Читать книгу: «Будничные жизни Вильгельма Почитателя», страница 9
Вильгельм замуровал двери, перекрыл доступ воздуха, перетравил все живое, что только могло быть переносчиком заразы. На первый этаж они не спускались, а на улицу ходил один Эльгендорф, прежде выпивая раствор, уничтожавший бактерии. Делла каждый день молилась, а он все больше погружался в размышления. Нужно было уезжать, бросать все и спасать хотя бы кого-то, чтобы в этой поездке оказался хоть какой-то практический смысл.
– Пожалуйста, жди меня. Я найду возницу и увезу нас отсюда, – прошептал он. Делла дрожала, хотя в комнате было жарко.
– Но…
– Ничего не трогай и не выходи, я вернусь быстро.
Она была ему не нужна. Подобных ей можно найти, но Делла стала бы трофеем, символом, что Почитатель мог повлиять на ход событий, мог перехитрить Академию. Важна любая, даже самая маленькая, победа.
Дом градоправителя горел. Второй этаж уже пожирал огонь, а на первом не оказалось никого. Может, уехали, а, может, умерли. На улице сладко пахло горелым мясом. Эльгендорф направился домой, не представляя, как успокоить Деллу. Сотни слов вертелись в его голове, ни одно из них не подходило.
Про все он забыл в тот самый момент, когда увидел открытую дверь. Ноги сами понесли его наверх.
Сначала все было как обычно. Делла вышла всего на пару минут, посмотреть, не возвращается ли Вильгельм. Но прошел день, и воздух запах смертью. Вильгельм думал, что не все было потеряно. У него остались знания в медицине. Лучший выпускник должен был что-то придумать. Но у Деллы болела голова, начинался жар, она бредила и не могла связать и двух слов, а голос ее рвался, как струны лютни. Она уходила быстро, лежа у него на кровати, глаза ее стекленели. Часы были бесконечными, а все разрешенные Почитателям способы лечения не помогали.
«Ненавижу этих уродов с Академии, ненавижу!» – шептал он, гладя почерневшую от болезни щеку Деллы, которая уже не могла ответить. Он шептал ей правду о себе, о том, кто он на самом деле, но девушка не слушала. Губы, на которых только затянулась ранка, посинели. Перед уходом Делла все-таки стала одной из посвященных.
Вильгельм вышел на улицу. Он не услышал шагов, приблизившихся к дому. Видел только клюв чумного доктора, черный плащ, чувствовал зловоние, исходящее от него. Он пах смертью, а Вильгельм только тогда понял, что Делла унесла что-то важное из его жизни.
Переломный момент так и не наступил – он все еще был подопытным, вместе со своей Планетой.
Переступая через невидимые трупы он брел к церкви, хотя и не собирался молиться. Вильгельм просто не знал, куда идти, а эту башню видел отовсюду. Вокруг носились собаки, изъеденные лишаем, слышался плач, а черная туча испускала ледяной дождь, стекавший вниз, по волосам.
Вдруг он упал и заплакал. Облокотился о стену дома. Голые мокрые камни, хранящие в себе последние предсмертные хрипы, погладили его по спине. Вильгельм притянул к себе колени и задрожал, хотя ему не было холодно.
– Уроды! Твари ненасытные! Ненавижу вас! – прокричал он на родном языке, чтобы смотревшие за ним услышали. Но они не только услышали – еще и записали.
Дождь лил сильнее, стоны вокруг сливались в одну большую дыру в голове. Сыро, противно, страшно. Безумие. Агония.
Почитатель даже не мог представить, что чувствовали люди, замурованные в своих домах и не понимающие, что уже никогда не покинут своих каменных тюрем живыми. Их разделяло бессмертие. Смерть – слишком большой ров, который просто так не перепрыгнуть. Единственное расстояние, которое человеку не удастся преодолеть. Смерть и жизнь покоряются всего единожды, и даже Почитателю не под силу подчинить их снова.
Он поднял глаза и увидел огромную черную маску с длинным клювом. Черные глаза смотрели на него будто с усмешкой, Вильгельм не удивился, если бы за личиной доктора скрывался один из работников Академии, но проверить не успел. Его грубо схватили за руку и…
Вышвырнули из воспоминания с такой силой, что он упал на холодный пол, больно ударившись спиной. К нему подлетел Жак, но отпрыгнул, когда увидел, что руки дрожавшего Вильгельма разодраны в кровь.
