Читать книгу: «Никта»

Мерлин Маркелл

Шрифт:

Иллюстратор Марика Становой

Дизайнер обложки Мерлин Маркелл

ISBN 978-5-4485-1946-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Свет вторичен, тьма первична.

– Да будет свет, сказал Господь и поджег фитиль Большого Взрыва.

Бог изначально существовал во тьме, он сам был этой тьмой.

Свет – фантазия и творческий эксцесс темного Бога!

ГИПНОС

Оникс

На чердаке пятиэтажного дома в одном из пригородов Парижа никому не известный скульптор трудился над очередной статуей своей жены. Жена, которую звали Мари, недвижимо сидела на деревянном ящике. Раньше этот ящик служил для перевозки фруктов, сейчас – для хранения хлама, который скульптор считал памятными вещицами.

Когда его немногочисленные знакомые, придя в гости, удивлялись отсутствию нормальной мебели, скульптор называл себя интерьерным минималистом и тем самым пресекал все лишние расспросы. Таковое самоназвание не мешало ему питать неуемную слабость к вещам, слишком новым, чтобы считаться антиквариатом, но уже слишком старым, чтобы ими пользоваться. Они и лежали в ящике, который служил Мари пьедесталом уже много дней подряд и будет, по всей видимости, ее сиденьем еще долго. Статуи никак не хотели получаться похожими на нее – да что там, хотя бы похожими на человека.

Гротескные и уродливые формы, которые принимала глина на каркасе из досок и проволоки, больше походили на монстров, которых Мари видела в кино. Но, она беззаветно верила, что однажды скульптор сможет воссоздать точную копию ее худого от скверного питания тела и войдет в историю как Микеланджело двадцать первого века. Пока что он был совершенно невостребован, потому и обретался вместе с женой на обшарпанном чердаке, где постоянно капало с потолка, а стенами между комнатами служили дешевые бумажные ширмы из «Икеи».

Скульптор сделал шаг назад, критически осматривая свое творение в полумраке. Вялый луч света из чердачного окна, освещая целый рой пыли, упал аккурат на морду новой статуи. Свет придал ее глазам хмурое выражение, вычерчивая глубокие тени под грузными веками, и скульптор сделал еще несколько движений резцом, снимая лишнюю глину.

Настоящего его имени никто не знал. Он постоянно представлялся то одним, то другим. Даже Мари, будучи его женой неофициально, знала скульптора только по псевдониму – Оникс. Как он сам когда-то рассказал ей, прозвище придумал учредитель его первой выставки. На открытие пришло всего четыре человека, из которых трое были друзьями этого самого учредителя.

В то время Мари еще не была его натурщицей, но уже тогда уверяла себя, что только с искренней помощью настоящей женщины мужчина сможет добиться успеха. И Мари делала все, что в ее силах, то есть сидела на ящике каждый день по несколько часов, а когда не сидела – готовила, убирала и набирала тексты на стареньком ноутбуке, который постоянно вис. Один евро за тысячу символов.

Оникс смотрел то на жену, то на свою статую усталыми глазами с широченными зрачками, почти без радужки. Мари трактовала этот взгляд как знак особой влюбленности, ведь она прочла в интернете, что когда человек смотрит на что-то приятное, его зрачки расширяются.

– Почти готово, – сказал он. Монстр, сидевший на ящике, вздрогнул и вытянул к нему голову на тонкой изогнутой шее, угрожающе вращая глазами и скаля пасть. Оникс почуял зловонное дыхание из его глотки и поморщился, стараясь сохранять бесстрастное выражение лица. Кто знает, что на уме у этой твари.

– Тебе нужно еще немного постараться, котеночек, – проворковала Мари. – Сам посмотри, шея слишком длинная… то есть, я хотела сказать, совсем чуть-чуть. И опять ручки кривоваты. Давай подправим, солнышко? Бернар примет твою работу, если все-все будет идеально, ты ведь помнишь?

– Она и так идеальна, – довольно произнес творец.

О, эти коленчатые лапы, как прекрасно они вышли! Тварь будто готовится к прыжку. Если ее хорошенько раскрасить, статую будет не отличить от живой. Хоть в музей ужасов сдавай. Глиняный прищур узких глаз смотрел на него, будто что-то замышляя.

