Читать книгу: «Будет день. Городской рассказ», страница 4

6

Я уже час долбил этот соляк. Центральный соляк главной композиции альбома. Композиции, которую мы практически закончили и даже записали основные барабанные и гитарные партии…

Я спешил. Мне хотелось, чтобы этот альбом, наш с ребятами последний совместный альбом вышел пока я ещё нахожусь в Москве. Я не знаю, что нас ждёт в будущем. Что станет с группой. Возможно, с моим отъездом она распадётся. Возможно, ребята сохранят группу, пригласив нового гитариста. Возможно, мы и дальше сможем работать вместе, несмотря на разделяющие нас тысячи километров. Теперь благодаря технике, технологиям и интернету это вполне разрешимая задача…

Я торопился. Но соляк, который ещё совсем недавно, всего несколько дней назад звучал мощно супертяжёло напряжённо агрессивно энергично и брутально теперь мне никак не давался. Выходил какой-то безликий аморфный никакой. И совершенно не соответствовал неистовому урагану гитар и барабанов, работающих в унисон подобно армаде штурмовиков-бомбардировщиков.

Не знаю, что со мной произошло. Наверное, давала о себе знать усталость, связанная с самым трудным начальным этапом выполнения заказа. Да и приезд Марка и Маринки, архангельский проект внесли в душу совершенно ненужные теперь волнение сумятицу и неопределённость, разрушили привычный размер жизни, спокойное состояние. Но, самое главное, необходимость принятия важного судьбоносного решения давили тяжёлым грузом, не давая настроиться… И, как следствие, к завтрашней записи я оказался совершенно не подготовлен…

– Игорь, ты очень не хочешь уезжать? – Анечка обняла меня сзади, прижалась, поцеловала в шею и положила свою головку мне на плечо. В её вопросе звучали тревога и грусть. Я захваченный врасплох её вопросом нашёл в себе силы только спросить, почему она так решила. – А это видно… Ты не обидишься, если я скажу честно, что думаю… У меня такое ощущение что ты боишься ехать в Архангельск. Конечно, я в это не верю. Ты прошёл войну и просто так на войне не награждают…

Я отложил гитару в сторону. Нежно взял её за плечи. Притянул к себе. Посмотрел в её какие-то растерянные и печальные глаза. И стараясь придать голосу спокойствие, ответил.

– Маленькая моя, ты права, я действительно не хочу и боюсь уезжать. Но это не тот страх, что на войне. Там опасность постоянно рядом, а с ней естественный для любого человека страх за свою жизнь. Но если ты не последняя сволочь и трус, ты его преодолеваешь… Мой теперешний страх другого рода… Не знаю, как объяснить… Я боюсь не за себя. Не за неудачу с проектом. Чем я, в конечном счёте, рискую? Ничем. При самом худшем раскладе я всегда смогу вернуться сюда домой… Впрочем, это не случиться. Я запущу проект… Я боюсь за тебя. Боюсь, и не хочу испортить твою жизнь… Так получилось, что ты стала для меня всем… Нет, в моей жизни по-прежнему остались мои самые любимые люди. И Леночка, и Пашка, и Маринка, и Марик, и Наталья Валериановна, но для меня нет никого ближе и дороже тебя. Я не хочу и не имею права сломать тебе жизнь, исковеркать твою судьбу…

– Игорь, что ты такое говоришь!? Чем ты сломаешь мою жизнь, судьбу? Тем, что мы уедем в Архангельск? Ты действительно считаешь, что можно жить только в Москве? – Анечка смотрела на меня глазами полными слёз. Моё сердце разрывалось, но я должен был завершить начатый разговор.

– Девочка моя, дело не в Москве. Полноценной, насыщенной жизнью можно жить везде, даже в пустыне. Важно не что вокруг тебя, а что внутри. Тебе это хорошо известно… Понимаешь, конечно, всегда трудно менять привычный образ жизни, обстановку. Особенно это тяжело, когда ты уже не мальчик, за плечами долгая жизнь, и на тебя возложена ответственность. Колоссальная ответственность. Я не могу, не имею права подвести Марка… Впрочем, это не самое главное… Я давно хотел поговорить с тобой, но не мог найти время…, точнее, собраться с силам, с духом… Анечка, скажи только честно, зачем я тебе нужен? Ты такая молодая, а я… Я понимаю, сейчас у тебя увлечение мной. Точнее, даже не мной. Во мне ты нашла человека, способного, пусть и иллюзорно, заменить тебе ушедшего отца. Анечка, но что дальше? Моя жизнь проходит, проносясь, подобно мчащемуся автомобилю. А твоя только начинается. И впереди у тебя долгая жизнь, в которой ещё будет настоящая и светлая любовь с молодым человеком. Зачем тебе я?

