Читать книгу: «Личное дело», страница 5

Глава 8

– Мы еще вчера должны были поехать, ты же обещал, – ноет Рейн так пронзительно, что у меня череп раскалывается.

– Какая разница? Уже ведь едем.

Мы садимся на 7-й поезд, чтобы навестить папу. Сейчас шесть вечера, а я проснулся всего час назад с адской головной болью.

– Мы договаривались! – слегка истерично восклицает Рейн. Сегодня пятница, и я уверен, что временное исключение из школы оказалось не такими уж веселыми каникулами, как он ожидал. Мама не шутила насчет работы по дому.

Мы сходим с поезда, и я веду Рейна в свой любимый продуктовый магазинчик в папином районе. И тут вижу ее. Лианну Смарт. Не совсем Лианну Смарт, а выцветший постер двухлетней давности, на котором она рекламирует воду. На ней белое хлопковое платье, длинные волосы, как у русалки, солнце частично задевает ее голые плечи, а зубы какой-то мелкий хулиган закрасил черным маркером. Я бы свернул шею этому клоуну, хотя таким же клоуном когда-то мог бы с легкостью оказаться и я сам, будь у меня маркер под рукой.

– Паб, – окликает меня Рейн с другого конца прохода между прилавками. Я чувствую, как мое лицо заливается краской. Как будто меня застукали за каким-нибудь извращением. – Ты идешь?

Я хватаю парочку британских шоколадных батончиков, пачку печенья «Парле-Джи» за пятьдесят центов, на упаковке которого нарисован мальчишка, вскинувший руки в вестсайдском жесте, маленький пакетик смеси из сухофруктов и орехов «Бомбей» и еще колу.

Мы заходим в лифт и едем наверх. Вы бы решили, что все это здание заселено одними иммигрантами, потому что в коридоре постоянно пахнет едой. Польской, средневосточной, китайской, корейской, индийской, и все эти запахи сражаются, пытаясь перебить друг друга. Если бы тут жили только белые богатеи, в коридорах пахло бы капсулами «Тайда» и ванилью.

– Дети, – говорит папа, широко раскинув руки. Наш папа куда ласковее, чем мама. Пускает слезу по любому поводу, и приходится постоянно уворачиваться, чтобы он случайно не поцеловал тебя в губы. Самое безумное в нем то, что с годами он становится только привлекательнее. Его светлые глаза напоминают мне звезду Болливуда Ритика Рошана, у которого такая же гигантская прическа и задница на подбородке. Зато когда он отращивает бороду, кроме шуток, женщины даже переходят дорогу, чтобы попытаться с ним познакомиться. Загвоздка в том, что благодаря своей красоте он выглядит неблагонадежным. И внешность не вяжется с его придурковатым характером. Однажды он сказал, что именно про таких говорят: рожа просит кирпича. Он сказал это Рейну в разговоре о том, как люди обращаются с теми, кто обладает бесспорно красивой внешностью, и касалось Рейна это куда больше, чем меня. Клянусь богом, этот пацан по утрам не меньше часа проводит у зеркала.

– Привет, пап, – говорю я.

Рейн крепко обнимает его.

– Baba! – Он позволяет отцу поцеловать его в щеку. – Прости, что так долго, – добавляет он и стреляет в меня злобным взглядом.

Мы с Рейном разуваемся. Большинство считает это чисто азиатским обычаем, но, как по мне, это привычка всех людей, за исключением белых американцев. Мама Миггса, которая живет в Бед-Стай¹⁰, обычно слетает с катушек, если кто-то заходит в ботинках в ее гостиную, где даже диваны покрыты прозрачными чехлами. Она предложит вам пару chanclas – шлепанцев размеров на восемь больше вашей ноги, и ими же запустит в вас со скоростью восемьдесят миль в час, если вы посмеете возразить.

– Все в порядке, – говорит папа, трепля меня за загривок. – С днем рождения, Пабло.

