Читать книгу: «Город и псы», страница 26

– А семья у Вас есть?

– Есть, но очень далеко отсюда… В другой стране…

– Скажите, а как вы стали монахом, если учились в светском университете?

– Справедливый вопрос. Но, к счастью, есть и другие учебные заведения. В своё время я встретил человека, который перевернул весь мой внутренний мир, всё моё мировоззрение. Он был преподавателем буддийской философии, которая и определила всю мою дальнейшую жизнь. Я переехал, как уже говорил, в Забайкалье и поступил в Бурятский буддийский университет, при Иволгинском дацане, может слышали про такой, где проучился положенные восемь лет.

– Восемь лет? Так много! – с детской наивностью воскликнула Рита.

– Да, восемь лет, – улыбнувшись, ответил Чойнхор. – Только так можно стать ламой. Но, по правде сказать, и этого недостаточно, чтобы в полном объёме изучить философию, тибетскую медицину и священные книги древних, не говоря уже о языках и целом ряде, так называемых, оккультных наук. – Рита почти с благоговейным трепетом слушала Чойнхора, и, внутренне улыбаясь, мысленно примеряла на себя малиновую тогу ламы.

– А женщины могут быть ламами? – неожиданно спросила она.

– В Тибете и в Монголии есть несколько женских дацанов, даже в России есть один, – пояснил Чойнхор. – В них, действительно, живут буддийские монахини, но лично я никогда не встречал среди них ни одной, достигшей уровня ламы.

– Очень жаль, – вздохнула девушка, – мне бы пошла такая одежда. – Чойнхор продолжал снисходительно улыбаться, радуясь тому, что она отошла от тяжёлых и тревожных тем.

– А с Сойжином где и когда познакомились? – не унималась Рита.

– Вскоре после учёбы в дацане. Я проходил у него тантрические и духовные практики. С тех пор Сойжин, – это мой второй, духовный отец. И ещё он, – поистине великий человек. Ведь, если бы не он, – мы бы не были сейчас вместе и не летели бы туда, где нас ждёт спасение.

– Да, верно, – задумчиво произнесла Рита. – А что будет с лётчиком, – вновь переключилась она. – Вы не убьёте его? – Чойнхор и на этот раз улыбнулся еле приметным движением губ.

– Зачем его убивать, если он везёт нас к месту этого самого спасения, – сказал он. И потом мы, буддисты, всегда были противниками необоснованного лишения жизни любого существа, а не только человека. Разумеется, если только не приходится действовать в рамках необходимой обороны. Но некоторые меры предосторожности принять всё же следует. В целях вашей с Сергеем безопасности и безопасности тех людей, которые живут при дацане. Для этого я просто сотру из его памяти некоторые обстоятельства нашего полёта.

– Как это, – сотру? – испуганным тоном произнесла Рита, чем опять не могла не вызвать улыбку у своего собеседника.

– Не переживайте, это обычный медицинский гипноз, не влекущий никаких последствий для его здоровья. – Чойнхор сделал неопределённый знак рукой, указывающий на ничтожность этой проблемы.

– А можно, я тоже кое-что спрошу у Вас? – спросил он. Рита согласно кивнула.

– Вы давно знаете Сергея?

– И да, и нет, – ответила девушка. – Когда-то, очень давно мы учились с ним в одном классе, но тогда он попросту не обращал на меня никакого внимания. А не так давно мы встретились вновь, и всё изменилось.

– Вы любите его? – осторожно спросил Чойнхор. – Впрочем, вопрос очень личный, – можете на него не отвечать.

– А что мне скрывать, – живо откликнулась Рита. – Я его очень люблю, и у меня нет ничего, кроме этой любви, и нет никого дороже в этой жизни, кроме него. Никого! Лишь бы мы были всегда вместе, а Серёжка был жив и здоров! – выпалила она срывающимся голосом. При этом её губы заметно дрожали, а в глазах блестели слёзы. Риту ничуть не смутил её собственный эмоциональный порыв, так как ей очень хотелось быть откровенной с этим человеком, и Чойнхор чувствовал это.

