Читать книгу: «С тенью на мосту», страница 20

13

Ближе к утру я проснулся от резкого удара в область сердца, вытолкнувшего меня из ловушки моего сна с братом. Плохо соображая, я включил ночник и, посмотрев на пустую кровать рядом со мной, вспомнил, что Мария ушла. Больше я не смог заснуть и пошел на кухню пить кофе. Весь день на работе я старался отвлечься от мыслей о ней, но они все равно предательски проникали в голову, как неуловимые лазутчики и больно кололи своими кинжалами прямо в сердце. Едва закончился рабочий день, я направился к ее дому. Нет, я отказывался принимать ее записку, как знак расторжения наших отношений. Мне нужны были ее слова, мне непременно нужно было, чтобы она сама все сказала вслух. Я решил для себя так: если она скажет все то, что написала на бумаге, то я уйду и никогда не потревожу ее больше, как бы мне больно от этого не было, я исчезну навсегда из ее жизни.

В окнах ее дома виднелась тусклая точка света, похожая на свечу. Я постучал.

– Мария, это я. Пожалуйста, открой, я хочу поговорить.

Дверь никто не открыл. Я еще несколько минут стучал в ожидании ответа, зная, что она стояла прямо за дверью и, затаившись, ждала, когда я уйду.

Опустошенный я вернулся в свою неуютную квартиру. Какая-то нехорошая мысль все время свербела у меня в голове, что-то гадкое и противное, как холодный слизняк, ползающий по лицу.

Утром на работе я сказал Каричу, который рьяно взялся за свои новые обязанности, что мне нужно отлучиться, на встречу с одним управленцем новой открывшейся фабрики в нашем городе. Но, конечно, я и не собирался, ни на какую встречу, а прямиком направился к интернату, где работала Мария. Возле ворот, в своей обшарпанной будке, сидел уже знакомый мне дворник и крутил самокрутку.

– Подскажите, воспитатель Мария приходила на работу? – спросил я у него.

– У вас снова что-то украли? – лениво отозвался он.

– Нет, мне просто нужно знать выходила ли Мария на работу.

– А то, выходила.

– Когда?

– Да сегодня, только перед вашим носом и упорхнула.

– Она одна была?

– Да одна вроде, если я не совсем слепой.

Спешно поблагодарив дворника, я побежал по дороге, по которой все время провожал ее домой, но достигнув арки, понял, что уже должен был заметить ее, а если ее не было, то значит или дворник напутал со временем, или она пошла другой дорогой, или она увидела меня и спряталась. Дойдя до широкой улицы, где пролегали трамвайные пути и ее маршрут до дома, я оглянулся: силуэт, схожий с силуэтом Марии, выглянул на соседней улице и, как мне показалось, обернулся и скрылся снова. Я побежал туда, и снова ничего. Поплутав по улицам, я пошел быстрее по обходной дороге к ее дому и, не доходя до ее крыльца, спрятался за углом соседнего дома. Мой расчет оказался верен: через минут двадцать я увидел ее. Она, натянув шляпку на лицо и обмотавшись шарфом, быстро шла, оглядываясь по сторонам. Постояв немного возле дома соседки, будто что-то искала в сумке, она убедилась, что поблизости никого нет, и резко побежала к своему дому, а я ринулся за ней. Она вскрикнула, увидев меня, и успела захлопнуть дверь перед самым моим носом.

– Мария, открой дверь! – крикнул я, дергая за ручку. – Я теперь точно знаю, что ты дома.

– Уходи! Что тебе нужно? – закричала она.

– Я хочу поговорить, и я не уйду, пока ты не откроешь дверь.

– Уходи! Я не хочу разговаривать. Оставь меня в покое!

– Нет, я не оставлю тебя в покое, уж извини. Если ты не откроешь дверь, я обещаю, что выломаю ее, – сказал я, разглядывая толстую дубовую дверь, которую точно не смог бы выломать. – Можешь не сомневаться, что я вышибу! Вот сейчас же вышибу.

В эту минуту, как я приноравливался к удару плечом в дверь, послышался шум, и она приоткрыла дверь на цепочке. Ее огромные серые глаза с испугом смотрели на меня.

