Читать книгу: «Личное дело», страница 4

Глава 6

Мама возвращается следующим утром в четверть седьмого, и на столе ее уже ждет приготовленный мною завтрак. Рейн спит мертвым сном: именно так, словно младенцы, спят пойманные с поличным преступники.

– Пришел забрать деньги на день рождения, да? – спрашивает мама, вешая куртку на крючок.

Жить без мамы оказалось непросто. Мы почти не разговаривали с тех пор, как меня отчислили год назад, не считая ее многочисленных криков перед моей закрытой дверью. Только к Рождеству нам удалось сбавить пыл. Несколько месяцев полного молчания привели Рейна к нервному срыву, и тогда уже вмешался папа.

– Сам-то есть будешь? – спрашивает она меня. Она выглядит уставшей, но при этом шикарной для своих лет. Сами знаете, эта азиатская кожа. Кажется, будто ей двадцать пять и ни днем больше.

– Я приготовил пасту. – Я киваю на стол.

– Грабеж, а не паста, – бормочет она, направляясь в свою комнату. Она права, но как же бесит, что она никогда не упустит возможность едко прокомментировать что-либо. Мама возвращается уже в серых леггинсах, которые подозрительно того же оттенка, что и ее медицинский халат. Она словно всю жизнь живет в одном и том же выцветшем голубином цвете.

– Ешь, – говорит она, и я киваю.

Я больше всего люблю маму в первые часы после работы. В такие моменты она становится настоящей, тихой, есть в ней какая-то мягкость. Забавно, ведь мы с ней отрабатываем практически одинаковые смены, только она зарабатывает шестизначные суммы, а я нет. Она вечно доедает на завтрак остатки ужина. Всегда с кимчхи⁵.

– Что там случилось у Рейна в школе? – спрашивает она, наматывая пасту на палочки и придерживая ложкой. Я протягиваю ей острый соус, и она щедро поливает им еду. – В голосовой почте не уточняли детали, а когда я перезвонила, в школе уже никого не было.

– Да глупости, – говорю я, думая, как бы все это обыграть. – Он пытался торговать… – Я отвожу взгляд. – Кроссовками в школе, и директор решил, что он их украл, но это не так.

Мама опускает палочки.

– В смысле да, они краденые, но украл их не он. – Я набиваю рот едой, чтобы потянуть время. – Их украл кто-то из цепочки сбыта.

– Кроссовки? – Она смотрит на меня с сомнением. – Он что, ограбил «Чемпс»? Твой брат же не криминальный гений.

К черту. Чтоб я еще пытался лгать этой женщине… И ведь я даже не себя выгораживаю.

– Окей, хорошо. – Я сглатываю и делаю глубокий вдох. – Он торговал вибраторами.

Скрипучее подобие икоты вырывается из ее горла, она перестает жевать.

– Что, прости? – Мама яростно моргает.

– Они шли по промоакции для какой-то вечеринки, и тот, кто выгружал коробки, в общем…

– Стоп, – говорит мама и поднимает ладонь, как бы говоря: дай мне минутку. Она трясет головой, как мультяшный персонаж, на которого только что упала наковальня. – Чем-чем он торговал?

Я делаю глубокий вдох.

– Хотя, – говорит она, – я и с первого раза расслышала. Ого. Лучше бы не слышала.

Мы сидим в тишине. Мамины ладони лежат на столе. Мои – у меня на коленях. Никто ничего не говорит и не ест в течение долгого времени. Мама пьет воду, словно в замедленной съемке.

И тут, только представьте – она улыбается.

– Вибраторы? – Мама накладывает в ложку еще больше макаронных бабочек.

– Вибраторы.

– Тогда понятно, почему у Дейли в голосовой почте был такой напряженный голос.

– Мам, да он был фиолетовый. – Я выпучиваю глаза и пародирую хронический кашель директора.

– Кто? Вибратор?

– Нет. Вибраторы были розовые.

– Розовые? – Мамина улыбка расплывается шире.

– Розовые.

– Боже. – Она откидывается на спинку стула. – И тебе пришлось идти и разбираться с этим?

– Ага. – Она на удивление хорошо восприняла новость. – Фиолетовый Дейли, розовые вибраторы и еще мисс Запруда, с которой, клянусь богом, Рейн заигрывал, пока мы все там были.