– Игорь, прекрати! Никогда мне больше такое не говори! Слышишь, никогда! – Резко, дрожащим и взвинченным голосом оборвала меня Анечка. – Я хочу, чтобы эта тема сегодня закрылась навсегда. Игорь, я далеко не наивная девочка, знаю жизнь и всё понимаю. Понимаю, насколько тебе сейчас трудно. По сути, ты теперь заново начинаешь жизнь, и при этом на тебя взвалена ответственность, которая не каждому по плечу. Отсюда все твои метания и страхи. Но эти страхи временные. Они пройдут, как только ты преступишь к работе.… Что касается меня, я хочу прожить с тобой, именно с тобой столько, сколько нам отмерено свыше… А если у тебя кто-то появился, ты мне можешь об этом сказать честно и прямо. Без твоих дурацких экивоков. Я всё пойму и постараюсь пережить.

Я ничего не стал отвечать Анечке, а просто привлёк её к себе и принялся страстно и горячо целовать, она отвечала мне не менее пылко… И в это время, словно в каком-то низкосортном кино, распахнулась дверь и на пороге появилась Ленка.

– Вот, опять «лижутся»! Слушайте, и как вам это ещё не надоест? Мне с одним и тем же мальчиком надоедает через неделю.

– Вообще-то, Елена, воспитанные люди стучаться, перед тем, как войти, а не вламываются в комнату, словно группа спецназа. – Я попытался поставить дочь на место, но от Ленки все мои педагогические усилия отскакивали, точно от стенки горох.

– А я стучалась, просто вы так «увлеклись процессом», что не слышали… И, вообще…, почему я должна стучаться в своём собственном доме? Вы ведите себя прилично, не подавайте дурной пример подрастающему поколению, тогда и стучаться не нужно будет.

Мы с Анечкой расхохотались. Я смеялся, и со смехом уходили прочь напряжение и страх. Я словно только теперь осознал самое главное – чтобы со мной не произошло в жизни, какие бы испытания не готовила в будущем судьба, рядом со мной находятся мои самые близкие и любимые люди, на помощь, участие, понимание которых я всегда могу рассчитывать…

7

– Значит уезжаешь. – Не спросил, констатировал Дима. Я утвердительно кивнул. – Знаешь, Игорёк, если честно, я за тебя рад. Марк, акула бизнеса, правильно всё рассчитал, предложив именно тебе возглавить проект.

– Ты скажешь тоже, акула бизнеса. В случае со мной Марк ничего особенно не рассчитывал. Просто ему в проекте нужен свой человек, которому он безоговорочно доверяет. Вот и всё. Дима, а, ты бы поступил по-другому? Взял любого «варяга» с улицы и вверил ему судьбу, безопасность проекта и огромные, я бы сказал колоссальные средства? И, заметь, не только свои личные. Думаю, вряд ли.

– Ничего подобного, дело не только в этом. Сам понимаешь, не всегда деньги играют решающую роль. Кроме финансовой стороны у этой медали существует ещё одна. Называется человеческий фактор. И во многих случаях этот самый фактор важнее денег. В тебе, в твоём громадном потенциале Марк уверен на тысячу процентов. Он ни на секунду не сомневается, что ты костьми ляжешь, но вытянешь его проект.

– Я думаю Дима, что ты меня сильно переоцениваешь.