Глава десятая
– Эй, хватит дрожать! Пей, пей! Хватит трястись! Вильгельм, пей, ты уже замотал!
Жак сидел на полу, положил руки на дрожащие колени Вильгельма и следил, чтобы Почитатель пил лекарство.
– Не понимаю, почему ты еще не бросил все это! Бесполезно же, ничего не найдешь! А если человек в прошлом? – проговорил Жак, поднялся и похлопал себя по карманам штанов. – Ты куришь?
– С собой нет, – прошептал Вильгельм и поморщился. – Здесь все равно нельзя курить, можно испортить фильтры.
– Фильтры! – воскликнул Жак. – Может, тебе быть поспокойнее? Ты ведь говорил, что в человечестве часто разочаровывался. Собери тех людей, которые тебе нравятся, и все! Может, кто подойдет, а если не подойдет, ничего ужасного не случится. Зачем вот это все?
– Собрать тех, которые мне нравятся? Ничего ужасного не произойдет? – шепотом повторил Почитатель. – Ты хоть понимаешь, что говоришь?
– Сколько ты уже пересмотрел? Сколько дней ты тут торчишь? Может тебе просто поехать в Штаб и выпросить у них разрешение на слушание? Я помогу с документами, у меня есть там…
– А, просто поехать в Штаб и просто выпросить у них что-то? – усмехнулся Вильгельм и посмотрел на Жака. – А потом меня просто посадят в тюрьму?
Жак поправил задравшуюся на животе рубашку и убрал руки за спину. Почитатель снова опрокинул рюмку, но ни капли лекарства в ней уже не осталось.
– Ты понимаешь, что если я не спасу Землю, то у Совета, который меня избрал, не будет никаких оснований больше держать меня на свободе? – прошипел Вильгельм и потер виски. – Меня посадят в тюрьму в Альбионе в тот самый момент, когда я перестану быть Почитателем, понимаешь?
– Понимаю, но…
– А понимаешь, когда я перестану быть Почитателем? – воскликнул Вильгельм. – Понимаешь? Когда у меня не будет Планеты. Понимаешь, почему я должен ее спасти, да? Теперь ты понимаешь?
– Ну не обязательно же в тюрьму! Тебя могут просто посадить под домашний арест. Ты же все-таки не последний гражданин, ты все-таки будешь бывший Почитатель, – предположил Жак и нащупал пальцами за спиной стену.
– На домашний арест? – усмехнулся Почитатель. – А когда у меня дом отберут, куда отправят? Дом дают Почитателю. Нет Планеты у Почитателя – юридически нет Почитателя. А им и важно, чтобы я перестал им быть официально, а не в мыслях граждан. У меня там ничего нет, ты понимаешь, дубина?
Вильгельм чувствовал, как тошнотворное ощущение головокружения медленно успокаивалось. Пол с ногами больше не вертелся перед глазами, а запахи подвала не казались слишком резкими. Почитатель сделал глубокий ровный вдох, но спокойно выдохнуть уже не смог – подавился воздухом и громко закашлялся. Кашель его эхом накрыл помещение.
– Пойми уже, поймите вы все! – взмолился Вильгельм, не отводя взгляда от медленно собиравшейся в одну рюмки. – Если Земли не будет, плохо станет не только мне. Вы все останетесь без работы, а другой вы найти уже не сможете. Почитателей больше нет, вам некому будет служить. Подумайте хотя бы об этом, если не хотите переживать за будущее Планеты, на создание которой ушло столько сил и времени. – Почитатель опустил голову. Ботинки, прежде новые, чистые, обросли слоем пыли. Вильгельм зажмурился. – Вас может не волновать мое будущее. Вам, наверное, будет лучше, если меня все-таки посадят в тюрьму на вечность. Но вам тоже зададут множество вопросов. Вы работали со мной, вы не сдали меня. И меньшее, что вы можете сделать, это просто не мешать мне сейчас, если не хотите помогать.
– Вильгельм, мы не хотим, чтобы ты в тюрьму…
– Да заткнешься или нет? – прошептал Почитатель и приподнял голову. – Все я про вас знаю. Может, мне там место. Но Земле я погибнуть просто так не дам. Это не только моя работа. Это работа… – Вильгельм сделал еще один глубокий вдох и продолжил шепотом, на выдохе. – Пусть это будет хотя бы ради них.
