Читать книгу: «Сюрприз», страница 2

Глава 3

Англия, Лондон, Имение барона Мэдлоу 1863 год.

– Мистер Хокстоун? – вынырнув из пут воспоминаний, Грегори понял, что к нему обращаются. Неподалеку стояла женщина. Высокая, статная, с совершенно черными, как вороново крыло, волосами на фоне молочно-белой кожи. «Красива», мимолетно пронеслось в голове маркиза. Сбитый с толку воспоминаниями, он даже не сразу понял, что уже неоднократно видел ее.

– Мистер Хокстоун… С вами все в порядке? Вы стояли у самого края пруда с таким отрешенным выражением лица, что я ненароком подумала, не придется ли мне нырять следом за вами?

Женщина подошла ближе.

– А вы нырнули бы? – Грегори скучающе окинул ее вблизи, отметив про себя, что она действительно хороша.

– Даже не сомневайтесь, маркиз, я бы не позволила виновнику торжества так просто избавиться от своих обязанностей, – склонив голову набок, с ослепительной улыбкой заверила его она.

При упоминании о дне рождения Хокстоун состроил такую кислую гримасу, что собеседница расхохоталась.

– Бросьте, маркиз! Даже если вы ненавидите этот день, вы не можете просто вычеркнуть его из календаря! Его можно просто пережить. Берите пример с меня, – она ткнула сложенным веером себе в грудь. – Я тоже ненавижу свой день рождения – и, увидев, что мужчина в немом вопросе изогнул бровь, уточнила, – с некоторых пор!

– И в чем же, позвольте уточнить, мне следует брать с вас пример? Ненавидеть свой день рождения? – Грегори вложил руки в карманы брюк и выжидающе воззрился на собеседницу.

– О нет! Что вы! Всем известно, что невозможно ненавидеть что-либо более, чем ненавидит свой день рождения маркиз Лимерик! – женщина, отойдя к кусту роз, аккуратно сорвала с него влажный от вечерней росы цветок и поднесла к лицу. Ну, или, почти всем.

– В самом деле? – Грегори продолжал рассматривать ее. Да, он видел эту женщину и раньше, на разных приемах, кажется, в основном с бароном Малховеном. Возможно, они были представлены друг другу. Оставалось только припомнить ее имя

– А откуда, например, вам это, известно, миссис …

– Астлей… Меня зовут Ингрид Астлей… брюнетка, довольно резко вскинув вверх руки, ловко заправила в свитые локоны сорванную розу, и отвернувшись, медленно пошла вдоль берега.

Грегори остался стоять там же. Несомненно, она флиртовала с ним. Не было еще ни одной представительницы этого испорченного пола, которая не делала бы этого, исключая разве что двух-трех жен его друзей, которые, по-видимому, чем-то отличались от других. К тому же его опыт не позволил ему не заметить ту досаду, которая промелькнула в ее глазах, когда она поняла, что он не знает, или не помнит ее имени. «Типичное женское самомнение! Она единственная и неповторимая. Такой больше нет, и все должны пасть ниц пред ее красотой!», с присущим ему сарказмом подумал Хокстоун, все еще глядя ей вслед. «Действительно красива и довольно желанна», опытный взгляд отметил четко продуманные грациозные движения искушенной, опытной женщины.

Но он не пошел следом. Он был искушен не менее, более того он был пресыщен. Несмотря на свой возраст, ни в одной из окружавших его представительниц рода Евы, он не находил никаких особенных черт, которые бы выделяли ее из общей массы. Он прекрасно понимал, что наградив его титулом, небеса в придачу подкинули ему весьма банальную, и от этого еще более утомительную обязанность продолжения рода для передачи герцогства. Были бы у него другие варианты, беспокоиться об этом даже не пришло бы ему в голову, но их не было. Все чаще он задумывался, что рано или поздно ему придется найти женщину, которая должна будет стать матерью его ребенка, его наследника. Несмотря на его, не очень благовидную репутацию, любая из осуждающих его похождения мамаш, привозящих на сезон дебютанток и незамужних подопечных, была бы несказанно счастлива такой партии. Умудренные опытом матроны вздыхали по старинной родословной и баснословном богатстве маркиза, которое и без его умений, в скором будущем обещало стать просто невероятным. Юные, и не совсем, претендентки, тайком от своих надзирательниц, не сводили глаз с широченных плеч, чеканных черт и ленивой улыбки, которая изредка посещала губы будущего герцога. Все это обещало пока еще неискушенным красавицам столько наслаждения, сколько они еще только могли себе представить, делясь обрывками добытых где-то знаний со своими такими же неопытными сверстницами.

