Читать книгу: «Пульсирующие красные шары. Часть 1. «ДО»», страница 4

– Что-то ещё, Ромочка?

Тимба недовольно засопел, напоминая о себе. Как будто о нём вообще возможно было забыть.

– Ты… ты серьёзно это сейчас? Насчет "Пеликана"? – осторожно спросил Зуев.

С ответом я не торопилась. Пожала плечами, всем своим видом показывая, что далее унижаться не намерена. Теперь, Зуев, твоя очередь за мной побегать, хочешь, делай это один, хочешь – в компании своих верных эсквайров. Я легонько пнула Тимбу по ботинку, одновременно кивком указывая на дверь, давай, мол, пора на выход. Рома кинулся к нам со всех ног, бедняга, едва не снес по дороге барабанную установку.

– Погоди, Арина! Погоди. Пять минут! Нам надо это… обсудить… пацанами.

– О´кей, – я взяла Тимбу за руку. – Обсуждайте, мы можем подождать снаружи.

– Нет-нет, что ты, не стоит. Оставайтесь здесь, выйдем мы, – Зуев превратился в само благообразие, заботу и любезность. – Выйдем мы, – повторил он уже громче, обращаясь к складу, и добавил: – Заодно покурим.

Ребята вышли, и мы с Тимбой остались вдвоём. Я тут же обняла его за шею.

– Ну, не злись. Пожалуйста!

– Я совсем не злюсь, – сказал Тимба. На самом деле злым он не выглядел, скорее, усталым и поникшим. – Я просто думал, у нас нет друг от друга секретов.

– У нас нет друг от друга секретов, – повторила я утвердительно, при этом честно глядя ему в лицо. – Я просто не успела тебе сказать.

Ну, я и не чувствовала никаких угрызений совести, ведь всё это было лишь ему во благо. Он же был таким ранимым, Тимба. Порой мне казалось удивительным, как человек с такой тонкой душевной организацией вообще способен выжить в этом жестоком циничном мире. Он был другим, и я должна была его оберегать, понимаете?.. Но я и не лгала. Просто иногда мне приходилось кое-что… недоговаривать.

– Аринка, ты реально собралась петь в ресторане? – Тимба, казалось, отказывался поверить своим ушам. – И ты думаешь, отец тебе позволит?

Я попыталась изобразить театральный саркастический смешок. Не знаю, насколько получилось успешно.

– Что? Позволит ли мне отец? Конечно, позволит. Ты же знаешь, отец Луну мне достанет с неба, если я пожелаю.

Это было правдой. Я всегда была папиной любимицей, а уж после комы…

Тимба грустно улыбнулся, и помню, мне тогда совсем не понравилось, как скривились его губы.

– Так уж и достанет?

– Достанет, достанет. Даже не сомневайся. Всю, может быть, и не донесёт, но кусочек точно отколет. Тимба, я прошу тебя. Я знаю, ты беспокоишься, но поверь, никакого повода для беспокойства нет. Нет. Совсем.

Тимба вздохнул и прижал меня к себе. Я уткнулась ему в шею и слушала, как он дышит. Чувствовала его запах, такой родной, я и сейчас, наверное, даже с закрытыми глазами, узнала бы его из тысячи.

Нет, из миллиона.

– Но тебе пятнадцать, – сказал он так тихо, что я еле расслышала.

– Мне шестнадцать через две недели, – напомнила я. – Ну, хватит, Тимба! Ничего со мной не случится.

Я действительно не понимала, чего он боится, и что со мной могло произойти хуже того, что уже произошло однажды. Я чуть не умерла, но выкарабкалась, и меня даже не парализовало. У меня была клиническая смерть, я двое суток пролежала в коме, но мой мозг уцелел. Я смотрела по ящику передачи про людей, превратившихся после путешествий по Чудесной Стране Комы в растения, или полурастения, которые мычали и тыкали ложкой себе в глаз, и офигевала от того, насколько мне повезло. Да, тогда я считала, что повезло.

Чем ещё меня можно было напугать на этом свете?