В подвале офиса немноголюдно, почти все приспешники разбежались по тоннелям, лишь редкие уродцы носились по основной зале, громко топая, а Нуд, послушав наставления Жака, побежал домой за карточкой для Связистора. Хотя, это был предлог, чтобы прогнать надоедливого уродца. В подвале стало так жарко из-за нагревшегося Связистора, что уродцы открыли все двери на улицу. Сквозняк помогал, но не слишком.
– Нужно еще попытаться, Жак. Я же не виноват, что все, кого я находил, умирали… – Глаза Вильгельма потускнели и покрылись серыми пятнами.
– Ну, люди все умирают. Это, типа, их судьба, никуда не денешься. Таковы правила. – Пожал плечами Жак и прислонился к стене спиной. На полу вокруг него валялись описания и отчеты, кое-где пролит кофе.
Вильгельм покрутил в пальцах рюмку и, грустно хмыкнув, бросил ее в мусорку. Конечно, не попал.
– Тогда не стоит искать хорошего, раз они все мертвы.
– Господин Почитатель!
– Чего тебе, Горх? – вздохнул Вильгельм и опустил голову. В руках Горха он увидел кружку в цветочек. – Не говори, что и ты эту бурду делаешь теперь.
– Я ее и делал, – задумавшись, будто вспоминая собственные действия в прошлом, сказал Горх, поставил кружку перед Почитателем и уковылял.
– Пересмотреть бы состав их инъекций. Что-то любого человека превращают в карлика, похожего на крысу, – пробубнил Почитатель, провожая взглядом Горха.
Вильгельм поднес кружку к носу. Жидкость отвратительного темно-зеленого цвета булькала в ней, источая удушающий запах микстуры. Это было еще одно успокоительное. Вильгельм поморщился, но глоток все-таки сделал. Задумался.
– Не искать хорошего, говоришь… – хмыкнул Почитатель, отхлебнул еще успокоительного и сморщился. – Думаешь, к мерзавцам судьба более благосклонна?
– Это ты знать должен, а не я! – хохотнул Жак, но, встретившись с осуждающим взглядом Почитателя, закашлялся и поспешил исправиться. – Не думаю, что на Земле судьба хоть кому-то подбрасывает удачу. Вот, на себя посмотри. У тебя на лбу написано, что удача тебя не любит.
Вильгельм хмыкнул и, залпом допив успокоительное, попытался встать.
– У тебя просто чудное чувство юмора, – сказал он и, чуть пошатываясь, вышел из кабинета. Жак, чертыхаясь на родном языке отправился следом.
Если в кабинете было жарко, то в основном зале стоял собачий холод. Жак, привыкший к жаре, сразу же покрылся мурашками.
– Может, тебе сделать перерыв? Хоть на парочку дней! – повторял Жак, то обгоняя Вильгельма, то отставая от него. – Ты уже сколько, всю неделю, полторы только и делаешь, что смотришь на свое прошлое и расстраиваешься!
– Я не за прошлым тоскую, Жак, а ищу экземпляр подходящий, – вздохнул Вильгельм, усевшись на стул перед аппаратом. Он и в самом деле ужасно устал.
Жак стоял в сторонке и ковырял ботинком пол, все еще продолжая дрожать от холода.
– Ты всегда только хороших ищешь.
– Да, мне и нужны такие. – Вильгельм сидел и массировал виски монотонными движениями.
Жак отпихнул носом ботинка пустую банку газировки, которую пригнал сквозняк. Усмехнулся.
– А ты попробуй поискать все обратное, что-то плохое. Мало ли, может, к ним, как ты сказал, «судьба более благосклонна», – сказал он, а потом, изменившись в лице, хихикнул. – Ты хоть с мерзавцами общался? Или у тебя теперь аллергия на всяких подлецов?
Жак, конечно, надеялся, что какие-то «темные» воспоминания хоть немного развеселят Почитателя.
Вильгельм посидел пару минут, о чем-то размышляя. Пальцы крутили очки для просмотра воспоминаний, а глаза беспокойно бегали от кнопки к кнопке под экраном.
Жак даже испугался, что Почитатель вновь впал в транс. Но Вильгельм скривил губы в подобие улыбки, поставил кружку на пол и сказал:
– Я знаю, где искать.
