Читать книгу: «Когда говорит кровь», страница 4
– И что с того? Они же харвены! Харвены! – не унимался Лиаф.– Свора насильников и убийц, десятилетиями разорявшая наши пограничные земли. Да вспомни хотя бы, что они сотворили с Мицаном. Как изувечили его. Они… они…
– Мертвы,– резко перебил солдата полководец. Лиаф тут же замолчал, проглотив несказанные слова и поник, не смея перечить стратигу.– Впрочем, не все. Что там с избитым Сэги юношей?
– В отключке он, господин,– проговорил Мицан. Они с Кираном как раз подтащили пленного к капищу.– Вы уж простите, но и зверюга же ваш раб. Так паренька отделал, что почти живого места не осталось. Даже и не знаю, очухается или так помрет…
– Будем надеяться, что он все же выживет. Попробуйте привести его в чувства: надо узнать кто они и откуда. Все это смахивает на разведку. Пусть и бездарную.
– Слушаюсь, господин.
Киран сбегал к реке за водой, и они вместе с Мицаном начали приводить паренька в чувства, поливая его и хлестая по щекам. Фолла же пошел к дальнему трупу и притащил его к капищу, уложив под столбом. Следом за ним он притащил еще один труп, и уже было направился за третьим, как его окрикнул Лиаф:
– Ты чего это делаешь?
– Хочу их хоть как-нибудь похоронить.
– Да брось ты эту падаль. Пусть лучше звери поедят. Хоть какой-то будет прок от этой дикарской мерзости.
– Не по-людски это так мертвых бросать.
– Они наши враги.
– И что с того? Все равно люди.
– Ааарр, великие горести и проклятья! Как же ты упрям Фолла,– лицо молодого воина исказила гримаса злобы.– Неужели ты думаешь, что они стали бы тебя хоронить? Да они бы просто бросили твое тело, а может еще и надругались. Не забыл, как выглядит кровяное дерево? Помнишь, как на ветках развешивали кишки, кожу и отрубленные конечности?
–А мне не важно, что другие делают или сделали бы. Важно лишь что я делаю. И сейчас я делаю то, что верно.
– Ну-ну. Расскажешь потом о своей доброте харвенам, когда тебя на части разбирать будут.
–А я о ней богу расскажу. Ему, а не тебе меня судить,– тихо проговорил он, уставившись немигающим взглядом на Лиафа. Тот поежился, но глаз не отвел. Несколько мгновений они стояли друг напротив друга, пока молодой не дрогнул и не махнул рукой.
– А, разорви тебя гарпии! Делай что хочешь.
Пока Фолла стаскивал и укладывал трупы, Мицану с Кираном удалось привести паренька в чувства. Когда к нему подошли Лико с Сэги, он сидел, обхватив колени и уставившись в землю.
Скофа пригляделся к пленнику: как и остальные харвены, тот был одет в болотного цвета рубаху и штаны, причем одежда явно была ему велика и висела на его костлявом теле, словно на огородном пугале. Губы его были разбиты, нос опух, остриженные под горшок русые волосы были изляпаны грязью, щеки впали, скулы заострились, нос был чуть вздернут кверху, а левая бровь располагалась чуть выше правой. Обычный харвенский паренек. Вот только его голубые глаза, непривычно яркие для его народа, светились жгучей ненавистью.
Полководец присел рядом с ним и внимательно посмотрел на пленника. Тот поднял голову и их глаза встретились.
– Взгляд полный злобы, но не страха… Сэги, будешь переводить ему мои слова.
– Как прикажете, хозяин.
– Скофа, подойди сюда.
– Да господин.
– Возьми нашего пленника и держи его покрепче. А ты, Лиаф,– отрежь ему левый мизинец.
– С радостью, господин,– со злорадной улыбкой произнес юный солдат.
Скофа подошел к пленнику и крепко схватил его, прижав левую ладонь к земле коленом. Лиаф вытащил меч и одним быстрым движением отрубил тому палец. Парень взвизгнул, дернулся, но крепкие руки воина удержали его на месте. Он завыл, словно собака, а из его глаз хлынули слезы.
