Читать книгу: «Сеть Сирано», страница 11
Тетка
Как только за Оленькой закрылась дверь в ванную, тетка рванула к компьютеру, благо она его еще не выключила.
Я должна успеть, думала она. Успеть, хотя бы, с ним проститься, а то он неправильно истолкует мой неожиданный уход.
Слаба богу, Тюльпан, ты еще здесь!
Марат – Джоанне. 22 часа, 57 минут.
– Куда ты пропала, детка? Как ты могла свалить, не пожелав своему верному рыцарю доброй ночи?
Джоанна – Марату. 22 часа, 58 минут.
– Все королева-мать! Она имела свинство насильно оторвать меня от нашей ласковой беседы. Но знайте, у меня есть несколько минут, чтобы перекинуться с вами парой безобидных фраз.
Марат – Джоанне. 23 часа 00 минут.
– Но драгоценная, тебя что испугало, что слово «ты» сменили вдруг на «вы»? О, блин, ведь мне обидно!
Джоанна – Марату. 23часа, 01 минута.
– Но ёлы-палы! На брудершафт мы разве пили? Не скрещивали мы в порыве страсти рук и даже ног. Тем паче, лобызнуть меня не посчастливилось ни одного вам разу! Так что же право вам дает, так безусловно надо мной стебаться?
Марат – Джоанне. 23 часа, 02 минуты.
– Я виноват, богиня! Но позволь мне слово, одно лишь слово скромно произнесть, чтоб все мои невольные приколы ты подругому воспринять могла.
Джоанна – Марату. 23 часа, 03 минуты.
– Какое слово? Я само вниманье! Скорейжеговриявсягорю!
Марат – Джоанне. 23 часа, 04 минуты.
– Боюсь, что ты поймешь меня превратно. А, может, даже вовсе не поймешь, приняв мой бред за новые подколки.
Джоанна – Марату. 23 часа. 04 минуты.
– Подколки? Но я их люблю! Они не позволяют расслабляться и в стоге сена возлежать простой коровницей, а-ля тряпичной куклой!
Марат – Джоанне. 23 часа, 05 минут.
– Коровницей? Смешно. И все же приготовься…
Джоанна – Марату. 23 часа, 06минут.
– Нусколькоможнобожемой?
Марат – Джоанне. 23 часа, 06минут.
– Тогда же слушай…
Джоанна – Марату. 23 часа, 06минут.
– Замираю!!!
Марат – Джоанне. 23часа, 06 минут.
– ЯЧСМИТЬБЮ!
Тетка не поверила своим глазам. Нет, это невозможно!
Она откинулась в кресле и подняла на лоб очки. Буквы на экране услужливо растаяли. Тетка опустила очки. Буквы расцвели пышным цветом. Подняла – потухли. Надела – засверкали.
ЯЛЮБЛЮТЕБЯ! Я люблю вас, Ольга!
Обратите внимания, женщина. Именно Ольга, а не Татьяна. Даже классики в этом разбирались. Не надо путать что-то где-то с пальцем. Эти признания, женщина, не имеют к вам никакого отношения! И вообще, вы тут ни разу не стояли!
Ну, как же не стояла? Ну, как же не имеют? Очень даже имеют! Это же я первая придумала, как переводится на русский язык вся эта абракадабра! Я отправила ее в космос, чтобы там, как следует, все отредактировали и пустили дальше по инстанциям. А потом, естественно, адресату! И вообще, у меня там блат! Не зря же надо мной тарелки пролетали? Для чего-то это им надо было. Или вот тюлени в Сухуми в разгар лета? Я знаю! Для меня! Я чувствую свою крепкую связь с каким-то тайным миром. И Тюльпан! Боже мой, Тюльпан! Не зря же ты вернулся!
Тетка выскочила из-за стола и побежала на кухню. Где! Где эти чертовы сигареты! Надо спросить у Оленьки. Оленька в ванной. Как хорошо, что она еще там. Нам никто не сможет помешать. Но этого не может быть! Как он мог узнать! Как мог он догадаться! Смешно! Ему ж все видно с высоты! Недаром столько лет он там скрывался и научился в мысли проникать! Я ЛЮБЛЮ! Чего же проще? Ребенок может разгадать столь незамысловатый шифр. А он ребенок! Ребенок! Ангел! Мальчик! Сын!