– Ну, – ну, – поспешил успокоить он девушку лёгким прикосновением руки. – Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Главное, любите друг друга. Вы это заслужили, и вы этого достойны. А уж мы сделаем всё возможное, чтобы вы были счастливы. – Он не стал уточнять, кто такие «мы», поскольку и так было ясно, что речь идёт о его духовных братьях. Чойнхор суетливо завозился на месте, опустив книзу лицо, чтобы скрыть слёзы, совсем не подобающие его высокому сану ламы.

– Однако, пора будить Сергея: мы уже на подлёте, – сообщил он, немного погодя, взглянув в иллюминатор.

Ронин проспал не более получаса, но это был очень глубокий и ровный сон, хотя и не лишённый, сновидений. Среди прочего ему приснился старый шаман и его восьмиугольная, безоконная юрта, в том самом экзотическом и уже несуществующем улусе, где он впервые испробовал ядрёного, целительного зелья, – не то пива, не то браги, – с красивым и звучным названием «хурэмгэ». Старик, как всегда, сидел на своих деревянных палатях, попыхивая можжевеловой трубочкой и лучился добродушной улыбкой, делавшей его коричневое лицо похожим на старый, обожжённый, глиняный горшок, изрытый каналами трещин. При этом, раскосые щели его глаз излучали энергию молодости и озорно блестели.

– Сойзин делать для русский хоросо! – прошепелявил он своим туземным голосом. – Есё хурэмгэ? Сойзин любит хурэмгэ!

Глава 32
Расплата

После полученной от Ронина команды, Рэкс, с печатью неизгладимой вины на морде, понуро отошёл от прежнего своего хозяина, и улёгся в углу кабинета, положив морду на передние лапы и, тихонько поскуливая. Он не понимал того, что с ним произошло, и как это могло случиться. Весь его недюжинный, собачий интеллект восставал против этого, но, увы, исправить было уже ничего нельзя. Генерал Шаромов поднялся не сразу, а спустя лишь несколько минут, после осознания наступившей развязки. С трудом встав на ноги, и, размяв затекшие от долгого и непрерывного лежания члены, он, покачиваясь, побрёл, сначала к двери, чтобы запереть её на внутренний замок, а затем к журнальному столику, на котором лежал его пистолет, и стояла початая бутылка водки.

– Ну, вот, и всё – вслух произнёс он и наполнил до краёв хрустальный фужер, который в последнее время стал частым гостем на его столе.

– Всё, – повторил он на выдохе и одним большим глотком осушил всю ёмкость, воздержавшись от закуски. Затем взгляд генерала упал на собственное отражение в зеркале, неизвестно когда и зачем поставленном в этом рабочем кабинете. Оттуда, из зазеркалья, на него исподлобья смотрел незнакомый ему человек, отдалённо напоминающий его самого. Лицо и костюм незнакомца, выдержанные в блёкло – серых тонах, в сочетании с крайней степенью их помятости создавали такой ансамбль, который уже ничто не могло изменить или дополнить. Но самым примечательным в его облике был взгляд, немигающий и неподвижный, который был устремлён прямо в глаза бригадиру, и в котором, как немой крик, застыл единственный вопрос: «Почему?!». Впервые, за всё время пребывания здесь, генералу даже не захотелось подойти к окну, чтобы на пару минут замереть подле него в рефлексивной задумчивости и помедитировать на унылые пейзажи улиц. Он, вообще, больше ничего не хотел: не думать, не рассуждать, не казнить, не миловать, – ничего. Все его привычки и желания из прошлой жизни навсегда остались там, в зазеркалье, откуда на него теперь смотрел его страшный двойник. А будущей жизни у него просто не было.

Шаромов повторно наполнил фужер и, вновь, словно воду, выпил его в один присест, не морщась и, не закусывая. Неожиданно, в глубине кабинета, отражённого зеркальным пространством, мелькнула чья-то тень, которая быстро разрослась до размеров существа, по виду напоминающего человека, и неподвижно замерла в углу. Она стала постепенно бледнеть и расширяться, приобретая объём, до тех пор, пока в ней окончательно не проступили черты конкретного образа. Это был старик, ряженный в цветные и странные одежды. Его коричневые, и без того широкие, монгольские скулы, растянулись в насмешливой улыбке. Всё это можно было бы принять за горячечный бред, вызванный неумеренными возлияниями или сильнейшим нервным стрессом, если бы не одно обстоятельство: в кабинете явственно запахло трубочным табаком и сыромятной овчинной кожей.