«В следующий раз попрошу ее открыть рот. Я хочу вылепить пасть со всеми этими рядами клыков», – подумал Оникс. Его рука не удержалась от того, чтобы снова не взять резец. Сколько ни работай, каждый раз хочется добавить что-то еще. Сейчас ему пришло в голову, что будет неплохо выдавить чешую на поверхности, чтобы еще больше приблизить скульптуру к оригиналу.

– Можешь идти, Мари.

Монстр ловко спрыгнул с ящика и удалился в дальний угол чердака, где, за нагромождением множества других статуй, виднелся заваленный мусором письменный стол. Мари называла этот мусор творческим беспорядком. Кстати, где же она… Мари?

Удаляясь от него, монстр с каждым шагом все больше приобретал человеческие очертания. Когда Мари наконец заняла свое место среди творческого беспорядка, Оникс наконец узрел в ней свою жену, каковой видела себя она сама. Обычная представительница человеческой расы, руки, ноги, нормальный рот, нормальная шея.

От скульптора не ускользнуло, что жена, дожидаясь загрузки системы, достала из ящика стола маленькое зеркальце и показала себе язык, а затем тут же обернулась в его сторону, опасаясь, как бы Оникс не заметил ее дурачество. Он сделал вид, что полностью занят статуей.

«Любуйся, любуйся. Я-то знаю, как ты выглядишь на самом деле».

В маленьком окошке виднелся дождь, оставлявший на стекле черные разводы, будто кто-то трясет над городом гигантскую лейку с чернилами или нефтью. Мари не дано увидеть и этого, как и того, что они живут в пещере, а не на чердаке. Откуда в пещере окно, Оникса не заботило. Он привык игнорировать такие детали. Люди часто ведут себя абсурдно, с чего же быть логичным миру, который они строят вокруг себя?

– Крыша протекает! – крикнула Мари из своего угла. Вот же глупая женщина. Откуда в пещере крыша? Тут и должно быть сыро, тут и должно вечно капать с потолка. Конечно, плохо для занятия скульптурой, но что поделать, жить больше негде.

Статуя гидры за спиной Оникса положила одну из своих голов ему на плечо.

– Ты в любой момент можешь поделиться с ней своим даром, – проговорила гидра вкрадчивым, приятным голосом. Необычайно для такого мерзкого чудовища.

Эту гидру Оникс тоже лепил с жены. Мари частенько меняла форму, сам скульптор связывал это с происходящими внутри ее сознания переживаниями. Иногда он лепил и других монстров, что приходили из стен и так же уходили, оставляя следы из грязи или пепла, несколько раз бывали и кровавые следы. Мари их явно не видела, поскольку оставляла при уборке без внимания. Может быть, свалка на столе для нее самой – горка плюшевых игрушек?

– Да знаю я, – прошептал Оникс. Монстры уже не раз говорили ему об этом. Но, ему нравилось чувствовать себя особенным, единственным человеком, который видит истинную природу вещей, и он каждый раз отказывался. Скульптор считал, что заслужил этот дар, годами тренируя дух и разум. После этого даже мысль о том, что кто-то получит такой талант без капли усилий, казалась ему неприемлемой.

Неужели и вправду во всем мире не нашлось ни одного человека, познавшего Никту, то есть окончательно порвавшего для себя границу между сном и реальностью?

Оникс представил, что где-нибудь в сердце Африки в племени с совершенно непроизносимым для европейца названием обособленно от родичей живет старый шаман. Этот шаман тоже постиг искусство правильного зрения, и даже больше. Было б здорово с ним пересечься, обменяться опытом. Как жаль, что мудрый шаман – лишь фантазия, в отличие от гидры, которая не торопится убирать тяжеленную голову с его плеча.

– Почему именно Африка? Вуду-шмуду. Мне больше нравятся индейцы, – поведала гидра. – Вот уж кто знает толк в таких делах.

– Индейцы жрут кактусы, – ответил Оникс, продолжая высекать чешуинку за чешуинкой. – От кактусов любой дурак начнет бредить наяву. Бестолковый допинг.