– Твой день рождения что, целый месяц длится? – возмущается Рейн.

– Мальчики, вы обедали?

Еда у папы всегда одинаковая. Пара поджаренных на гриле сэндвичей с сыром: самый дешевый белый хлеб и американский, или «правительственный», сыр, который в конце прошлого века выдавали по талонам. С одной стороны он мажет хлеб мураббой¹¹ (по консистенции как желе) и добавляет маринованные кусочки зеленого манго, которые тоже покупает в магазине. Потом наливает чай – «Барриз Голд Бленд» со сгущенным молоком. Не знаю, когда он начал так питаться, но с тех пор, как он живет отдельно, набор продуктов остается неизменным. Не уверен, нравится ли это ему или же он не может позволить себе большего. Но если я в чем и уверен, так это в том, что мой отец ведет себя как тысячелетний старик. Представляю, как он приглашает в гости женщину и пытается накормить ее вот этим.

Мне кажется безумием, что у определения «старая дева» нет мужского аналога.

И все-таки эта рутина успокаивает. На папе синий кардиган на пуговицах, такой просторный, что отец как будто съежился внутри. К тому же я уверен, что это женский кардиган, но не могу вспомнить, с какой стороны должны быть пуговицы. Отец никогда не заморачивался с одеждой.

– Итак, тебя взяли в Ла-Гуардию? – Мы сидим за папиным крошечным складным столиком. Он протягивает руку, чтобы потрепать Рейна по щеке.

– Ага, – отвечает Рейн, листая ленту в смартфоне и периодически отвлекаясь на сэндвич.

– Серьезно? – В школу Ла-Гуардия невозможно пробиться. Нужно в буквальном смысле быть Леди Гагой или Ники Минаж. А Лианна Смарт тем временем обучается на дому. Я в курсе этого, потому что так часто гуглю ее имя, что во всех браузерах постоянно вижу таргетированную рекламу ее линии спортивной одежды.

Рейн кивает и снова надкусывает сэндвич. С раннего детства он ест медленнее всех.

– За вокал.

– Ну, черт, – говорю я. – Поздравляю, что ли.

Погодите-ка, что, этот смазливый засранец тоже станет знаменитостью? Я теряю аппетит, доедать сэндвич уже не хочется.

– Кстати, – говорит папа, вставая и стряхивая с коленей крошки. Он надевает очки и протягивает Рейну папку-скоросшиватель на трех кольцах. – Я хочу, чтобы вы, ребята, прочли мой сценарий.

Это уже слишком.

«Я хочу, чтобы вы прочли мой сценарий» – это последнее, что хочешь услышать из уст отца. Это так неловко. Все равно что видеть его среди участников флешмоба или перед микрофоном. Между прочим, я был свидетелем и того, и другого, и мой мозг просто кровью истекал в те моменты.

– Сценарий? – переспрашиваю я, высоко вскинув брови.

Рейн пинает меня по ноге.

– Это его новая страсть, – объясняет мне брат.

– Я теперь сценарист, – радостно сообщает папа. Он даже не додумался добавить слово «начинающий» или сформулировать иначе, например: «Я пробую написать сценарий», как сделал бы нормальный человек. Между тем за последние несколько лет он успел побывать поэтом, мастером тай-цзи, целителем рэйки, а теперь вот это? Серьезно, папа своим поведением напоминает мне ребенка богатых родителей, вот только богатых родителей у него нет.

– Может, пришлешь по электронке? – спрашиваю я. Чувствую, как жареный, похожий на мягкий пластик сыр поднимает бунт у меня в пищеводе. Я ни за что не стану читать папин сценарий при нем.

– Лучше воздержусь, – говорит он. – С авторскими правами надо быть аккуратнее.

О, ну конечно, ведь русскому хакеру, который совершает заказы через «Постмейтс», сидя в своей московской квартире, прямо не терпится прочитать первые сценарные наброски моего отца.