Все это совершенно не волновало сам трофей. Ему нужен был сосуд, естественно отвечающий всем требованиям его положения, желательно привлекательный на вид и новый. Таких сосудов вокруг было огромное множество, что совершенно не радовало маркиза. Чем больше выбор, тем труднее его сделать.

Ингрид была не просто раздосадована, она была в бешенстве. «Надменный сукин сын!» Совершенно исключено, чтобы он не помнил ее. В тот вечер у Аттертонов, он без конца скользил по ней взглядом, конечно довольно отсутствующим, но они оба были с партнерами, по-другому и быть не могло. Сейчас же он намеренно дал ей понять, что видит ее в первый раз.

Первый пункт плана пока не удовлетворял ее ожиданиям. Женщина резко выдернула из прически розу, отшвырнув ее в сторону, и стала нервно постукивать сложенным веером о ладонь. Нужно успокоиться… Ведь она прекрасно знала, что добыть этот фрукт будет не так просто. Нужно перестать нервничать и идти намеченным путем. В конце концов, чем сложнее битва, тем слаще победа! Но уязвленное самолюбие все-таки сделало последний укол, напомнив, что Грегори остался там, у пруда, так и не последовав за ней, как сделал бы любой другой мужчина, получив такую привилегию, как проводить леди Астлей. А ведь ей показалось, что в его глазах на мгновенье промелькнул интерес. Постаравшись поставить на место разыгравшееся самолюбие, Ингрид перевела дыхание и, уже было, направилась к площадке, но чуть заметное движение справа остановило ее. Повернув голову, она удивленно изогнула бровь, увидев собственную дочь, уже практически скрывшуюся в зарослях жасмина.

– Николь?! Что ты здесь делаешь? – неприятное подозрение, что дочь стала свидетельницей ее неудачного флирта, заставило женщину надменно вскинуть голову, как будто перед ней стояла не ее четырнадцатилетнее чадо, а заставшая ее в момент поражения соперница. Но нет, перед ней действительно была ее дочь точная копия, как будто кто-то очень внимательно и дотошно срисовал образ. Это сходство было подарком судьбы, потому что девочка не была дочерью старого барона. Когда после свадьбы обнаружилось, что, несмотря на неплохое воспитание, молодой жене не хватает многих элементарных познаний, в имение Астлей был приглашен молодой учитель. Совершенно не случайно, а благодаря тому, что юная баронесса совершенно точно оценила влияние своей красоты на мужа, юноша оказался сыном старого друга ее отца и, в отличие от самой Ингрид, испытывал к ней довольно серьезные чувства. Переступив через гордость, которая долго мучила его, не позволяя приблизиться к юной возлюбленной, из меркантильных побуждений отдавшейся старику, он оказался в имении ее мужа. Именно он и стал отцом Николь.

И тогда, когда весь высший свет был небезосновательно уверен в том, что появившаяся на свет девочка не была кровной наследницей барона, сам Астлей был вне себя от счастья. Сходство Николь с матерью связало руки сплетникам, и тайна осталась тайной.

Николь не видела ее встречи с маркизом, несмотря на то, что находилась не так далеко. Она пыталась уложить в своей хорошенькой головке то, что услышала всего несколько минут назад. Две прогуливающиеся, незнакомые ей особы, не заметив ее, сидящую на небольшой скамеечке в темноте, совершенно «вовремя» решили обсудить ее мать. В свои четырнадцать, уже совершенно привыкшая к допустимым в рамкам приличия сплетням, девочка хотела было пропустить мимо ушей довольно неприятные высказывания, но услышанное дальше повергло ее в шок.

– Да что там говорить о ее непристойностях сейчас. Вспомните о том, что было раньше, дорогая, – пожилая матрона в несуразно ярком наряде, обмахиваясь веером, подхватила под руку свою, не менее престарелую, собеседницу.