Мама опускает лоб на ладони.

– И что мне с ним делать? – искренне спрашивает она.

– Ну, его отстранили от занятий на неделю, пока не решат, как поступить, но у меня сложилось впечатление, что исключать его не собираются.

– Ох и скользкий же он. – Она выплевывает слова, словно семечки. Потом короткий резкий выдох. Мама фыркает. Я отрываю взгляд от тарелки и вижу, что она смеется. – Кто вообще мог ожидать от него такое? – со смехом продолжает она. – Да никто и никогда. Хоть за миллион лет. Вибраторы?

– Угу. – Я был бы счастлив, если бы мне больше никогда не пришлось слышать это слово от собственной матери.

– Вибраторы! – восклицает она снова, потряхивая головой, а потом снова принимается за еду.

Все это просто невероятно. Если бы я выкинул что-то подобное, мама сослала бы меня в Корею. Пока я рос, это была ее любимая угроза. Как будто бы интернат в стране, где готовят жареную курицу в меду и где Wi-Fi в сорок раз быстрее, – это наказание. Не стоит и упоминать, что мы с Рейном всю жизнь умоляли это сделать. Пожалуй, тот факт, что мы ни разу не были ни в Корее, ни в Пакистане, похож на ненадлежащее исполнение родительских обязанностей, с которым можно было бы пойти в посольство или типа того. Я представляю, как здорово бы жилось Рейну, отправь она его в Сеул. Зависал бы со всеми нашими кузенами, на которых мы подписаны в Instagram. Серьезно, Рейн и правда скользкий. Мелкий засранец.

– Я могу чаще проводить с вами время, если это поможет, – предлагаю я. С этими словами из комнаты будто разом исчезает кислород, и мама закрывает глаза. Ее плечи опадают. Наша приятная беседа окончена.

– Время тебе следует проводить в колледже. – Она сжимает зубы. – Кстати говоря, – начинает она. – Ты уже выбрал, что наденешь на встречу, назначенную на первое марта, на два часа тридцать минут?

Я вижу, что она делает. Специально проговаривает дату и время, словно я забыл.

– Да, я знаю, что надену на встречу, назначенную на первое марта. На два часа тридцать минут.

– Пабло, – раздраженно одергивает она меня.

Интересно, скоро ли она приплетет своего босса, доктора Хоулихана…

– Ты знаешь, чего мне стоило выбить для тебя эту встречу…

Вот оно.

– Пришлось попросить доктора Хоулихана поговорить с Конни и…

Как это все предсказуемо.

– Мам.

– Ты мне обещал, что придешь. Что сделаешь над собой усилие и выслушаешь их.

Под «ними» она подразумевает уважаемого куратора по учебным вопросам, мистера Джоуи Сантоса, который на короткой ноге с женой доктора Хоулихана, членом приемной комиссии в университете Файв-Пойнтс. Как будто стоит надрываться ради колледжа, чья реклама висит в метро рядом с объявлениями адвокатской конторы «Селлино и Барнс». Не хочу показаться неблагодарным, но ладно бы Колумбия или Йель, но городской университет Нью-Йорка?

И все-таки можно обсудить выбор одежды, если это поможет не ссориться, сидя за столом. Я готов на все, лишь бы отделаться от нее, хоть и злюсь, потому что она не верит, что я смогу восстановиться в Нью-Йоркском.

– Надену свитер, – говорю я ей наконец.

– Спасибо.

– А поверх него – смокинг. И еще очки, чтобы казаться суперумным. А на шею повешу стетоскоп.

Мама вздыхает, уходит на кухню и возвращается, держа в руках корейскую грушу и закругленный нож для чистки овощей и фруктов. В детстве она поражала меня своей ловкостью, потому что могла очистить грушу одним непрерывным движением по спирали.

Из каждого кусочка она вырезает маленькие треугольники, чтобы убрать косточки, и протягивает дольку мне.

– Рейн! – громко зовет она. – Рейн, иди сюда. Живо!

– Что? – спрашивает он, выходя из своей комнаты. Его волосы торчат под прямым углом к голове, он хмурится. Мой младший брат с опаской смотрит на нас.