– Кстати, ты уже приготовил мне подарок? – я слегка отстранилась, чтобы заглянуть Тимбе в глаза. Его глаза имели поразительную способность менять цвет в зависимости от освещения – от почти янтарного до темно-карего, цвета свежезаваренного кофе, и в них можно было запросто утонуть и потеряться. Он, наконец, улыбнулся – нормально, а не вымученно.

– А ты мне?

Когда мне было лет десять, мама рассказала, что мы с моим другом Тимбой должны были появиться на свет в один и тот же день. Им с тётей Наташей, Тимбиной мамой, ставили одинаковый срок в женской консультации. Тимба и родился в срок – пятого мая, всё, как положено. Ну, а я… я, как обычно, "выпендрилась", и даже родиться мне приспичило на две недели раньше. Гревший поблизости уши брат, тут же прокомментировал это следующим образом: "Вот вечно тебе нужно нестись впереди паровоза, систер! Торопыжка был голодный, проглотил утюг холодный³".

На Сашку за дразнилку я тогда обиделась и не разговаривала с ним до самого ужина, хотя, обижаться по большому счету было не на что. Во-первых, он же сказал это любя, а во-вторых, сложно было не признать его правоту. Взрывная, резкая, и вечно куда-то несусь – да, это я! Ещё и упёртая, как баран. А что я могла поделать, если с рождения жизнью моей руководил огненный Овен, а не Телец, как было, наверное, изначально запланировано кем-то на небесах?

Но на самом деле Тимба был не менее упрямым, просто он был спокойным, рассудительным и неконфликтным. А я – буйнопомешанной леди, которая в любой непонятной ситуации "лезла в бутылку" и вечно искала приключений на свою пятую точку. Просто удивительно, как он терпел меня столько лет?

– А я, как всегда – стырю у тебя идею, – сказала я, и мы расхохотались.

Так уж у нас повелось с детства, Тимба всегда дарил мне какой-нибудь забавный подарок, и через две недели получал в ответ что-то аналогичное. Он мне – толстовку с лемуром, висящим вниз головой на одной ноге, я ему – футболку с коалой, флегматично жующей фикус. Он мне – смешные перчатки с коготками на пальцах, я ему – волосатые тапочки – "йети". Он мне – огромного рыжего льва в зеленой майке с вышитыми инициалами "Т.М.», а я ему – диванную подушку с выбитым на ней своим портретом. Весёлые были времена!

Только в 2008-м, в день Тимбиного пятнадцатилетия, мне по понятным причинам было не до креатива, поэтому я просто попросила маму купить в "Детском Мире" игрушечный пистолет, стреляющий резиновыми шариками. Мама внимательно посмотрела на меня и спросила, не староват ли Тимба для такого серьёзного оружия? Я ответила, что нисколько, всё нормально, в самый раз дорос. Не знаю, что на сей счёт подумала мама, однако пистолет таки купила, и набор пулек для него, и Тимба получил весь комплект на празднование дня рождения, куда меня ненадолго выпустили из больницы. Кстати, подарком он остался доволен – во всяком случае, ржал при виде его долго, и почти до слёз.

Мы с Тимбой всегда были вместе. Всегда, с того самого времени, которого даже сами не помнили. В раннем детстве я вообще считала его ещё одним своим братиком, и приходила в ярость, если кто-то осмеливался сказать, что Тимба мне не родной. И вдруг всё изменилось.

В какой-то момент мы поняли, что нравимся, друг другу не просто, как друзья, а как парень и девушка… да, и такое бывает. Тогда ещё мы плохо осознавали, что происходит, просто чувствовали, что меняемся и никогда не станем прежними. Мы были слишком юны, слишком беззащитны перед силой, надвигавшейся на нас стремительно и неизбежно, как тайфун. Эта сила пробуждала доселе неведомые чувства, но и пугала одновременно. Иногда я даже начинала бояться оставаться с Тимбой один на один… боялась того, что может произойти между нами. Боялась и знала, что это непременно произойдёт.

******

Я почувствовала спиной холодок из открывшейся двери и услышала смущенное покашливание. Мы отстранились друг от друга ровно за секунду до того, как в помещение вошли остальные ребята, но Зуев явно успел увидеть что-то, ему не полагающееся – это хорошо было заметно по его довольной ухмыляющейся роже. Впрочем, меня не особо волновало мнение Зуева насчет моей личной жизни, гораздо важнее был вердикт. По животрепещущему вопросу, ну вы поняли.