Подождав немного, Скофа выпустил пленника и тот сразу же прижал изувеченную руку к груди.
– Переведи ему Сэги,– вновь заговорил Лико.– Надеюсь, теперь ты понял, что мы не будем с тобой шутить. Правила нашего разговора будут очень простыми – я задаю тебе вопрос – ты отвечаешь. Если ты промолчишь – лишишься пальца. Если будешь грубить – лишишься пальца. Если мне покажется, что ты соврал – лишишься пальца. Ну а если ответишь на все мои вопросы правильно и честно, то останешься живым и целым. Тебе все понятно?
Пока раб переводил слова полководца, парень сидел раскачиваясь и тихо поскуливая, постоянно вытирая рукавом слезы. Казалось, что он и не слышит, что говорит ему Сэги на этом грубом, шипящем языке, но стоило рабу замолчать, как харвен судорожно закивал головой, соглашаясь с озвученными правилами.
– Хорошо. Тогда начнем. Как твоё имя?
– Гьяр,– проговорил харвен. Хотя слезы и перестали течь из его глаз, губы по-прежнему дрожали, выдавая с трудом скрываемые боль и страх.
–Вы из людей воеводы Багара Багряного?
Пленник кивнул.
– Вы ушли за реку к валринам?
Парень закивал еще сильнее.
– Ты и остальные разведчики. Где ваше войско? Вы хотите пересечь реку?
Парень выслушал раба и замялся, растерянно озираясь. Было видно, что внутри него борется страх перед болью и нежелание предавать свой народ и своего вожака.
Лико посмотрел на него пристально, словно пробираясь взглядом под кожу и произнес негромко, но с нажимом.
– Лиаф, руби ему палец.
Воин потянулся к мечу. Увидев это, паренёк дернулся, словно бы в лицо ему плеснули кипятком, и вновь зарыдав, затараторил с бешеной скоростью, постоянно поглядывая то на лежащую, на рукояти меча руку своего палача, то на обрубок пальца.
Сэги слушал его с явным интересом. Брови раба то и дело удивленно поднимались вверх, а парой разбитые губы кривились в довольной ухмылке, словно в словах пленника он находил подтверждение собственных мыслей.
– Ну, если быть кратким, хозяин, то вместе с Багаром Мисчею пересекли две тысячи человек. Правда воинов из них меньше половины. Вожди валринов поначалу дали им всем приют, но потом заявили, что примут только женщин и детей, а все мужчины способные держать меч должны уйти. Вот Багряный и решил вместе с остатками своего войска вернуться на родную землю и попытать удачу, напав на какой-нибудь лагерь или гарнизон. Кажется, он надеется так спровоцировать своих сородичей на восстание.
– Сколько точно у него человек и когда он планирует пересечь реку?
– Примерно девятьсот,– перевел паренька раб.– Они вовсю готовятся к переправе и хотят этой ночью вернуться на эту сторону Мисчеи. Оказывается эти дураки,– раб кивнул на трупы разведчиков.– Специально решили возвести капище, чтобы Рогатый бог увидел своих сыновей и помог им в битве.
– Где именно готовится высадка?
– Немного восточнее этого места, в лесах междуречья. Точнее он не может сказать, так как сам не знает – их отряд уже четыре дня как тут.
– Он что-нибудь слышал про других харвенских воевод?
– Говорит, будто бы на востоке несколько сотен перешли к кимранумам, но что с ними стало он не знает. Кимранумы не клавринских кровей, родства с ними у харвенов нет. Если позволите, хозяин, то хотел бы заметить, что кимранумы точно не дали бы убежища. Скорее они обратят пришлых в рабов или принесут их в жертву своей Великой волчице.
– Спроси, что они должны были делать, кроме возведения капищ.
– Только следить за нашими войсками и патрулями и если что, сообщить своим.
– Есть ли другие отряды разведчиков?
Парень замотал головой.
– Точно?
Он судорожно закивал, косясь на меч Лиафа.
– Он говорит, что у вождя каждый воин на счету. Тем более им помогали местные – тут в лесах было три десятка харвенов, но день назад они ушли, чтобы присоединиться к Багару.