– А знаете что? – радостно восклицает он и хлопает в ладоши. – Приходите на репетицию через пару недель. – Он сверяется с красным настенным календарем с золотыми каллиграфическими буквами. Папа бесплатно получил его в китайском продуктовом на Новый год. – В выходные после восемнадцатого, в три часа.

– Окей! – соглашается Рейн.

– М-м-м, – хмуро тяну я. – У меня как раз смена.

– Ты же работаешь в ночную, – говорит Рейн, сверля меня взглядом. – Мы придем.

– Великолепно, – говорит отец. – Давайте прогуляемся.

Папа начал эти бесцельные моционы с тех пор, как прочитал в биографии Стива Джобса, что основатель Apple любил такие прогулки, и теперь два-три часа, в зависимости от погоды, он бродит по улице, пожевывая семена фенхеля. В настоящее время он делает это по утрам после завтрака и между написанием резюме по семьдесят пять баксов за штуку. Неплохая движуха. Еще папа не гнушается репетиторством, дает уроки вождения и выполняет мелкие задачи в качестве самого болтливого швейцара в Трайборо.

– Сперва у меня была идея поставить спектакль в Киссене, – благоговейно рассказывает он, пока мы переходим улицу Рузвельт и направляемся к Мейн-стрит. Поверьте, в бульваре Киссена нет ничего особенного, разве что слесарь в дальнем конце, который торгует экзотической рыбой, и то это всего лишь сбивает с толку. Как вообще рекламировать пьесу там? В парке было бы неплохо, но папа никогда на такое не согласится. – В тишине можно многое узнать о себе.

А на фоне тем временем раздаются автомобильные гудки и ругань на всех языках мира даже в самую мертвую зимнюю пору.

Во время ходьбы папа сутулится и по-стариковски держит руки за спиной. Рейн копирует его. Он всегда был ближе к папе, а я – к маме. Они мечтатели, мы – реалисты.

– Ты должен прислушаться к себе, и тогда услышишь, чего ты хочешь.

Ну, с меня не убудет. Я тоже сцепляю руки за спиной и иду с ними в ногу. Пытаюсь «услышать то, чего я хочу», и тут, кроме шуток, мимо проезжает такси, из опущенного окна которого доносится – кто бы вы думали? Правильно, Лианна Смарт с песней Agonize.

Я выпрямляюсь и начинаю идти нормально, на случай, если она меня увидит.

Словно в тумане я бреду следом за отцом и братом, пока мы не оказываемся в неописуемом банкетном зале, полном людей. Папа шагает впереди нас в другой конец зала.

– Пап, – шепчу я сквозь сжатые зубы, но он далеко и не слышит. Все вокруг одеты торжественно. Супер роскошные шальвар-камизы¹², анаркали и сари¹³. Сплошь в блестках и камнях. Мы идем следом за отцом.

– Санни! – радостно восклицает папа, и мужик – вероятно, это и есть Санни, – на вид около пятидесяти, в костюме-тройке, встает из-за стола с двенадцатью другими гостями, которые явно только что приступили к трапезе. На их лицах натянутые улыбки, как бы говорящие: «Кто пустил сюда этих неподобающе одетых чужаков?»

Но Санни все равно с улыбкой жмет папе руку.

– Это мои сыновья, – говорит папа и тут же отпускает шутку на урду, а Санни смеется. Мы с Рейном знаем лишь несколько слов на этом языке, так же, как и в случае с корейским: пару фраз, которые маме удалось вдолбить нам в головы. Папа владеет разговорным урду и даже записывал нам на диск уроки, но никогда не заставлял их слушать и не устраивал тестов, в отличие от мамы.

– Салам, – говорит Санни.

– Ва-алейкум ас-салям, – бормочем мы в ответ хором.

– Аапка наам киа хэи?¹⁴

– Рейн, – отвечает Рейн.

– Пабло, – ворчу я. Всегда, когда я разговариваю с пакистанцами или корейцами, с которыми только что познакомился, у меня возникает ощущение, будто мой уровень IQ упал баллов на сто.