– В общем, Арина, – Роман не стал меня долго терзать на этот раз. – Начинай танцевать. То есть, петь. Мы с парнями посовещались, и решили – мы тебя берём. Правда, с одним условием.

Глядите, он ещё и условия мне ставит! Не успев обрадоваться, я чуть не скрипнула зубами от досады. До фига себе, конечно, позволяет этот чувак, но он был старше, и он был негласно назначенным руководителем "Амадеуса", как ни крути.

– Какое условие? – спросила я и сунула руки в карманы. Лицо моё горело, то ли от радости, то ли от злости, то ли оттого, что я сейчас только что чуть не поцеловала Тимбу, и мою голову целиком и полностью занимали мысли об этом. Честное слово, в тот момент я была готова развернуться и уйти, хотя не далее, чем сегодня утром стать частью бэнда было едва не единственной целью моей жизни. Вот как все скоротечно и непостоянно в этом мире.

– Чистая формальность! – Зуев возник передо мной (для его роста и веса двигался он на удивление легко и практически бесшумно), перегородив выход. Будто прочитал мои мысли, гад. – Формальность, но тем не менее. Слишком тяжело ломать традиционно сложившийся вековой уклад… ну, насчет векового я, конечно, загнул, но всё же прошу войти в наше положение. У нас ведь даже устав есть. Я тебе дам потом почитать.

У меня голова пошла кругом. Какой устав? Какое положение? Что он несёт вообще?

– Ром, – сказала я. – Ты перекурил, по-моему. О чём речь, я не догоняю. Может кто-нибудь по-русски объяснить, что здесь происходит?

Я посмотрела на Макса Одинцова. Вроде, он выглядел адекватней остальной компании.

– Арин, всё просто, – сказал Макс. – Мы не против, если ты будешь петь. Но по уставу взять девочку в группу мы не можем, поэтому формально солистом будет он, – Макс кивнул на Тимбу.

Тимба уставился на него. "Ну вот, опять началось", – без труда читалось на его лице. Знаете, я всегда обожала его способность мимикой что угодно изобразить без слов.

– Если ты согласен, конечно, – добавил Макс. – Мы никого ни к чему не принуждаем.

– Именно! – подтвердил Зуев (куда же без него).

– Дебилизм, – буркнул Тимба.

Я тоже так считала. Какой-то устав, да кому вообще он нужен? Меньше всего я могла бы себе представить, что наш приятель Роман Зуев окажется до такой степени формалистом и приверженцем бюрократии, да ещё и начнёт склонять к этому делу несовершеннолетних (то есть нас).

А ещё я думала о Тимбе, о том, как он вкусно пахнет, и о том, что мы наверняка поцелуемся сегодня позже, когда пойдём домой. Нам ведь в один подъезд. Эта мысль и волновала, и вызывала приток адреналина в кровь.

И никакие Зуевы нам больше не помешают.

– Дебилизм – не дебилизм, – ответил Макс. – Но таковы правила. Понимаете, пра-ви-ла. Не мы их придумали, и не нам отменять. Да чего ты боишься, Тимофей? Никто ж не заставляет тебя по-настоящему петь. Тебе вообще не нужно будет делать ровным счетом ни-че-го. Ты просто будешь числиться солистом… на бумаге.

– Точно, – поддакнул Роман. – На бумаге. Увековечишь своё имя, так сказать, эмм… в анналах. Для следующих поколений амадеусовцев.

И все посмотрели на него с уважением. Ну да, хорошо сказал. Даже я оценила.

– Ромк, да ты философ прям. Этот, как его… Диоген, – выразил общее восхищение Макс Ломов.

Позже я узнала, что в группе его называли Младший Макс, или просто ЭмЭм.