Лико задумчиво почесал бороду. Несколько минут он молчал, явно обдумывая слова пленника, а потом встал, распрямил плечи и проговорил, обращаясь уже к воинам.
– Нам нужно как можно скорее дойти до лагеря, солдаты. Быка придется бросить, а вот пленника мы возьмем с собой. Я обещал ему жизнь и не намерен нарушать свое слово.
Скофа с болью посмотрел на тушу животного и сглотнул наполнившую рот слюну. Лифарта… пави… абвенори. Все его мечты о вкусной горячей трапезе, состоящей не только из ячменной каши с солониной, только что пошли прахом.
Но командир был прав – им нужно было оказаться в лагере как можно быстрее, чтобы дать войскам время подготовиться к бою. Возможно последнему бою этой войны, ведь только с победой над Багаром Багряным, последним не сложившим оружия вождем варваров, можно будет поставить точку в истории северных племен.
Он сплюнул со злобой и досадой и, подойдя к пленнику, сначала перевязал ему раненую руку, а потом крепко связал веревкой. Сопротивления парень не оказывал и лишь смотрел в сторону капища, что-то тихо бормоча одними губами.
– Он там молишься что ли? – спросил Скофа.
– Неа,– пояснил Сэги.– Он прощается со своими друзьями и благодарит, что уложили их на божье место.
Воин тоже повернулся в сторону маленького капища: Фолла уже закончил с мертвецами, уложив их ровным кругом вокруг поклонного столба. Сами тела он забросал ветками, лапником и камнями, но лица каждого из убитых оставил нетронутыми, широко раскрыв каждому веки. Харвены верили, что после смерти души людей относят к богам вороны, забирая глаза в качестве платы за последнее путешествие. Ну а тех кого птицы не найдут, кто утонет в болоте, будет закопан или умрет лишившись перед этим глаз, змеи или щуки утаскивали в подземный мир где Белый червь грызет корни мира. Немудрено, что потерю зрения харвены считали самым страшным из возможных увечий. А своих врагов очень любили ослеплять. Чудо что и Мицана Мертвеца тогда не лишили зрения…
В памяти Скофы тут же всплыли картины обезображенных лиц тайларских воинов и ряды кольев, к которым были привязаны их изувеченные тела. От злобы, он с силой рванул на себя веревку, отчего паренек рухнул на землю.
– Хорош прощаться, варвар. Двигай ногами,– прошипел он сквозь зубы и пошел следом за остальными, потащив спотыкающегося пленника.
В этот раз раб стратига оказался рядом с ним.
– Так значит, ты говоришь на языке дикарей? – спросил его Скофа.– Я вот пытался что-то выучить, но дальше простых команд не осилил. Больно трудно оказалось.
– Только не для меня. Я-то говорю на нем свободно. И не только на харвенском. Его я выучил незадолго перед началом похода. Было не так уж и сложно, хочу заметить, – уж больно он похож на вулгрианскую речь. Хотя оно и понятно – у них общие клавринские корни. А вообще я говорю, пишу и читаю еще на восьми языках: на вулгрианском, на тайларене, на джасурике, на арлингском, на мефетрийском, каришмянском, белрайском и сэфтском. Еще немного понимаю на дейкском, но пока его специально не учил. В общем, я весьма полезный раб для своего хозяина.
– На раба ты, кстати, мало похож. Уж больно своеволен и за языком не следишь.
– У меня есть такая привилегия. Понимаешь, я не простой раб: у Тайвишей я командовал всеми домашними рабами в каждом поместье семьи, а их, между прочим, семнадцать в четырех провинциях. Но когда юный хозяин решил отправиться в поход, я не раздумывая бросил все дела и обязанности и упросил его взять меня с собой. Ведь я всем сердцем люблю этого мальчика, и не позволю ему сгинуть в этих диких землях. Не для этого я его растил.
– Так ты еще и воспитателем был у господина?
– Скажу так – это входило в мои обязанности. Как и многое другое. И боги свидетели – я всегда справился со всем, чтобы мне не поручили. И вот, на излете дней, я, кажется, освоил еще и ремесло телохранителя.