– Милый, ты что-то сказал? – опять крикнула Мари.

– Да я так, сам с собою.

«Как же одиноко!» – пронеслось в его голове. Гидра прочла мысли своего создателя.

– Разве я плохой собеседник? – произнесла она с наигранной обидой. – Ладно, не буду с тобой больше говорить.

И гидра демонстративно удалилась в противоположный конец чердака.

– Кроме тебя, у меня тут целый полк собеседников, – тихо сказал ей скульптор вслед, обводя рукой другие творения, которые сегодня не подавали признаков жизни. Гидра ничего не ответила, а самая свежая статуя шумно вздохнула под его руками. Резец дрогнул и отсек больше материала, чем нужно.

– Тише, тише, – проговорил Оникс. Он уже начинал чувствовать, что у новой статуи характер куда более скверный, чем у гидры. Новорожденный монстр начал ерзать. Он выглядел нескладным со всеми своими коленцами, но Оникс знал, что это подвижная и быстрая тварь, судя по тому, как ловко Мари передвигалась, будучи в ее образе. Скульптор даже видел в ее порывистых движениях некую грацию.

Статуя вела себя слишком уж беспокойно, и Оникс решил сделать перерыв. Пройдя между нестройных рядов других глиняных тварей – больших и малых, жирных и хлипких, человекоподобных и совсем фантасмагорических – он приблизился к жене.

– Как дела? – спросил Оникс, усаживаясь с другой стороны ее рабочего места.

– Хорошо, – отозвалась Мари, не поднимая головы. Ее почти не было видно за всеми этими пустыми упаковками из-под чипсов и китайской еды. Оникс вспомнил вредный норов статуи, который начал проявляться задолго до того, как он признал творение законченным.

– Я так не думаю. Расскажи мне.

Мари чуть не заплакала от благодарности. Какой у нее чуткий, внимательный муж! Она ведь совершенно не подавала виду, чтобы не обеспокоить его, лишний раз не отвлечь от работы, а он все равно все понял…

– Заказчик не заплатил.

– Ты ведь собиралась работать по предоплате?

– Да, но… Если я не возьмусь на их условиях, возьмется кто-нибудь другой. И так заказов мало. Полно студентов, готовых работать чуть ли не за центы и без предоплаты.

– Ничего, все будет хорошо, – сказал ей Оникс. Он привстал, чтобы поцеловать ее через стол. Мари зажмурилась, готовая принять поцелуй, но в это время вдруг снова приобрела сходство с длинношеим существом. Оникс отшатнулся и вернулся к своим статуям. Мари, разочарованная, как ребенок, которому Санта положил уголь в носок, вернулась к своим текстам. Все же ее душу весьма грел тот факт, что ее переживания не остались без внимания.

Оникс тоже был доволен собой, размышляя над тем, что эту мерзкую пугающую пасть подарило твари не что иное, как злость Мари. Длинная шея обязана, видимо, ее желанию большей дальновидности, проницательный хитрый взгляд – стремлению видеть настоящие намерения людей. Откуда же столько колен на ногах?

– Если я поделюсь с ней своим даром, поможет ли это ей? – спросил Оникс у гидры.

– Сомневаюсь, что она станет прозорливее, – неожиданно честно ответила ему другая статуя. – Скорее, будет тратить свое время на второе познание мира, а не свои однообразные статейки. Тогда вы точно помрете с голоду.

Гидра врезала ответившему монстру хвостом. «Если бы статуя была все еще из глины, она б разлетелась от такого удара», – подумал Оникс, наблюдая за грызней своих творений. Пусть цапаются друг с другом сколько изволят, лишь бы его не трогали. Тем временем он заметил, что его последний акт творения исчез.

– Вот это номер, – пробормотал он.

– Уже убрал новую статую? Я думала, ты ее еще не закончил, – сказала Мари. Она стояла за его спиной с окровавленным кинжалом в руках.

– Что это ты задумала? – насторожился Оникс, указывая на кинжал. Он внутренне сгруппировался, готовясь к самообороне, хоть и не понимал, что происходит.

– М? Налью себе кофе, – жена перевернула вверх дном кружку, в которую тут же превратился кинжал. Оникс испытал слабое облегчение, но так и не смог окончательно расслабиться. – Тебе сделать?