– Диоген жил в бочке, – с сомнением отозвался Зуев, почесывая шею. – Не уверен, что мне это подходит, мелкий. Вообще-то я собирался жениться и брать ипотеку. И, кстати, моя будущая жена уже звонила и спрашивала, во сколько сегодня я соизволю притащить к ней свою задницу, поэтому, друзья, предлагаю ускориться с решением некоторых организационных моментов. Миронов, хватит ломаться, соглашайся, давай. Выручай свою даму сердца. Хотя на самом деле, открою тайну, мне без разницы, кто это будет, лишь бы парень. Арин, может, у тебя есть другая кандидатура? Так я тоже не возражаю.

Я слушала весь этот словесный поток и неохотно выползала из страны своих грёз, где мы с Тимбой целовались под луной, по-настоящему, как взрослые, а не как в третьем классе на террасе у Тимбиной бабушки. Никакой другой кандидатуры, понятно дело, у меня не было и откуда ей, то есть ему, было взяться?

– Тимба, ну… – я умоляюще развела руками. Бесполезно было с ними спорить, это очевидно, да и есть уже хотелось. – Спасай. Кто, если не ты?

Тимба посмотрел на меня взглядом, преисполненным вселенской скорби, и вздохнул. На самом деле мой друг начал заниматься музыкой гораздо раньше, чем кто-либо из прочих, здесь собравшись, но у него была классическая глоссофобия (ещё одно из его любимых заумных словечек). И потому в свои неполные шестнадцать, он играл на рояле, как бог, но при этом даже на отчетных концертах в музыкалке, сидя за инструментом в профиль к залу, умудрялся словить паническую атаку, чего уж говорить о том, чтобы общаться с публикой "глаза в глаза". Всё это я прекрасно знала и, разумеется, ни за что не подвергла бы дорогого и обожаемого Тимбу такому стрессу. О чем он в свою очередь тоже прекрасно знал, так что беспокоиться было не о чем. Ведь знал, да, Тимба?

Тимба снова вздохнул, будто прочитал мои мысли. И знаете, я не сомневалась, что зачастую именно так оно и было.

– Ну ладно, – сказал он и растерянно огляделся по сторонам. – Раз другого выхода действительно нет…

Я, уже не стесняясь парней, кинулась к нему на шею.

– Тимба! Ты самый лучший в мир друг! Я тебя обожаю!

Тимба смущенно улыбался, но, конечно, ему было приятно. Да что там – он чуть не мурчал от удовольствия. Ломов и Дэн кидали завистливые взгляды, наверняка недоумевая, за какие заслуги этому хлюпику привалило столько счастья.

– Друг! – заржал Зуев. – Ну-ну. Ладно, ладно, я ничё не видел. Иди сюда, друг.

– Договор будем подписывать кровью? – подозрительно спросил Тимба.

– Как хочешь, – великодушно позволил Роман. – Но можно и без фанатизма, шариковая ручка тоже вполне подойдёт. Только имя своё продиктуй мне правильно, а то так и останешься Тимбой в летописях.

Зуев подмигнул мне и полез в сейф, вделанный в стену. Ключи от этого сейфа были утеряны давным-давно, впрочем, ничего ценного там всё равно не хранилось. Всякий хлам, включая Устав группы, который на три весёлых буквы никому не сдался.

– Контракт с дьяволом, – шепнул Тимба, задумчиво глядя на торчащую из сейфа заднюю часть Романа, и вздохнул в третий раз. Я подумала, не обидеться ли мне, но решила, что не стоит. В конце концов, я добилась, чего хотела, а дьявол всё равно не выпрыгнул из сейфа (во всяком случае, не в тот вечер точно). Всё закончилось благополучно, и мой друг Тимофей Миронов (Тимба для своих) был официально вписан в анналы обычной шариковой ручкой за семь рублей, а я заняла место у микрофона. Чистая формальность, о которой никто впоследствии ни разу не пожалел. Через год, когда маленький школьный ансамбль стали буквально рвать на части желающие послушать нашу музыку, Роман Зуев, наконец, признал, что им со мной невероятно повезло. А почему солисткой мальчуковой группы внезапно стала девчонка, никто у нас ни разу так и не спросил. Подозреваю, что кроме составителя Устава, всем прочим на это было просто пофиг.