Сэги злобно посмотрел в сторону пленника и потер припухшую скулу.
– Больно?
– Больно. Но на мою долю и не такое выпадало, уж поверь мне Скофа. Ты, наверное, думаешь, раз я личный раб наследника знатнейшего и богатейшего рода, то сплю на шелках, ем золотой ложечкой и вытираю жопу исключительно древними манускриптами? Так вот, это не так. Мой хозяин любит, скажем так, проверять свои силы, а я покорно разделяю с ним все выпадающие тяготы,– на этих словах, в голосе Сэги послышалась неподдельная гордость.– Это я только с виду такой хилый и рыхлый, а на деле, еще могу дать фору многим молодым.
Он вновь посмотрел на харвена, но уже не со злобой, а так, как победители смотрят на свой заслуженный трофей. Взгляд же паренька, который покорно следовал за ними, совсем потух, и его яркие голубые глаза казались пустыми. Ни злобы, ни ненависти. Даже простого страха не осталось в этих остекленевших глазах. Только бездонная пустота, что всегда появляется в сломанном человеке. Вот и этот мальчишка, похоже, был сломлен. И не от того небольшого увечья, что нанес ему Лиаф, а от той скорости и простоты, с которой он сдал врагам своих людей и своего вождя.
Скофе даже стало немного его жалко. Все же человек, как бы он и не убеждал себя в обратном, мало знаком с собой настоящим. Слишком уж крепко прирастает к нам корка из самолжи и самообмана. Она копится, нарастает и постепенно плотно закрывает первородное естество, делая его вроде как и не заметным. Но естество никуда не исчезает, и стоит привычному ходу дней поломаться, как оно сносит весь налет и проявляет себя во всей красе. И далеко не всегда оно оказывается приятным.
Вот и этот молодой харвен, явно мнивший себя храбрым воином, неожиданно узнал, что никакой он не герой, а обычный трус. Мальчишка, рыдающий от боли и предающий всех и вся, стоит на него хоть немного надавить. А с таким знанием жить бывает трудно. Воин подумал, что не удивится, если через шестидневье другое, этого паренька найдут повесившимся.
Чем ближе они подходили к лагерю, тем легче становился путь, а берег реки, вытоптанный сотнями прошедших здесь ног, превращался почти в настоящую дорогу. Единственное, что беспокоило Скофу, так это налившееся густой тяжелой серостью небо. Погода все портилась, и казалось, что с минуты на минуты небосвод даст трещину, обрушив на них бесконечные потоки воды, превращая землю под ногами в хлюпающее болото, так и норовящее стянуть сапоги. Но хотя ощущение приближающейся бури не покидало их всю дорогу, а поднимавшийся время от времени ветер пронизывал ледяными иглами каждый незащищенный кожаным доспехом кусочек тела, дождь все не начался и вскоре поредевший лес расступился перед ними, открыв вид на лагерь.
– Ну, хоть укрепления ваш листарг возводить умеет,– одобрительно кивнул Лико.
Стоянку Первой походной кадифарской тагмы окружал глубокий ров, за которым располагался ровный частокол, сооружённый на земляной насыпи. Через каждые пятьдесят шагов над укреплениями высились небольшие сторожевые вышки, а по краям были возведены высокие обзорные башни. Само место тоже было крайне удачным – вокруг возвышенности, на которой был возведен лагерь, река делала петлю, защищая его с трех сторон. В общем, что не говори, а укрепились они на совесть. Может их лагерь и не дотягивал до полноценной крепости, но вполне мог выдержать не один штурм, даже если внутри останется лишь малая часть тагмы.
Раскинувшийся за укреплениями палаточный городок, служил домом для полутора тысячи воинов и около двух сотен военных сановников, картографов, лекарей, рабов и шлюх. А еще внутри располагался загон с тысячью пленниками, которых так и не отправили в основные стоянки с рабами, находившимися почти на сто верст южнее, между городами Тальброк и Парса. Почему листарг Элай Мистурия с ними медлил, Скофа не знал. Но злые языки вовсю шептались, что с захваченными невольниками он не спешил расставаться лишь потому, что надеялся продать хотя бы часть из них вольным скупщикам, которые то и дело появлялись в тайларских армиях и подолгу сидели в командирских шатрах.