– Мерзавцев?
Кривая улыбка все еще сияла на лице Почитателя. Он шел к Связистора пружинисто, словно пол превратился в батут.
– Почти. Если и не сволочей, то неприятных людей – точно.
– А тебе разве такие…
– Рядом с ними всегда есть другие люди.
– Другие?
Вильгельм отмахнулся.
– Потом, может, ты и все вы потом узнаете.
Жак вздохнул и отошел на безопасное расстояние. Вильгельм надел очки, ввел годы двадцатого века на панельке под аппаратом и пар окутал его пеленой воспоминания, вырывая из реального мира.
Жаку оставалось только ждать и ругаться на судьбу, что он не успел сказать все, что планировал.
Глава одиннадцатая
Вильгельм не успел открыть глаза – теплые руки обняли, притянули к себе. В нос ударил сильный запах бренди и табака. Горячие и мокрые от выпивки губы прижались к его, холодным и сухим. Он попытался отпихнуть человека, навалившегося на него всем телом, уперся руками ему в грудь. Его не отпустили, лишь притянули к себе сильнее.
Вильгельм промычал что-то невнятное, вроде как в протест происходящему, но жар, исходящий от тела, ощущение мягкой кожи под пальцами, горячее дыхание, музыка, бившая в мозг, прямо в висок, успокоили настолько, что он расслабился.
Когда он распахнул глаза, никого рядом уже не было. Эффект опьянения, ничего более. Но шея все еще горела от прикосновений.
В комнате царил полумрак, на диванах, подсвеченных разноцветными лампочками, сидели и пританцовывали люди. На столах валялись бутылки и бокалы с алкоголем. Кто-то танцевал прямо на столе под восклицания зрителей, иногда сбрасывая с себя одежду.
Перед его диваном, на столике, были разбросаны сигареты, самокрутки, валялись пустые бутылки. Играла песня Дэвида Боуи «Heroes», четвертый или пятый раз подряд. Будто диджей уже напился и уснул, как и все вокруг.
Вильгельм пришел полчаса назад, но уже успел расслабиться. Он не пьянел просто так, только если помогал себе специальными таблетками, но на самом деле делал это редко.
– Джеки, ты проснулся? – раздался голос где-то наверху, но Вильгельма будто окружал вакуум. Он туго соображал.
Почитатель приподнялся на локтях, чуть не завалившись на мягкие подушки, и увидел блондинистую макушку Марка, который стоял у соседнего кресла, облокотившись на его бархатную спинку. Парень, как и всегда, надушен, одет в дорогую рубашку и джинсы. Зубы в темноте блестели.
– Для тебя я Джексон, Маркус, – проговорил Вильгельм, но слова путались, изо рта выходила каша.
Марк улыбнулся, уселся на стол, небрежным движением сбросив бутылки на пол, прямо перед Вильгельмом. Он знал, что Эльгендорф пьян и не мог сопротивляться. Марк нагло, быстро залез ему под рубашку, чтобы вытащить медальон в форме Солнца. Вильгельм позволил ему это сделать.
– Марк, отпусти медальон.
Марк усмехнулся. Он вертел Солнце и так и сяк, проводил пальцем по каждому лучику.
– Кто подарил его тебе? Девушка? Мама? Поклонник? Кто такой счастливчик, чей подарок носит сам Джексон Максгрейв? – прошептал он, хихикнул и вновь впился глазами цвета какао в Вильгельма. Его голос был тягучим. Он уже пьян. – Я постоянно спрашиваю, а ты никак не ответишь. Может, сегодня повезет?
– Сам себе купил, – огрызнулся Вильгельм и резким движением вырвал из рук собеседника медальон. Задумавшись, поддавшись воспоминаниям, он провел подушечкой пальца по солнышку, а оно будто нагрелось отвечая.
Он бы убил за этот медальон. Раскрошил любого, кто посмел бы тронуть его так, как не хотелось бы его хозяину. Черное Солнце на тонкой цепочке из метеоритного железа – больше, чем простая людская безделушка.
– Ты никогда о себе не рассказываешь, Джеки, я даже не знаю, сколько тебе лет. Двадцать? Тридцать? Сто? Тебе даже на вскидку не скажешь, – Марк театрально надул губы, будто расстроился.