А после мы с Тимбой пошли домой, и на пустой детской площадке, под старым фонарём, который нудно гудел и мигал, я поцеловала его в губы. И Тимба поцеловал меня в ответ. Я же знала, что он сам этого очень хочет, но страшно стесняется сделать первый шаг. Наверное, в конце концов, он бы и набрался храбрости, но когда? Может, через год, рассудила я, а уж терпеливость точно не входила в перечень моих добродетелей (старший брат не даст соврать).

И мы ещё долго-долго стояли, обнявшись, не в силах оторваться друг от друга. На улице было темно и тихо, вокруг тусклого светильника-шара кружили мотыльки, и огромная серебряная луна подсматривала за нами с неба своим единственным глазом. В этом небесном взгляде мне чудилась какая-то зыбкая, едва уловимая печаль, и отчего-то немного даже стало жаль её, луну. Висит там, на небе одна-одинёшенька, а вокруг только холодная черная пустота. И никто не придёт, не обнимет, не согреет.

Как же мне не хотелось оказаться на её месте.

Глава 2. 1999-й. Октябрь. Хроники детства.

Тимба становится Тимбой, а я становлюсь его телохранителем. О говнюках, психиатрах и настоящей дружбе. Киокушин и пианино, как единство и борьба противоположностей.

Вообще-то Тимбу придумала я, и никакого отношения ни к Джастину Тимберлейку, ни уж тем более к мангусту с поросёнком⁴ это прозвище, конечно же, не имело. Мне было одиннадцать месяцев, и весь мой словарный запас состоял из двух частей. Первая была с реальностью связана совсем плохо, а ко второй относились несколько междометий и горячо мною любимые "Мамба", "Памба", "Самба" и "Тимба". Впоследствии "Мамба" и "Памба" тихо и незаметно отвалились сами собой. "Самба" (в миру мой старший брат Александр, ученик начальной школы), едва заслышав сие безбожное коверканье своего прекрасного имени, моментально принимался раздувать ноздри и делать свирепое лицо, всем видом показывая, что называть его так небезопасно для здоровья и, не смотря на нежный возраст, я довольно быстро это смекнула. Ну, а "Тимба" по непонятной причине зацепилось, да так и осталось с соседским мальчиком на всю оставшуюся жизнь.

Сам Тимба ничего против никогда не имел, Тимба так Тимба. В детстве у него была куча разных имен: Тима, Тимка, Тимоша и даже Тимон, и на все он отзывался. Но для меня всегда существовал только Тимба, и лишь в крайних случаях – Тимофей. Таких случаев на моей памяти случилось от силы два, и в обоих я была, можно сказать, по-настоящему разъярена.

С Тимбой мы были вместе с самого рождения. Хотя, пожалуй, даже не так, думаю, заочно познакомились мы гораздо раньше. Если принимать во внимание утверждения современных учёных о том, что ребёнок ещё в утробе матери слышит и понимает, что происходит вокруг, то мы уже тогда должны были четко знать о существовании друг друга.

Наши семьи жили в одном подъезде, на одном этаже, двери напротив, и родители, особенно мамы, быстро подружились, хоть со стороны это и казалось невозможным. Мои-то предки, как вы уже, наверное, поняли, особой интеллигентностью никогда не страдали, а вот родители Тимбы напротив, были люди чрезвычайно культурные и образованные. Дядя Вова преподавал в университете и за способность сходу выдать ответ на любой вопрос, в студенческих кругах был известен под кодовым прозвищем "Мега-мозг". Школьные задачки он вообще щёлкал, как семечки, что было весьма выгодно, на мой взгляд, и я искренне недоумевала, отчего Тимба стесняется эксплуатировать папины способности по полной программе (сама я не стеснялась ничего, и частенько на правах лучшей подруги сына подсовывала дяде Вове тетрадки с домашними заданиями). А тётя Наташа в моём понимании была настоящей леди – тонкая и хрупкая, настолько, что напоминала японскую фарфоровую статуэтку. Я помню, как она откидывала крышку пианино, встряхивала головой, от чего светлые волосы падали на щеки, и начинала играть. Руки её летали над клавишами, быстрые и невесомые, как птицы, и мы с Тимбой следили за ними, раскрыв рты. Тётя Наташа была пианисткой, когда-то мечтала о большой карьере, но жизнь внесла свои коррективы. Замужество, сын, дом, и непростое время, вынуждавшее подрабатывать частными урокам для детей из состоятельных семей. С мечтой о большой сцене пришлось проститься, что совсем не мешало мне восхищаться Тимбиной мамой, как образцом вкуса и стиля, и примером истинного аристократизма.