– Забардаст! – выдает вдруг Рейн дурацким голосом из «Билла и Теда». Это значит «отлично».

Санни смеется, чтобы подбодрить его, и жестом приглашает нас к длинному фуршетному столу, который просто ломится от еды.

– Мы уже поели, – говорит папа.

– Тогда сладкое.

Мы хватаем миски с рас малаи (представьте себе супер сладкие кусочки чизкейка без корочки, посыпанные орехами) и гулаб джамуном – это мой любимый десерт: жареные сладкие шарики в сахарном сиропе. Однажды мама приготовила их нам на папин день рождения, и масло забрызгало все вокруг так, что потом целый час пришлось его оттирать. Позже папа подмигнул мне и заявил, что гулаб джамун получился со вкусом раздражения, но, как по мне, вышло отлично. Еще на столе я вижу бурфи и ассорти из бесконечного множества прочих индийских сладостей, а еще блюдо с красиво разложенным пааном: конвертиками из листьев бетеля с начинкой из специй, засахаренных фруктов и других ингредиентов, от сочетания которых начинается бешеный приход. Папа как-то случайно пристрастился к таким штукам с табаком и жевал их где-то в течение года, постоянно сплевывая красный сок, пока мы угрозами не заставили его прекратить, потому что зрелище было мерзким.

В углу мы находим полупустой столик и садимся.

Какой-то мужчина в костюме берет микрофон.

– Еще раз благодарю вас за то, что пришли поздравить мою дочь Амину и ее мужа Хамида.

Зал взрывается аплодисментами.

И только сейчас до меня доходит, как и до Рейна: мы вломились на чью-то свадьбу. Я оглядываюсь по сторонам, пытаясь сообразить, на каком мы сейчас этапе. Была ли уже лошадь? Или меня заставят танцевать, а я не знаю никаких движений, кроме одного, похожего на кик-степ из клипа Kid’n Play.

– Амине действительно подходило ее имя, она всегда была настойчива. А Хамид, несмотря на его любовь к янки… – Он делает паузу для драматического эффекта. – По крайней мере, ему хватает благопристойности быть панджабцем. Аль-Хамду ли-Ллях…

– Пап, – шепчу я. Папа тем временем с такой гордостью смотрит на счастливую пару, будто это его собственные отпрыски. – Пап! – Он переводит взгляд на меня. – Что это за люди?

– Семья Санни, – поясняет он и шикает на меня.

– Кто такой Санни, черт побери?

– Владелец одного местечка во Фреш Медоус, где подают бирьяни¹⁵.

– А тебя он сюда приглашал? – спрашивает Рейн.

Папа рассеянно качает головой, продолжая радостно улыбаться оратору.

– Технически – нет, – говорит он. – Но посмотрите вокруг. Нам здесь рады. Это же торжество.

Рейн не может сдержать смех.

Я отправляю в рот ложку с последним кусочком сладкого теста.

– Идем, – говорю я с набитым ртом.

Папа пожимает плечами и встает.

По пути к выходу Рейн набирает горсть пакоры¹⁶, и папа пробует кусочек (он называет это вознаграждением). До середины квартала мы бежим трусцой и смеемся, словно они за нами гонятся.

Я захожу домой, и из кармана худи выпадает забытый батончик «Пикник». Такой уродливый, вкусный, тягучий, нашпигованный арахисом, изюмом и карамелью. Я разрезаю его на кусочки и бросаю в пакетик с походной смесью сухофруктов и орехов «Халдирамз», чтобы на куски батончика налипло побольше соли, специй и хрустящих крошек. Печенье я оставляю на потом. Выкладываю фотку в Instagram вместе с кроссовками Kiko Kostadinov x Asics Gel-Delva в самом крутом сочетании цветов, которое только смог найти, потому что у них очень хитрый дизайн, а еще, вы только вдумайтесь, это по сути походные кроссовки и даже больше.