– Ты же знаешь, я не люблю кофе. За четыре года могла бы и запомнить.

– Кто знает, вдруг на тебя, наконец, снизошло благословение кофейного бога, – весело отозвалась Мари. – Все равно дома ничего нет, кроме кофе.

– Пойду куплю чего-нибудь, – сказал Оникс, натягивая плащ. – Заодно и пройдусь.

Мари пожелала счастливого пути и отправила мужу воздушный поцелуй, тот поспешно поймал его рукой. Мари снова умилилась, а Оникс еле удерживал в руках трепыхающуюся летучую мышь, дико клацающую зубами. Того и гляди, отхватит нос или ухо, если ее выпустить. Пожелание жены было полно радушия, так почему же ее поцелуй обратился очередной тварью? Оникс сжал летучую мышь изо всех сил, и она растеклась черной кляксой, густой, как сметана.

Скульптор потряс рукой, пытаясь избавиться от слизи. Мари решила, что он машет ей на прощание, и помахала в ответ.

– До встречи, любовь моя! – восторженно попрощалась она, возвращаясь к своему ноутбуку.

Катрин

– Мадам, это Катрин, наша специалистка по снам и непревзойденная толковательница!

Как громко сказано! Иначе нельзя. Скажешь «психолог» – никто и не услышит.

Мадам присаживается за маленький круглый стол из темного дерева, проводит пальцем по боковине столешницы, встряхивает рукой и морщится – кажется, нашла пыль. Чтобы отвлечь посетительницу, Катрин спешно просит ту поведать, что за причины привели ее сюда.

Мадам бросает на специалистку по снам небрежный взгляд, и Катрин заливается краской, стесняясь своего акцента. Хорошо, что в помещении темно – его освещают только несколько свечей на полке по правую руку от стола, да тусклый абажур в углу, а значит, мадам не сможет тайно порадоваться тому, как заставила ее покраснеть. На всякий случай Катрин склоняет голову, прячет лицо за крашеными в черный цвет волосами.

Чтобы занять руки, дрогнувшие от волнения, она берет на столе колоду таро и начинает ее перетасовывать. Честно говоря, карты ей не нужны, и лежат тут исключительно как реквизит. Вот в соседней комнате салона без карт никак. Там сидит Люсиль-гадалка. Каждый день Люсиль только и делает, что раскладывает карты, а потом описывает вслух, что нарисовано на картинках. Такая работа, по мнению Катрин, проста, как два пальца, так что она тайно посмеивается над гадалкой и ее клиентками. Интересно, сама Люсиль верит в то, что ее руками руководит какая-то высшая сила, когда она раскладывает карты?

Но вот мадам начинает описывать свой сон. Сначала ее голос – строгий, со стальными нотками, но постепенно он смягчается, а взгляд становится все более расфокусированным. Она уже не слышит дождь за окном и хриплые голоса рабочих, доносящиеся с улицы, не слышит музыку, доносящуюся из динамиков, тихую и однообразную. Мадам слышит только свой голос. Мадам продолжает рассказывать – и больше не видит скверно убранную комнату салона, не видит скромно одетую Катрин. Она видит только картины своего сна, они заполняют все ее сознание, приводя в трепет и мистический восторг.

Как же люди любят говорить о своих снах! Так же сильно, как они скучают, слушая пересказы чужих. Но Катрин нельзя скучать, это ее работа. Она не столько слушает, сколько смотрит на женщину, что сидит напротив.

Острые черты лица, морщины на лбу. Часто хмурится, любительница покритиковать? На пальцах нет ни обручального кольца, ни даже следа, который остается у людей, когда они долго носят кольцо, а потом снимают. Ей уже за сорок, была ли она замужем? Может, просто не была обручена? На ее пальцах только ничего не значащие колечки с большими камнями-пустышками, бижутерия. Не слишком хорошо подобраны к наряду.

Катрин немного отклоняется на стуле, будто устав и желая сменить позу, на деле же она бросает взгляд на обувь посетительницы, на колготки и юбку – все, что она упустила при первом просмотре, когда хозяйка привела ее в комнату салона.