Самого Тимбу с раннего детства я считала ещё одним членом своей семьи. Спасибо нашим мамам, нам и выбора-то никакого не предоставили. Нас катали в одной коляске, купали в одной ванне, укладывали спать в одном манеже, игрушки, горшки и соски тоже делились пополам. Я настолько привыкла к Тимбе, что даже не представляла, что где-то без него вообще возможна жизнь. Психологи говорят, что ранняя детская привязанность мальчика и девочки редко перерастает во что-то серьёзное, но мы и в этом правиле оказались исключением. Когда-то, взявшись за ручки, сделали свои первые шаги, да так и пошли вместе – в детский сад, потом в школу. Сидели мы, конечно же, за одной партой и ни один учитель, ни разу не сделал попытки нас рассадить.

Даже одноклассники никогда не дразнили нас "женихом и невестой", настолько естественным было для всех, что друг без друга мы просто не существуем. Как пара варежек на резинке, как китайские палочки, как попугаи-неразлучники. Арина и Тимба. Тимба и Арина. Такая классическая парочка "барышня и хулиган", прямо сошедшая со страниц бульварного романа, с одной только небольшой поправкой.

Хулиганом в нашем тандеме была я.

Это я вечно ходила с разбитыми локтями и ободранными коленями, висела на деревьях, падала с качелей, лезла в эпицентр любой мусорной кучи и, невзирая на укоризненные взгляды соседок, предпочитала отстаивать территорию с помощью кулаков.

Тимба же был натуральным сыном своих родителей – прилежный мальчик, чистенький и опрятный, вежливый, воспитанный, приятный во всех отношениях ребёнок. Никогда не забывал поздороваться с бабушками возле подъезда, не ковырялся при взрослых в носу, не пинал котов, не вытирал грязные руки о шорты и тем более, о скатерть, и всегда спрашивал у мамы разрешения взять конфету, прежде чем её съесть. А ещё он был до невозможности милым. Думаю, вы легко поймёте, о чем я, особенно это знакомо женщинам – существуют дети, при взгляде на которых хочется прямо-таки съесть их. Вот Тимба был именно таким пупсом, со своими золотистыми кудряшками, розовыми щечками, большущими карими глазами и пушистыми ресницами. Просто мальчик с рекламы памперсов или какого-нибудь детского шампуня. Не ребёнок, а сплошное мимими.

Наверняка кто-то подумает сейчас, что такому мальчику не могло в детстве не прилетать от сверстников, и будет прав. Окажись он в этом мире в одиночестве, наверняка стал бы жертвой того, что сейчас в подростковой среде называется модным словом "буллинг". Вот только пацаны из нашего детства таких умных слов не знали. Зато очень быстро они усвоили другое – Тимбу лучше не трогать, а ещё лучше вообще обходить его стороной. За Тимбу я способна и убить.

Дралась я яростно, неистово и самозабвенно, забывая обо всём на свете. Роста для своих лет я всегда была маленького, худая – кожа да кости, откуда там силе взяться? Зато исступление, с которым кидалась на врага, зачастую приводило его в шок и позволяло мне выйти победителем из схваток с соперником, даже гораздо старше и сильнее. Не знаю, откуда оно бралось, возможно, я с ним просто родилась.

******

Какие-то человеческие имена у них, конечно же, были, но с годами стёрлись из памяти. Осталось то, которым мой отец называл всех особей подобного типа, короткое и ёмкое: Говнюки.