– А это имеет какое-то значение? – протянул Вильгельм – его псевдо-пьяный голос был ниже обычного. – Я просто не хочу славы.
Марк ухмыльнулся, потянулся за самокруткой, закурил. В кровавой полутьме комнаты его волосы будто светились от лака и пенки, которые он на себя вылил. Вильгельма обдало пьянящим тухлым запахом. Почитатель закашлялся, но, чуть подышав ароматом вновь, еще больше расслабился и достал обычную сигарету. Фитилек казался звездой в темноте клуба.
– Ты опять? Может, еще в чай насыплешь чего-то для усиления вкуса? – Раздался нахальный голос у соседнего стола, чуть заглушаемый припевом неменяющейся песни. Вильгельм, конечно, узнал его.
Он посмотрел на приближающуюся фигуру сквозь ресницы – она сливалась в серое пятно табака и дыма.
– Привет, Габи. Ты тоже не меняешься.
Она и плюхнулась рядом с ним, по-хозяйски устроив руку на его колене. Ногти у Габи длинные. От нее пахло потом, скрытым за шлейфом дорогих французских духов, выпивкой и деньгами. Габи положила светлую голову на плечо Вильгельма, уткнулась носом в его тонкую шею. Пушистые волосы коснулись его скулы.
– А ты опять будешь молчать? Расскажи что-то нам. Как ты держись себя в форме? Не поправляешься ни на грамм, хотя так часто пьешь? Расскажи свой секрет, – прошептала она, обдавая горячим дыханием его ухо. Ее тонкая талия, стянутая поясом, оставалась неподвижной, будто Габи не дышала, боясь показаться толстой.
– Наследственность, Габи, гены прабабки, – ответил Вильгельм, сделав затем еще одну затяжку. Сигарета сгорела наполовину, а диджей все еще не мог переключить песню.
«И почему я рядом с ними? Есть женщины и мужчины намного более достойные. Габи и Марк мне противны, я их ненавижу. Почему я здесь?» – задумался Вильгельм, а потом понял – хорошие редко с ним хотели общаться. Почему-то он их не привлекал.
– Наш таинственный Джексон Максгрейв, – пропел Марк, вскинув руки к небесам, не выпуская из пальцев самокрутки. На фоне черного потолка, лишь немного задетого светом, фитиль был Полярной звездой. – Когда-нибудь ты поведаешь нам, простым смертным, свои тайны. А пока я, твой раб, Маркус, спрошу, что же привело тебя сегодня к нам? Всю неделю здесь не виделись.
Вильгельм вздохнул, закрыл глаза, откинулся поудобнее, запустил руку в волосы и взлохматил их. Каштановые локоны волнами улеглись на спинке дивана. Габи, которая не хотела ничего говорить, плотнее прижималась к нему, все больше обдавая его ароматом духов.
– Вдохновение пропало. Ищу, – сказал Вильгельм.
– Возьми, поможет, – сказала Габи и протянула Почитателю бутылку.
Вильгельм приоткрыл один глаз, посмотрел на бутылку, потом на Габи.
«Если бы только знала, если бы все только знали, над кем насмехаетесь. Если бы вы только знали, что на самом деле даже говорить со мной права не имеете», – подумал он, но все-таки откупорил бутылку. Пока он пил, прямо из горлышка, Габи не сводила затуманенных глаз с его горла, будто высчитывая, когда можно будет вцепиться в нее зубами.
Марк смотрел на них с улыбкой, иногда оборачиваясь на барную стойку, за которой работал Эндрю, их черноглазый знакомый бармен. От него всегда пахло корицей – днем он работал в соседней булочной. Эндрю разливал виски по рюмкам и мило улыбался клиентам, принимая щедрые чаевые с азартным блеском глаз, как и всегда, каждый вечер.
Они в закрытом клубе – у Вильгельма имелся пропуск особого образца. Актеры, певцы, музыканты, художники, политики, выдающиеся юристы, врачи и просто золотая молодежь – они проводили вечера в этом месте, потягивая алкоголь, накуриваясь до беспамятства или просто выбирая жертву на ночь. Одна комната в подвале объединяла десятки душ в одну большую кучу чернухи и бесчестия, заливала в них выпивку высшего качества и помогала набрать пару-тройку грехов каждый раз, когда кто-то спускался в темно-красное помещение.