Мой сын? Старухи были правы! Недаром все они кружили надо мной! И космы-крылья расправляли и пели нудно про любовь. Любовь? На кой мне эти беды на старость кроткую мою? Мальчишка? Сын? Он Оленькин любовник. Он муж ее, а мне всего лишь зять? Когда поженятся они, он мне покорно скажет «мама»? Не вспомнив, не узнав, не разглядев мое лицо? Не угадав во мне другую? Которой душу открывал, дрожа, бледнея, стоя на коленях? И в верности мне клялся в час ночной?
Тогда, помилуй, нафига мне эти муки? Все брошу, брошу, брошу, убегу! Вопрос: куда? И он намного круче, чем пресловутое «to be – or not to be»?
А в чем загвоздка? Неужели в летах? И в длинных зимах разделивших нас? Всего какое-то десятилетье (пусть с хвостиком) меж нами пролегло! Не так уж много, если чуть подумать. Но если вновь подумать, то поймешь, какая бездна вдруг разверзлась и, притаившись, в гости жертву ждет.
Я говорю сама с собой! Почти стихами. Помилуй, боже, и прости меня! Поверь мне, это будет человечно. Уж если ты захочешь наказать, то разума лишаешь постепенно. Сейчас бы только закурить, и все пройдет.
Тетка глубоко затянулась и тут же почувствовала, что ей не хватает воздуха. Легкие под завязку были наполнены густым белым дымом, который себя там прекрасно чувствовал и не торопился выбираться наружу. Она стояла с открытым ртом, и вместо выдохов, опять делала лишние ненужные вдохи. Дым смешался с воздухом, стал легче, проворнее, по каким-то потайным путям проник в теткину голову и сразу навел там порядок.
Тетка сильно закашлялась, на ее глазах выступили слезы.
Надо вернуться к Марату и рассказать ему всю правду. Больше так продолжаться не может. А еще мне нужна помощь специалиста. Одна я уже не справляюсь. Если я сойду с ума, с кем останется Оленька?
Тетка сделала еще пару затяжек. Потом – пару глотков остывшего чая. Два раза куснула бутерброд с колбасой, и с трудом проглотив жирный гастрономический ком, вернулась к компьютеру.
Марат – Джоанне. 23 часа 11 минут.
– Ну не томи меня, а то я застрелюсь!
Тетка села за клавиатуру с твердым намереньем подвести черту.
Черта пролегла ровно по средней буквенной строке: ФЫВАПРОЛДЖЭ!
Марат – Джоанне. 23 часа 17 минут.
– Ты тоже! Тоже! Тоже! Я знал, что ты меня поймешь!
Ольга
Из-под двери маминой комнаты выбивалась узкая полоска света. Я решила зайти на минутку, пожелать спокойной ночи. А там картина Репина «Все те же». На том же месте. В тот же поздний час.
Я вошла, она даже не шелохнулась. Тяжелые последствия глубокого интернетного проникновения были явно на лицо.
– Мама! – заорала я, – сколько уже можно?
Она вздрогнула и обернулась. Даже через очки было видно, какие у нее глупые и счастливые глаза:
– Оленька! Ты уже пришла?
– Мама! – снова заорала я, – я пришла два часа тому назад!
Она отвернулась от меня и уставилась в монитор. По экрану лениво слонялись бестолковые бежевые рыбки.
– Что ты на меня орешь? – тихо спросила мама.
– А что мне прикажешь с тобой делать? – разозлилась я, – раз ты сама не понимаешь, что у тебя проблемы!
– У меня проблемы? – удивилась она, продолжая наблюдать за своими подводными подопечными.
– Да еще какие!
– Какие? – спросила мама.
– Тебе рассказать или ты сама догадаешься?
Наконец она оторвалась от компьютера и соизволила обратить на меня внимание:
– Ты намекаешь, что у меня интернетная зависимость?
– Заметь! Не я это первая сказала!
Она покончила со своими рыбками и повернулась ко мне всем корпусом:
– Ну и что? Я знаю.
– Ну, так надо же с этим что-то делать!
– А зачем? – пожала плечами мама, – мне и так хорошо.
– Ну, это же нечестно! – вырвалось у меня.
– Не поняла? – мама подняла на лоб очки и внимательно на меня посмотрела: – Что здесь нечестного?