Мама протягивает ему дольку груши, и он берет ее, хоть еще и не проснулся окончательно. Он обожает этот сорт. Как-то летом, два года назад, он съел четыре штуки подряд и обделал штаны, играя в пинг-понг на бар-мицве Мао-Сильвера. Мама по сей день об этом не знает. Мне пришлось брать такси и везти ему чистые. Этот парень так не любит проигрывать, что закончил раунд с полными штанами, чтобы не упасть в турнирной сетке. Настоящий маньяк.

– Поздравляем хена⁶ с днем рождения, – говорит она, вытаскивая из стоящей возле ее ног сумочки маленькую коробочку в форме сердца и сжимая в другой руке конверт. Слава богу. Судя по толщине, там не меньше сотни баксов. – Раньше я бы подумала, что ты обыщешь весь дом в поисках подарка, – добавляет мама, протягивает мне сладости, и отдергивает конверт, когда я тянусь за ним. Кладет его на стол передо мной.

Я смачно кусаю грушу, чтобы спрятать улыбку.

– Пусть Рейн у нас малолетний преступник, а ты вылетел из колледжа, но это не повод лишать тебя ощущения дня рождения. – Она целует меня в щеку. – В остальном все хорошо? – многозначительно спрашивает мама. Я знаю, что на этот вопрос существует только один правильный ответ.

– Конечно, – говорю. – Лучше не бывает.

– Как работа?

– Нормально.

– А квартира? Вовремя оплачиваешь счета?

– Да, мам. – Я не допускаю раздраженного тона, ведь она снабдила меня деньгами. – Спасибо за беспокойство. Кроме того, это же просто Вин.

– Не «просто Вин», – возражает она. – А семья Вина. Я воспитывала тебя хорошим человеком.

Я снова благодарю ее, чтобы избежать очередной ссоры.

– А мне что? – спрашивает Рейн, разглядывая мою добычу. – У меня, вообще-то, тоже День святого Валентина.

– А тебе – никакого телевизора, PS4 и развлечений в Интернете на две недели, и я с тебя шкуру спущу в честь праздника, – говорит мама. – И ты сильно ошибаешься, если полагаешь, что целую неделю сможешь бездельничать. Начнешь с мытья холодильника и покупки продуктов. – Она протягивает ему еще дольку груши. – Плюс я еще не звонила в школу и не узнавала о твоей дальнейшей судьбе, так что есть шанс, что с тебя спустят шкуру дважды.

– Окей, – говорит он, выкатив глаза.

– И еще, – продолжает мама. – Не могли бы вы двое, ради всего святого, убрать, наконец, кондиционер? На дворе февраль.

Только вдвоем можно вытащить эту громадину через окно маминой спальни. Раньше она слетала с катушек, если на дворе было Рождество, а он все еще был установлен, потому что с ним так холодно, будто в стене дыра. Мне стыдно осознавать, что мы затянули так надолго, пусть это и огромная заноза в заднице. Все время, пока ты держишь заднюю стенку металлического ящика, тебе кажется, что ты обязательно уронишь его вниз и убьешь прохожего.

– Идем, Рейн, – говорю я.

Видите? Вот из-за чего я не люблю наведываться к маме. Она так требовательна касательно совершенно разумных вещей, что предоставляет нам бесконечное количество возможностей разочаровать ее.

Глава 7

Поезд на двадцать минут застревает в тоннеле между станциями, и все сходят с ума. А я? Я делаю несколько шагов назад, вглубь собственного черепа, и оказываюсь где-то глубоко у себя в голове. Время не имеет значения. Я совершенно доволен. Так продолжается, пока я не ощущаю укол беспокойства. На коленях рядом сидящей девушки лежит учебник, на котором нет живого места от текстовыделителей и заметок на полях, решительно выведенных механическим карандашом.

Я позволяю взгляду подняться к ее лицу. Азиатка на пару лет старше меня смотрит на умные часы от Apple и вздыхает. На вид – явно звезда класса. И нет, это не расизм с моей стороны, просто в ее учебнике я вижу сразу три различные схемы выделения текста. Как вообще это все работает?

Почему нет обязательного предмета о выборе колледжа еще до поступления в колледж? Нет, серьезно! Вот что я хотел бы знать об учебе. Все же понимают, что дети не умеют принимать верных решений, так? Ну и как в таком случае можно позволить восемнадцатилетнему школьнику самостоятельно выбирать направление колледжа? Ведь если как следует задуматься, то становится ясно, что полноправный американский подросток несет катастрофические финансовые риски.