«Шаман!» – с ужасом подумал Шаромов. – Он всё-таки пришёл сюда. Так, значит, прав оказался этот сумасшедший наркоман Плеханов, когда напророчил мне его. Только кто из нас теперь сумасшедший? И, кстати, почему нет реакции Рэкса? – Генерал ещё несколько секунд исступлённо смотрел в зеркало, не рискуя обернуться назад, потом схватил со столика пистолет и неоднократно выстрелил в призрачное отраженье. Раздался звон фрагментов зеркального покрытия и осыпающейся крошки, на что пёс также не отреагировал, продолжая с безучастным видом лежать в своей прежней позе.

Шаромов резко обернулся, держа в руках своё табельное оружие, с ещё дымящимся дульным срезом, но за его спиной никого, кроме пса не было, хотя в воздухе по-прежнему носился специфический запах табака и сыромятной кожи, к которому теперь ещё примешивалась и вонь пороховых газов. А в это время на рабочем столе ожили, и вовсю затрещали телефоны, которым вторил зуммер «селекторки», а за дверями отчётливо угадывалось нарастающее движение: кто-то изо всех сил уже барабанил в эти самые двери, рискуя подставиться под выстрел, кто-то бежал по коридору, отдавая на ходу распоряжения, иные пытались докричаться до осаждённого генерала, используя все возможные вербальные средства, – от приказов и прямых угроз до уговоров и просьб приватного характера.

– Генерал Шаромов, откройте дверь! Вы меня слышите? Что там у Вас происходит? Немедленно откройте! Это приказ!

– Илья Борисович, это Кобрин. Пожалуйста убери свою пушку и открой нам, дверь. Мы же только что из Москвы. Не спали всю ночь, – устали, как собаки. Ну, не валяй дурака! Прошу тебя!..

– Товарищ генерал, пожалуйста проявите благоразумие и откройте двери, иначе мы взорвём их и начнём штурм: работает спецназ.

Эти призывы и обращения уже с трудом долетали до слуха генерала, и ничего не могли изменить в общем раскладе дел. Шаромов, бездумно постоял у расстрелянного зеркала, допил оставшуюся водку, и подошёл к Рэксу. Собака поджала уши и подняла на хозяина голубоватые белки глаз. Она знала, что сейчас он убьёт её, но не испытывала страха. Она испытывала лишь чувство вины, а ещё сострадание и любовь к своему будущему убийце.

– Что же ты наделал, Рэксушка, – сказал Шаромов. – Что ж ты натворил, сволочь ты этакая. – Он приподнял его ухо, лежавшее на густой холке, сунул в него ствол и выстрелил. Рэкс лишь слегка дёрнулся и остался лежать, как лежал, «глядя» перед собой своими умными, но уже ничего не видящими глазами. Он даже не подозревал, что уже умер.

Генерал подошёл к окну и равнодушно посмотрел вниз: там сновали какие-то люди в форме, некоторые из них указывали рукой на его окно, рядом рычали машины, и откуда-то сверху доносился стрёкот «вертушки», собравшейся припарковаться на крыше. Судя по всему, снайперов ещё не разместили по точкам. Возможно, не успели, а, возможно, не посчитали нужным, хотя следовало бы: в сейфе нынешнего хозяина кабинета хранилось несколько единиц огнестрельного оружия, не считая двух, отнюдь, не бутафорных лимонок. Кто знает, как поведёт себя мятежный генерал? Но Шаромов и не думал держать круговую оборону. Он вообще ни о чём не думал, а просто смотрел в окно. Где-то внутри него, в точке головы, называемой в медицине внутренним ухом, запрятанным глубоко за перепонкой, а, может быть, даже за самой височной костью, словно ручеёк, заструилась тихая мелодия, которую он никогда раньше не слышал. А, может, и слышал, но никогда не помнил или не пытался вспоминать. Она звучала тоненьким и чистым голосочком молодой женщины, напевающей колыбельную:

 
«Люли-люли-люленьки,
Прилетели гуленьки.
Стали гули ворковать,
Стали коечку качать.
Стали коечку качать,
Стал Илюша засыпать.
Баю – бай, баю – бай,
Спи сыночек, засыпай».
 