Говнюки есть в любом социуме, и при встрече вы легко их узнаете. Говнюк обязательно толкнёт вас при выходе из лифта, и сделает вид, что это произошло случайно. Говнюк перекроет вам выезд с парковки, при этом начнёт орать на весь двор и вас же выставит виноватым. Говнюк непременно закурит в подъезде и швырнёт непотушенный бычок под соседскую дверь. Если у говнюка есть собака, он будет выводить её в туалет на клумбу под окна, ну а если животных говнюк не любит, то можете не сомневаться, он объявит вам непримиримую войну, даже если вы всего-навсего владелец болонки весом в три килограмма. В детстве говнюки поджигают почтовые ящики, режут шины на колёсах и просто обожают издеваться над маленькими и слабыми. Таскать за хвост котёнка, оторвать крылья бабочке, толкнуть малыша – вот самые любимые их занятия. Папа всегда был уверен, что как ты человека не воспитывай, всё равно уже в младших классах прекрасно видно, из кого что вырастет. Скорректировать можно, любил говорить мой родитель, но гены пальцем не раздавишь.

В сентябре 1999-го мы с Тимбой пошли в первый класс и, конечно же, считали себя вполне взрослыми и осознанными людьми для того, чтобы самостоятельно преодолевать путь в школу и обратно. Это сейчас после уроков учителя выдают младшеклассников родителям буквально "из рук в руки" и чуть ли не под расписку, а в наше время всё было гораздо проще, несмотря на то что времена были совсем непростые. Тем более, нас было двое – что с нами могло случиться?

В тот октябрьский день после школы мы решили не идти сразу домой, а завернули в соседний двор, покачаться на качелях. Только сперва я на минуточку заскочила в ларёк за батончиком "Марс", которые очень любила, а Тимба ждал меня на улице, топтал листья.

В продуктовом ларьке оказалось достаточно шумно. Продавщица – молодая бойкая женщина с вытравленными пергидролью волосами и приколотой к темечку большой зелёной заколкой чёлкой, ругалась с посетительницей – старушкой в потёртом кожаном плаще, из-за пакета молока. Стуча по полу деревянной клюкой, бабка орала, что ей продали прокисшее молоко, и требовала возврата денег, а продавщица тыкала пальцем в дату изготовления на упаковке и утверждала, что прокисло на самом деле не молоко, а старухины мозги. Немного понаблюдав за ними издалека, и убедившись, что ни одна из сторон не собирается сдавать позиций, я высыпала на тарелочку для денег сэкономленную мелочь и попросила выдать мне "Марс". Продавщица смахнула монеты в кассу и швырнула на прилавок шоколадку. На меня при этом она даже не посмотрела.

– Спасибо! – сказала я, пытаясь казаться вежливой.

Продавщица не реагировала. Я пожала плечами, забрала батончик и двинулась к выходу.

– На здоровье, деточка, – отозвалась вместо неё старушка. – Кушай аккуратнее, смотри, не отравись. В этом киоске людей травють!

– Ты чё несёшь, дура старая? – взвилась продавщица. – Совсем с ума сбрендила? Я вот щас… участкового позову!

Бабка нисколько не испугалась угрозы, напротив – одобрительно закивала, и даже предложила продавщице покараулить товар, пока та будет бегать за участковым. Пусть участковый придёт и тоже отведает прокисшего молочка, сказала она, может, быстрее прикроет их лавочку. Я сделала большие глаза и ужом выскользнула за дверь. Еще не хватало, чтобы они и меня подтянули в свои разборки. Нет уж, сами пусть ругаются, ну их.

Но на улице я увидела такое, отчего сразу позабыла и про двух скандалисток, и про батончик "Марс", начинающий таять в моей руке.

Трое незнакомых мальчишек, на вид наши ровесники или даже немного старше, окружили Тимбу, отобрали у него шапку, и играли ею в баскетбол, со смехом и улюлюканьем перекидывая друг другу. А Тимба скакал между ними и жалобно просил отдать ему шапку, потому что это мама связала. Но, конечно, никто ничего отдавать ему не собирался. Говнюки настолько увлеклись своим занятием, что даже на окрик мужчины, проходившего мимо и предложившего им прекратить свои шалости, лишь заржали в ответ, а один из пацанов показал мужчине средний палец. Прохожий потоптался на месте и пошёл дальше. Не захотел связываться, видимо, ну, прямо так себе защитник.

Наконец, шапка остановилась в руках у самого крупного мальчика, рослого, упитанного и щекастого.