– Нет, Игорь Олегович я тебя не переоцениваю. Это ты себя серьёзно недооцениваешь. И всю свою жизнь недооценивал. И в институте, я это хорошо помню. Ты, с твоей башкой спокойно мог бы окончить его с красным дипломом, а там аспирантура, и, как минимум кандидатская. Но тебе твой рок, репетиции, записи, гитары-барабаны, восторженные поклонницы всегда оставались важней самых важных лекций и научной карьеры. А Санька Морозов. Господи, Санька Дефект тихой сапой уже доктор наук… А вспомни свой бизнес. Так великолепно стартовать и так глупо всё потерять. Да и в семье… Впрочем, чего ворошить прошлое. Теперь у тебя появился шанс, настоящий шанс изменить ситуацию, судьбу… В, общем, Игорь, я тебе искренне желаю удачи, и очень за тебя рад… Хотя мне станет тебя не хватать.

– Дмитрий Михайлович, я не первый и не последний инженер в этом городе. И, вообще, друг мой, я считаю, что пора уступать дорогу молодым… В семидесятые годы прошлого века жил величайший гитарист всех времён и народов Джимми Хендрикс. Он прожил всего двадцать семь лет. Что такое двадцать семь лет? Ерунда, почти мальчишка. Вспомни себя в этом возрасте. Но за двадцать семь лет, точнее всего за несколько лет в музыке Джимми Хендрикс сделал столько, сколько большинству из нас за всю свою долгую и счастливую жизнь не сделать никогда. Дима, есть множество молодых талантливых ребят, способных достойно заменить меня и выполнить ещё не один твой заказ.

– Игорь, я сейчас не о заказе говорю. Заказ меня волнует меньше всего. Если понадобиться, я его один легко вытяну. Просто…, не знаю, как выразиться… Понимаешь, твоё место, да, может занимать другой инженер. Молодой, не молодой, суть не в этом. Главное, теперь рядом со мной уже не будет тебя. Именно тебя Игорьёк.

– Ну, ты Дима меня точно хоронишь, право слово. А я умирать пока ещё не собираюсь. Тем более теперь, когда у меня есть, для кого и ради чего жить.

– Типун тебе на язык дурак. Живи ещё сто лет… И самое главное Игорь оставайся самим собой. Я на миллион процентов уверен, что тебя не испортят никакие деньги. Ты всегда останешься самым надёжным человеком из всех, которых я знаю, и дружбу с которым всегда ценю. Да-да, это именно так… В общем, Игорь Олегович, когда будешь прилетать в Москву хотя бы изредка заезжай. Да и звони чаще из своего Архангельска… Правда, я представляю, насколько тебе там станет не до звонков. Особенно в первое время.

8

– Смотрите! Листья уже начинают желтеть! – Тихо, и как-то очень тепло произнесла Анечка…

Мы сидели на терраске за столом и уплетали арбуз. Большой, нет, огромный арбузище. Сказочно сладкий – продавец-узбек не обманул. Лица девчонок лоснились от арбузного сока и светились блаженством…

– Ну и чего? – Не поняла Ленка. Я, признаться, тоже.

– Значит скоро осень. Я очень люблю осень. У себя дома в детстве мы в эту пору с мамой… и папой ездили за грибами… У нас в городе осенью даже дышится по-другому, как-то удивительно легко и свободно. А в городском парке в конце сентября проходит последняя летняя дискотека, на которую собирается весь город. То есть, молодёжь города. И совсем не важно, что в этот день, вернее, вечер может идти дождь. И все ребята ожидают второе отделение, когда объявят ретро-дискотеку. И тогда парни приглашают на танец девушек. А девушки на белый танец ребят. Как когда-то приглашали их мамы на белый танец их пап. В этот день завязываются многие отношения и складываются семьи… Осенью мне особенно хорошо пишется. Даже в школе осенью сочинения я писала на одни пятёрки.

– Ты хочешь сказать, что за сочинения получала не только пятёрки!? – Недоверчиво спросил я.

– Ну да, а что в этом удивительного. Мне за сочинения даже трояки ставили, а иногда двойки. – Прижавшись ко мне, ответила Анечка и поцеловала в щёку.

– Да, ладно! Не может быть!? – Дочь была сражена наповал, я удивлён не меньше. Ленка перебралась к нам на лавочку, уселась рядом с Анечкой и недоверчиво спросила. – А как же ты пишешь свои рассказы, произведения, там всякие, если в школе тебе тройки и даже двойки по «литере» ставили? Вот у меня за сочинения всегда пятёрки, редко четвёрки. Но я недавно попыталась рассказ написать. Попробовала стать писательницей как ты… Фигня такая получилась, что самой противно сделалось.