Правдивы эти разговоры или нет, Скофа тоже не знал, но для жизни лагеря загон был помехой и бесконечным источником различных происшествий. Солдаты то и дело пробирались внутрь, чтобы изнасиловать кого-нибудь из пленниц, а порой какой-нибудь перепивший воин и вовсе рвался сводить счеты с харвенами, призывая всех «поквитаться за павших братьев». Один раз, когда умер Патар Черный, это почти произошло и тогда лишь чудом удалось избежать большой резни.
Неожиданно ворота распахнулись и из них вышли два отряда, примерно по пятьдесят человек каждый. Пройдя немного вместе, они разделились, направившись в разные стороны.
– Куда это они? – ни к кому особо не обращаясь, проговорил Киран.– Для охоты народу что-то многовато, а для битвы мало.
– Предлагаю пройтись вперед и выяснить,– улыбнулся Мицан своей широкой улыбкой.– Вы же не против, господин?
– Совсем нет. Идем вперед.
Они пошли навстречу отряду, который отправился к реке. Увидев их, те замахали руками и побеждали на встречу. Когда они оказались достаточно близко, Скофа разглядел знакомые лица воинов пятнадцатого знамени, однако один человек, бежавший впереди всех, был не из их тагмы: это был высокий длинноволосый юноша, примерно одного возраста с полководцем, и крепкого телосложения. У него было красивое лицо, с тонкими благородными чертами, щеки и подбородок были гладко выбриты, а одет он был в посеребрённую кольчугу и белый плащ.
Полководец тут же остановился и, скрестив руки на груди, стоял с ехидной улыбкой, ожидая пока отряд добежит до него.
– Лико! Хвала всем богам! Это ты! – закричал подбежавший к нему юноша.
– Рад тебя видеть Патар. Признайся, этот переполох твоих рук дело? Что, раз не нашел меня сам, так решил поставить на уши всю тагму?
– Если бы ты пропал по настоящему, я бы поставил с ног на голову всю армию до последнего воина, а потом заглянул под каждый камень в этой проклятой земле!
Они рассмеялись и крепко обнялись.
– Не пугай меня так больше. Клянусь всеми богами и героями старины – когда я нашёл вместо тебя только записку, что ты, видите ли, решил прокатиться на лошади, я чуть не посидел раньше времени. А когда тебя еще и в лагере тагмы не обнаружилось… Великие горести, я думал, сердце мое разорвется от ужаса.
– Мне пришлось задержаться,– широко улыбнулся Лико.– Но все было не зря. Мои небольшие приключения оказались крайне полезными для нашего дела. Да, знакомься – эти храбрые мужчины, которых мне посчастливилось встретить по дороге,– воины первой походной, а этот грязный паренек на привязи – один из харвенских разведчиков, который рассказал нам очень много интересного. Так что мне нужно срочно попасть к листаргу тагмы.
Полководец и Патар пошли вперед, оживленно разговаривая и много смеясь, а воины, обменявшись короткими приветствиями с бойцами пятнадцатого знамени, последовали за ними.
– Слушай, а это случайно не Патар Туэдиш?– шепнул Сэгригорну Скофа.
– Он самый. Сын и наследник малисантийского стратига Басара Туэдиша, а так же верный друг, шурин и командующий хранителями великого стратига.
Скофа посмотрел на длинноволосого юношу с искренним уважением. Обычно охранная сотня или хранители стратига, были пристанищем для младших сыновей, побочных отпрысков или слишком уж уберегаемых наследников благородных семейств. Эти «потешные войска», как их называли настоящие солдаты, всегда отсиживались в глубоком тылу, а в первых рядах оказывались только на триумфах и награждениях. Но хранители Лико Тайвиша были совсем иными. Скофа слышал, что когда он возглавил армию, ту тут же распустил свою почетную гвардию, набрав ее заново из молодых, но уже проявивших себя воинов. И не только из благородного сословия. В сотню полководца, вопреки всем традициям и устоем, были приняты палины.