– Прошу, уходи. Я все тебе написала в письме. Я не хочу больше никаких отношений. Я… я не люблю тебя, – ее голос дрогнул, а глаза предательски заблестели.

– Мария, пожалуйста, сними цепочку.

– Ты можешь говорить так, зачем тебе заходить в дом? – она заволновалась.

– Я не буду заходить в дом. Я просто хочу тебя обнять в последний раз. Ведь ты мне не дала шанса даже попрощаться с тобой. Неужели я заслужил такое? Ведь ты же знаешь, как я тебя люблю… Прошу, дай мне возможность обнять тебя, просто обнять, и я обещаю, я уйду, и ты больше никогда меня не увидишь.

На ее глазах появились слезы и она, сняв цепочку, чуть приоткрыла дверь и, проскользнув через проем, оказалась в моих объятиях. Я вздохнул запах ее волос, почувствовав, как я оживаю.

– Прости, – прошептал я и, резко отстранив ее от себя, толкнул дверь и зашел в дом.

– Что ты творишь? – закричала она. – Как ты смеешь вламываться в мой дом?

Не слушая ее, я быстро направился к спальне. Подергал дверь – она была заперта. Мария схватила меня за руку, пытаясь вытолкнуть из дома, но я не замечал все ее тщетные попытки, мне нужно было осмотреть дом. Я забежал на кухню и вздрогнул: за столом сидел тот самый мальчик, укравший у меня кошелек. Перед ним стоял стакан отпитого молока и печенье.

– Что ты здесь делаешь? – грозно спросил я.

– Я никого не обкрадывал и ничего не брал! – испугавшись, воскликнул он и подскочил со стула. – Я просто налил себе молока и взял немного печенья, так как очень хотел есть. Простите меня, пожалуйста, это Мария пригласила меня.

На кухню забежала Мария и тяжело дыша, стала за спиной мальчика.

– Он не хозяин, чтобы перед ним оправдываться! – крикнула она на него и, сверкая глазами, посмотрела на меня. – Я пригласила этого мальчика пообедать. Это мой дом и я имею право.

– Ты уже здесь ночевал? – спросил я его. – Тебя Мария вчера привела?

– Да, ой, то есть нет… сегодня. Я сегодня пришел… недавно, – бормотал мальчишка, взирая с ужасом то на меня, то на Марию.

– Тебе Мария дала ключи, чтобы ты открыл дом?

– Хватит его допрашивать! – возмущенно закричала она. – Что тебе нужно? Это мой гость и я просто захотела его покормить. Я имею право приглашать, кого хочу.

– Да? А может «скормить» ты хочешь сказать? Скормить тому существу, запертому в спальне. Ты тоже на это имеешь право? – закричал я сам не свой. – Кто тебе дал это право? Как ты можешь так поступать? Мария, ты же не чудовище? Я же знаю, что ты не такая! Неужели ценность человеческой жизни для тебя ничего не значит? И ты, чтобы не отпустить Алю, готова пожертвовать жизнями других людей? Ты думаешь, Аля хотела бы такого? Ты думаешь, она приняла бы такие жертвы? – я кивнул на мальчишку. – Ты, уходи.

Он вжал голову в плечи и насупился.

– Я не могу. Она не разрешает, – пробормотал он, косясь на Марию.

Мария вздрогнула, будто проснулась, обессилено присела на стул и, схватившись руками за голову, прошептала:

– Ты можешь уйти.

Мальчишка торопливо запихнул одно печенье в рот, остальные побросал в свой грязный карман и, промямлив, что это ему на дорогу, шустро выбежал из дома. На несколько минут мы погрузились в тишину, только легкое и назойливое пошкрябывание раздавалось из соседней запертой спальни, и тонкое, хрупкое тело Марии слегка покачивалось на стуле, будто пребывало в трансе. Я присел рядом с ней.

– Ты должна отпустить ее, – сказал я. – Она страдает и скоро умрет, если останется здесь. Когда ты отпустишь ее, у нас будет хотя бы шанс вернуть ее обратно.