– Ты же – паразитка! Ты же ко мне присосалась и пользуешься!
– Каким образом я тобой пользуюсь, дорогая?
Ее ласково зазвеневший голос предупреждал меня о начале большого скандала. Ну и пусть, подумала я. Не мешало бы и нам выяснить, наконец, отношения.
– Конечно, я тебе очень благодарна за то, что ты для меня делаешь, – осторожно начала я, – но в будущем я бы хотела, чтоб ты больше не влезала в мою переписку.
– В твою переписку? – округлила глаза мать, – в какую еще такую твою переписку?
– Ну ладно! Хватит девочку из себя корчить! Причем, не только в переносном, но и в прямом смысле!
– Как тебе не стыдно! – повысила голос она. – Я же для тебя стараюсь!
– Для меня она старается! – расхохоталась я, – тоже мне мать Тереза! Обойдусь, как-нибудь, без вашей помощи!
– Ты? Без меня? – зловеще усмехнулась мать, – да ты же двух слов связать не сможешь! Читала я твои потуги! «ОК», «Вау», «Зашибись»! Разговаривать сначала научись, а потом суйся!
– Да ты! Да ты! Да ты.., – как будто ей в угоду я не находила слов.
Мать, напротив, только воодушевилась:
– Ты же понятия не имеешь, что такое искусство беседы! Ты думаешь, он тебя спросил – ты ему ответила и все? Поговорили?
– Да хоть бы так! Твое какое дело!
– Да я же помочь тебе хочу! У меня же опыт! Фишки свои есть, манки, завлекалочки! Я же любого на одну ладонь положу, другой прихлопну и все! Делай с ним, что хочешь!
– А твоя дочь – дура! – снова заорала я, – самой ей, без руководящей роли мамочки ни за что не справиться!
– Да какая же ты дура, Оленька! – мать резко сменила тактику. – Ты у меня умнее всех живых! Просто ты стесняешься. У тебя зажим. И ты преодолеть его не можешь. А у меня зажима нет! Потому что я лицо физически незаинтересованное! Мне вообще все равно! Я просто так время провожу! У меня же своей личной жизни нет, вот я твоей и пользуюсь!
– Вот я и говорю, разве так можно! Ты же не своей, ты моей жизнь живешь!
– Да как же, Оленька, я ж тебе не чужая, как же мне твоей жизнью не жить?
– Свою заведи! – отрезала я.
В дискуссиях такого рода, мне редко удавалось одержать победу. Но сегодня, я чувствовала, победа была близка. Еще чуть-чуть дожать, и мамочка брякнется на лопатки. Она уже сейчас смотрит на меня глазами побитой собаки.
– Да где ж мне ее взять, свою-то жизнь? – тихо спросила мама.
– А это уже не мои проблемы, – спокойно сказала я. И с чувством глубокого удовлетворения добавила: – И, вообще, в мой профайл больше не лезь. Я тебе запрещаю.
Мать, было, вскочила с кресла, и снова в него осела.
Знакомый приемчик. Для полноты картины не хватало, чтоб она еще схватилась за сердце и посмотрела на меня всепрощающим и одновременно презрительным взглядом. Я решила не дожидаться привычного финала и первая покинула поле боя. Лучше чайку попить на сон грядущий, чем наблюдать за ее кривляньями.
Но я рано радовалась. Казалось, лишь рукой подать, но на самом деле до полной и окончательной капитуляции было еще далеко.
Мать вошла на кухню и села напротив меня.
– Чай будешь? – спросила я намеренно равнодушно.
Она не ответила.
Мои внутренние кошки занервничали и приготовились выпустить когти. Если она так еще немножко посидит, я не выдержу и начну просить прощенья. Но мама меня опередила:
– Я виновата перед тобой, Оленька, – глухо сказала она, – я очень перед тобой виновата. Ты права, я действительно слишком далеко зашла.
– Вот и хорошо! – обрадовалась я, – давай на этом и закончим!
– Давай, – согласилась она. Но как-то вяло согласилась, без энтузиазма.
И вдруг она подняла на меня глаза, доверху наполненные слезами:
– Оленька, пожалуйста, не лишай меня этой последней радости!