Во всех битвах они были там же, где их стратиг – в самой гуще сражения. Они штурмовали укрепления, рвали ряды врагов, лезли на стены и солдаты чтили и уважали этих бестий войны. Ну а имя их командира, Патара Туэдиша, было и вовсе известно каждому в армии. Впервые он прославился во время взятия города Парсы – именно тогда он с дюжиной человек взобрался на башню над городскими воротами и опустил подъемный мост. Затем, в битве за Ведиг, сразил броском копья военачальника племени утьявов Багуслара Нерожденного и взял в плен его сыновей. А когда они сражались с палакарами, он со своими воинами три часа удерживал мост, позволив основным тайларским войскам форсировать реку к востоку и западу и зажать дикарей в тиски.
Но главным его подвигом, за который Мифилай точно вознесет его как благословенного героя, стали события во время Битвы вдовцов, как потом окрестили ее среди тайларов.
Скофа хорошо помнил то сражение, и ту звериную ярость, с которой бились харвены. Им тогда удалось зажать почти пять тысяч воинов из племени марьявов недалеко от Махарского острога, где укрывались около полутра тысяч женщин и детей этого племени. Лико Тайвиш тогда еще не успел прибыть: вместе со своей гвардией и четвертой Малисантийской тагмой, он двигался из недавно захваченного города – Мезыни, а командование двумя кадифарскими и тремя малисантийскими было на Убаре Туэдише.
Надеясь сломить и запугать дикарей он, в свойственной ему бескомпромиссной манере, потребовал от харвенов сдаться, пригрозив, что пустит под нож всех и каждого из укрывшихся в остроге.
Ответ варваров оказался неожиданным и страшным. Они провели обряд, который совершают овдовевшие мужчины их племени, надрезав грудь слева и посыпав раны горячим пеплом. Потом надрезали лбы, как делали потерявшие своих детей мужчины, и сами подожгли острог. Хотя тайларов и было больше, они были лучше вооружены и обучены, впервые за войну войска чуть не дрогнули. Ужас от этого поступка и той безумной ярости, с которой бросались на них варвары, сковал ряды солдат. Трижды в тот день дикарям удавалось прорвать линию копьеносцев и лишь ценой больших потерь войскам удавалось удержать позиции.
Как слышал потом Скофа, Убар Туэдиш уже был готов отдать приказ об отступлении, но в этот момент на поле боя появились бойцы четвертой малисантийской во главе с охранной сотней. Их маленький отряд, который возглавлял сам Патар Туэдиш, первым врезался в ряды врагов и рассек беснующееся море дикарей, словно меч живую плоть. Все глубже и глубже они врезались в толпу, а воины четвертой малисантийской, шли за ними следом, разводя войско харвенов на две части. Увидев это, основные войска воспряли духом и тоже ринулись в атаку, начав теснить вражьи ряды.
И вот, в самой гуще сражения, к Патару и Лико пробился последний вождь марьявов Изгар Волчий зуб в окружении своих лучших воинов. По словам бывших тогда рядом солдат, он был огромен и могуч, словно вставший на задние лапы медведь, а сражался двумя тяжелыми топорами. Патар приказал ближайшим хранителям отвести вглубь и защищать Лико, а сам сразился с исполином и в ожесточенном бою отсек ему сначала правую руку, а потом и голову.
Когда марьявы увидели как их великий вождь и лучший из воинов, что знала эта земля, пал от руки тайларина, они растерялись. Да, каждый из них уже простился с жизнью и всем, что было ему дорого в этом мире. Да, каждый из них, уже знал, что мертв и единственное что ему осталось – это прихватить с собой как можно больше захватчиков. Но зрелище, как гибнет от рук какого-то мальчишки их легенда и гордость, сковало волю варваров и заставило дрогнуть. Пусть и ненадолго, но этого времени хватило, чтобы тагмы, вдохновленные подвигом Патара Туэдиша, ударили с новой, удвоенной силой. Мощным ударом они опрокинули нестройные боевые порядки варваров и, хотя харвены вновь и вновь бросались на тайларов, стараясь продать свои жизни как можно дороже, натиск их слабел, и вскоре большая часть варваров была перебита.