–Ты сам-то веришь, что этот шанс есть? – она посмотрела на меня невероятно усталым взглядом, будто силы покидали ее. – Знаешь, мне показалось, что жизнь маленького, неисправимого вора и обманщика – ничто по сравнению с жизнью моей доброй и милой девочки, – она закрыла лицо руками. – Боже, я ужасный человек… прости меня, если сможешь… Я такое ничтожество, как ты можешь любить меня? Я недостойна этого… Она меня теперь ненавидит, я обманула ее, заперев там. Она так страшно кричала, что выберется оттуда и выцарапает мне глаза. Что я натворила…

– Я попробую с ней поговорить, – сказал я и, подойдя к спальне, постучал в дверь.

– Аля, ты меня слышишь? – громко спросил я. – Если слышишь, дай знать, – за дверью послышался характерный скрежет ногтей об дерево. Она стояла возле двери и слушала. – Я выпущу тебя, только ты должна пообещать, что будешь вести себя хорошо, не царапаться и не кусаться. Мария очень сожалеет, что поступила так, и сейчас она всей душой хочет, чтобы ты нашла новый дом. Если ты не держишь на нее зла, то подай знак, и я открою дверь.

Через минуту тишины снова раздался знакомый скрежет.

Я медленно повернул ключ в дверном замке и чуть приотворил дверь. В полумраке витал невыносимо затхлый, спертый воздух, похожий на далекий и памятный мне запах болота. Комната будто уже много лет не проветривалась. Света не было: окна были задернуты плотными шторами. Сбоку я нашел выключатель, и в комнате зажегся свет.

Аля, вытянув сухую шею вперед и неестественно вывернув руку, стояла в углу комнаты, держась за комод, и пристально смотрела на меня зелеными глазами, едва схожими с глазами настоящей Али. Она сделала шаг вперед и спокойным, вполне разумным голосом старого человека, сказала:

– Мне завтра утром нужно уйти. Это ее последний день. Ее часы уходят.

– Ты уйдешь, – хриплым голосом ответил я, – обещаю. Только позволь нам провести с Алей последний день. Она очень дорога нам. Ты теперь полностью можешь управлять ее телом и разумом, но Аля еще внутри тебя. Она еще маленькая и беззащитная девочка. Позволь нам побыть с ней ее последние часы. Прошу.

– Я позволю, потому что он создал меня благодаря тебе, – сказала она и, выйдя из комнаты, внимательно посмотрела на Марию, неподвижно стоявшую в углу и похожую на восковую статую.

– Прости, что заперла тебя, – прошептала она. – Аля… ты разрешишь мне помочь тебе? Я очень хочу, чтобы ты нашла новый дом, я думаю… – ее голос сорвался, но она собралась и продолжила, – думаю, тебе будет лучше, если мы подстрижем твои волосы.

Аля повернулась к зеркалу, висящему возле двери, задумчиво взяла в руки прядь длинных волос и сказала:

– Да, ты права. Их нужно подстричь.

Мария, молча, поставила посреди комнаты стул, взяла большие тяжелые ножницы и, дождавшись, когда Аля села, несмело подошла к ней со спины и, вздохнув, неуверенно отрезала несколько прядей. Потом она стригла все смелее и смелее, и на пол то и дело безвольно падали когда-то роскошные каштановые волосы.

После того, как она закончила подстригать, мы сходили в ближайший магазин мужской одежды и купили самый маленький размер мужского костюма, пальто и обувь. Дома Мария достала из комода брошку-стрекозу, которую я подарил Але при первой нашей встрече, и приколола ее к правому лацкану пиджака.

Вечером, Аля, одетая в костюм и уже полностью походившая на обычных стариков, которые незаметными и угрюмыми тенями ходят по улицам городов, сидела на кресле, а мы – на диване, напротив. Нам предстояло провести вместе всю ночь, ожидая, когда ее последняя частица души растает с последней утренней звездой на небе.