Красные остроносые туфли, капроновые колготки без единой затяжки. Один автор, чьими книгами она зачитывалась в старшей школе, писал, что по цвету одежды можно определить характер и мысли человека. Что там у нас означает красное ниже пояса, секс?

Позже она поняла, сколько домысла было в тех книгах. Красные туфли – это только красные туфли. Теперь Катрин нравилось мысленно отмечать, где знание, а где псевдонаука для бульварных журналов. Как-никак, диплом психолога.

Психолог. И где она сейчас, чем она занимается? Катрин еле слышно вздохнула. Мысли унесли ее далеко от этого места, и она упустила половину рассказа пришлой мадам. Ничего страшного, все равно все их грезы во сне и наяву – про любовь. Катрин хорошо знает этот типаж. Главное, не поддаться стереотипам, когда случится выдающийся случай… Таких случаев еще не было. Изо дня в день одно и то же. Разлука. Неразделенное чувство. Измена. Что значат эти знаки, Кати? Да ничего они не значат.

– Ваш сон значит очень многое, мадам, – говорит Катрин уважительно и веско. Мадам вся во внимании. – Мне редко удается встретить человека, чьи сны так полны знаков судьбы. Ваш ангел-хранитель говорит с вами через них, не иначе. Он предупреждает вас об опасности. Слушайте же меня внимательно.

Посетительница взволнована, и это тешит Катрин. Теперь они поменялись местами. Кто теперь чувствует себя хозяином положения? Жаль, разговор идет не по-русски, тогда Катя-Катрин смогла бы подобрать слова еще более красивые, еще более стройные и в то же время таинственные, заставляющие мадам поверить в свою исключительность. К сожалению, ее français пока что далеко не идеален. Слово «ангел» до сих пор кажется ей странно чужеродным. Ange. «Онж». По-английски и немецки звучало бы куда роднее и ближе.

Катрин растолковывает сновидение, не без удовольствия для нее самой. Много символов, которые можно толковать с точки зрения психоаналитика. Она находит параллели с матерью и детством, посетительнице нравится.

Мимолетом толковательница упоминает, что в доме у мадам была строгая атмосфера с музейной чистотой, и та удивляется, откуда Кати это знает? Кати не отвечает на этот вопрос, но многозначительно смотрит на мадам – с заботой и легким снисхождением. «Еще бы у тебя дома было не так», – думает она. – «Сидишь, как будто спину к доске привязали, не шелохнешься. Как солдат на посту». Действительно, может, отец – военный? Нет, скорее, рулила мать, сейчас мадам ей и подражает. А отец… была ли в ее жизни вообще такая фигура, может, подкаблучник? Стоит предположить. Сейчас она такого подкаблучника и ищет. Мужчина, имя которого проскользнуло в ее речах, Давид – он явно не такого склада человек, такой не прогнется. Вот она, опасность, про которую я буду рассказывать.

Итак, Давид – и есть та невзгода, о которой ангел-хранитель предупреждает посетительницу. Ох уж этот мужчина, мадам хлебнет горя, если решит построить с ним свою судьбу. Он будет неуправляем. Он будет где-то шататься и не отчитываться о своих передвижениях. Он будет все делать по-своему.

Мадам в ужасе, а Катрин думает, что этот Давид, если бы знал о происходящем, почувствовал бы себя ей обязанным. Она только что спасла его от мегеры-жены, которая ему совершенно не подходит.

Посетительница берет себя в руки и хмурится. Кого же ей тогда избрать в качестве спутника жизни, если не красавца-Давида?

– Если вы расскажете еще пару знаковых снов, то я, быть может, смогу истолковать и образ вашего будущего супруга.

Конечно же, такие сны у нее были. Только на той неделе ей грезилась l’amour с Бандерасом. Посетительница буквально боготворила его, и ее фанатизм вызвал у Катрин глубочайшее раздражение.

– Нам суждено быть вместе?

– Нет, это только сон, – сказала Катрин намного более резким тоном, чем требовалось. – Расскажите мне еще.

Та говорила еще и еще. О, а как-то давно она видела себя в короне и богатом платье, окруженную слугами, значит ли это, что она выйдет замуж за очень богатого человека? Нет, не значит. Может, в окружении мадам есть скромный человек… ее сосед, или с работы?