Я готовлюсь ко сну. Я вымотан, но всегда, когда мне удается успокоить мысли, в моей голове разом открывается двадцать пар глаз. Интересно, чем она занимается, что ест? Помнит ли вообще меня Каролина Суарез, пусть она даже и не знает моего имени?

Пальцы сами заходят на ее страницу. Внезапно я испытываю мучительный укол одиночества. Возвращаюсь к своей публикации со снеками, которая уже набрала несколько лайков, несмотря на позднее время, и я, как всегда, добавляю какофонию хештегов. Помимо обычных #foodporn, #foodie, #chocolate, #kicks, #sneakers, #ASICS, #Bulgarian, я добавляю: #бултых.

* * *

Два дня спустя, когда я заканчиваю смену, мне пишет Алиса (Тиндер).

«Ты где?»

«Собираюсь домой», – отвечаю я. Уже три недели от нее не было ни слова.

«Заходи ко мне».

Алиса работает помощником редактора в книжном издательстве, поэтому ее грамматика всегда безупречна, но точка в конце последнего предложения меня выбешивает. Такая самоуверенность. Она живет в Мидтауне в новенькой квартире-студии со стиралкой, сушилкой и с парнем, который платит половину арендной платы, потому что получил работу в Олбани и приезжает только на выходные.

Я начинаю писать ей: «Не могу».

В голове мелькает образ Лианны Смарт.

Хватит мечтать.

Я удаляю сообщение. К девяти часам я уже в постели с Алисой. Минута в минуту.

Глава 9

– Вот, – говорит Алиса пару часов спустя, поднеся кисть к моему лицу. После шампуня мои волосы пушатся, и я все пытаюсь пригладить их рукой, потому что никаких средств с собой у меня нет. Алиса пускает меня к себе в спальню только тогда, когда я приму душ. «Микробы из метро», – неизменно твердит она, морща нос.

Мы валяемся вместе, и при дневном свете все кажется таким привычным. Как будто мы в реальных отношениях и сегодня выходной.

– Понюхай, – распоряжается она. И вот ее тонкое запястье уже прямо перед моим носом. Я тянусь к переплетениям вен и улавливаю фруктовый аромат: слива, вишня и малина, такие спелые, что вот-вот начнут портиться. Без макияжа лицо Алисы очень бледное, на висках даже проступает синева. Она снова трет запястье толстой полоской пробника парфюма из журнала, и тут я вижу помятое сверкающее лицо Лианны Смарт, глядящее на меня снизу вверх со страницы.

Если бы это был квест в стиле «Охоты на мусор» – охоты за вещами, связанными с Лианной Смарт, – я бы стал победителем. Или же я сошел с ума.

Пульс у Алисы совсем не такой, как у Лианны. Другая химия, другое сердцебиение, другие гормоны, разный жирный блеск на коже, и, разумеется, на бумаге частицы парфюма лежат иначе, но я ожидаю почувствовать ее запах. Тяжелый фруктовый аромат с неописуемыми темными лесными нотками. Лианна Смарт рекламирует Лианну Смарт, но это не одно и то же.

Алиса накидывает короткий шелковый халатик и бросает страницу в оловянную мусорную урну, которая идеально сочетается со стулом от туалетного столика. Это меня оскорбляет.

– Ты знал, что она получила семизначный гонорар за свои мемуары? – говорит она. – С какой стати девятнадцатилетней девчонке понадобилось писать историю своей жизни?

Мне нужно выйти на воздух.

– Не хочешь прогуляться? – спрашиваю я Алису.

– Холодно, – говорит она, выглянув в окно. – Может, выпьем, и плевать, что еще рано? – Ее глаза загораются. – Пьяный поздний завтрак, – объявляет она. – Хочу «Мимозу» или – о-о-о-о, горячий пунш! – Она рьяно оттирает запястья полотенцем, висящим на крючке у входа в ванную. – Фу, ну и парфюм. От него разболелась голова. Букет для малолетних стриптизерш. С ноткой жженой карамели. Жженой карамели с метамфетамином.