– Раньше? Ну, раньше тоже было всякое, – женщина отмахнулась то ли от назойливого насекомого, то ли от слов подруги. – Ты ведь помнишь, Амелия, я была влюблена в Лайонела и, если бы не его вечные чудачества мой отец мог бы даже подумать о браке.

– Да. К сожалению, когда Астлей решил насмешить свет женитьбой на этой выскочке, ему некому было помешать, и в итоге он остался в дураках!

– Не в дураках, дорогая, а в рогоносцах, – при этом женщина понизила голос, наклонившись к подруге, как будто знала, что их подслушивают. – Всем понятно, что старина Астлей не может быть отцом наследницы. Даже жаль, что девочка так похожа на леди Ингрид, можно было бы догадаться кто ее настоящий отец.

– Да что там догадываться! Я слышала из довольно достоверных источников, что в имении Астлей жил какой-то то ли художник, то ли учитель, так вот, он и является отцом девочки. А сейчас эта вертихвостка увлечена любовником нашей Элинор, великолепным Хокстоуном

Повергнутая в шок, Николь резко встала, что, наконец, привлекло внимание сплетниц. Тихо ахнув, они, замолчав на секунду, резко сменили тему и, неестественно громко разговаривая, удалились. Николь было не до них. Они называли ее отца чудаком. Да у нее самый лучший отец на свете! Никогда она не слышала, что бы отцы из высшего общества лечили бездомных собак, или отплясывали на праздниках с простолюдинами в ближайшей деревне, или сидели у кровати детей вместо матери или нянек, когда они больны. Отец никогда не любил светских мероприятий, конечно в высшем обществе это могло считаться чудачеством. Это очень раздражало мать. Бесконечные истерики и упреки, в конце концов, вынудили сэра Астлей позволить баронессе посещать светские сезоны без него, тем более, что она все время делала ставку на будущее дочери, возможности устроить которое, он, по ее мнению, лишал девочку своим затворничеством. Конечно, ей было невдомек, что юная наследница барона, совершенно не мечтала ни о каких светских привилегиях. Воспитанная презирающим шум столичных сезонов отцом, носящая в себе наследственность далекого от сливок общества молодого учителя, Николь была счастлива в имении.

Сейчас, вырванная из своих сбивчивых мыслей окликом матери, она решала вопрос: «Что будет, если прямо сейчас спросить мать об услышанном?»

– Я спрашиваю тебя, что ты делаешь здесь, в кустах? – Ингрид кивнула в сторону благоухающих цветов, вглядываясь в бледное и растерянное лицо дочери, не подозревая о творящемся у нее внутри хаосе.

– Я гуляла по саду, девочка вынырнула обратно из суливших укрытие, благоухающих веток. Естественно, она не могла признаться матери, что сначала попросту пряталась в этих кустах. Леди Мэдлоу решила, что Николь «непременно должна спеть» для какого-то маркиза, а мать, обычно не проявлявшая особого энтузиазма в отношении талантов дочери, почему-то именно в этот раз была в восторге от этой идеи. Как девочка не отпиралась, говоря, что еще никогда не исполняла песен на публике и что те песни, которые любит она, вряд ли подойдут к намеченному торжеству, ее не слышали. Мама и Элинор согласились с ней только в том, что ее песни действительно не подходят.

Срочно был вызван учитель, репертуар был утвержден, и Николь только и оставалось, что с досадой приняться за занятия. Выбранные песни все до одной были глупыми и приторными. Пока их приходилось разучивать и исполнять только наедине с мистером Бромли, все было терпимо, но по мере приближения вечера, девочке отчаянно захотелось заболеть или что-нибудь еще в этом роде, лишь бы не выходить перед высшим обществом и не чувствовать себя последней идиоткой, напевая о «розовых цветочках». Но со здоровьем у нее по-прежнему было все в порядке, и никакое другое препятствие не помешало сегодняшнему вечеру. Поэтому, она отсиживалась здесь в саду, в надежде, что о ней просто забудут. Находясь в ступоре от услышанного, она уже слишком поздно попыталась скрыться, увидев приближающуюся мать.