– А знаешь Леночка, почему у тебя твой рассказ не вышел?

– Ну и почему? – Ленка внимала Анечке, словно примерная ученица.

– Ты писала его формально. Решила: а давай я стану писательницей и что-либо напишу, школьные сочинения у меня ведь писать получается… Понимаешь Леночка, писателя определяет не только владение техникой написания и литературным языком. Это всего лишь инструменты писателя. Скажем, как у художника краски и кисти. Но один художник этими красками и кистями пишет Мадонну, заставляющую на протяжении веков трепетать сердца миллионов, а другой никому не нужные убогие безликие псевдореалистические портреты всю жизнь малюет, которые забудутся быстрее, нежели завершится жизненный путь этого имитатора… Видишь ли, можно быть художником, а можно лишь искусным живописцем, не более.

– Анечка, а разве это не одно и то же?

– Конечно же, нет. – Улыбнулась Анечка, потрепала Ленку по голове и как-то очень по-взрослому, по-матерински обняла её. – Какая же Леночка ты у нас дремучая. А ещё в Париже жила, где Лувр, Версаль, Монмартр, прекрасные художественные галереи. Я если бы имела такую возможность, каждую неделю туда ходила. А, ещё, в театры…

– Хорошо-хорошо, не задавайся, а лучше объясни, я и пойму чем художник отличается от живописца. – Совершенно не воинственно попросила Анечку дочь.

– Видишь ли, можно грамотно и технично писать и живопись и рассказ, но, ни, то не другое не станет интересно и нужно людям. А знаешь почему? Потому, что в подобных «творениях» как правило, отсутствует главное качество настоящего произведения – душа автора, его нерв и боль. А присутствует только безупречная голая техника, которой недостаточно, чтобы заставить учащённо забиться чьё-то сердце. Вот живописцу, то есть умелому ремесленнику хватает одной техники, а художника без души не существует. У Владимира Семёновича Высоцкого есть такая строчка. Поэты ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души. Понимаешь?

– Понимаю. – Как-то грустно вздохнула Ленка. – Я пятками по лезвию не хожу, значит, писательница из меня не выйдет… Слушай, пап, а может мне в рок-музыканты податься?

– Подайся, только и музыки без души не существует. Ты это отлично знаешь. – Рассмеявшись, согласился я. – Но сначала, пожалуйста, закончи школу.

– Закончу. Я себе уже в Архангельске и школу выбрала рядом с нашим домом.

– С каким таким нашим домом?.. Ты знаешь наш дом!?.. Тебе известен адрес!? – Удивились мы с Анечкой.

– Ну да. А чего в этом такого сложного. Я насела на Марика – а ты папочка хорошо знаешь, если я чего захочу всегда добиваюсь – он мне адрес и выложил. Я в интернете и выбрала школу рядом с домом.

– А кто тебе сказал, что ты едешь с нами? Я пока ещё ничего не решил. – С наигранной строгостью заметил я.

Ленка порывисто вскочила, пересела, протиснулась между мной и Анечкой, обняла нас и лукаво и в тоже время как-то очень серьёзно ответила:

– Брось, папочка, никуда вы от меня не денетесь. Даже не мечтайте. В семье должен быть хотя бы один нормальный человек.

– А мы, по-твоему, ненормальные? – Рассмеялся я.

– Да, папочка, если честно, вы не совсем нормальные челы. Вы с Анечкой ходите босые по лезвию ножа. Только вы можете всё бросить и уехать к чёрту на кулички. Согласись папочка, ведь никто из твоих друзей и знакомых в Архангельск не поехал бы. Даже за очень большие деньги.

– Наверное, нет. – Честно ответил я дочери.

– То-то же… И я дура с вами. Мне, что в Москве плохо? – Вздохнула Ленка.

– Леночка, ты можешь остаться с бабушкой. Ещё не поздно. А документы можно сдать в школу рядом с бабушкиным домом. – Предложила Анечка.