Здесь никто не смотрел на возраст, – были бы связи, а остальное найдется.
Здесь не бывало чужаков. Все, что происходило в стенах клуба, – оставалось там навсегда.
Пропуск нельзя было купить, не работала система «приведи друга». Приглашения рассылались людям хозяином клуба, каждый из которых был влиятельным или богатым. А чаще и то, и другое. Все разделены на компании, у каждой свой уголок и диван, свой знакомый бармен и блевательный бачок в туалете для особенно долгих посиделок. В одиночку бывать здесь опасно.
Вильгельм тоже входил в компанию. И диван у них тоже был, прямо напротив бара, в небольшом углублении стены. Вильгельм ненавидел каждую частичку их общности.
Габриэлла Джонсон – жена банкира-пенсионера, каждый вечер проводившая в компании обитателей клуба. Ей чуть за двадцать, мужа она, конечно же, не любила. В ее сердце было место деньгам, иногда освобождалось для прочих радостей, но лишь на зиму, когда благоверный увозил ее в Швейцарию. Брак не склеился сразу, они ругались, не могли договориться. Габриэлла обижалась и уезжала путешествовать, а старик ждал. Когда она возвращалась – старалась отравить его, но каждый раз останавливалась, словно понимала, что от живого мужа пользы больше. Вильгельм бы пожалел его, но сам факт женитьбы семидесятилетнего старика и девятнадцатилетней девушки, да еще и по желанию мужчины, казался отвратительным.
Маркус Клэр – лицо золотой молодежи, которому недавно стукнуло тридцать три, но выглядел он, благодаря подтяжкам и уколам красоты, лет на двадцать. Даже его скулы, сделанные опытным хирургом, блестели и были такими гладкими, какой не бывает кожа младенца. Душа клуба, сердце, такое же прогнившее и пропахшее ликером, легкие, отравленные никотином. Вильгельм говорил, что актером Маркусу не стать – играть парень не мог, но умел стабильно, как по расписанию, приходить в клуб и напиваться. Вильгельм не знал ни одного актера, которому такая жизнь бы позволила работать, но Маркуса работа и не волновала.
Джексон Максгрейв – художник, чьи работы не вышли на «всеобщий рынок», а покупались американскими бизнесменами и висели в их кабинетах. Остальные валялись на чердаке дома в Питтсбурге, где он редко бывал. Молодые художники все равно как-то узнавали о нем, листая художественные журналы, многие даже писали письма, пытались узнать его секрет. Но секрета не было – просто мастерство его оттачивалось миллионы земных лет.
Всех их когда-то связывала тайная страсть – игра.
– Посмотри, Джеки, там, за стойкой, с Эндрю болтает. Какой-то новенький. Я впервые вижу это чудо здесь, – сказал Марк, кивая в сторону бара. Вильгельм чуть приподнялся, попытался рассмотреть человека, на которого Марк указал. – Низенький такой, тебе по плечо будет. Темные волосы, короткие, подстриженные будто в дешевом салоне. В ухе сережка, из крашеного металла, кажется, под золото. Дешевка. Одет бедно. Что за чучело? Перепутал дверь в прачечную с нашей? Надо проучить, – усмехнулся Марк и, нащупав пакетик у себя в кармане джинсов, бросил его Вильгельму, попав прямо в его ладонь. – На, сходи, познакомься.
Вильгельм смял пакетик в руке.
– Я не буду, мне не до этого сейчас. Я завязал. – Отмахнулся Вильгельм, а Габриэлла шерстила по его карманам. – Габи, что ты там ищешь? Ушедшую молодость? Светлое будущее? У меня ничего из этого нет.
Габи обиженно фыркнула. Ее загорелая рука переместилась на его бедро.
– Как тебе наливают, если ты денег с собой не носишь? – с вызовом она посмотрела ему в глаза. Расстояние между их носами почти исчезло. Он попытался посмотреть в ее глаза, но вполне мог заработать косоглазие.
–Я бармена знаю его уже много лет. По-дружески наливает. – Пожал плечами Вильгельм, но Габи, кажется, такой ответ не устроил.
– А если серьезно?
– Портреты, Габи, я написал его портрет, когда учился. Потрет ему понравился, мы начали общаться, так что теперь я могу оставлять чеки, – ответил Вильгельм, аккуратно отпихивая ее. Пусть она и весила не больше ста фунтов, но его тонкие ноги не могли долго выдерживать.