– Блин! Я не могу больше! – снова заорала я. – Мама! Ты больная! Посмотри, на кого ты стала похожа! – я схватила ее за руку и поволокла к зеркалу. – У тебя же мальчики безумные в глазах! Подумай своей башкой, для чего тебе, взрослой женщине, это надо? Что ты будешь с ними делать? А если они вдруг узнают правду? Представляешь, что будет? Ты же не только их обманываешь, ты же обманываешь себя! Разве я не вижу, как ты мучаешься?
Но она все причитала: «Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…!»
Так бы и убила нафиг дуру старую!
– Или ты сейчас мне дашь честное слово, что ты с ними завязываешь, или я уйду из дома к чертовой матери!
Мой ультиматум подействовал на нее странным образом:
– Куда же ты пойдешь в первом-то часу ночи? – всхлипнула мать.
Я потеряла дар речи. Такого я от нее не ожидала. Оказывается, ей мужики были дороже родной дочери!
– Ну, ты даешь! – восхитилась я.
Мне больше не о чем было с ней говорить. Я встала и пошла в свою комнату. Мать засеменила следом.
– Оленька! Послушай, меня Оленька! Ну давай ты никуда не пойдешь? – она ходила вокруг меня, странно подпрыгивая. – На что ты обиделась, я не понимаю? Оленька! Мне ничего не нужно! Мне никто не нужен, кроме тебя! Я просто хочу, чтобы ты была счастлива! А счастье само не приходит, ему нужно помогать. Вот я ему и помогаю, а, следовательно, помогаю тебе. В качестве не сводницы, а профессиональной свахи. Что здесь плохого? Я же не первого попавшегося хватаю, я провожу огромную аналитическую работу! Конечно, поначалу и у меня случались промахи, но в целом успехов было больше! Неужели ты не понимаешь, что за такие услуги люди еще и деньги готовы платить, а я даром тебе досталась. Да разве мать родной дочери плохого пожелает? Я же чистильщик! Весь мусор убираю, а оставляю тебе только самое лучшее! А хочешь, я прямо сейчас тебе весь свой опыт передам? Тут же все очень просто! Одна совсем маленькая хитрость! Просто в каждом твоем ответном послании тоже должен присутствовать вопрос! Чтобы нить разговора не прерывалась! И быстро надо соображать! Архибыстро! Чтоб мальчик не успел к другой девочке свалить! Их же там таких умных миллионы! Или наоборот затаиться и не отвечать, пусть помучается. А потом как ни в чем не бывало появиться снова. У меня на этот случай поводок короткий, дернула и сразу у них условный рефлекс. К ноге, малыш, быстро к ноге! Я же любого, заметь, любого за жабры возьму и к тебе на тарелочку с голубой каемочкой доставлю!
– Мама! Ты больна! Отстань от меня! – отбивалась я, – я ухожу! Понимаешь ты или нет?
– Оленька! Ну как же я от тебя отстану? Куда же ты пойдешь, родная моя? Ночь на дворе! Маньяки!
Я быстро забрасывала вещи в сумку:
– У меня теперь, благодаря некоторым, есть с кем переночевать!
– Не пущу! – мамуля стояла в дверях, опираясь руками в косяки.
Ни дать, ни взять – Родина-мать. За нами только Москва. Коммуняки – вперед, нас ждут великие свершенья!
– Кончай комедию ломать, – сказала я.
– Ты уйдешь из дома только через мой труп! – пригрозила она.
И это на полном серьезе! Театр одной актрисы в действии, публика в экстазе. А на самом деле, я стояла перед ней, не зная, что предпринять. Вытолкнуть ее из дверей не составило б для меня большого труда. Но как-то было непривычно рукоприкладствовать. И я сделала худшее из всего, что могла сделать.
– И когда же ты, наконец, сдохнешь? – произнесла я сквозь зубы.
Спросила и оглянулась.
Нет. За моей спиной никто не стоял. Значит, эти слова, действительно, сказала я. Я и никто другой. Своими собственными губами, языком, горлом, легкими… Как только они у меня не отсохли в тот же миг?
А вот не отсохли.
И это был конец. Занавес дернулся и поплыл. После этой фразы меня здесь уже ничто не удерживало. А никто не удерживал и даже не собирался.
Мать уронила руки и отшатнулась от дверей.
Я молча прошла мимо.
Тетка
Действительно, почему я никак не подохну, думала тетка.
Не мучилась бы так, не переживала. Не слышала б этих слов.