– Нет, Анечка, я с вами уеду. Даже не упрашивайте… Хотя, на самом деле, что-то мне совсем не весело. Как там всё сложится в Архангельске? На этом севере. В новой школе. С новыми ребятами.

Анечка обняла Ленку и как-то очень-очень уверенно, словно ясно видела будущее, сказала.

– Моя бабушка говорит, будет день, будет и пища. Всё у тебя…, у нас Леночка впереди сложится замечательно. Ведь, самое главное, мы вместе. И север тебе понравится, ещё и уезжать не захочешь.

– Верно, – поддержал я Анечку, – впереди девочки мои нас ждёт прекрасное будущее, счастливая жизнь. Это я вам твёрдо обещаю.

Девчонки прижались ко мне, обняли, и я почувствовал себя самым счастливым человеком. Потому что счастье быть любимым, невозможно купить ни за какие сокровища планеты, звёздной системы, Галактики, Вселенной.

Муза

– Она была с вами?.. Была? Чего молчите?

– Чувак, какая разница. Была, не была…

– Что, что ты сказал Жанно!? Тебе это безразлично? А мне нет! Понимаешь, нет! Вы с ней были!.. Вы мне не друзья. Вы гады. Предатели. Иуды.

– Ал, мы ни в чём не виноваты перед тобой. И ты это отлично понимаешь и напрасно бесишься.

– Тося, вы не виноваты!? Вы не виноваты! А кто виноват? Она?

– Нет. И она не виновата. Ал, она просто такое существо. Ты не должен ревновать её, тем более осуждать. Не её вина в том, что она создана не только для тебя. Она дарит счастье всем. Понимаешь, всем кто не может жить без неё… Нет, можно прожить и без неё. Бесспорно. Но это станет совершенно другая жизнь. Серая, пресная, скучная. Не мне объяснять тебе это… Да, с ней у нас было. Изредка бывает. Это верно. Но с ней у нас просто было бывает. Понимаешь? А ТЕБЯ ОНА ЛЮБИТ. ТЫ ЕЁ ИЗБРАННИК… Знаешь, брат я хотел бы, чтобы она любила меня хотя бы в десятую долю так же как тебя. Я стал бы самым счастливым человеком во Вселенной… И, знаешь, меня совершенно не волновало бы, что у неё бывает ещё с кем-то кроме меня…

– Виль, ты это серьёзно?

***

– Уходи. Я же сказал, чтобы ты не приходила!

Его трясло – он с трудом выдавливал звук за звуком, пока они не складывались в слова, а ей всё казалось нипочём. Она слушала его и смеялась. Смеялась звонко весело беззаботно. Невыносимо весело и беззаботно. И Алу захотелось ударить её. Нет, вмазать со всей дури… Нет, вогнать длинную предлинную очередь. Так чтобы её прекрасное божественное бесконечно кайфовое…, нет, дьявольское искусительное тело превратилось в кровавое месиво…

Муза, не обращая внимание на его агрессивное настроение присела на кровать нежно посмотрела ему в глаза и ласково, как это умеет делать только она скользнула своими офигительными пальчиками по его лбу, носу, губам, подбородку. Но теперь это её прикосновение сделалось ему неприятно омерзительно, и он откинул голову от её руки так, что голова впечаталась в подушку больно стукнувшись затылком о деревянную спинку кровати.

– Убирайся прочь! Па-ш-ла в-о-н! Тварь!

Взвыл он. Он был на грани истерики.

– Любимый мальчик, ну прекращай. Мне это не нравится. Ты переходишь все границы приличия.

Ласково, и, в то же время как-то по-взрослому с укором произнесла она. И он взорвался.

– П-Ш-ЛА В-В-В-О-Н! С-СУКА!! Ш-Ш-ШЛЮХА!!! БЛЯДЬ!!!!