Та битва прославила каждого участвовавшего в ней воина. Но больше всех славы и чести досталось именно Патару Туэдишу, чей удар во многом решил исход боя. И каждый в армии знал это. И уважал главу телохранителей Великого стратига.
Пока они шли, несколько человек из встретившего их поискового отряда добежали до лагеря и успели всех предупредить. За воротами их уже встречал стройный ряд хранителей стратига в посеребренных кольчугах и оттесненных золотом остроконечных шлемах. Кроме них толпились различные военные сановники, командиры и просто солдаты, решившие лично поприветствовать своего полководца. А впереди всех стоял и сам листарг тагмы Элай Мистурия. Он был низкого роста, худеньким, но с заметным брюшком, сильно оттягивающим его красную тунику. Его поседевшие за сорок с лишним лет жизни волосы были коротко острижены, а небольшая бородка как всегда была уложена идеальным клинышком. Командующий тагмы выглядел взволнованным и слегка растерянным: он переминался с ноги на ногу и заламывал пальцы, а когда увидел стратига, то торопливо засеменил, путаясь в собственных ногах.
– Господин великий стратиг! Какое счастье видеть вас целым и невредимым!– голос листарга всегда напоминавший Скофе мурчание старого, разжиревшего кота, сейчас немного подрагивал и колебался. Похоже, командир тагмы был не на шутку взволнован происходящим.– Когда ваши люди прибыли и спросили о вас, я, признаться честно, перепугался до жути! Я уже был готов поднять всю свою тагму на ваши розыски… но тут меня настигли чудеснейшие вести о вашем появлении! Вы, вероятно, смертельно устали с дороги, но прошу вас, даже молю подождать немного. Я отдал поручения и сейчас вам готовят шатер, а мой личный повар уже…
– Не время для отдыха листарг,– перебил командира тагмы Лико Тайвиш.– Соберите всех фалагов и арфалагов в командирском шатре. Я хочу немедленно их видеть.
– А… конечно, конечно господин, как вам будет угодно,– растерянно промурчал командир.– Но могу ли я хотя бы предложить вам вина? У меня тут осталось весьма недурное латрийское.
– Можете. И я с удовольствием его выпью. Во время совета с вашими командирами.
Полководец уверенно зашагал в сторону большого шатра посередине лагеря, а явно сбитый с толку листарг засеменил следом. За ними же отправились Сэги, Патар Туэдиш, и несколько командиров, что были в толпе и слышали слова полководца.
– Я посылал вас за дичью, а не за главнокомандующим, воины. Не желаете ли объясниться? – раздался за спинами пятерых воинов знакомый голос.
Обернувшись, они увидели высокого и крепкого мужчину средних лет. У него были слегка поседевшие длинные волосы, ровно подстриженная борода, нос горбился от старого перелома, а левый глаз закрывала серая повязка. Но, несмотря на старые увечья, он не выглядел уродливо. Напротив, шрамы даже добавляли его лицу какой-то особой, суровой красоты.
– Ты уж прости нас Эйн,– обратился к старшему Мицан.– Мы честно пытались сделать всё как ты просил, но как-то само вышло. Обещаю, что в следующий раз мы обязательно приведем в лагерь кого-нибудь более пригодного для котла.
Эйн Аттория рассмеялся и обнял каждого из своих воинов.
– Рад видеть вас целыми и невредимыми. Судя по всему, дорога выдалась не простой.
– Мы столкнулись в лесу с разведчиками дикарей,– сказал Лиаф Щепа.
– С мальчишками,– поправил его Фолла Варакия.– С долбанными мальчишками, возомнившими себя солдатами.
Сказав это, он угрюмо побрел в сторону их палаток.
– Что это с ним? – удивленно спросил старший десятки.
– Да… как тебе сказать,– протянул Киран Альтоя,– Разведчики оказались харвенским молодняком. Совсем детьми еще. А ты знаешь нашего Фоллу. Вот он и принял все близко к сердцу.
– Ясно. Ну ничего. Отойдет. Так, вы должны рассказать мне все. И про харвенов, и про нашего полководца, да укроет его Мифилай нерушимым щитом, и как вы вообще с ним встретились!