Ночь предстояла долгая и мучительная. Мария, бледная и спокойная, будто лишившись чувств, повернув голову, чтобы не бросать болезненных взглядов на противоположное кресло, смотрела в незашторенное темное окно. Аля также, будто застыв, не выражала никаких эмоций, смирно сидела и ждала назначенного часа, когда существо в ней полностью подчинит ее себе. Существо в ней ждало своего завершения, и мне казалось, оно было счастливо тем, что для него открывалась новая жизнь. Возможно, оно думало о том страдающем ребенке, душа которого его звала, о том, где этот ребенок живет и сколько пути ему нужно преодолеть, чтобы найти его. А может, оно беспокоилось о том, что если вдруг ему не удастся заполучить согласие ребенка, и оно, не успев найти замену, умрет, рассыплется, как хрупкий снежок, брошенный озорным мальчишкой в спину случайному прохожему.

Стрелки часов медленно, будто из вязкого и растаявшего пластилина двигались вперед, прилипали, и застывали. Двенадцать часов ночи пробило глухим и надрывным звоном, словно какая-то пружина предвещала о своей скорой смерти. Огонь в печи затихал, и Мария, поджав по себя замерзшие ноги, укрыла нас старым теплым покрывалом. Положив голову на мое плечо, она прошептала:

– Это похититель душ.

– Кто? – не понял я.

– Существо, похищающее души. Когда-то давно Варида рассказывала мне сказку, в которой души несчастных детей похищало одно существо. Оно забирало их память, воспоминания и единственное, что дети помнили, что у них когда-то был дом, поэтому пустые оболочки тех детей бродили по миру и искали пристанище… – она судорожно вздохнула. – То, кем сейчас является Аля – это не старуха и не старик, это просто душа находящаяся в заточении.

Часы со скрипом продолжали свой ход. В какой-то период я потерял отсчет времени и не заметил, как мои глаза закрылись. Сон снился тяжелый, холодный и пронзительный, отчего я вздрагивал и дрожал всем телом. Несколько раз я с ужасом просыпался от того, что мне казалось, будто возле моего лица сидело существо и выжидало момента впиться в мое горло. Я открывал глаза и смотрел на кресло, где неподвижно сидела Аля, а потом снова засыпал и снова, вздрагивая, просыпался. Часы все стучали, лениво отсчитывая время. Мария, свернувшись калачиком, спала. Ее тонкая белая шея была как-то неестественно свернута, что я испугался, что она умерла, и прислушался к ее дыханию: она дышала. Существо, как мне показалось, тоже спало. Оно, облокотившись на спинку кресла, сидело, закрыв глаза. «Это не существо, это заблудившаяся душа Али», – проговорил я и снова заснул. Потом кто-то дотронулся до моего локтя и сказал:

– Иларий, проснись. Пора.

С тяжелыми тенями, залегшими под глазами, передо мной стояла Мария.

– Аля уходит.

Едва сбросив с себя сон, я поднялся с дивана и, еще плохо соображая, накинул на себя пальто. Аля стояла в дверях уже одетая, и безразлично смотрела на нас.

– Подожди нас, прошу, – скорбно проговорила Мария ей, – мы хотим проводить тебя в последний путь.

Я протянул Але свою шляпу и сказал:

– Возьми ее, тебе она в дороге пригодится. На улице холодно. Ты же пока чувствуешь холод? Вдруг далеко придется идти…

На мгновение она задумалась, разглядывая шляпу, и осторожно взяв ее своей сухой, морщинистой рукой, надела на себя. Теперь она была полностью похожа на сотни обычных стариков – низенькая, слегка сгорбившаяся и тщедушная.

Втроем мы вышли в туманное, синевато-серое утро. Аля встала посреди улицы, втянула в себя холодный воздух и, словно почуяв только ей понятный запах, двинулась вниз по склону, туда, где бежала река. А мы поспешили за ней. Мария, сжавшись и дрожа, крепко сжимала мою руку, и тяжело переступала по снегу, который хрустел под нашими ногами, как пирог с поджаренной коркой.

Когда мы дошли до большого деревянного моста, перекинувшегося на другой берег, где заканчивался город, Аля остановилась и, обернувшись к нам, сказала:

– Дальше я иду сама.

Мария еще сильнее задрожала и в отчаянном порыве обняла ее.