Это все равно что вручить ребенку ключи от «Бугатти Вейрон» и ожидать, что все будет в порядке. Разумеется, малолетний придурок на радостях начнет кружить по парковке на скорости в сотню миль в час и протаранит банкомат, пытаясь повторить «Токийский дрифт». Природа тому виной или воспитание, это надо воспринимать как данность.

И вот в чем проблема с Нью-Йоркским университетом. Ценник у них сумасшедший, но если тебя зачислят, то ты не отказываешься, и я, представьте, был зачислен. Мартин Скорсезе, Дональд Гловер, Джонас Солк – тот самый, кто победил полиомиелит, – все они учились там.

Итак, будь у меня варианты, на кой черт мне отказываться? Конечно, я купился на колледж с громким именем. Я уже говорил, что моя мама – врач из Кореи? Вы понимаете, какие на меня возлагались надежды? Представьте багаж, какой иногда бывает в поездах: тяжелые чемоданы, которые венчают круглые коробки для шляп. И вот он я, на протяжении всей учебы в старших классах изучаю данные о проходных баллах в престижные колледжи типа Гарварда, Колумбии, Принстона. Открываешь их брошюру и почти слышишь, как за спиной над тобой смеются.

Дело кончилось тем, что меня зачислили в Нью-Йоркский, и я был в шоке. Конечно, баллы за тесты у меня были феноменальные, но с внеклассными занятиями все было печально, и тогда злобная веснушчатая задница Шон Макманус заявил, что это благодаря тому, что я не белый. Я ему поверил.

Конечно, ты говоришь «да» Нью-Йоркскому университету. Ты говоришь «да», пока они не пришли в себя. Ты говоришь «да», потому что ты же не идиот. Ты не можешь быть идиотом, очнись, тебя же зачислили в Нью-Йоркский! И тут твоя мама, эта одержимая Лигой плюща перебежчица, которая спускает тебя с небес на землю, хотя ты был уверен, что она порадуется.

– Паб, – говорит она. Губы сжаты в тонкую линию. – Ты же прошел на стопроцентный внебюджет.

Можете в это поверить? Ей всегда мало.

Слушайте, может, я пока не решил, какую специальность выбрать. И может, я не гений планирования и дедукции и не до конца понимаю суть работы студенческих займов. Но я более чем амбициозен, поэтому я засучил рукава и поступил так, как и полагается уважающему себя сыну разведенных родителей. Я отправился прямиком к папе, поведал ему слезливую историю о мечтах, он благословил меня, и мы заполнили кучу анкет на различные виды кредитов для обучения в одном из самых дорогих частных вузов в мире, что я выяснил позже.

Но вместо того, чтобы вчитываться в написанное мелким шрифтом, ты оплачиваешь свои расходы «лишними» деньгами, оставшимися с кредиток, которые ты открыл в первые дни в кампусе, потому что тебе пообещали 0 % годовых и подарили прикольную брендовую бутылочку для воды. Ты берешь обе кредитки и идешь в «Стадиум Гудс» – не для того, чтобы что-то купить, а просто посмотреть, и вот тут-то ситуация становится чрезвычайно опасной. Кредитки плюс студенческие займы? Это и есть ребенок, который, получив ключи от «Бугатти Вейрон», становится Супер-Сайяном⁷.

Я даже не знаю, откуда эта метафора, но ощущение такое, будто деньги валятся прямо с неба, потому что кредитные деньги – это теоретические деньги. На самом деле, когда ты скатываешься в учебе, а твоя мама находит у тебя под матрасом счета, которые ты прятал, будто кассеты с порнухой, ты выбираешь путь наименьшего сопротивления. Теперь ты взрослый. Мужик. Ты снимаешь квартиру вместе с Тайсом и Вином, селишься в комнате с гипсокартонными стенами, которая технически является частью кухни, и возвращаешься домой только спустя несколько месяцев, чтобы за ужином сообщить, что тебя отчислили.

Давай просто поаплодируем твоей предусмотрительности, тому, что ты уже не живешь с мамой, что тебя с ней разделяют ров с водой и навесной мост, иначе ты бы облысел от ее радиоактивных упреков.