– Ну, всё, малыш, прекращай, или я рассержусь по-настоящему, и ты меня действительно больше никогда не увидишь. Ты меня знаешь. Я не люблю тебя, когда ты ведёшь себя подобным образом… И, потом, где ты набрался такого «изыска»? Вероятно от своих продвинутых дружков-офицеров. Чувствуется их «высокоинтеллектуальный» солдафонский казарменно – бордельный лексикон… Любимый мальчик это не твоё. Оно не идёт тебе. Это для серых тупых бездарных ничтожеств. Никогда не произноси эту мерзость…

Она говорила, а сама, вспорхнула с постели и принялась медленно раздеваться. Сбросила туфли. Сняла шортики. Аккуратно сложила их и повесила на спинку стула. Сняла трусики…, аккуратно положила их на шорты. Прошлёпала к холодильнику. Достала запотевшую бутылку минералки. Налила воду в чашку. Долго пила её маленькими неторопливыми глотками, перемежая их словами. А он смотрел на её освещенное солнцем загорелое тело и не мог оторвать взгляда от божественных умопомрачительных ножек. Дивной бесподобной аппетитной попки. Дразнящее выглядывающего из-под короткой маечки животика с красиво намеченным рельефом мускулов. Заросшей негусто, как-то кокетливо рыжеватыми кудряшками волосиков «дельты» – соединения животика и ножек…

Он почувствовал, как его мирно спящий до этого «pencil» начинает просыпаться и принимать привычную при виде её голого тела форму и «боевую стойку»…

Она сняла майку, обнажив остальную часть тела – офигенную грудь с несравненными восхитительными так им любимыми сосочками… И он погиб. Эта тварь победила, раздавила его. Смяла. Распяла… Грязная девка! Сука конченная! Похотливая шлюха…

Она аккуратно сложила маечку и положила её на трусики.

– Ал, я приму душ, ты за мной.

Теперь уже привычным тоном безапелляционно и повелительно произнесла она и скрылась в ванной. А он остался в этой грёбанной комнате с таким ощущением, словно его лишили девственности…

* * *

Он теперь совсем не ко времени вдруг вспомнил их первое знакомство на том, таком далёком и таком памятном балу…

У него тогда только намечался роман с Анечкой. Он ещё не успел её отъе…меть, но всё шло к этому, и должно было закончиться логическим завершением в постели именно после бала.

…Сэйшэн был в самом разгаре и развивался своим чередом плавно перетекая из фазы официально – скованной в раскачегаренно – развязную. Его друзья мало-помалу разбрелись. Антоха «склеил» неплохую девочку с исторического и, кажется, успел её трахнуть. Девчонка смотрела на Тосю этакими влюблено-вожделенными глазами, и, вроде хотела ещё. Но это врядли. Для феноменально ленивого Антохи и один «заход» подвиг. Этому гипертрофированному интроверту получившему своё теперь сделалось совершенно наплевать на «тех, кого мы приручили». Жаль девочку… Жанно с пафосом жестикулируя, декламировал что-то забойно-драйвовое из классики «тяжёлого рока» поэзии миленькой очень серьёзной и совершенно трезвой девочке «воткнуть» которой у мудака Ваньки шансов в тот вечер небыло никаких. Виль «тёр» нечто глубокомысленно-скучное в кругу изрядно поддатых преподов и профессоров, внимавших Глисте с неподдельным интересом…

Ал с прилично «подкочегаренной» Анечкой нашли укромный тёмный уголок за колонной у противоположной от импровизированного бара стены. Подальше от сотрясающегося в грохочущем забойном дискотечном ритме танцпула. И он, покрывая её лицо горячими нетерпеливыми страстными поцелуями расстегнув её блузку одной рукой «изучал» её прелестную грудь, другой пытался залезть ей в трусики, подбираясь к её такому желанному бугорку. Анечка тоже без дела не пребывала – одной ручкой «активной обороной отражала его стремительное наступление, дабы не допустить его шаловливую ручонку к заветной цитадели», другой же в весьма неудобной позе силилась расстегнуть молнию его штанов и добраться до уже начинающего активироваться агрегата…

Неожиданно что-то произошло…

Сначала ему показалось, что завязалась драка. В зале наметилось некое движение, волнение. Волнение зародилось где-то вдалеке, возле дверей и, усиливаясь, передвигалось в сторону танцпула. Вот из соседней аудитории, служившего в этот вечер столовой, навстречу действу резво проскакали профессора словесности и истории…

Действие перемещалось к их убежищу… и к барной стойке в окружении внушительной свиты почитателей, преподов и профессоров прошествовал сам МЭТР под руку с НЕЙ…

Музу он встречал и раньше – девочка «мелькала в кадре». Но весь семестр, поглощённый по самые уши учёбой, точнее ликвидацией бесконечных задолженностей и хвостов он как-то не успел по-настоящему разглядеть её. Да, и если честно та Муза-студентка значительно отличалась от этого существа… Впрочем, Музу в спутнице ГРАНДА он узнал не сразу. В первое мгновение ему показалось, что старик ведёт под руку принцессу царицу богиню – юную Гебу.