Илья Борисович, как ни силился, не мог вспомнить лицо этой женщины: мама умерла, когда ему не было ещё и пяти. Остались лишь неясные очертания её лица, сквозь которые едва проступала мучнистая полуулыбка. А ещё были руки, белые и мягкие, которые ворочали в кроватке его сонное, размягчённое тельце и укрывали плюшевым одеялком.

Генерал почувствовал, как по его щеке сползает слеза. Сначала одна, затем – другая. По ощущениям это выглядело удивительно непривычным, чем-то далеким и отстранённым, словно происходило и не с ним вовсе. Илья Борисович забыл, когда плакал последний раз, да и плакал ли вообще. А голос, тем временем нарастал и становился всё явственней и громче. Он заполнил уже всё сознание, заглушив все звуки вокруг, и в мире больше не было ничего, кроме этого голоса.

 
«Люли-люли-люшеньки,
Сон пришёл к Илюшеньке.
Баю – бай, баю – бай,
Свои глазки закрывай.»
 

Генерал мысленно определил источник звука. Он находился где-то между верхней границей ушной раковины и нижней границей лба, что в аккурат приходилось на место, именуемое виском. Он плотно приложил к этому месту дульный срез ствола и резко дёрнул пальцем спусковой крючок. Звук выстрела оказался глухим, сухим и очень коротким, сродни тому, какой издаёт висячая чугунная сковородка, когда по ней в сердцах бьют молотком. Эффект такой «глухой» акустики обычно присутствует в стрелковых тирах полуподвального типа, где стены и своды устроены так, что естественным образом поглощают любой звук. Кабинет начальника областного Главка ФСБ, где временно размещался московский, командированный бригадир, как раз отвечал этим условиям и мог бы вполне сойти за адаптированный к светской обстановке тир, если бы не это дурацкое, разбитое зеркало, стоявшее чуть ли не посередине комнаты.

Глава 33
 Экологический форум

Вскоре, после известных событий, город постепенно начал возвращаться к своей прежней жизни. Он теперь напоминал тяжелобольного, к которому совсем нежданно пришло выздоровление, отчего на его желтушно-бледных щеках вспыхнул и заиграл пунцовый румянец, а, иссохшие за долгий период постельного плена лёгкие, с жадным упоением хватали холодный воздух свободы. Этому во многом способствовали, словно очнувшиеся от летаргического сна, коммунальные службы, которые, как механические мажордомы, денно и нощно сновали по искорёженным улицам, очищая их от остатков сгоревших покрышек, искусственных завалов и собачьих трупов. В город постепенно возвращалась жизнь во всех её нормальных проявлениях: один за другим включались в работу все механизмы её хозяйственной деятельности. Ещё недавно, чуть не заколоченные наглухо и опечатанные сургучом двери офисов, учреждений и организаций, наконец-то, настежь распахнулись перед сотрудниками и посетителями, которые с удвоенной энергией, точно навёрстывая упущенное, буквально, ломились в них, охотно переходя на круглосуточный режим обслуживания и потребления. Прохожие на улицах снова здоровались друг с другом и улыбались так, будь-то ничего и не случилось вовсе. А главное, – с этих самых улиц совсем исчезли люди в погонах. Зато возвратились птицы, так спешно покинувшие свитые по весне гнёзда. Кругом набухали и лопались почки, а оттаявшие и прогретые пригорки с проклюнувшейся на них зеленью приятно освежали своей цыплячьей желтизною молодые побеги одуванчиков. Казалось, что само лето застенчиво топчется на пороге, не решаясь переступить его.

А ещё налаживалась, так называемая, общественно – политическая жизнь, примером чего служил алюминиевый частокол флагштоков, перед зданием бывшего дома культ – полит просвещения, на которых второй день подряд пестрели многочисленные флаги государств, – участников международного экологического форума. Сюда, на ведомственную стоянку, то и дело съезжались для парковки представительские авто учёных – экологов, аккредитованных журналистов, а также пресс – секретарей, переводчиков и гостей всех мастей, включая воротил отечественного бизнеса, представителей министерства обороны и даже служителей Фемиды, имеющих, по-видимому, непосредственное отношение к экологии.

Стражи порядка, экипированные лишь переносными рациями, вальяжно фланировали вдоль прилегающей территории, не привлекая, к себе особого внимания.