Когда ты сдохнешь, мама? Когда ты, наконец, сдохнешь?
Тетка сидела на кафельном полу ванной и раскачивалась из стороны в сторону. Господи, за что? За что она меня так ненавидит? Сколько злобы, сколько ненависти было в ее глазах! И какая тяжесть, какая боль лежит у нее на сердце, если она решилась сказать мне такое! Я-то выдержу, я трехжильная, но зачем же себя подвергать такому испытанию? Для чего себя так планомерно и методично разрушать? Как будто я не знаю, что после этих слов она мучается еще больше, чем я. Но слово не птичка, оно скорее пуля. Мало того, что его не поймаешь, так оно еще и убить может. И сколько их, так и непойманных, неосужденных, непрощенных летает и создает вокруг нас атмосферу кровавой бойни. И хочется спастись другими словами, пусть простыми, пусть затасканными, пусть изношенными до дыр и заплат, но теми, с которыми, как от песни веселой, сердцу становится легко.
Нет, дорогая, я не умру. Если я умру, то я больше никогда не услышу других слов. Тех, которые мне сказали до тебя. Тех, ради которых я жила все этот время. Тех, ради которых только и стоит жить.
Не обижайся, родная. Я еще поживу, покопчу небо. Долго-долго буду коптить и счастливо-счастливо. Назло всем. Прямо с сегодняшнего дня. А для осуществления своих желаний заведу уже свою, собственную переписку. И никто не сможет мне этого запретить. Хватит уже прятаться. Пора выходить из тени.
А как же тогда Марат? На кого я его оставлю? На тебя, мое солнышко?
Но тебе-то он зачем? У тебя своих мужиков девать некуда. А тут еще мой – сбоку припека. Нет, дорогая моя, не дождешься. Даже и не надейся.
Куда вот убежала? Два часа ночи. Бойся теперь за тебя…
– Ма! – сказал Матвей, – а я вот до сих пор не жрамши!
Кот прыгнул к тетке на колени и подставил ей для поцелуя свое проголодавшееся лицо.
– Пойдем, морда! – сказала тетка, – буду тебя кормить.
Вот кто мне по-настоящему предан, подумала она. Вот кому я все могу рассказать. Вот кто меня поймет. А поняв, не осудит.
Одна, но пламенная страсть! На старости лет, на излете. Неужели я ее так и не заслужила? Не вымолила? Не выстрадала? Ради чего тогда была эта жизнь? Ради работы? Ради денег? Ради семьи? Какой такой семьи? Я и Оленька? Пускай маленькая, пуская компактная, но семья. И разве мы не были счастливы? Безмерно были счастливы! Роскошно! Ошеломительно! Но потом что-то случилось. Что-то грустное пролегло между нами. Что-то темное, волосатое, смурное. Что-то злобное, жадное, завистливое. Испуганное, дрожащие, забитое. Моя любовь, разве ты такая?
Тетка вскочила и побежала в свою комнату. Только одним глазком взглянуть, на сон грядущий себя побаловать. Чтоб приснился потом, чтоб пригрезился. Хоть понарошку, хоть невзначай, хоть на минуточку! Включила, вошла, разыскала. Там, где-то на задворках, в черном-пречерном списке, совсем один, один-одинешенек. Здравствуй, Марат, это я.
Фотография была большая, во весь экран, в натуральную, подходящую для теткиной цели величину. Тетка помнила и эту родинку на шее, и этот смешной завиток. И эти брови домиком, и эти смеющиеся глаза. И губы тоже эти, такие красивые, знакомые до самой последней складочки. Какие они на вкус? Сладкие? Горькие? Пахнущие табаком или мятными пастилками? Тетка потянулась и прижалась к его губам. Сначала лбом, потом щекой и только потом губами. Получился нежный девичий поцелуй. Мимолетный, девственный, легкий. И совсем даже нехолодный. Пыльный только немножко.
На экране поцелуй отпечатался довольно четко. Его след весь состоял из мельчайших частиц влаги, которые, как роса после дождя, искрились и переливались всеми цветами радуги. Вот какая ты, моя любовь, торжествовала тетка, красивая!