– Хочешь назад свою шапчонку, да, мамулин сынок? – противным голосом проскрипел толстяк, потряхивая шапкой перед Тимбиным носом. Тимба энергично закивал. Даже отсюда, с крыльца киоска я видела, что он изо всех сил сдерживается, чтобы не заплакать, и почувствовала, как внутри меня, где-то в животе, закипает ярость.

– Ну, хочешь, так возьми, – засмеялся мальчишка, и разжал пальцы.

Шапка выпала из его руки прямо на землю, в свежую октябрьскую грязь. Красивая белая шапка, с помпоном и голубой окантовкой, связанная заботливой тётей Наташей для единственного сына, чтобы ему не надуло уши, и голова всегда была в тепле. Тимба наклонился за ней, и в это время, стоящий позади другой пацан, тот самый, что показывал палец прохожему, с силой пнул его под зад. Тимба вскрикнул, и упал на четвереньки, прямо к ногам толстяка.

– Ой! – как-то нелепо, по-бабски, всплеснул руками тот. – Что это ты падаешь, малютка? А-а-а, я понял! Ты решил почистить мне ботинки? Хвалю! Они как раз запачкались, давай! Можешь шапочкой протереть.

И мальчишка протянул свою ногу, похожую на батон ливерной колбасы, обутой в грязный башмак, почти к самому Тимбиному лицу. Тимба брезгливо отпрянул и сел на колени, прижав шапку к груди. Позади него закатывались от смеха мерзкие дружки толстого.

Кровь прилила к моей голове. Плохо осознавая, что делаю, я сунула подтаявший батончик в карман куртки, и покрепче уцепившись за ручку портфеля, кинулась прямо в гущу событий.

Двое других мальчишек стояли ко мне лицом, и конечно, видели меня, бегущую к ним с портфелем наперевес. Они просто не придали этому значения, и уж тем более, не подумали, что я могу представлять для них опасность. Ну, несётся какая-то пигалица на всех парусах – портфель за плечом больше неё самой. Эка невидаль.

А вот толстяк меня не видел, слишком был занят Тимбой и своей ногой, которую по-прежнему держал на весу. Поэтому, когда я подбежала вплотную к его спине и крикнула: "Эй, Жирный!", и он повернул голову и посмотрел на меня своими маленькими свинячьими глазками, в них читалось недоумение. Мне показалось, я застала его врасплох.

– А ты кто ещё така…

Его лицо, и правда, было очень похоже на свинячье рыло. Очень. Если бы в нашем городе проводили конкурс на наибольшую схожесть человека со свиньёй, этот пацан имел бы все шансы претендовать на место в тройке лидеров. И я с огромным удовольствием врезала по этой сытой, лоснящейся физиономии портфелем.

Честно говоря, я и сама не ожидала, что удар получится такой силы – видимо, мне удалось вложить в руку всю свою злость. Раздался громкий треск. Мой портфель расстегнулся, и из него посыпались учебники, тетради, последним вывалился пенал, который тоже не выдержал удара, пару раз перекувырнулся в воздухе и упал, раскрывшись всем содержимым наружу. Вот это мощь! Толстяк не устоял на ногах, (что было-таки довольно странно, если сравнить его комплекцию с моей), и грохнулся в грязь в шаге от Тимбы. Но я и сама не удержалась, отлетела в противоположную сторону и приземлилась на пятую точку прямо на новенький учебник математики. Уже из положения сидя оценила обстановку. Толстяк сидел на земле, и больше не смеялся. Теперь он тихо скулил, а из-под пальцев, прижатых к лицу, сочилась кровь. Может, я сломала ему нос? Хорошо бы…

Но где-то тут толклись ещё и дружки Жирного, которых тоже нельзя было сбрасывать со счетов, …то есть дружок. Один. Второй успел сбежать, едва почуяв запах жареного – так резво и технично, что никто и не заметил, когда и как. По утверждению моего отца, это был самый мерзкий тип говнюка – Говнюк Трусливый. Говнюки этого типа никогда не участвуют в гадостях непосредственно. Они могут только подзуживать других, а сами смотрят со стороны и аплодируют, готовые в любой момент дать стрекача. Зато в случае, если их заметут, те же говнюки радостно начинают сдавать своих подельников направо и налево прямо с порога.