Впрочем, среди присутствующих была ещё одна категория «людей в штатском», о ведомственной принадлежности которых не принято распространяться публично. Внешне они мало чем отличались от остальных, но что-то особенное всё-таки было в выражении их лиц, походке и манере держаться, что-то напряжённо-ищущее угадывалось в их глазах и движениях. Каким-то внутренним, непостижимым чутьём они выделяли в толпе из числа других, себе подобных, даже если эти другие прятались под личиной чужого гражданства или принадлежности к самой тишайшей и безобиднейшей профессии на свете. Эти люди, всегда и везде, в какой бы части планеты они не находились, играли в одни и те же игры, по одним и тем же правилам, главное из которых гласило: «Никаких правил!».

Двое из лиц означенной категории, с бейджиками российского отделения «Зелёного Креста», отделились от толпы спорящих в холле и направились в конференц-зал. Тот, кто был старшим в этом дуэте по возрасту и по званию, тихо произнёс:

– Я переснял и сбросил тебе ряд фотографий. Изучи их внимательно: это наши клиенты. Сегодня они толкают речи, а завтра будут брать пробы почвы и замерять радиоактивный уровень на некоторых объектах. Нас, как всегда, в данном случае, интересует их дорожная карта, связи и круг общения. Техники уже заряжены на них. Но боюсь, что этим дело не ограничиться. – Его молодой спутник вопросительно шевельнул бровью.

– Да. Списочный состав, заявленных на форум участников ещё до всех этих наших беспорядков на сегодняшний день почти полностью обновлён, и мы по сути имеем дело не с теми, кого ждали.

– А с кем же?

– С кем-то посерьёзней. Их не столько интересуют наши промышленные и военные разработки, сколько, так называемый, Ронинский след.

– А на кой им сдался этот террорист с бандой своих отморозков? Насколько я понимаю, это, ведь, сугубо наше, внутреннее дело.

– Ну, этого мы с тобой не знаем, и вряд ли узнаем вообще. Здесь гриф секретности посерьёзнее нашего будет. Кстати сказать, не плохо сработано для отморозков: захватить среди бела дня областное управление ФСБ и угнать ведомственный вертолёт в неизвестном направлении. – Старший ухмыльнулся и с неподдельным восхищением добавил: «Средь бела дня, втроём, – и полезть на здание УФСБ! «Безумству храбрых поём мы песню». Ладно, у нас другое направление работы. Пойдём слушать дальше.

Между тем, работа форума почти достигла своего апогея, хотя его повестка, касающаяся глобальных экологических проблем современности, была, практически, сорвана. Причина заключалась в том, что научные дискуссии по большинству вопросов просто зашли в тупик из-за непримиримой позиции во взглядах на одни и те же проблемы. Никто, разумеется, не сомневался в том, что все эти проблемы актуальны, и что их надо решать. Но, когда речь заходила о способах их решения и о цене вопроса, то все начинали тянуть одеяло на себя, и главными застрельщиками этих междоусобных распрей, как всегда, выступали не «чистые» экологи, а бизнесмены и военные, которые традиционно рассматривали так называемую «природу» только лишь, как материальный ресурс, либо стратегический плацдарм. Но их слушали, и им хлопали, поскольку логика изложения ими основных проблем была простой и убедительной, и основывалась на прагматичных до цинизма канонах природоресурсного права, в котором почти не осталось места праву природоохранному.

Одним из тех, кто попытался вбить кол в наметившиеся было договорённости, был российский бизнесмен Малкин, тесно связанный с военно-промышленным комплексом. Устроителям форума это, конечно, не нравилось. Лучше бы таким участником явился какой-нибудь канадец или, ещё лучше, американец. Но, им, увы, оказался наш соотечественник, и его речь даже сорвала жидкие аплодисменты у определённой категории слушателей.

– К чему все эти дискуссии и споры, господа? – в частности, сказал он. – Экология в чистом виде давно исчерпала себя. Глупо бороться за то, что итак для всех очевидно. То, что природу нужно беречь и охранять знает каждый школьник. Вопрос же, как всегда, упирается в методологию и ориентируется на ценники.