На следующей станции я встаю, уступая место женщине с ребенком. Отчасти по доброте душевной, отчасти потому, что больше не вынесу осуждающего взгляда этого исполосованного маркерами учебника.

Оказавшись дома, я бросаю одежду на стул, умываюсь и проверяю рисоварку. У меня «Зоджируши», «Феррари» среди рисоварок. Даже с таймером. Мама подарила нам ее на новоселье к Рождеству, и теперь все, даже Дара, хоть она и белая (ладно, еврейка с сицилийскими корнями), ею пользуются. Принцип работы тот же, что и у офисных кофемашин. Мы все собираемся вокруг нее, за котлом следят все по очереди, и каждый сбрасывается на пятифунтовый мешок качественного риса для суши с розой на упаковке, который я беру у себя в магазине.

Я поджариваю три яйца, крошу сухие чипсы из водорослей и поедаю все это с рисом и острым соусом. Смотрю несколько видео про очередных бизнесменов, на этот раз канал называется «Архитектор».

Прямо перед видео об Ай Вейвее начинается реклама нового летнего интенсива по программированию с Лианной Смарт, потому что, разумеется, тем, кто интересуется китайскими провокационными художниками, будет интересна и Лианна Смарт.

Я так очарован движениями ее волос, что не замечаю Тайса, до тех пор, пока он не начинает дергать мой стул.

– Что, собираешься в детский диснеевский лагерь по программированию? – спрашивает он.

Я захлопываю крышку ноутбука.

Тайс смотрит на меня с глупой улыбкой.

– Что у тебя? Выиграл в программе «Такси» или еще какая фигня? – У меня изо рта вываливается рисинка, падает на стол, а я даже не заморачиваюсь тем, чтобы ее подобрать.

Он выглядит счастливым, в моем текущем расположении духа я воспринимаю это как личное оскорбление.

– В субботу идем тусоваться.

Нью-йоркские клубы, куда пускают людей всех возрастов, – просто помойка. Там собираются одни бараны и криповые сорокалетние чудики, ухлестывающие за девятнадцатилетними девчонками. Миггсу и Даре двадцать восемь и двадцать три соответственно, Селвину двадцать один, а мы с Тайсом самые молодые в компании.

– И ты тоже? – Вин уже несколько дней донимает меня расспросами о планах на мой день рождения. – И чего Вину приспичило идти в какой-нибудь идиотский «Эль Портал» или «Лестницу»? – «Эль Портал» – сальвадорский ресторан, который по ночам превращается в дискотеку для белых хипстеров, а «Лестница» – караоке-бар в китайском квартале, который по ночам превращается в дискотеку для черных хипстеров. А вот «88 мечтателей» – это банкетный зал, наполовину букмекерская контора, наполовину клуб для крутых азиатских ребят, но подбор треков там кошмарный.

– Я хочу просто расслабиться в свой день рождения. – Я споласкиваю миску.

– Не все крутится вокруг твоей днюхи, чувак, – говорит Тайс, стоя со мной у раковины. Серьезно, таким счастливым я его еще никогда не видел, и это раздражает.

– Ладно, ну что тогда? – Я поворачиваюсь к нему лицом. – Откуда столько счастья?

– Чувак, я получил! – объявляет он, широко раскинув руки, словно хочет прижать меня к себе. До этого дня мы ни разу не обнимались. Я очень ценю свое личное пространство, а Тайс терпеть не может тактильных контактов.

– Ну что? Что ты получил? Пинок под зад? Щеночка? Десять тысяч долларов, чтобы поровну разделить их с соседями по квартире, считая меня?

Он снова улыбается своей чокнутой улыбкой, и на мгновение у меня мелькает мысль, что у него какая-то неоперабельная опухоль в мозге, из тех, что меняют личность до неузнаваемости.

– Роль в «Агентах»! – кричит он.

– Охренеть! – Это не шутки. – Охренеть! Ты получил роль!

– Охренеть! – кричит он снова, и мы на секунду обнимаемся и прыгаем, а он кричит: «Охренеть! Охренеть!» – прямо мне в ухо, и я делаю то же самое, потому что понятия не имею, что еще ответить. Я даже не знал, что он пробовался на «Агентов», но это на порядок лучше, чем «Закон и порядок: Специальный корпус», который, конечно, неизменно популярен в Нью-Йорке, но там тебе придется играть какого-нибудь растлителя малолетних или водителя грузовика, который оказывается убийцей. Плюс заголовки реальных новостей с безумной скоростью переносятся в этот сериал. Не так быстро, как в серии «Южного Парка», но как насчет того преступника-сатаниста, который жил под полом в том доме на Лонг-Айленде? Он еще был в розыске, когда серия про него вышла.

