Читать книгу: «Жили-были мужики», страница 4

Притча пятнадцатая

Жил-был мужик. Обычный такой мужик, не из роду вон, но и не из первых рядов. Но и не середнячок, что тоже важно! Старался он, чтобы всё по правилам было, но всё его вокруг кто-то его искушал. И мучился мужик наш – до крайних степеней доходил! И вот ведь – думалось ему – начнёшь ругать кого-нибудь, так все тебя хвалят, кроме того, кого ругаешь. Ну, так ведь ему и положено – не за просто так же ругают, за дело! А похвалишь кого-нибудь, так тебя начинают снова все ругать, и даже тот, кого похвалил, потому что похвалил мало, не так и не за что!

Начал прекращать мужик ругаться. Так его уныние одолевать начинало. Ходит везде смурной, всегда у него в погоде пасмурно.. И куда ни сунется мужик, везде ему говорят: "Любви, мол, в тебе мало! Любить надо, а ты всё как-то… ну, не так как-то… Не то чтобы у тебя мозгов много, но их у тебя гораздо больше, чем чувств!" И от этого снова раздумья на мужика нападали, и совсем чувства захирели у него. Нету их! И вроде умный, и вроде не дурак, и шутит вовремя и в меру, и зла в нём нет, а вот раздражение копится. А от раздражения – уныние. А от уныния, коли ему волю дать, спасу нет – оно, липкое и зелёное, и, как сироп – везде достанет, потому как с собой носишь эту дрянь. И мотается наш мужик по миру, а внутри вместо сердца и души полешко какое-то замшелое.

И доходить стал наш мужик, потому как добрых то дел не чурался, и совесть у него тоже была. Сделает добро раз, два, на третий с него уже требовать начинают! А у него ещё есть о ком и о чём позаботиться, а ему уже вслед кричат: "Неблагодарный!", хаять начинают, и снова уныние его гложет. С недавних пор стал бояться мужик добрые дела делать. С опаской смотрит на всех, подозрительный стал. Опять же – на нервах всё.

Начальство и сослуживцы с него дело спрашивают (требовать и проверять, да орать почему, мол, вовремя не сделано, как ни крути, завсегда легче, потому нынче и должности такие, проверяющие и надзирающие, в почёте), а сами дошли до того, что кроме как мужика проверять, сами и вовсе ничего не делают. Мужик с нервами ещё и уставать начал, и совсем ему худо сделалось. Тает на глазах, и краю не видит. Ни одного самого жухлого фонарика в конце тоннеля ему не светится. Да ещё и те, кто с него и так шкуры дерёт и в личное дело подшивает, каждый день ему как дубинкой по голове не по разу: "Любви в тебе мало!" "Добро надо делать из зла. А ты, видать, не умеешь!" Понимают ведь, черти, что зло творят, да ещё и в укор мужику ставят, что не справляется! И возможно даже, на исповеди каются, только ведь мужику то нашему от их исповеди легче не становится.

И решился мужичок наш к старцу, в монастырь обратиться. Не то, чтобы уж прям так вот: взял и поехал! Нет, мужик в храм ходил не год и не пять, и всё старался понять, как же и где любовь найти и как добро из зла делать, и только вот уж потом решил за подмогой, потому как сам ну никак не справляется! Выбрал мужичок наш куда путь-дорогу ему держать, и поехал.

И поевезло мужику несказанно: обычно к старцу очередь такая, что не простоишь, и надо всё быстро, а проговорить то всё не получается, а в трёх словах не уложишься, а тут пока он по монастырю ходил, да сел на лавочку, к нему старец и подошёл. Уж и не знаю, шнурок ли на обуви поправить надо было, или просто дух перевести, а только оказались они вместе: мужик наш и старец.

Посмотрел старец на мужика нашего, и говорит:

– Ну, спрашивай, раб Божий, не просто так же приехал!

У мужика дух перехватило, и он с перепугу прям в один выдох и убрался:

– Научи, геронда, как из зла добро делать?