– Знаю я, почему ты здесь гуляешь! – высказалась мать, в очередной раз, намекая на излишнюю скромность дочери. Ей, родившей ее, было совершенно невдомек, что Николь просто искусно изображала из себя скромницу, чтобы поменьше находиться в обществе, которое предпочитала ее мать. – Пойдем! – Ингрид решительно взяла дочь под руку, – Элинор наверняка уже вся извелась в поисках тебя. Сегодня ты произведешь настоящий фурор.

Сомневаясь, что в нынешнем состоянии сможет вообще издать какой-нибудь звук, Николь, как одеревенелая кукла пошла рядом с матерью. Они направились к гостям. Леди Астлей, занятая мыслями о своих дальнейших действиях, совершенно не обращая внимания на странное молчание дочери. Как во сне Николь оказалась в объятиях суетящейся баронессы Мэдлоу, затем у рояля, пытаясь сосредоточиться хотя бы на чем-то. Ноты перед глазами начали расплываться в какой-то причудливый, похожий на картинку в калейдоскопе, узор, несмотря на то, что слез не было.

Глава 4

Грегори, наконец, решил вернуться к гостям. Правда, только лишь для того, чтобы как всегда безупречно вежливо распрощаться. Все еще перебирая в мыслях все известные ему недостатки противоположного пола, он, совершенно, кстати, вспомнил, что давно не навещал одного довольно близкого сварливого родственника, при посещении которого каждый раз всплывала эта совершенно нежелательная для него тема. Но долг звал, имение было неподалеку, и, несмотря на необходимость обсудить в очередной раз его взаимоотношения с женщинами и способ заведения наследника, перспектива оставаться здесь радовала его куда меньше.

На площадке к его возвращению все изменилось. Свет множества свечей в расставленных по кругу канделябрах смягчил мрак сгущавшихся сумерек. На лужайку внесли несколько длинных скамеек, кое-где были расставлены плетеные кресла. Большинство гостей уже заняли свои места, внимание их было приковано к роялю. Элинор и, к удивлению маркиза, леди Астлей теперь он мог вспомнить ее имя, сидели ближе всего к роялю. Грегори направился прямо к ним.

– Леди Мэдлоу, обратился он к хозяйке, – леди Астлей, – к ее соседке, – я должен покинуть Вас. Как Вы знаете, неподалеку здесь находится имение герцога Уотерфорда. Его здоровье с каждым днем все хуже. Мне совершенно необходимо навестить его сегодня, пока еще не совсем поздно. -

Обе женщины, сидящие сейчас напротив, испытали сильнейший прилив досады. Но, если леди Астлей, уже давшая зарок спокойствия и невозмутимости, только чуть заметно сжала губы, то Элинор, тут же, вскочив, защебетала:

– Ваша светлость, это совершенно невозможно! – и, увидев в удивлении приподнятые брови маркиза, поспешила добавить, – Вы совершенно вовремя успели к главному… событию вечера, – быстро проглотив, чуть не сорвавшееся слово «сюрприз», закончила она и указала рукой в сторону рояля. Там уже сидела юная девочка, в красивом розовом платье, ярко контрастировавшем с ее черными, как смоль, волосами. Девочка сидела боком к ним, и Грегори не видел ее лица, но совершенно точно подметил практически портретное сходство между ней и сидевшей рядом леди Ингрид.

– Ваша дочь? – он повернулся к Ингрид и уже более пристально посмотрел в ее лицо, получив утвердительный кивок, добавил, – очень похожа, – и как будто для того, чтобы увериться в своих словах обошел женщин так, чтобы лучше видеть девочку.

Уже не первый раз Ингрид ощутила совершенно ничем не подкрепленный укол зависти по отношению к собственной дочери. Николь было всего четырнадцать лет, ее формы еще не избавились от подростковой угловатости, вечно скромно опущенные глаза и почти детские движения, конечно, не могли возбудить в мужчине интереса, но почему-то маркиз Лимерик его проявил. Ингрид тут же осадила себя. «Разве вопрос может что-то означать! Да, со временем Николь может стать достойной соперницей но не сейчас же?» Она раздраженно сделала знак музыкантам, зазвучало вступление.