– Девочка моя, я знаю, что ты меня слышишь. Я не прощаюсь с тобой, я найду тебя. Обещаю, ты вернешься, моя милая, ты вернешься, – шептала она, будто заклиная. – Знай, твоя Мария всегда с тобой, я еще буду крестной матерью твоих детей. А сейчас, только не погибай…

– Она не слышит тебя, – вязким голосом, будто из сырого подземелья, ответила Аля, отстраняя ее и, развернувшись, двинулась вперед через мост. Ее одинокая, сутулая фигура исчезала в сером зыбком тумане, а я и Мария, обнявшись, еще долго стояли, словно чего-то ждали, будто верили, что это был просто страшный сон, что туман вскоре рассеется вместе с последней утренней звездой, и мы проснемся.

14

Оставшееся время дня мы провели в забытье: лежали, не раздеваясь, под одеялом, пытались согреться, спали, просыпались, пили горячий чай и просто смотрели в пустоту. Несколько раз звонил телефон, но мы не поднимали трубку, нас не раздражал его звук, мы просто слушали его как обычную мелодию, такую привычную и естественную, как и стук собственного сердца. Вокруг нас была пустота, мы были потеряны и отрешены от этого мира. Мы не знали что делать, как жить, как существовать и что предпринимать, поэтому мы просто молчали, словно произнеся хоть слово, мы превратились бы в камень.

Утром я проснулся с бешено колотящимся сердцем.

– Мария, я знаю, что нужно делать! – вскрикнул я.

– Что? – бледная, с взлохмаченными волосами, она подняла голову с подушки. С воротника платья, в котором она заснула, оторвалась маленькая жемчужная бусина.

Я подскочил с кровати и нервно заходил по комнате, руками хватаясь за волосы.

– Боюсь, если я скажу, ты не поймешь. Это трудно понять. Очень трудно. Но, прости, тебе придется это понять, потому что это наш выход.

– Что же это? Говори! – нетерпеливо воскликнула она, горящими глазами наблюдая, как я лихорадочно ходил от угла комнаты к двери.

– Мне нужно умереть, – выдохнул я, и в комнате повисла жалящая, как смертельная оса, тишина.

– Ты шутишь? – ее лицо недоуменно исказилось. – Это что, глупый и жестокий розыгрыш?

– Нет, я не шучу. Прости, я хотел бы, чтобы это было шуткой, хоть и жестокой, глупой, но это не так. Я сейчас постараюсь тебе все пояснить. Только выслушай, пожалуйста, не перебивай… Я говорил тебе раньше, что мне часто снится брат. Когда мне было тринадцать, я заболел, заснул и будто умер… И там, во сне, я встретил моего брата. Он рассказал мне, что ушел к тебе. Он, правда, не называл твое имя, но я понял, что это была ты. И там он мне сказал, что я могу с ним разговаривать, когда умру, что он придет снова ко мне, когда узнает что-то о старике, что позволит вызволить его из ловушки… Понимаешь, я все время думал, что это был сон, но нет, я на самом деле тогда умер. Моя душа отделилась от тела, и я смог увидеть брата, ведь в теле, которое захватил старик, еще теплится душа прежнего человека… Я не знаю, как это объяснить, но это правда.

– И как ты понял, что это был не сон? – спросила она с еще более искаженным лицом, в котором читался страх, что я сошел с ума.

– Сегодня мне опять снился брат. Он был подо льдом, смотрел на меня и потом он открыл рот и отчетливо сказал: «Иларий, ты должен умереть». И я проснулся.

– И это все? – глаза Марии яростно заблестели. – И ты, поэтому решил, что тебе нужно умереть, потому что тебе во сне об этом сказал брат?! Иларий, я не знаю, как это назвать, но это… это просто абсурд, это чушь, это сумасшествие! Ты спятил!

– Мария, я тогда в тринадцать лет тоже умер, но потом вернулся. Брат говорил, что у меня есть эта способность.

– А если нет? Что тогда? Ты просто умрешь, а как мне жить потом? Мне тоже сразу умереть?!

– Нет, я вернусь. Я не оставлю тебя одну.

– Вранье! – закричала она с безумным отчаянием и швырнула в меня подушку, а потом швырнула еще одну. – Все это вранье! Ты не вернешься!