– Чувак, мне до сих пор не верится, – говорит Тайс, тяжело дыша. – Я и не думал…

На секунду во мне появляется уверенность, что он расплачется, и это меня ужасает. Слава богу, появляется Вин.

– Че за хрень тут у вас, придурки? Я поспать пытаюсь.

– Его взяли! – объясняю я.

– Тебя взяли в «Агенты»? – переспрашивает он. Его брови ракетой взлетают к линии роста волос. Тайс кивает, и Вин тут же реагирует: – А-а-а-а-а! – И обрушивается на нас. И вот мы уже втроем обнимаемся и прыгаем.

Я высвобождаюсь первым, потому что мне надо в душ, да и вообще от всей этой движухи у меня голова кругом.

– Нам определенно нужно отпраздновать, – сообщаю я Тайсу. – Серьезно, мужик, я за тебя так рад.

– Я спрошу у Миггса с Дарой, смогут ли они прийти в субботу, – говорит Вин. Миггс и Дара обычно ходят по барам вместе с другими комиками, которые, казалось бы, должны быть веселыми, особенно в большой компании, но как-то раз они заходили к нам, и оказалось, что они – такой же скучный депрессивный народ, как и все нормальные люди. – Я уверен, они тоже захотят, – говорит он. – А что у тебя за роль?

– Зиад-аль-Аббаси, – отвечает Тайс, накладывая себе миску хлопьев.

– Погоди. – Мне не нравится, к чему все это идет. Эту тему я не хотел поднимать, потому что «Агенты» – сериал для мудаков а-ля «вернем Америке былое величие», если хорошо присмотреться. – Ты играешь парня по имени Зиад-аль-Аббаси?

– Ага, – подтверждает Тайс и пожимает плечами.

– Не гонишь? В «Агентах»?

– Это маленькая роль, – говорит он.

– Кто б сомневался, – говорю я. Как будто персонаж по имени Зиад-аль-Аббаси станет главным антагонистом сюжетной линии девятого сезона сериала про борьбу с террористами в Нью-Йорке.

– И какая история у этого Зиада-аль-Аббаси? – невинно спрашиваю я. – Он родом с Гаити?

– Ну, – говорит Тайс и затем, клянусь, смотрит на меня тем самым взглядом.

– Что, неужели он ближневосточный националист? – Меня так и подмывает спросить, просили ли его говорить с акцентом, но я уже заранее боюсь ответа.

– Слушайте, я знаю, – говорит Тайс с долей мрачности. – Вы не возражаете?

Терпеть не могу это дерьмо. Можно подумать, я держу в руках пропуск, который от лица всех Людей с Темной Кожей позволит ему играть расистскую карикатурную роль в телесериале. Кроме того, я даже не знаю, стоит ли оно вообще того. Мне не очень-то приятно защищать всю исламскую диаспору в целом и каждую арабскую страну в отдельности, потому что черт его знает, что за шизик этот Зиад-аль-Аббаси. Но я поверить не могу, что мне приходится вести такую беседу с друзьями. С хорошими друзьями.

Вин переводит взгляд с меня на Тайса и обратно с неприкрытым интересом, словно ждет, что между нами вспыхнет ссора.

– А что, на Гаити живут мусульмане? – спрашивает Вин.

– Если уж на то пошло, какое отношение к религии или расе имеет страна происхождения? – парирует Тайс.

– Именно. Барак Обама, например, мусульманин, – говорит Вин.

Мы с Тайсом оба смотрим на него, потом друг на друга – и разражаемся смехом.

– Чего? – спрашиваю я.

– Какой Обама мусульманин? – говорит Тайс, закатывая глаза. – Его родители – просвещенные атеисты.

– Я про то, что ты можешь быть наполовину белым, наполовину черным и при этом мусульманином, – повторяет попытку Вин. – Его мать была белой.

Это окончательно сводит меня с ума.

