во сколько той приходится просыпаться. Причёска, полировка ногтей, умащивание кожи – всё это наверняка занимало целую вечность. Чародей по опыту знал, сколько сил приходится вкладывать в то, что кажется людям лицом, данным тебе от рождения. Нельзя быть красивым от природы. Привлекательным, обаятельным, здоровым – можно, но таким красивым, как эта женщина – никогда. Регина выстраивала себя, как ледяную башню – как войско, готовое к бою. Не из тщеславия, но потому, что понимала: куда сложнее благоговеть перед своей королевой, если у той плохо сидит платье…
Чародей много слышал о Регине Локки – как и любой бездетной вдове, оттийский закон вернул ей девичью фамилию. Для королевы её величество была страшно молода, но она успела достаточно проносить свою корону, чтобы все поняли, что́ она за птица. Эта чайка знала, чего хочет, и её коготки держали добычу крепче соколиных. О ней говорили разное, и говорили много: одни хмыкали, что женщине место на кухне, а не на троне, другие сквозь зубы шипели «выскочка! интриганка!», но нередко можно было услышать: «Хвала небесам, что нами правит она, а не Юэн Дордь!».
Оттия была непосильной ношей для слабых рук – Юэн бы не удержал. Его молодая жена приструнила продажных чиновников и заставила князей, мечтающих о привольной жизни при изнеженном короле, со злости подавиться своими бородами. Недовольных хватало, но её величество надёжно опиралась на лучших людей, из которых вышла. Жёсткая и непреклонная, зато – и поэтому! – способная не дать стране развалиться на куски – многие считали, что именно такая королева им и нужна…
Проситель не тешил себя пустыми надеждами: в жилах Регины не было ни капли щедрой крови Дордей, один из которых когда-то подарил другу и соратнику целую провинцию. Можно было не сомневаться: им с Амалией ничего не достанется даром.
Принимая особых гостей, её величество не доверяла обычной охране, и в соседней комнате скучали две королевских волшебницы. Колдовать в Оттии дозволялось только по особому разрешению монарха; Чародей мог биться об заклад, что где-то далеко, в лесах и степях, это правило нарушается сплошь и рядом, но в городе с преступившими закон разговор был короткий. Сама Регина, конечно, держала у себя сколько-то отменно обученных магов – по слухам, исключительно женщин. Чародею, признаться честно, не слишком улыбалось стать первым мужчиной в этом цветнике. Он очень надеялся выторговать себе право не давать ей никаких присяг.
Девушки за открытой дверью едва ли были старше Амалии. Поговаривали, будто одно из условий их присяги налагает вечный обет молчания…
Правильно ли он поступил, когда пришёл сюда? Что́ Регина попросит у него взамен за защиту от разъярённого медведя? Не то чтобы Чародей сейчас мог выбирать. Этой женщине единственной было под силу построить мир, в котором один маг, зашедший слишком далеко, и одна глупенькая кукла смогли бы жить, не скрываясь. Печальная правда всё равно оставалась правдой: теперь, когда всё обернулось вот так, они не смогут вздохнуть спокойно, пока Сильваной правит Клавдий Иллеш…
Чародей не знал, понимает ли это его дочь. Он не молчал об этом нарочно, но и не говорил напрямик – потому что боялся, что, если до Амалии дойдёт, она его покинет. Молчать было так же мерзко, как и лгать, если только не хуже, но…
Он не мог объяснить, почему то, что случилось, случилось. Просто Регина отвернулась, и Чародей вдруг услышал что-то в её резном профиле, в том, как идёт белое к её белой коже… и, словно чужими глазами, увидел одряхлевший сад, чёрный пруд и коварную наледь на плитах дорожки.
А потом его сестра его узнала, и этого хватило, чтобы он сам узнал себя.
Это было как падать с лошади, напуганной молнией, ударившей в вершину Малльморского холма. Это было как первая ночь, которую он провёл с женщиной – как первая пощёчина, полученная от женщины – как свет, внезапно от стены до стены озаривший сумрачную библиотеку, когда Галль, красуясь перед приятелем, никогда не видевшим магии, зажёг люстру хлопком ладоней…
Если то, что говорили про смерть, было правдой, то это было похоже на смерть – вот только вся его жизнь не пронеслась перед ним с начала до конца, а полыхнула разом, как сухая трава, ослепила, выбила воздух из лёгких. Жизнь Гвидо Локки, брата правящей королевы. Тридцать один с лишним год, уместившийся между двумя ударами сердца…
Чародей – Гвидо – не знал, как остался стоять на ногах. Как нашёл в себе силы вспомнить об Амалии и сделать ей какой-то знак – если честно, ему сейчас было не до её испуга. Слава богам, Регина отослала всех посторонних, ему сейчас даже самого себя и то было слишком много…