– А наших портретов ты не рисовал! – воскликнула Габи. – Что за несправедливость, Джеки?
Вильгельм засмеялся, притянул Габи к себе и чмокнул в щеку, густо намазанную тональным кремом.
«Потому что вы мне не интересны».
– Я Джексон, – сказал Вильгельм, улыбаясь. – Я обычно пишу пейзажи.
– Прутики и палочки, лужицы и холмики, все понятно. – Габи скрестила тонкие руки перед круглой грудью. Маркус, до этого момента хранивший молчание, решил вставить слово.
– Раз уж ты провинился, сегодня игрок ты. Смотри, он скучает.
– Это в чем я провинился?
– Вредности! – Марк улыбался.
Вильгельм встал, запихнул пакетик во внутренний кармашек куртки и вгляделся в незнакомца.
Да, это был новенький – прежде он никогда не видел этого парня. Юрист? Певец? Победитель конкурса? Молодое дарование? Нет, точно нет. Такие знают, как себя подать. А этот был будто лишний, будто зашел совершенно случайно. Он чесал запястья и нервно усмехался после каждого слова Эндрю, который, как и всегда, был трезв как стеклышко и обаятелен до неприличия.
– А зачем? Он и без того жалкий, пусть валит. Его дома ждут, а то еще придет пьяный, огреют сковородкой, – сказал Вильгельм, посмотрев на Марка. Тот лишь закатил глаза, будто в припадке, и тихо рассмеялся.
– А как же игра? – прошептал Марк, будто кто-то может услышать. Но все диваны вокруг либо пусты, либо завалены полуживыми телами. Некоторые танцевали на втором этаже, сотрясая топотом подвальную комнату.
– Да, Джеки, давай. На той неделе был Марк, на этой – ты. Все честно. – Улыбнулась Габи и облизала красные губы, след от которых остался на бокале.
– Напомни, зачем мы берем грехи на нашу душу? – нервно хихикнул Вильгельм. Ему на самом-то деле все равно – одним человеком больше, одним меньше. Когда ты владеешь миллиардами – единица ничего не значит.
– Какая разница? С чего думать о христианских догмах? Тебе не хватило католической школы? – Марк улыбнулся. – Дай повеселиться, нам, может, немного осталось.
Когда Вильгельм, с трудом дошедший до барной стойки, уселся на стул, Габи уже вовсю обхаживала новичка, широко ему улыбаясь и о чем-то болтая. Эндрю натирал бокалы белоснежной тряпицей, стоя к ним спиной. Специально, чтобы ненароком не заговорить с Вильгельмом. Он был в черной рубашке и жилете.
Вильгельм уселся, поставил на стойку бокал шампанского, перехваченного с подноса, и стал подслушивать, впрочем, не сводя глаз со спины, стоявшей перед ним.
Из обрывков разговора, который удалось услышать через три барных стула, Вильгельм понял, что бедного Луи в клуб пригласил хозяин, но так и не встретил, как обещал. Пригласил, определенно, пьяный, рассылая приглашения по первым адресам, пришедшим в голову. Владелец заведения, как всем известно, пребывал в недельном запое. Всем, кроме бедного Луи.
Бедный-Луи учился в художественном колледже, работал в юридической фирме отца. Мать была прикована к постели вот уже десять лет и ждала, когда ее мучения кончатся. Бедному-Луи было девятнадцать, на его щеках еще пушок. На шее виднелись порезы от бритья. Бедный-Луи носил вещи старшего брата, умершего год назад. На руке Бедного-Луи блестели часы отца. Подарок на шестнадцатилетие. Бедный-Луи был начинающим художником, работавшим в жанре поп-арт7. Бедный-Луи изливал душу незнакомке в красном обтягивающем платье, находясь в последней стадии алкогольного опьянения. Бедный-Луи так никогда не напивался.
И Бедный-Луи, этот кристально-чистый Бедный-Луи, не познавший жизнь, не должен умирать в ближайшее время.