– Вы о Доминике?

Катрин кивнула. К ее неожиданности, мадам нахмурилась и резко отодвинулась от стола, скрипнув стулом по паркету.

– Этот идиот?! Чтобы я променяла Давида на него? Какая ересь! Шарлатанка!

Мадам вскочила со своего места и выбежала прочь из комнаты. Боже, какая темпераментная. Ладно, сегодня не угадала. Вот так всегда, хочешь как лучше, а получается наоборот.

Меньше, чем через минуту, в комнату ворвалась хозяйка салона, Шанталь Бонне, сразу заняв все пространство – не столько физически, сколько психологически, подавляя Катрин одним своим присутствием. На ее виске пульсировала нервная жилка, а густо накрашенные губы злобно сжались в тонкую нитку.

– Ты что, опять напророчила гадости? Сколько раз я тебе говорила, толкуй хорошее! Бери пример с Люсиль – ни одного недовольного клиента. Ни одного!

– Никаких гадостей я не говорила, – ответила Катрин, пытаясь напустить на себя скучающий вид, чтобы скрыть чувства. – Только правду, и ничего кроме правды. Я что, виновата, что люди не любят слушать правду?

– Так лги им! – и Шанталь ушла, грозно цокая каблуками. Из коридора послышалось ее бормотание: «Дура, вот же дура».

Когда Катрин в первый раз услышала крик хозяйки, то не выдержала и разревелась, а потом не могла успокоиться еще три дня. В ее голове сутками вертелись злые слова Шанталь – половину из них она в тот день даже не поняла, хотя усвоила одно – ею очень недовольны. Тогда она была еще непривычной к такой оценке своих действий, в университете она была отличницей и примером для подражания, а тут – sotte…

Постепенно Катрин научилась быть более толстокожей и не показывать виду, когда Шанталь (и не только она) пыталась оскорбить ее, хотя самолюбие все так же закипало внутри. В то же время она научилась большей витиеватости, поняла, как пускать пыль в глаза, и хотя девушка все еще пыталась толковать сны согласно психоанализу, она все реже говорила «Ваш сон ничего не значит. Это только ваша фантазия» и все чаще несла чушь про ангелов-хранителей и мистическое предвидение.

– Если повторится, пулей полетишь в свою Россию, – вдруг снова послушался голос Шанталь. Каблуки процокали по коридору мимо комнаты, но хозяйка не упустила случая снова выплеснуть на Катрин свои малоприятные измышления. – К Путину своему, – добавила она на обратном пути.

Причем тут вообще Путин? И, Катрин была уверена, что никуда она не полетит. Во-первых, рабочие места ограничиваются не одним гадальным салоном Бонне. Во-вторых, эта склочная баба ее только для того в салоне и держит, чтобы было на кого вылить ушат грязи, когда припрет. Хорошо, что ее характер скорее исключение из правил в этой стране, где люди привыкли доставлять друг другу колкости еле различимым (но оттого не менее обидным) сарказмом.

По крайней мере, подумала Катрин, французские слова больше не вылетают из головы после криков Шанталь. Уже прогресс.

«Меньше страха, но главное – не давать дерзости начать брать верх. Иначе чем я буду лучше нее?»

Однажды Катрин заметила, как заполняет документы ее начальница, и еле удержалась, чтобы не съязвить на тот счет, что даже иностранка пишет грамотнее Шанталь.

«Не опускайся на ее уровень. Вокруг столько классных людей, с которых стоит брать пример…» – подумала она.

Да кто, с кого брать пример? С Люсиль, которая сочиняет сказки, глядя на карточки с картинками? С Зоэ, которая, надо отдать ей должное – имеет более сложную, чем Люсиль, работу, сочиняя сказки не по картинкам, а по полоскам на ладони? Скоро и она будет сказки сочинять. «Психолог».

Катрин нестерпимо захотелось курить. Она бросила около года назад, муж настоял. Заявил, что больше не хочет целоваться с пепельницей. Катрин тогда взяла в руки сигарету, сказала: «Это последняя», и, закончив с ней, больше к куреву не прикасалась. Но пачку с остатком не выкинула, нет. Она и сейчас, должно быть, валяется где-то на дне сумки.