– Нет, это я не лгу, это наш единственный шанс спасти Алю. Брат должен сообщить мне что-то важное, и я вернусь, – с трудом мне удалось обнять ее, так как она яростно сопротивлялась и била меня кулаками. – Милая моя Мария, я вернусь. Я должен рискнуть.

– К черту! К черту все эти обещания! – закричала она и, с силой оттолкнув меня, вскочила с кровати. – К черту эту проклятую жизнь! К черту всю любовь! Зачем она нужна? Чтобы причинять такие страдания? Вся моя чертова жизнь состоит из одних страданий! Лучше бы меня убил отец в детстве, чем чувствовать всю эту боль в душе! У меня нет сил… Я хотела жить нормально, хотела иметь семью, но я не могу, потому что я проклята! Ты, – она вдруг резко остановилась и исступленно прошипела, – ты не оставишь меня одну в этом чертовом мире. Я запрещаю тебе! Слышишь, запрещаю! Как мне жить, если все мои любимые люди покинут меня? Моей любимой девочки больше нет, и теперь ты хочешь меня лишить еще одного любимого человека? Неужели ты со мной так поступишь?! – она выбежала из комнаты, а потом я услышал, как хлопнула входная дверь.

Она вернулась вечером. Ее лицо уже было тихим и спокойным. Из бумажного пакета, принесенного с собой, она достала свежие булочки с кремом и поставила чайник на плиту.

– Как бы плоха жизнь ни была, есть нужно, – сказала она.

За ужином я снова начал говорить о том, что хочу сделать.

– Как ты собираешься умереть? Пустишь себе пулю в лоб? Думаешь, ты бессмертный? – горько шутила она.

– Нет, я не бессмертный. Стрелять я в себя не буду. Я придумал, как нужно поступить: я замерзну.

Три дня мне понадобилось на то, чтобы Мария прислушалась к моим доводам. Все это время она кричала, спорила, навзрыд плакала, истерично смеялась и пребывала в диком отрешении, будто спала и не спала одновременно. Наконец, я победил.

Как только прояснилось небо, и утреннее зимнее солнце поднялось достаточно высоко, чтобы понять, что день, несмотря на крепкий мороз, обещал быть солнечным, мы вышли из дома. Ветра не было, над головой сияло голубое небо без единого облачка. По дороге мы шли, крепко держась за руки, и говорили на самые обыденные темы, которые никак не касались нашего будущего. Мы запретили себе думать о нем, как приговоренные к казни люди. Мы шли вдоль реки, иногда останавливались, смотрели на замерзший лед, покрытый легким слоем снега, который местами то сбивался в сугробы, то открывал голую, сверкающую на солнце поверхность льда. Мы медленно брели, слушали неугомонное чириканье вертлявых птиц, глядели на легкие следы, оставленные бродячими псами и разглядывали сухие кустарники с алыми, будто кровь, гроздьями калины. Мы даже улыбались и по-детски наивно показывали друг другу на что-то занимательное, ранее не представляющее для нас никакого интереса. Никто из нас не мог никак решиться и сказать: «Вон то место на реке замечательное для того, чтобы умереть. Там красиво уложен снег, будто его причесывали и есть место, чтобы покататься на коньках, жаль только, что у нас их сейчас нет. А вон там цепь птичьих лапок, как незатейливый, но трогательный узор – тоже красивое место для смерти».

Наконец, я сказал: «Пора». Мария влажными глазами посмотрела на меня, и мы ступили на лед. Река за полторы недели крепкого мороза основательно промерзла. Мы вышли на просторное место, где вокруг не было ни души. Сначала на льду мы расстелили покрывало, а потом сверху положили толстый овчинный полушубок. Наверняка со стороны мы выглядели как обычная влюбленная пара, которая находит в любом, пусть даже самом необычном месте, дух романтики, неотступно преследующий на первых порах всех влюбленных.

Я крепко поцеловал ее в чуть посиневшие от холода губы и почувствовал, как она дрожит.

– Мы сумасшедшие, – прошептала она.

– А разве все, что с нами произошло уже, не является самым настоящим сумасшествием? – усмехнулся я и огляделся по сторонам: лед, снег, холод и безмолвная тишина – все как в моих снах. – Когда я лягу, следи за моим пульсом. Приблизительно через минут десять-пятнадцать, когда он остановится, начинай меня пробуждать.