…Они шли, нет, величественно шествовали через почтительно расступившуюся толпу. БОГ и БОГИНЯ. ЗЕФС и АФРОДИТА. По-своему красивый высокий крепкий худощавый старик и прекрасная нимфа грация муза… Он что-то такое весёлое говорил ей – богиня смеялась. Смеялась, естественно свободно совершенно не стесняясь шедшего рядом с ней «небожителя»… Она тоже рассказывала что-то весёлое, и «олимпиец» хохотал, откидывая назад свою красивую голову с зачёсанной назад седой хипповской гривой.

В первое мгновение Алу показалось, что богиня обнажена – на Музе в тот вечер было облегающее её чудесную фигуру клубное платье телесного цвета такого микроскопического размера и максимальной открытости, что практически ничего не скрывало. Ни её офигительнную грудь с рельефно выделяющимися под тонкой тканью сосками, ни аппетитно обозначенный крошечный треугольничек (вероятно полупрозрачных) трусиков с угадывающимся (темнеющим) под тканью треугольничком волосиков, ни дивные длинные ножки, обтянутые сапожками на таких высоченных каблучищах что казалось девочка не идёт, парит…

ЗЕФС и АФРОДИТА подошли к барной стойке и что-то заказали… АФРОДИТА присела на стул забросила ногу за ногу так, что платье уже практически ничего не скрывало и Ал почувствовал, что его аппарат начинает дымиться, требуя выхода своей термоядерной энергии…

– Пойдём, я знаю здесь недалеко открытую аудиторию. – В страстном предвкушении «предстоящего действа» нетерпеливо прошептала Анечка, и они пошли, точнее, понеслись туда.

Когда они мокрые и измочаленные вернулись через весьма продолжительное время в зал, там происходило нечто. Все собрались в круг и галдели точно на перемене…

– Француз, у тебя какой номер?

Услышал Ал голос однокашника Петьки, к сестре которого Катеньке не ровно дышал без всякой перспективы развития и не сразу сообразил, что обозначает этот номер. Потом догадался – номер пригласительного билета. Ал достал билет и увидел три разноцветные семёрки…

– Друзья! – Восторженно возгласил поставленным голосом ведущий этого балаган. – Наконец-то нашёлся тот счастливчик, которому выпала честь, нет, блаженство выбрать королеву нашего бала…

Сотни девушек… и, самое главное, Анечка! с вожделением и надеждой смотрели на него, но Ал (в душе проклиная себя за предательство) игнорируя её и их внимание, подошёл к Музе. Мужская часть бала взорвалась диким и неподдельным восторгом. Умненькие университетские девочки благопристойно промолчали…

МЭТР подал ему корону, и он пристав на цыпочки водрузил её на склонённую головку Королевы. Королева очаровательно улыбнулась ему и клюнула в щёку, оставив на ней едва заметный сладковато пахнущий отпечаток помады… По окончанию «официальной церемонии» восторженная толпа оттеснила Ала от Королевы. Он огляделся, ища Анечку, готовый любыми средствами вымолить прощение, но её в зале не оказалось… Удивительно, ты не успеешь ещё толком завязать и закрепить отношения с девочкой, как она начинает тебя ревновать и выписывать дурацкие фортеля… Грёбанная церемония награждения…

– Ты свободен? Пойдём что-нибудь попьём. Здесь так жарко.