Николь сжалась. Наверное, если бы она играла без сопровождения, то никогда бы не начала, но музыканты уже играли, и она положила руки на клавиши. Зазвучал веселый, ни к чему не обязывающий мотив.

Грегори скривился. Почему-то, когда девочка грациозно подняла руки, он замер, ожидая чего-то особенного. Но к простенькому мотиву, тут же, присоединились такие же простенькие, и даже глуповатые слова.

Николь как будто наблюдала за собой со стороны. Сейчас она видела и чувствовала себя совершенно такой же, как большинство маминых знакомых и их дочерей: пустой, глупенькой, не думающей ни о чем, кроме выгодной партии и последней моды, сплетницей, – такой, какой она дала себе обещание никогда не стать. Ее отец просил ее не стать такой. Ее отец! Может ли быть простыми сплетнями все то, что она услышала там в аллее. В поисках ответа Николь хотела посмотреть на мать, но, оторвав взгляд от клавиш, увидела не ее, а с, внезапно замершим сердцем, прочла в рассматривающих ее серых глазах, все то, что чувствовала сейчас к самой себе. Унизительная снисходительность и разочарование настолько явно читались во взгляде и в, почти презрительно изогнутых, губах стоящего у рояля молодого мужчины, что девочка резко опустила глаза.

Непонятное сожаление, которое испытал Грегори, когда девочка подняла лицо, помешало ему тут же развернуться и уйти, как он и собирался сделать пару минут назад. Еще одна жертва изощренного воспитания высшего общества. Разве есть хоть какой-нибудь незначительный шанс, чтобы когда-нибудь в этом обществе появились необыкновенные женщины, если каждая из его представительниц растит своих дочерей по образу и подобию своему. Хокстоун скосил взгляд на сидевшую рядом в кресле леди Астлей. Чему могла научить девочку эта женщина? Родословной самых выгодных женихов? Тонкостям этикета? Возможно, подробностям и правилам флирта… Чему научила его собственная мать…

Стоп! Грегори от, неожиданно окатившей его жаркой волны, даже прикрыл на секунду глаза. Он не вспоминал о матери много лет. Что заставило его сделать это? Выведенный из себя подвохом собственной памяти, медленно выдохнув, он с досадой резко отвернулся.

В этот же миг Николь снова подняла голову. Незнакомец уходил, презрительно повернувшись к ней спиной. Ударившее по нервам, словно молния, унижение и сознание собственной никчемности и малодушия, резко оборвало голос девочки, через мгновение затихла и музыка… Гости в замешательстве зашептались.

Хокстоун оглянулся. Девочка смотрела прямо на него, и в ее взгляде было столько вызова, что он остановился и выжидающе приподнял брови.

Элинор непонимающе повернулась к Ингрид, но та не обратила на нее никакого внимания, ее взгляд был прикован к разыгрывавшейся перед ней сцене.

Николь, не отрываясь от глаз Грега, снова, сначала нерешительно, но потом резко опустила руки на клавиши. Музыканты приготовились вступить снова, но мелодия, которую начала играть девочка, заставила их растерянно переглянуться и опустить инструменты. Зазвучала нежное, пронзительное вступление – девочка играла старую шотландскую песню, которую много раз слышала в деревне возле их имения. Отец очень часто брал маленькую дочь туда, где жизнь резко отличалась от привычной ей жизни, она была настоящей, и девочка инстинктивно тянулась к ней. Мать категорически запрещала ей бывать там, потому что по ее мнению общение со всяким сбродом могло испортить и без того неидеальный вкус девочки. Николь стало тянуть туда еще больше. Когда отец уезжал, она тайком от матери, в основном глубоким вечером пробиралась туда и долго бродила среди готовящихся уснуть домов. Эту песню она всегда напевала, когда тоска становилась невыносимой, а пойти в деревню не было возможности. Эту песню она самой первой предложила, когда подбирали репертуар к сегодняшнему вечеру, но мать, а тем более леди Мэдлоу в ужасе захлопали глазами, порицая ужасно простонародный мотив и непростительную страстность песни. Конечно, полного смысла слов Николь действительно не понимала, но зато она видела, как загорались глаза мужчины, к которому с этой песней обращалась поющая женщина. С какой нежностью он смотрел на нее, и как она отвечала ему. Ничего подобного она никогда не видела в своей семье. Это завораживало. Сейчас эта песня полилась рекой, как будто и не требовала участия девочки.