Вздохнул старец, подумал куда-то вдаль, да и говорит:

– А ты, мил человек, где работаешь?

– Да так, в офисе! – тоже вздохнул мужичок.

– И что, всю жизнь там работаешь, с самого детства?

– Нет, конечно! – удивился мужик. – Детсад там, школа, спортшкола, институт, все дела, всё как у всех..

– И что? – снова спрашивает старец, – прямо всё везде уж так сразу и получалось? И в школе и в спортшколе и в институте?

Задумался мужик.

– Нет, конечно..

– А как?

– Ну…как – помучаешься, бывает, не без этого. День, бывало, сидишь над контрольной, два, до недели доходило. И так её повернёшь и этак – ну не хочет решаться и всё!

– А потом? – снова спрашивает старец.

– А потом разозлишься, треснешь кулаком по стене, зубами проскрежещешь, да и сдвинется.

Улыбнулся старец, но не унимается:

– А в спортшколе?

– Да и в спортшколе так же: разозлишься, бывало, на себя, да и…

Смотрит мужик, а старец улыбается ещё шире.

Остановился мужик, думает: что за притча? Я рассказываю про серьёзное, а старец улыбается? А старец, словно мысли его прочитал (на то он и старец), говорит ему в ответ:

– Смотри, раб Божий, что получается: всё, что просто делается, сделается и так. А вот то, что непросто делается, без зла никак не получится. Зло тебе вон какую энергию даёт, никакой керосин с ним не сравнится. А твоё дело эту энергию направить куда надо, потому как с такой махиной внутри себя не справиться – выплёскивать надо, а не выплескнешь – съест она тебя! А вот уж на какое дело выплеснешь – то полностью твоя забота и твоя ответственность!

Опустил мужик голову, задумался. А когда снова поднял, старца уже рядом и не было.

Всю дорогу назад думал мужик наш о судьбе – злодейке. Но, говорят, улыбаться побольше стал после того, как со старцем поговорил.

Притча шестнадцатая

Жил-был мужик. Нормально жил, потихоньку, не торопясь. Завидовать никому не завидовал, на дураков не обижался, а ежели не дурак что скажет обидное, то погрустит-погрустит мужик наш, да и сделает так, чтобы умные его не обижали. Ну, то есть, критику нормально воспринимал. Но, видно, всё равно воевал с бесами мужик, потому как нет да нет – вскинется наш мужик, да так, что обязательно сломает что-нибудь. Нет, потом отремонтирует, конечно, и даже иногда лучше получится, и всё реже вскидывался мужик наш, но всё равно закипал иногда. Особенно когда ни за что вроде как его тюкали и доставали. А такая штука получалась у двоих существ в мире: у жены у его, и у мартовских котов. У мужика прям глаза кровью наливались, когда он энтих животных слышал. А всё потому, что поменять ничего не мог. Жене, хоть она и мозгами невелика, а языком горазда, но сделать ничего мужик не мог, потому как в таком состоянии боялся, что не рассчитает, не ровен час; а с котами, хоть мог и не рассчитывать, но найти этих бесов мартовских не получалось – прятались хорошо. И на это дело летом даже чурочек настругивал на март – поломать чтобы в сердцах, да в кота кинуть, ежели заметит в поле зрения. И так каждый год – как ни март, так мужику хоть в спячку впадывай, как медведю. Когда жена одна орёт – полбеды, а как к ней ещё и коты добавляются – ну натурально железом по стеклу – того и гляди, из шкуры выпрыгнешь!