По мере того, как испарялась вода, усыхал, уменьшался в размерах первый теткин поцелуй. Нижняя губа практически исчезла… Вот уже и верхняя почти не задействована… И чем дольше это длится, тем очертания слабее… И вот еще один фрагмент, похожий на сердце, растаял прямо на глазах… Маленькое озерцо, солнечные блики, брызги, пыль… Три точки, две, одна… Как страшно. Не роса уже, а песок сыплется с экрана куда-то вниз и исчезает там, на черной полосе. Там, где итог. Где перечеркнутое будущее. Чужая взлетная полоса. Разбитая хрустальная надежда.
– Таня! Возьми трубку! – заорал автоответчик, – я знаю, Таня, ты не спишь!
Воплощенная Надежда обрывала теткин телефон:
– Таня! Если ты мне сейчас же не ответишь, то я сама к тебе приду!
– Что тебе надо, перемать? – заорала тетка, – три часа ночи!
– Таня! Только не бросай трубку, Таня! – умоляла Надька, – я тебе сейчас такое расскажу!
– Ты что, до завтра подождать не могла?
– Таня! Я до завтра не доживу! Меня так всю и распинает!
– Кто тебя распинает, Чигавонина?
Конечно, Надька – чудачка. Причем редкая. Таких еще надо поискать. Но без вечных Чигавонинских сюрпризов серое теткино существование было бы совсем непереносимым. А если учесть, что от Надькиного непотопляемого оптимизма и тетке кое-что перепадало, то на такие мелкие неудобства, как ночные звонки и незапланированные визиты вообще можно было не обращать внимания.
– Таня! Я завела себе любовника! – выпалила Надька.
– Да иди ты!
– Не веришь? Челюсть на полку положу!
– Да верю, я верю! – засмеялась тетка, – и когда ты только успела?
– А чо тянуть-то? – удивилась Чигавонина, – Епифанова уж девять дней как похоронили!
– Дура! Типун тебе на язык! – тетка машинально перекрестилась, – А этого-то, где взяла?
– Так там же, Таня, в интернете! Причем, заметь, не я его взяла, он сам, Таня, пришел! Надежду Ивановну, говорит, хочу!
– Прямо так и сказал?
– Ну, не совсем так, – замялась Надька, – любовницу, говорит, ищу. Зрелую, опытную…
– А сколько же ему лет?
– Осьмнадцать минуло! – заржала Надька.
Тетка давно для себя решила не принимать Чигавонину всерьез. Но одно дело решить, другое – претворить свои решения в жизнь.
– Педофилка, тебя ж посадят!
– А пусть попробуют поймают!
– И ты с ним уже встречалась?
– А я что тебе говорю! Только что!
В общем, надо было порадоваться за подругу, но вместо этого тетка пошла на кухню, запить новость водичкой. В телевизоре резвилась Мадонна. Мальчики, девочки, микроавтобус. Одно слово, свальный грех. По сравнению с этими акробатами моя Надька просто монашка, подумала тетка. Она уменьшила звук и спросила:
– Ну и как?
– Таня! Ты не поверишь! Мы с ним попали в реверанс!
– Куда-куда вы попали? – не поняла не тетка.
– Это он так сказал! – засмеялась Чигавонина. – Он же у меня студент! Повышенную стипендию получает! А реверанс – это когда две волны накладываются друг на друга и многократно друг друга усиливают!
– Это резонанс, Надя.
– Да какая разница!
Господи, воистину неисповедимы твои пути! Я же вся измучилась, истосковалась, с ума чуть не сошла! А Чигавонина так легко, так бездумно, так непринужденно! Вмиг решила все свои проблемы. Студент! Комсомолец! Отличник! Ничего не понимаю!
«Даже и не думай, что я тебя прощу», – пела Мадонна. Ах, вот оно что, догадалась тетка. Это сумасшедшая, видимо, как и Надька решила отомстить своему прежнему. Мальчики, девочки, черненькие, беленькие – все в деле пригодятся. Спасайся, как говорится, как твоей душе угодно.
Может быть, действительно, в таком случае все методы хороши? Оторваться по полной и заснуть. Но не тем, холодным сном… А этим. Здоровым, крепким, сладким. Что я, собственно, и делаю. Сплю, практически, наяву. И вижу умопомрачительной красоты сон.
Тетка сидела перед черным экраном и внимательно всматривалось в пустоту. Если сейчас нажать на «enter», то сразу все прояснится. Но зачем снова мучить себя?