Алиса театрально хмурится и хватает смартфон. Однажды она не без гордости сказала мне, что спит с ним на груди.

– Господи, – говорит она, листая экран, и закатывает глаза. – Откуда у меня пятьдесят четыре новых письма?

Это ее любимое занятие: подсчитывать количество электронных писем, полученных за то время, что прошло с момента прошлой проверки почты. Словно эта цифра свидетельствует о важности ее работы. Как плотно она влилась в поток нью-йоркской жизни. У нее два начальника, она работает в обеих «командах», и однажды за кофе она показала мне оповещения из Slack, и мне в тот же миг расхотелось жить.

– Я так рада, что нам не надо сегодня на работу, – говорит она. Не совсем понимаю, сарказм ли это, учитывая, что она сказала это в промежутке между хождением по комнате и яростным печатанием. – Ох. Как они все на меня злятся. Мне нужно выпить.

А мне нужно убираться отсюда. Алиса меня выбешивает. Учитывая, что она, похоже, делает это намеренно, судя по тому, как увлеченно она хмурится и отвечает на непрошеные письма. В глубине души я гадаю, хотел бы я такой жизни или нет. Постоянная работа. Электронный адрес на официальном хостинге. Визитки. Алиса говорит, что в бизнес-центре для сотрудников их фирмы выделена отдельная столовая.

Мне бы пойти домой и разобраться с заявлениями на поступление в колледж. Найти источник финансирования. Попытаться оформить медицинскую страховку. Что угодно, только не смотреть, как работают другие. Но от перспективы продираться через мелкий шрифт мне становится не по себе.

– Спасибо, что зашел, – говорит Алиса и наконец поднимает на меня взгляд. Я воспринимаю это как намек и натягиваю джинсы.

– Тебе нравится твоя работа? – Я никогда не думал, что спрошу ее напрямую.

– Да, – отвечает она оборонительным тоном. Словно рабочий смартфон подслушивает ее. Она садится за туалетный столик и начинает так яростно наносить лосьон на руки, словно злится на кожу за то, что та требует ухода. У меня возникло ощущение, что я стал свидетелем чего-то очень интимного. – В смысле уж ты-то в курсе ситуации на рынке труда, – говорит она моему отражению. Между прочим, она никогда не спрашивала, где я работаю. – Я прошла шесть стажировок, четыре из которых были неоплачиваемыми, и мне пришлось обскакать трех других кандидаток, чтобы после семи месяцев фриланса получить постоянное место. Я люблю свою работу. Но не настолько, чтобы задержаться там дольше, чем на два года, если за это время не получу повышение и жирненькую прибавку.

Она делает паузу, снова берет в руки смартфон и улыбается.

– Ты поймешь это, когда будешь готов, – говорит Алиса таким елейным тоном. Кажется, что она поцелует меня в лоб и шлепнет по заднице, выпроваживая за дверь.

– Мне пора, – говорю я ей.

Выйдя на улицу, я внимательно осматриваю квартал. Холодно, но ярко. Все сверкает. Ветер задувает в мой нос крошечные осколки, и они взрываются там фейерверками.

Худшее место в Нью-Йорке – это, бесспорно, Таймс-сквер. Спросите любого. Но если окажетесь здесь в нужное время, то увидите, как над люками поднимается пар, в точности как в кино, и, хотя здесь нет источающих мудрость саксофонистов в беретах на каждом углу, сам свет уже завораживает. Я пробиваюсь сквозь семейство туристов, каждый из которых тащит на себе катастрофическое количество сумок с покупками, скользя по грязному снегу.