– Что если ты не проснешься?

– Проснусь. Старик не даст мне умереть.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что он следит за всем. Все, что происходит со мной, он знает, а я почему-то точно знаю, что нужен ему, – я выдохнул, и горячий пар окружил мою голову и рассеялся где-то вверху. Я посмотрел на яркое белое солнце, висевшее в голубом, пронзительном небе, и подумал, как бы я хотел еще раз увидеть его. Я хотел бы вернуться в прошлое и исправить свою ошибку. Я хотел бы никогда не ступать на этот мост, по которому я все это время шел, потому что это оказался самый коварный мост – мост длиною в жизнь. Я так хотел бы еще приехать в Холмы и увидеть Сойку с Малым и их детей. Я хотел бы приехать в город Сарал, стоящий на берегу моря, где жил Ладо. Я хотел бы вернуть Алю и брата. Я хотел бы жениться на Марии и прожить с ней всю жизнь счастливо. Я очень хотел бы все это…

Я снял шляпу и положил ее на снег, потом пальто, джемпер и рубашку. Чувство дикого холода не заставило себя ждать: оно сразу же обрушилось на меня мощным приступом дрожи. Я лег на заготовленное место, усмехнувшись, подумав про себя о таком приятном ложе смерти, и гадкая, скользкая мысль, будто маленькая ящерка, проскочила у меня в голове: «Что если я ошибаюсь, и я на самом деле обрекаю себя на настоящую смерть?».

Мария склонилась надо мной и с глазами, полными ужаса и сострадания, смотрела, как мое тело сотрясает лихорадочная дрожь. Мое сердце начало учащенно биться, а мозг, чувствуя настоящую угрозу для жизни, бунтовал, заставлял одуматься и прекратить пугать его. После шоковой лихорадки, казавшейся мне вечной, и бунтующего сознания, отказывающегося принимать мое стремление к самоубийству, наступила легкая апатия и сонливость. Я захотел спать. Веки постепенно наливались свинцом, но я не мог закрыть их: я хотел смотреть на серые горящие глаза Марии. Я смотрел на ее вздрагивающие ресницы, сжавшиеся от боли губы и светлые растрепавшиеся волосы, слегка обдуваемые, как пшеничные колоски, среди белоснежной пустыни.

– У тттебя на ресницах снежинка, – язык и губы больше не слушались меня. – Тты т..таакая к..кк.расивая.

Она попыталась улыбнуться и поцеловала мои замерзшие губы.

– Я люблю тебя. Умоляю, возвращайся, – нежно прошептала она и ее горячая слезинка, упала на мою щеку.

Я не помнил, когда закрыл глаза. Это произошло внезапно. Я смотрел на Марию, на лучи солнца, отражающиеся и искрящиеся на снеге, а потом просто наступила темнота. И больше ничего вокруг. Страшная, ужасающая и всепоглощающая темнота накрыла меня, как саваном, и я подумал, что это конец: я по-настоящему умер. Темнота была повсюду, не было снега, не было Марии, не было брата. Ничего. Только я. Я умер. Правда, умер. Я ошибался, старик не спас меня. Не было никакого брата… Внутри себя я отчаянно и истерично захохотал: старик провел меня, он подстроил эту ловушку, а я попался в нее, как болван, так же, как и в тринадцать лет. Какая глупая и странная жизнь… Мария, любимая Мария, прости меня, мне так жаль, мне так жаль…

– Эй, хватит разлеживаться, ты, задница барана Прошки! – раздался возле меня смешливый далекий голос прошлого, голос умершего человека.

Я отрыл глаза и сразу зажмурился: яркий свет больно резанул. Превозмогая боль, я снова открыл глаза и увидел стоящий рядом со мной силуэт в знакомом до боли школьном пальто. Рядом со мной стоял брат и широко улыбался, показывая свои крепкие белые зубы. Он был точно таким же пятнадцатилетним подростком, каким я и запомнил его.

– Ну, здравствуй, брат! Рад тебя видеть. Я так давно тебя ждал! – сказал он.