И все-таки она не удержалась.
Джоанна – Марату 3 часа, 14 минут.
– Хотела бы я знать, чем занят ты сейчас?
Ее послание в упор не хотело отправляться. «Подождите, пожалуйста», – умоляла бледная запись в окне. И тетка приготовилась ждать. Вот, только, сколько? А главное, зачем?
Хорошо бы было лето, подумала тетка, тогда бы я ждала сентября. Сухого, прозрачного, насквозь пропитанного запахом антоновских яблок. Бродила бы одна по пустеющим кленовым аллеям, то ли наслаждаясь своим одиночеством, то ли тяготясь им.
За пазухой мирно посапывает маленький колючий ежик. При неосторожных, слишком глубоких вдохах он начинает выказывать свое неудовольствие. Его мягкие нежные иголки твердеют, растопыриваются и упираются мне прямо в сердце. Становится очень больно, прямо до слез, до одури, и одновременно как-то сладко и по-предсмертному легко.
А вокруг такая нестерпимая тишина, что хочется крикнуть, чтоб ее раскачать, расшевелить, растревожить. Но те же смутные иголки внутри сдерживают, цепляют, тормозят. И от этого еще больше хочется прорваться. Но получается только тусклое курлыкающее: «Ы-ы-ы-ы-ы», угасающее в жалостливое и безнадежное: «И-и-и-и-и».
А потом начинается дождь. Сначала мелкий, почти грибной. Солнце и не думает скрываться за тучи, нафига ему эти прятки? И я подставляю ему лицо. Пожалуйста, только один поцелуй, теплый, спокойный, дружественный… На память, на прощанье, перед зимой…
И снова ежик шевелится в груди, и хотя я редко дышу, он снова чем-то недоволен. Побойся бога, паршивец! Я столько времени тебя берегла, не напрягла желаниями, страстями, переживаниями, мог бы и ты со мной как-то поделикатнее… Но он, как назло, барахлит все сильнее… Как тебе только удалось так здорово износиться за столь короткую жизнь?
Поцелуй мной вымолен. Он сух и безвкусен. А еще – равнодушен и безлик. Потому, что я никого не люблю. Потому что меня никто не любит.
«Ошибка сервера. Повторите операцию через пять минут».
Пять минут, пять минут – это много или мало? Пять минут, пять минут – посмотри, что с нами стало. На кого ты похожа, тетка? Во что ты превратилась?
А превратилась я, девочки, в бездарную тряпичную куклу. Меня не слушаются руки, меня не слушаются ноги, голова напрочь отказала, и только ежик все также стоек и неутомим. Может, тебе валидольчику, дорогая? Или это совсем другая, неорганическая боль?
Теткины руки упали на колени. Еще целых пять минут! На что их убить? Как потратить? Пальцы дрогнули и медленно поплыли вверх между двух бело-розовых молочно-кисельных берегов. Туда, к запретной зоне, затерянной территории, к шахте, к дельте, к темной излучине, где тайный маленький передатчик разрывается, моля о помощи. Надо утешить его, успокоить, настроить на медленную колыбельную волну. Пожалуйста, уговаривала тетка, пожалуйста, малыш, тише, уймись. Разве можно так жадно, так неприлично, так эгоистично мечтать об освобождении? Если ты мне не поможешь, то мы вместе утонем в этих тягучих, горячих, приторно-экваториальных водах. Захлебнемся, уйдем по безупречной спирали на самое потаенное дно в поисках спасенья, в жажде гибели. Ты слышишь, как изнутри нам уже посылают сигналы бедствия? Лава, лава кипит там и просится наружу. Тетка гладила малыша по набухающей выпуклой макушке, с удивленьем замечая, чем медленнее она говорит, тем быстрее, точнее, профессиональнее становятся ее движения. Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста!
А потом был взрыв. Первый в теткиной жизни. И многие, наверное, при таком неожиданном раскладе погибли. Но тетке удалось выжить. Но она не сразу в это поверила. И только подняв голову и оглядевшись, поняла, что ее выбросило на необитаемый остров. Рядом ревел океан. Мерно перекатывались волны. В небе безутешно звенел чей-то тонкий пронзительный крик. Но вертолеты уже слетались к тетке на помощь, а на горизонте увеличивались, вздрагивая, паруса.