И так мужичок наш жил долго, и уж даже и надежда помереть стала у него, а тут вдруг соседи у него новые появились. Вполне себе нормальные люди. Ну, познакомился мужик наш с соседом, и даже выпили за знакомство, всё, как у людей. А дело случилось как раз в марте. И ближе к вечеру и началось у котов снова – кто кого переорёт. Мужик наш помрачнел, насупился, и сидит, молчит. А сосед его новый наоборот, заулыбался, приосанился, лицом даже просветлел вроде – слушай, слушай, говорит – коты орут мартовские! Мужик наш посмотрел на него, как на ненормального, и в ответ – да, слышу… Только ружья нет, мол, чтобы полегчало то.. Слово за слово, и выяснил новый сосед, что мужику нашему ну сильно не по нутру, когда вот так коты орут. И удивляется сосед:

– Да ты что? А я наоборот, стараюсь ни разу не пропустить! Найду, тихонечко подберусь поближе – всё равно они в это время ничего и никого не боятся – да смотреть буду, да удивляться: ну КАК?? Как вот этот маленький вонючий шерстяной комок может такие звуки из себя вынимать? Где у него этот генератор стоит, что так его колбасит? Ведь максимум три-четыре килограмма, а выпевает как будто сирену ватт на сто пятьдесят подключили!!

Послушал его мужик наш, послушал, да и тоже вроде как заулыбался. И с тех пор сильно не психует, когда котов в марте слышит!

И, кстати, много раз уже замечали после этого, жена у него как начнёт опять орать бестолково, он щёку ладошей подопрёт, улыбнётся, и слушает, слушает… Видно, и про жену думает: ну вот КАК??

Притча семнадцатая

Жил-был мужик. Вернее, паренёк. И как-то так у него получилось, что всё детство он за книгами просидел. Отрочество тоже за книгами прошла, да за помощью родителям да взрослым. Юность к пареньку пришла, определяться с дорогой в жизни надо, он и не долго думая, в семинарию поступил. Книг он к этому времени прочёл столько, что кое у кого за всю жизнь столько не получается; здоровье было, понимание тоже. Так что никто и не удивился, когда он себе путь выбрал.

Учёба быстро прошла, и получил наш мужичок назначение. Правда, теперь он не обычный мужичок, а всё-таки священник – с саном, на приходе, всё как положено. Год отработал, другой, третий кончается. Время приходит в третий раз на ежегодную исповедь отправляться. И получилось, что попадал наш батюшка к одному и тому же настоятелю на исповедь. Дело трудное, и кто-то даже может нас в неправде уличить – дескать, для таких вещей каждый раз назначают разных, но мы оставим всё, как есть. Ну, что вам, жалко, что ли, что наш батюшка у одного и того же исповедуется? Ну и хорошо.

Ну так вот, священник, который исповедь принимал, заметил уныние у нашего батюшки и спрашивает:

– А что ж ты, святой отец, такой дурной пример пастве своей подаёшь? С каждым годом всё ниже и ниже голова опускается твоя. Не должно тебе унывать, и тех, кто у тебя окормляется, тоже ругать должен за такие настроения!

А наш батюшка голову понурил, да и в ответ:

– Не получается, авва, у меня по-другому. Я ведь всю свою жизнь думал, что люди – они хорошие, только обстоятельства у них сложились так, что приходится им грешить. А вот скоро как четвёртый год на каждой неделе не по разу исповеди прихожан принимаю, и никак уныние меня не отпустит: ведь с виду вполне хорошие люди, воцерковлённые, а творят такое, что никак не могу я в человека поверить, и всё хуже и хуже мне становится. И думаю, что дальше уже и некуда, чтобы хуже, а после каждой исповеди вижу – недооценил границы греховные..

Улыбнулся настоятель, а вслух сказал:

– Не знаю, кому лучше: тебе, что ты знаешь только всю грязь, и чистого не видишь, или тому, кому прихожане ни капли своих нечистот не показывают.

Смотри, сколько вас тут собралось. И ты думаешь, что хоть один из вас признался в чём-то хорошем? Нет, про хорошее мне ни один не сказал. Не за этим сюда приехали. Вот и паства твоя так же. Они тебе сказали и доверили только свои проступки, свои ошибки, то, что их гнетёт, и то, отчего избавиться хотят. Они, может, год назад каждый день ругались по-чёрному, а теперь только в недельку раз проскочит, так всё равно ж они тебе об этом скажут.