Услышал он за спиной её голос и почувствовал, как сердце бешено затрепетало, стремясь покинуть свою темницу и выбраться на волю – к ней… Они прошествовали к барной стойке и толпа почтительно, как некоторое время назад с мэтром расступалась, пропуская их.…

– Я тебя знаю. Ты выкладываешь свои вещи на универовском сайте. Многие из них классные. Они мне нравятся. Правда, правда. – Как-то очень тепло произнесла она. А он обкумаренно – зачарованно смотрел, как она мелкими глотками пьёт холодную минералку, поднося бокал к обворожительным пленительным, таким желанным губкам. – Мне очень понравилась твоё посвящение некой «Ка». Но тебе с этой девочкой ничего не светит. – Он удивлённо вскинул брови, Муза утвердительно мотнула своей божественной головкой. – Она теперь безнадёжно увлечена своим учителем, известным художником… Понимаешь, ей не суждено разглядеть тебя. Она хороший живописец, но не художник, умненькая миленькая девочка, и не больше… Знаешь, я была бы самым счастливым существом на свете, если бы ты посвятил мне подобное… Честно. Ты же напишешь что-нибудь для меня!?

Утвердительно – вопросительно произнесла она и посмотрела ему в глаза так, как никогда не смотрела ни одна девочка. В этом взгляде было всё. Вся вселенная. Весь макрокосм чувств…

– Пойдём, подышим воздухом. Здесь чудовищно жарко. – Предложила Муза. Он не мог поверить услышанному! И они тесно прижавшись друг к другу покинули актовый зал и отправились дышать воздухом.

Сначала они «дышали воздухом» в той самой аудитории, где совсем недавно он «дышал воздухом» с Анечкой. И где ещё до конца не выветрился запах их горячих тел, их страсти, их извержений…

Потом они «дышали воздухом» в лаборатории на первом этаже, от которой у неё так своевременно оказался ключ. Потом пытались «дышать воздухом» в такси по дороге в общагу.

Правда, суровый таксист эту попытку пресёк самым решительным и безоговорочным образом.

В общаге они «дышали воздухом полной грудью во всю силу их молодых лёгких». Так бешено дико неистово страстно ирреально восхитительно волшебно кайфово он не «дышал воздухом» ни с одной девочкой. Они так «надышались воздухом» что когда Муза ушла, он тотчас свалился замертво.

Утром Ал не смог отправиться на занятия – не было на всей необъятной планете силы способной его разбудить. Впрочем, даже если бы такая сила нашлась, проку от этого стало немного – он совершенно не мог двигаться. Даже несколько шагов до туалета и обратно давались ему с неимоверным трудом и отзывались в измученном аппарате невыносимой болью…

* * *

– Ал, любимый, что с тобой? Ты спишь, заболел?

Услышал он её встревоженный голос и открыл глаза.

– Мальчик мой, как же ты меня напугал. – Нежно-нежно, как это умеет произносить только она, прошептала Муза, и, склонившись над ним, упоительно – кайфово поцеловала в губы. – А теперь ступай, прими душ.

Повелительно приказала она, и он покорно отправился в ванную. И теперь напрочь исчезла ненависть к ней. И душу заполнило СЧАСТЬЕ. Огромное. Безграничное. Словно галактика, вселенная, космос счастье. И телом завладела сладкая истома предвкушения предстоящего блаженства…

День ушёл. Его сменил вечер. За ним пришла ночь. Они не замечали этого. Время в привычном представлении для них перестало существовать. Словно в нарушении всех фундаментальных законов науки оно остановилось. Замерло. Трансформировалось в сменяемую череду дикого сплетения тел. Страсти. Неистовства. Восторга. Блаженства «последних содроганий». И сладостной расслабухи короткого отдыха. Нежности. Ласк. Поцелуев. И желанных пьянящих слов…

В этой жалкой общаговской комнате царило их время. Время бесконечной упоительной волшебной любви. А обыкновенное будничное ординарное время осталось там, за порогом их комнаты…

* * *

…Он проснулся глубоким утром. Её не было. Удивительно, она всегда уходит, когда он спит и порой ему кажется, что её и вовсе нет, не существует. Что это он сам придумал Музу в своих волшебных снах и оживил силой своего воображения, как некогда античный царь и скульптор силой своей любви оживил холодный мрамор, даровав жизнь Галатее…

Иногда ему кажется, что он знает её взгляд, восхитительную улыбку бесконечно давно, откуда-то из далёкого детства. Помнит каким-то смутным полузабытым уютным тёплым и счастливым воспоминанием… Помнит и в более позднем возрасте…