– Ну, что, например, стоит забота о среде обитания, основанная лишь на нравственных и эстетических принципах? Да, ровным счётом ничего, если за ней не маячит хотя бы тень технического прогресса. А эти прекраснодушные письмена философов прошлого, в духе идей Руссо, зовущие человека вернуться в лоно матери – природы? А эта деятельность современных природоохранных организаций, члены которых героически перекрывают своими телами все подъездные пути к строительным площадкам, когда там начинается какое-либо масштабное строительство. Это что, – идейный подход к решению технических вопросов? Эти люди называют себя антиглобалистами и представителями организации «Гринпис». Мне же представляется, что они похожи больше на неразумных детей, участников детского крестового похода, которых направляет чья-то расчётливая и твёрдая рука. Вспомните хотя бы выступление Греты Тунберг на климатическом саммите ООН. Это же просто хорошо отредактированные и хорошо проплаченные детские фантазии, граничащие с паранойей. Но там хоть какой-то смысл есть. А что, например, стоят, так называемые, восточные учения о созерцательном недеянии? Согласно им человек, словно щепка, кружит в неком потоке космической энергии, якобы, сливаясь с ней, и при этом ещё утверждает, что является неотъемлемой частью природы, в которой без нужды ни цветка сорвать нельзя, ни мухи убить. Это стало сейчас модно. Лично я ничего не имею против уважаемых мною представителей буддизма, индуизма и других, подобных этим, конфессий, но нам, мягко говоря, с ними не по пути. Ибо кто тогда будет строить, возводить, сооружать, вооружать, воевать, разрушать и снова строить, управляя сложнейшими технологиями, без которых невозможна современная жизнь. Нам скажут: это чревато колоссальными издержками в живой природе. Да, – и ещё какими! Но как же иначе. Ведь, чтобы построить новое, – нужно сначала снести старое. А это не возможно без жертв. Нельзя же только любоваться природой и созерцать её, не применяя жёсткого хирургического вмешательства в её живой организм, если мы действительно хотим реальных преобразований в интересах людей. Как сказал наш великий соотечественник Мичурин: «Мы не можем ждать милости от природы. Взять их у неё – наша задача!». – Оратор продолжал в том же духе ещё довольно продолжительное время, перемежая своё выступление избитыми цитатами и хрестоматийными фамилиями выдающихся учёных – естествоиспытателей, изображённых на всех обложках школьных учебников. Он бы говорил ещё дольше, если быв наушниках для адаптированного, синхронного перевода, опоясывающих головы присутствующих, не прозвучал голос председателя, призывающего к соблюдению регламента. После этого был представлен новый оратор, которым оказался японский профессор из префектуры Киото Исии Накомура. Он довольно легко для своих лет и комплекции вбежал на кафедру и почти без предисловий обрушил гневные филиппики, облачённые в корректный перевод, в адрес предыдущего оратора.

– Вот, благодаря таким, с позволенья сказать, «практикам» и «рационалистам», как господин Малкин, Россия скоро и вовсе лишится своих ценнейших хвойных пород в Сибири и на Урале. А почему? Да, потому что их за бесценок купят такие же предприимчивые, как и он сам, китайские товарищи. – В наушниках раздались возмущённые щелчки, идущие со стороны российской аудитории, но оратор предупредительно поднял руку. – Благодаря именно таким подходам к нашей общей теме, мы как раз и подошли к тому, что из экологии скоро будут выхолощены сами понятия сохранения и регенерации природной среды. Так может, уже не надо проводить никаких форумов, а отдать всю природу планеты на произвол бизнесменов и военных. – В наушниках вновь раздались громкие щелчки, исходившие со стороны российской делегации.

– Стало быть, только вам, японцам, можно выуживать в наших территориальных водах крабов и другие виды морепродуктов? – раздалось в ответ из пластмассовых чашечек наушников. – Только вам можно тысячами истреблять самых интеллектуальных обитателей моря, дельфинов, которые являются вашими конкурентами в рыбном промысле, и, при этом, ещё и делать из них колбасу? – В зале раздался смех. – Только вам можно претендовать на наши исконные земли на Курильской гряде и открыто мечтать об их экспансии? – Удары оппонентов, почище боксёрских, сыпались один за другим на голову бедного профессора, но тот только снисходительно улыбался и разводил руками, давая понять, что ждёт лишь, когда ему предоставят слово. И как только эта возможность представилась, он сразу же перешёл в контрнаступление:

– Плохих людей много, – спокойно сказал он. Людей, которые любят деньги больше всего на свете. И глупо подсчитывать, где и в какой стране их больше: имеется в виду – людей, конечно, а не денег. – В зале вновь раздался смех, что лишь свидетельствовало о приличном качестве перевода. – Япония – маленькая страна, у которой почти нет своих природных ресурсов, – продолжал профессор. – У нас даже своей армии нет. Поэтому мы, японцы, как никто другой, умеем ценить и беречь то, что есть. Мы, например, способны даже переработать ваши, так называемые, «топляки», которыми заболочены сибирские и дальневосточные реки в высококачественный пергамент, но вы и этого не даёте сделать. Мы готовы на договорной основе сделать Курилы раем на земле для всех, если хотите, землёй обетованной, в том числе и для россиян. При этом уровень жизни ваших соотечественников там повысился бы в разы. Курильская гряда перестала бы быть только землёй гейзеров и вулканов. Она бы стала одним из центров мирового туризма и притока инвестиционного капитала. Но вы называете это экспансией. При чём здесь политика? За действия политиков и недобросовестных дельцов экологи не отвечают. Нам, как всегда, остаётся только подсчитывать ущерб от их деятельности. Но у нас, по крайней мере, вполне определённое отношение к таким людям, и наш закон к ним очень суров. И у нас нет такой откровенной коррупции и такого узаконенного воровства. Председатель предостерегающе постучал молотком, усмотрев во взаимных обвинениях признаки оскорбительного тона. – Правда не может никого оскорбить, – решительным тоном возразил Накамура. – И то, что господину Малкину не по пути, как он изволил выразиться, с буддистами, так это совершенно справедливо, ибо ни один буддист, а их на Земле без малого пятьсот миллионов, а индуистов, – и того больше, – ни один из них не встанет под его знамёна. Не хочу кидать камень в огород соседей, но именно в вашей стране разразилась небывалая эпидемия бешенства, привнесённая собаками невесть откуда и спровоцировавшая кровавые массовые беспорядки. Это ли не следствие колоссального экологического коллапса? Я уже не говорю о варварском отношении к братьям нашим меньшим, в частности, к тем же собакам. – Это был удар ниже пояса, и в зале наступила неловкая тишина: никто не хотел касаться этой темы. Накамура первым переступил черту. Он первым заговорил о собаках и намекнул на свою серьёзную осведомлённость относительно случившегося здесь двумя неделями раньше.

Эта словесная перепалка продолжалась ещё какое-то время, пока окончательно не истощила лексикон спорящих, грозя превратиться в дешёвое, псевдонаучное шоу.

– Ну, и как тебе Накамура? – спросил старший по окончанию дебатов.

– Хорош.

– Не то слово. Просто красавец. Но красноречие – не единственное его достоинство. В «Найтё» его ценят куда, как больше.

– Где?

– В «Найтё». Информационно – исследовательское бюро, – то, бишь, головной отдел японской разведки. Кстати, японец тоже забит в твоей фотогалерее. Срочно изучи его досье и начинай работать. Пока под моим началом. Скажу только, что это очень умный, хитрый и опасный сукин сын. Служит там, у себя, при кабинете министров, больше двадцати лет, а у нас работает под дипломатическим прикрытием, и за всё это время ни разу не прокололся. Настоящий самурай, короче. И таких, как он, тут, у нас, не один и не два, а целая плеяда «товарищей». В частности, из Канады, – старший принялся листать страницы файлов, – вот, полюбуйся. – Затем идёт Ирландия, Франция, Китай и даже Монголия есть. Кстати, Монголия – отдельная песня. О ней поговорим позже. Короче, всех их уже «ведут». У меня, вообще, складывается впечатление, что здесь, на форуме, только мы с тобой одни настоящие экологи. Все остальные – шпионы. – «Молодой» сдержанно улыбнулся шутке наставника. – Вы что-то, там, говорили про Ронинский след, – сказал он, – Я, так полагаю, что Накамура и приехал сюда за ним. Может, этот собачий бунт как-то связан с этим Рониным? – Старший удостоил собеседника внимательным и изучающим взглядом, словно тот сделал неожиданное и опасное открытие. – Может быть… Может быть… Но у нас с тобой сейчас совсем другая задача. Не стоит совать свой нос в чужие дела. – И, помолчав, добавил:

– А то ещё, гляди, так прищемят его, что оторвут вместе с головой. Ты меня понял?

– Понял. – Губы «молодого» скривила понимающая усмешка, и он больше не задавал никаких вопросов.