«Я сильная, потому что смогла так сразу бросить, или слабая, потому что так сразу согласилась с Максом?»

Как только рука нащупала знакомые очертания в сумке, Катрин тут же понравился второй вариант.

«Я слабая и пошла на поводу. Он и так решил за меня, где нам жить, каждый день решает, что нам есть и куда пойти. Не ему решать, какие привычки мне заводить, и какие бросать!»

Пальцы сжали пачку, смяв ее. Запоздавший подростковый бунт.

Катрин вышла в коридор. Несколько занавешенных тяжелыми портьерами дверных проемов – не для интерьера, а потому, что на двери не хватило денег. Единственная лампа – над лестницей, по которой надо спуститься. Бетонные ступени.

Только одна сигарета. Только одна, и все. Катрин закурила на крыльце, оставив позади две двери – одна вела на лестницу, с которой она только что спустилась, другая – в кафе, что раньше было на первом этаже, да закрылось. У мужа тоже есть кафе. Катрин подловила себя на том, что хочет, чтобы этот его бизнес обанкротился.

Рядом – большой, старинный фонарь, Катрин ни разу не видела, чтобы он горел. В большом стекле фонаря – ее отражение, вид сверху. Что это, лысина? Катрин взволнованно ощупала макушку свободной от сигареты рукой. Вроде бы все в порядке… Русые волосы отрастают, вот в отражении и привиделось бледное пятно на голове.

Надо ткнуть взгляд куда-нибудь еще. В окне стеклянной двери с табличкой «Fermé» виднеются силуэты стульев и столиков, осиротевших без посетителей, видно то, что на противоположной стороне кафе разбиты все окна. Пройдет еще немного времени, и там поселятся бомжи. Удивительно, как еще не разбили саму дверь.

Почему людям надо все крушить, ломать все, что без хозяина, или у чего хозяин далеко? Уезжая из России, она думала, что нигде больше такого не увидит. Но люди везде одинаковые. Москва и Петербург на центральных улицах тоже сверкают, полные лоска, а на окраинах что? Везде будто бы одна глубинка. Так и люди – при встрече выпячивают свои «центральные улицы» и «достопримечательности», а копнешь глубже – и наткнешься на битые стекла.

Девушка отерла рукавом пыльное стекло на двери. Рукав тут же посерел, и Катрин чихнула от пыли.

– Будьте здоровы, – послышалось ей в ответ.

– Спасибо, – она обернулась и увидела субтильного мужчину с громоздким пакетом. Он был одет в плащ, но шел по дождю с непокрытой головой – с волос стекали струи воды. «Без зонта. Непредусмотрительный», – отметила Катрин про себя. – «Рассеянный ли по натуре, или из-за обстоятельств – надо будет уточнять». Он прошел мимо нее в дверь, ведущую на лестницу. Второй этаж – салон Бонне. Третий – сэконд-хенд с вещами для беременных и младенцев. На будущую маму визитер не походил, на типичного посетителя салона – тоже не особо.

– Бордель – следующее здание, – крикнула Катрин ему вслед. Тот сначала приостановился, а потом прибавил шаг. Как неудобно вышло. Может, хочет ребенку одежки прикупить? Заботливый отец. Вот бы и ее папаша был таким…

Топ-топ-топ. Судя по всему, зашел все-таки на второй этаж, в салон. Катрин бросила окурок на землю. А можно ли сорить в пригородах Парижа? Она переворошила в уме все правила поведения для туристов и эмигрантов, которым ее учили, но про мусор не могла вспомнить ни одного.

«Да что со мной? Сорить нельзя нигде».

Девушка наклонилась, чтобы поднять окурок. Он оказался не единственным – только другие намокли, посерели, потому она и не обратила на них внимание сразу. Да уж. Культурная столица мира, Париж. Выпрямившись, Катрин осмотрелась в поисках урны. В поле зрения не было ни одной.

– Чтоб вас, – пробормотала она, бросая свой бычок обратно к остальным. Не в сумку же его класть. – Вот и я теперь немножко свинтус.