А ты посмотри, сколько доброго они делают, и как от грехов избавиться стараются, тогда и оценивай! Дай им шанс доброго дела сделать, тогда и взвесишь чёрное и белое, грязное и чистое.

Пока добирался до дома наш батюшка, долго думал над словами исповедника своего. А через несколько лет самым красивым и чистым его приход признали. Бабёнки цветники такие разбили, что голландцы со своими тюльпанами завидовать приезжали; мужики такой забор отгрохали, что из соседних областей кузнецы фотографировать рвались, а уж про остальное и говорить некогда – езжайте да сами и смотрите! Куда, спрашиваете? Так поездите по округе, и всё сами и увидите. А если не разглядите, то и сами что-нибудь доброе сделайте, потому как иногда и не в грехах дело, а в возможности добро сделать.

Притча восемнадцатая

Жил-был мужик. И вроде нормальный мужик, не ангел, не без грехов, но и не басурман какой – в святые не рвался, на людей просто так не лаял, а вот поди ж ты: с отрочества ещё пристрастился к сигарете, да и никак не развяжется с этой бедой! К слову, как закурил, так сразу и думать начал: как бы перестать, ан нет! попался на крючочек, и висит. И вот пару лет повисел, да и решился. А потому как сразу не получается, то целую методу отвыкания себе придумал. Постепенно, потихоньку, организм отучал от привычки, и через полгода получилось всё-таки у мужика – бросил! Неделю не курит, две, месяц, полгода пролетело – не курит и всё! И в восторге и радости стал мужик всем рассказывать, как это у него получилось. Чуть слово где зацепится за табак, так он сразу же и историю свою начинает. Кому по разу рассказал, кому два, а кому и поболе досталось выслушать!

Ну, его хоть и слушали: интересно мужик рассказывал, с чувством, но окружающие ухмылялись таки кривенько, и наконец, сглазили. Поменял мужик работу свою, а на новой всё мозгами надо было, да всё чтобы не как в школе, а мозгами навыворот, да всё быстро, ну и дал себе слабину мужичок наш: закурил таки разок. А там и поехало – второй, третий, и, глядишь – снова мужик наш с портсигаром ходит.

Ну, нет да нет и второй раз наш мужик справился, уж сколько мучился, не скажу, но перестал и во второй раз. И снова давай рассказывать всем. А потому как уже не один раз история такая получилась, так она и больше стала и поучительнее, как в первый раз мужик бросил, и как во второй. Ну, снова, конечно, досталось кому сколько: кому раз, кому два, а кого и воротить начинало уже, как мужик наш за рассказы свои принимался.

А жизнь идёт, и так получилось, что попал наш мужичок в больницу. Ничего прям уж серьёзно-смертельного, но полежать пришлось. А тоска ж в отделении – и книжки все перечитал и игры все переиграл, а тут с соседних коек народ в курилку потянулся. Ну и мужичок наш с ними. Дескать, угостят меня, ничего не случится, ну и угостили. Раз угостили, два, а через пару дней мужик свои купил, потому как совесть у него была, и постоянно у других брать тоже не велико достижение. И тут понеслось по новой! И стал мужик наш мучиться дальше.

Время тикало, и как то мужик наш снова устал от дыма. И время так хорошо дотикало и подошло – в аккурат пост рождественский шёл. Проникся мужичок наш да и решил: а пусть я от себя ничего Господу подарить не могу, а вот курить брошу. Пусть слабенькая, но жертва будет. И – бросил! И не с понедельника, и не с нового года и даже не с утра, а прямо в субботу, в три часа пополудни. Ну, понятно, что окружающим досталось уже три истории, от которых они кривились.

А мужичок наш дотянул с рождественского поста аж до самой Пасхи, а там слабину себе дал, да и закурил снова. Одну сначала, как награду. А там опять по пачке в день, а то и поболе.

Так мужик наш курить и не бросил. Ну, а рассказывать не перестал, рассказывал, конечно, что ж не рассказать о хорошем деле то?