И они рассказали. А потом, когда дошли до трех солдатских палаток, в которых они жили по трое и одной командирской, повторили свой рассказ за миской ячменной каши с солониной у общего костра для остальной части своей десятки – Эдо Фатафии, Басару Тригои и близнеца Арно и Амолле Этоя.
– Чудные дела творятся, Скофа. Совсем чудные. Не иначе как боги тебе знак шлют,– проговорил Эдо Старый, разглаживая бороду.
Хотя он был на год его младше, но выглядел совсем стариком: борода у него поседела, волосы почти полностью выпали, а те, что и оставались, он начисто сбривал. Бледно-серые глаза глубоко впали, отчего его и без того худое лицо напоминало обтянутый кожей череп. Во время разговора он слегка шепелявил – лет десять назад удар щита восставшего вулгра лишил его трех верхних зубов.
– Опять ты про своих богов талдычишь. Да тебе уже в каждом чихе провидение мерещится,– прогрохотал Басар Тригоя, прозванный в тагме Глыбой.
Хотя Скофа и считал себя крупным и здоровым мужчиной, этому исполину даже он не был и близко ровней. Басар был на голову выше и почти вдвое шире в плечах любого в тагме. Казалось, что боги, захотев вылепить двух человек, так и оставили свой труд единым целом, дав сверху еще и силы, хватившей бы с лихвой на пятерых. Все они хорошо помнили, как однажды Басар в одиночку вытащил увязшую в грязи телегу, потом удержал открытыми городские ворота во время штурма Бурека, а однажды одним ударом убил обезумевшую лошадь. В бою он был неистов и смел и в тагме его за это уважали. Но и побаивались тоже: у этого человека была темная сторона, что время от времени вырывалась наружу.
– А как ты еще это объяснишь? Чтобы вот так, пойти в лес, там сначала жизнь полководцу спасти, а потом еще и харвенов найти, за которыми мы вот уже три шестидневья гоняемся? Нет, тут точно боги вмешались.
– Ну, варваров то не я нашел,– скромно заметил Скофа, но Эдо с Басаром уже успели зацепиться языками. Их вспыхнувший спор был лишь очередным листочком, на густой кроне очень давнего спора, который эти двое вели без малого двенадцать лет, то забывая, то возобновляя его с новой, удвоенной силой.
– Как? Да так же как в кости выигрывают. Удача и совпадение. Не более. Если боги и есть, то у них точно дела поважнее имеются, чем в наших судьбах ковыряться.
– Так мы то и есть их главное дело! Пойми же ты это, наконец. Они нас создали и нами же и живут.
– Ага, только не вмешиваются ни хрена.
– А как ты себе вообще божественное вмешательство представляешь? Что, Мифилай и Радок должны были лично явиться в лес, взять нашего Скофу под рученьки, и отвести до полководца? Попутно выстилая ему дорожку шелками и серебром? Нет, брат, такое только в мифах бывает. Боги они хитрее и волю свою через явления вполне обычные до нас доносят. Нам только замечать их нужно и толковать правильно.
– А вот дожди эти проклятые, от которых мы так страдали, они что, тоже от богов?
– Конечно от них. Только не от наших, а от местных, дикарских. Они так с нами воевать пытаются и со своей земли прогнать.
– А наши боги тогда чем заняты?
– А они нас защищают и помогают в войне. Мы всего за два года дикарей в пух и прах разбили. Все их города, все крепости заняли. А ведь они, если ты не забыл, уже как лет сто пятьдесят на нас набеги устраивали. И мы с ними ничего сделать не могли. А тут раз – и что не бой, то победа. Вот скажи, разве это не чудо?
Басар Глыба смерил Эдо долгим и пристальным взглядом.
– Как же у тебя все просто-то, а. Как что – сразу боги. Дожди – местные, победы – наши. Вот у меня намедни живот так скрутило, что я полдня у отхожей ямы проторчал. Хочешь сказать, что и это тоже боги постарались? Что это их проделки, и то мясо с душком, которым я обожрался, вообще ни причем было?