Хокстоун был заинтригован и с полной ответственностью мог заявить, что происходило это не так часто. Резкая метаморфоза, изменившая лицо, сидевшего за роялем ребенка до неузнаваемости, была настолько же неожиданной, как и смена репертуара. Даже голос девочки, бывший еще несколько минут назад просто приятным, в мгновение приобрел настолько теплый и притягательный тембр, что Грегори изумленно заслушался. В то же время смысл песни, в которой женщина обращается к возлюбленному, так противоречил образу этого хрупкого и невинного ребенка, что на губах маркиза заиграла улыбка.

Эта улыбка окончательно вывела Николь из себя. Упрямо вздернув подбородок, она запела со всей присущей ей и еще неосознанной внутренней страстностью, четко выпевая совсем непонятные ей фразы. В глазах незнакомца запрыгали веселые огоньки, только подзадоривая ее. В конце концов, мужчина, запрокинув голову, шумно расхохотался.

Это стало последней каплей, для наблюдавшей за ними Ингрид. Убедив себя, что взбешена из-за того, что дочь опозорила ее перед гостями, она подскочила к роялю, и резко выдернув оторопевшую Николь из-за инструмента, изо всей силы ударила ее по лицу. Девочка дернулась и, прикрыв пылающую щеку рукой, на мгновение замерла, встретившись глазами с нахмурившимся Грегом. Гости застыли, вместе с хозяйкой и, уже понявшей свою оплошность Ингрид. Она, скользнув походящей на извинения, гримасой, в сторону маркиза, обернулась к Николь, но, девочка, увернувшись, исчезла с лужайки. В этой немой сцене, Грегори, молча, как и собирался, развернулся и направился к экипажу, подметив, что в последнем мятежном взгляде, брошенном на него девочкой, не было ни единой слезинки.

Николь бежала так долго, что не заметила, как покинула границы поместья. Только когда мгла стала практически непроглядной, и на смену ухоженным дорожкам парка пришли заросли рощи, начинавшейся за имением, она остановилась. Жаркий августовский день уступил владения ночи. Девочка присела на поваленную ветку под большим платаном и подняла глаза к небу, видневшемуся среди верхушек деревьев. Звезд практически не было, и луна еще не появилась. Для этого времени года ночь была непривычно темна, словно отражала тень, тяжело лежащую на душе Николь. Впервые за свою, пусть и недолгую жизнь, она сотворила то, чего сама от себя никак не ожидала. Конечно, она не в первый раз сталкивалась с чем-то, чего совершенно не хотела делать. Очень многое из того, что нравилось ее матери, и что она назидательно старалась навязать подрастающей дочери, было совершенно неинтересно девочке. Но ей всегда хватало хитрости и терпения свести все старания леди Ингрид на нет совершенно безболезненно для обеих, и мать на время забывала о ней, пока не заражалась новым веянием. Что произошло сегодня Николь решительно не понимала, как будто в нее что-то вселилось. Она опозорилась сама и неоспоримо опозорила мать. И еще этот мужчина у рояля с его осуждающими серыми глазами Лучшим решением сейчас было бы вернуться на место преступления и покаяться. Но, решив дать своей раненой гордости небольшую отсрочку, Николь откинулась к стволу платана и вновь подняла глаза к небу.

Скорее бы вернуться в имение, к отцу. Она повиниться перед матерью, и все расскажет ему. Он поймет. Он всегда ее понимал. Отец Услышанное сегодня в саду вновь выползло из тьмы. Может ли все это быть правдой? И если да, то знает ли он об этом? Эти старые сплетницы говорили что-то о молодом учителе, который, по их мнению, был ее настоящим отцом. Николь совершенно не помнила его лица. Детские воспоминания оставили ей только его силуэт и то, что он часто играл с ней. Нет. Николь решительно отогнала тревожные мысли. Ее настоящий отец Лайонел Астлей человек, ближе которого никогда не было никого на свете. Так будет всегда.