– Идиот ты, Вин, – говорит Тайс, качая головой. – Но погоди, Паб. Тебя правда это задевает? – спрашивает он.

Сам не знаю. Не все так однозначно. Я не могу злиться на него за то, чем он зарабатывает, но я не думал, что настанет день, когда мне придется столкнуться со страницей лучшего друга на IMDb в контексте: Тайсон Скотт в роли джихадиста.

– Я и не знал, что можно вообще играть в сериале персонажа чужой расы, – говорю я.

– А то! Это культурная апроприация, – говорит Вин, как будто играя стремительный раунд в бинго адекватности.

– Раса – это концепция, – говорит Тайс. Ненавижу спорить с ним или с Миггсом на подобные темы. Они вечно используют запутанные аргументы.

– Я просто говорю, что… – Я встаю, продумывая формулировку. – А если бы меня попросили сыграть темнокожего парня, который по стечению обстоятельств оказался дилером, наркоманом или бывшим зеком?

– Хорошо. – Тайс тоже встает и моет миску. – Когда ответственные за кастинг белые сотрудники популярного телешоу заплатят тебе неплохие деньги за роль афроамериканского торчка-наркоторговца – ложно обвиненного, считай, я дал тебе свое благословение.

Не знаю, почему я не могу просто за него порадоваться. Это мелочь, но я не в силах от нее избавиться. Прямо сейчас я был бы счастлив, если бы мне хватило хладнокровия воспринять это так: черт, если кому-то и должны заплатить за роль такого бандита, то близкому мне человеку. Но я так не могу. Я даже не могу понять, какая часть моего отвращения происходит от моей злости на него, а какая – от злости на себя за злость на него.

– Знаешь, а ведь ты не можешь дать мне такого благословения, правда? – говорю я ему, пытаясь подступить к разговору с другой стороны. – Ты не афроамериканец. Ты со своими гаитянскими корнями скорее Т’Чалла⁸, чем Киллмонгер⁹, разве нет?

– Чего? – Он выпучивает глаза. – Да гаитянские корни как раз и делают из меня Киллмонгера! Ты что, вообще истории не знаешь?

Я уже не понимаю, о чем мы в данный момент спорим, но ясно, что быть впутанным в идиотскую гонку «кто сморозит большую глупость» всяко проще, чем вести реальную дискуссию.

– Может, мир? – предлагает он с улыбкой на лице.

– Ага. – Я киваю. Определенно, во мне до сих пор преобладает раздражение. Это не круто. Ни капли.

– Знаешь, вот именно так нас и пытаются рассорить, – кричит он через плечо, уходя в свою комнату.

– А то, – отвечаю я. – Видит бог, мы должны держаться вместе, раз уж Вин с его хорватскими корнями явно ультраправый националист по рождению.

Под смех Тайса и Вина я иду по коридору, захлопываю за собой дверь ванной и включаю воду.

Обуреваемый противоречивыми чувствами, вытираю рукой запотевшее зеркало. Умом я все понимаю. Не знаю, как бы я поступил, если бы мне надо было сделать такой же выбор. Или как бы признался друзьям в подобной ситуации. Зеркало снова заволакивает паром, размывая мое отражение.

Горячий душ помогает. Стоя под струями воды, я пытаюсь смыть мурашки с кожи. Ему не понять этой двусмысленности. Правда в том, что, когда дело доходит до скандала, я, как человек смешанных кровей, не всегда знаю, есть ли у меня право обижаться. Сколько негодования мне позволительно испытывать.

Ну смотрите, если бы какой-нибудь белый чувак позволил при мне ляпнуть слово на букву «Н», то тут все понятно и без слов, а вот шутки про хиджабы и невежественное дерьмо про Корею никто не воспринимает так же. А в нашей стране, при нашей истории, я все это получаю. Я даже не могу точно сказать, сколько раз слышал, как на первый взгляд разумные люди отпускают шуточки про Апу из «Симпсонов».

Но когда речь заходит о моей причастности к мусульманству через мою родню или когда люди не осознают, что среди них находится кореец, я не могу организовать свои мысли. Мне хочется сказать им, что они не имеют права. Что это не их народы и нельзя так гримасничать. Но я не могу не задумываться о том, сколько во мне от этих национальностей. Если меня будут в чем-то обвинять, то я хочу обвинять их в ответ.