Полицейское присутствие чувствуется повсюду. Каждый раз, когда я вижу кучки копов в районах этой части города, постоянно думаю: стихийное бедствие. Я посмотрел все кинематографические оды, в которых мой родной город заставляют жрать дерьмо, поэтому, если иду куда-то, где отдает большим экраном, – статуя Свободы, Крайслер-билдинг или Бруклинский мост (всех этих мест мы с друзьями стараемся избегать), – то не могу не думать о приливных волнах из «Акульего торнадо».

Повсюду серебристые турникеты, крутятся стайки девчонок-подростков, которые напоминают мне запутавшихся в сетях рыб. Они то задирают головы, то опускают, разглядывая обновления в новостях – в поисках любых изменений, – мечутся между своими смартфонами, светодиодными экранами и магазинчиками.

– Что происходит? – спрашиваю я бангладешского торговца хот-догами, стоящего на своем привычном месте, на углу напротив билетных касс TKTS.

На окраинах города хот-догами торгуют доминиканцы, но здесь – строго бангладешцы. В отличие от продавцов орехов, риса с халяльной курицей или сока, – те тушат курицу совершенно иным способом. Торговец хот-догами тыкает пальцем вверх. И – да-да, какие уж тут шутки. Там Лианна Смарт. Ее четырнадцатиэтажный подсвеченный портрет.

– Настал великий день для «Большого яблока», – воркует голос на видео. Можно подумать, кто-то еще так называет Нью-Йорк. – «Лианна Смарт» от Лианны Смарт.

Она приподнимает руку с фактурным флакончиком, целует его. Это стеклянная бутылочка в форме охотничьего рога, с одной стороны розовая, с другой как бы покрыта инеем.

– Сегодня, только в магазинах «Сефора».

Картинка рассыпается черно-белыми брызгами, а когда они снова собираются воедино, на экране появляется изображение девочки в магазине косметики: она со слезами на глазах держит флакон в руках.

Толпа визжит.

Потом другая девочка. А за ней еще одна, на вид едва ли старше восьми. Все словно с цепи срываются, так им хочется попасть внутрь, купить себе флакон, и чтобы их селфи с Лианной Смарт иконами сияли над Нью-Йорком.

Зрелище, при котором их давящимся от зависти подружкам снаружи останется лишь делать фото. И видео. Может, даже с эффектом «бумеранг» для особо участливых, так публикацию выше оценят.

Я разворачиваюсь, чтобы срезать путь через другой квартал, и в меня врезается турист. Все даже хуже, чем во время визита папы римского. Дороги перекрыты, творится полная неразбериха. Я хочу перейти дорогу, чтобы сесть на поезд, и тут вижу парня в ярко-оранжевом рабочем жилете с серебристо-оранжевым пластиковым знаком в руках. Что-то в том, как он управляет потоком транспорта – радостно, будто любит свою работу, – так сильно напоминает мне отца, что, когда я замечаю синий свитер под его жилетом, меня едва не сбивает такси.

Вся моя нога забрызгана черной, грязной уличной жижей, и, хоть парень в жилете ниже моего отца и без бороды, у меня все равно такое чувство, будто я увидел призрака.

Пожалуйста, пусть я не закончу так же, как он.

Я бросаюсь к поезду и тут же запрыгиваю в вагон, где просматриваю истории Лианны Смарт в Instagram в поисках информации.

Вот видео, на котором она держит парфюм, а потом бросает флакон на кровать в гостиничном номере, за окном которого угадываются очертания Нью-Йорка. Значит, она действительно здесь.

Подпись гласит:

«Знаю, это безумный, крайне концептуальный ход – назвать парфюм в честь самой себя. Но кто я такая, если не рискованная сумасшедшая?»

И тут я вижу:

#LeannaSmart #Sephora #NewYork #Smartees #Бултых

Я впиваюсь пальцами в смартфон.

#Бултых

Не может быть.

В животе у меня все дрожит и переворачивается от радости. Похоже на американские горки, когда верхний отдел кишечника то становится невесомым, то с тяжестью падает вниз. Но сейчас это чувство слабее и теплее. Что это значит? Что вообще все это значит?