Но Габи так не думала. Она облокотилась на стойку – ее грудь лежала на натертой до блеска поверхности, а на длинный палец с красным когтем наматывала высветленный локон. Эндрю подливал и подливал, не смея отказать Габриэлле Джонсон, а Бедный-Луи пьянел. Габи всегда играла одну роль: забалтывала незнакомца, спаивала и отвлекала внимание, чтобы кто-то, Марк или Джексон, подсыпали ему порошок. А потом – страдания и смерть в агонии. Зато короткий остаток жизни безудержного веселья и счастья.
Неравный обмен. Но бестии было все равно, как и ее монстру-сообщнику.
«And you, you can be mean
And I, I'll drink all the time
Сause we're lovers, and that is a fact
Yes we're lovers, and that is that»
Песня звучала из винилового проигрывателя, а диджей, юрист в крупнейшей фирме, спал. Сегодня он выбирал музыку, но, кажется, захватил только одну пластинку.
– Луи, ты даже не представляешь, как тебе повезло! – воскликнула Габи и провела пальцем по щеке парня. Луи покраснел.
– Ч-что, п-по-очему? – протянул он. Язык его будто запутался в зубах, а глаза перекосились. Пьянел Бедный-Луи некрасиво.
– А потому, что рядом с тобой сейчас сидит Джексон Максгрейв. Только обернись, малыш.
Вильгельм скривился так, будто пил не дорогое шампанское, а уксус. Это «малыш» Габи сказала таким голосом, что Луи чуть не умер на месте. Лицо его сделалось малиновым. Кадык гулял туда-сюда, вверх-вниз. Встреча с кумиром в закрытом клубе, в который тебя пригласили. Какое счастливое стечение обстоятельств на первый взгляд. Но правдивый всегда второй.
Вильгельм понял, что сейчас начнется игра. Их разделяло всего три стула – ничтожное расстояние для этого клуба.
«Ты не человек, не беспокойся о своей человечности», – говорил ему Ульман в белых стенах Академии, когда Вильгельм безоговорочно его слушал. Прошли миллионы земных лет, а его голос все еще жил в голове Почитателя.
Но Вильгельм казался себе чем-то большим, чем просто жестоким. Мерзким. Гадким. Убийцей. Ничем не лучше тех, кого так презирал. И ведь вернулся.
– Что происходит, Джей? С тобой все хорошо?
Это был Эндрю, наконец-то обративший на него внимание. Его черноглазый друг Эндрю с темными короткими волосами и доброй улыбкой. Они часто делали вид, что незнакомы. Но завсегдатаи клуба знали, что это не так.
Он подошел к нему с бутылкой водки, в которой была вода, и начал медленно подливать, для виду. Это был своеобразный сигнал для Габи – подходить еще рано, сообщник не готов. Хотя, конечно, она не знала об их маленьком безалкогольном секрете.
– Джей, ты жив? Джей! Джей, скажи что-нибудь! – прошептал Эндрю, чуть заметно коснулся его плеча и потряс.
Вильгельм прекратил рассматривать еле заметные трещины в барной стойке, поднял голову. Он окончательно протрезвел. Эндрю был обеспокоен.
– Я жив. – Улыбнулся Вильгельм и посмотрел на Эндрю. Тот все продолжал подливать ему «водку» в рюмку, многозначными движениями руки подсказывая, чтобы он пил.
– Что с тобой сегодня? Когда ты зашел ко мне по дороге из студии ты, конечно, был грустный, но не настолько же, – прошептал Эндрю. Его голос был мягким, как сахарная вата. Будто ангел.
– И как ты попал сюда, Эндрю? – прошептал Вильгельм, как ему показалось, про себя. Но он спросил это вслух.
Эндрю улыбнулся. На фоне играла все та же песня, а Габи продолжала флиртовать с Бедным-Луи, ненароком касаясь его ноги коленкой. Вильгельм поморщился.
– Аренда сама себя не оплатит, – прошептал Эндрю, продолжая по-детски улыбаться. А ведь ему уже за двадцать, он уже давно не мальчишка.
Вильгельм услышал, как испуганно засмеялся Бедный-Луи, когда Габи снова провела острым носом туфли по его ноге. Маленький пакетик с белым порошком все еще оттягивал карман кожанки.
– В какое гадкое время мы живем, Эндрю. – Вымученно улыбнулся Вильгельм, выпил еще одну рюмку водки-воды, уже представляя, как Марк будет смеяться и расспрашивать, как это в Джексона влезает столько алкоголя.
