Читать книгу: «Будничные жизни Вильгельма Почитателя», страница 40

Я вижу твою ярость. Чувствую твое рваное дыхание, касающееся письма. Я знаю тебя даже лучше, чем ты знаешь себя. Я же создал тебя, Вельги. Ты стал моим величайшим прорывом, сокровищем, в сравнении с которым остальные заслуги меркнут. Но даже сокровищам свойственно ошибаться. И ты совершил ошибку, не связавшись со мной, когда получил камень. Когда у тебя появились вопросы. Я же видел их в твоей голове. Но ты не додумался найти меня. Ты догадывался, хоть и не хотел знать, что сотворил со мной. Ты был слишком зол. А я просил никогда не обижаться. Обещал, что никогда нарочно не буду делать тебе больно. Но иногда обещания можно забрать назад. Особенно после твоего предательства, о котором знаем лишь мы втроем.

Когда я создавал Артоникс в заблеванном подвале борделя в квартале отшельников, каждую минуту думал о тебе. О твоем благе, о твоей жизни и сохранности. Как и всегда было, ведь все на свете только для тебя. Годы работы, моих изобретений. Я отдал тебе все, что наработал, за что пролил пот и слезы, бросил к твоим ногам. Стал твоим рабом. Я был твоим опекуном, ты был мне почт и родным. На Земле нас бы назвали великим Сыном великого Отца, Отца, который отдал за Сына все. Но ты не думал об этой стороне медали, Вильгельм. Считал себя единственной жертвой. Но ты ничем не лучше меня. И сейчас, читая эти строки, ты вспоминаешь об этом. Ты же знаешь как все было на самом деле. Никто, кроме нас троих, а иногда, даже двоих, не знает, как все было.

В подвале, во сне я видел твои глаза, будто бы их сияние касалось меня, проходило насквозь алой нитью. И каждый раз, просыпаясь, я вновь был один в этой санитарной яме. Создание камня стало моей единственной заботой. Последним рывком перед вечной тьмой. И даже этот шаг я посвятил тебе, маленький эгоист, забывший меня, стоило твоим ногам ступить на почву Земли.

Но не думай, что я альтруист, готовый бросить собственную жизнь к твоим ногам. Я не такой, и ты это знаешь. Ты ведь почему-то решил, что можешь решать судьбы всех, кто тебя окружает. Возвысил себя до небес. Ты растоптал меня, оставил на растерзание властям после того, как я вновь отдал тебе все, что имел. Ты думал, что я вновь забуду твое предательство. Но не в этот раз. Я устал.

Я ведь тоже гений. Только исключительного ума существа могут создать Артоникс. А я создал целых два, чуть изменил их. Соединив камни единой линией жизни, словно мостом через бушующую реку, связав наши судьбы навсегда. Мой медальон-Солнце, который давно висит на твоей шее, лишь усилил результат. И стоило тебе надеть его, камень, постоянно хранившийся у моего сердца, потеплел. Я ведь пронес его с собой, Вельги. Сделал его своей частью. Никто не нашел камня. Я – твой камень на шее. Я шептал тебе. Я видел все. Тебе нужно постараться, чтобы не уйти на дно.

Ты же помнишь, как все было на самом деле? Я не о том, что пишут в учебниках и рассказывают работники Альбиона, а о том, что знаем только мы. Ведь ты считаешь, что я испортил тебе жизнь, забывая, наверное, что без меня она могла закончиться куда раньше. Но я старался спасти тебя, вылечить, помочь, потому что для меня ты был не обычным Учеником. Ты знаешь, Вильгельм, что был для меня смыслом существования. Ты был мной – тем мной, которым я мечтал быть.

И тогда, когда ты связал свою жизнь с Артониксом, думая, что привязал камень к себе, ты всего лишь подал мне руку. Как тогда, давно, когда ты сделал единственное правильное решение, посчитав, что я стану хорошим Ментором. И ведь я стал. За Земную ночь я пересмотрел некоторые кусочки твоей жизни, Вельги. Увидел ошибки и победы, твой позор и редкую гордость. Мне даже стало жалко тебя. Тогда я влез в твою голову, всколыхнул те воспоминания, которые помогли тебе в твоем плане. А он изначально был неудачным. Но и тогда я решил тебе помочь, обхитрить Ванрава и Захарри.

Внушить тебе желание, страсть к самой обыкновенной человеческой самке не составило труда – чувства, имени которым в нашем мире не придумали названия, хранились в твоем сердце многие годы, закупоренные в хрустальный сосуд. Мне нужно было вытащить пробку и разлить яд, внушить воспоминания о самке, приукрасить скучную правду, в которой она была всего лишь твоей хорошей знакомой. В тебе уже было все, чтобы «полюбить» ее. Нужно было лишь время, и я подарил его тебе. Но ты снова воспользовался им не так, как должен был.

Ты пригрел предателей на своей груди. Ты взрастил их ошибками, которые осознавал, но не делал ничего для исправления. Ты сам виноват в своем проигрыше. И только из-за понимания этого я, тогда лишь предполагавший свою правоту, согласился помочь Ванраву и Захарри.

Я оказался прав. Впрочем, как всегда и было.

Но не думай, что сейчас все закончится. С этим проигрышем ты лишь запустишь новый механизм, начнешь все сначала, если хватит сил, Почитатель.

Я не держу на тебя зла. Ты знаешь, как моя поддержка может тебе пригодиться.

Я готов помочь. Я готов встать на твою сторону, позабыть прошлые обиды, сослаться на твою беспокойную юность. Ты должен приехать ко мне – пункт назначения, надеюсь, тебе понятен. Как и мои ожидания.

Конечно, я попрошу кое-что взамен. Никакой контракт не будет настоящим, если взамен ничего не попросят. Тебе будет тяжело согласиться с моими условиями, но, если ты дорожишь репутацией и Планетой, – приедешь.

Надеюсь, ты окажешься умным Почитателем, Вельги. Не расстраивай своего Создателя.

Генрих Ульман».

Вильгельм слышал в голове его голос. Насмешливый, с нотками иронии, но такой родной, знакомый, осязаемый в горячем воздухе, что сердце Вильгельма сдавило тисками.

Он будто видел, как смеялись глаза, как Ульман раздумывал над подходящим словом. Видел его руки с множеством перстней, как длинные пальцы обхватывают ручку.

Каждое слово письма – ожог, касание пальца к кровоточащей ране. Каждая запятая – кол в сердце, заботливо воткнутый в самый его центр. Каждая точка – удар ниже пояса.

Генри. Этого просто не могло случиться, не могло. Заключенные ведь не могут управлять свободными, но Учителя это, кажется, не касалось. Даже сейчас, находившись так далеко, все равно затянул удавку не шее Вильгельма и потянул, а сам – стоял в стороне и смотрел, наслаждался его мучениями и, наверное, все равно немного переживая за него.

Вильгельм задрожал. Взглянул на камень, медальон, горевший цветом его очей. Рывком сорвал его с шеи и бросил в сторону.

Это слишком, слишком даже для Ульмана.

– Что ты делаешь? – воскликнул Норрис, с трудом управлявший еле работавшим Космолетом. Он повернулся к Вильгельму и посмотрел на него.

Почитатель мотал головой и плакал. Рыдал, сотрясая своим голосом Пустоту. Норрис с трудом справился с эмоциями, кое-как включил автопилот, подбежал к Вильгельму и выхватил из рук письмо. Пробежал по строкам глазами. И все понял.

Вильгельм медленно терял сознание от нахлынувших на него эмоций и переживаний. Глаза то потухали, то загорались адским пламенем.

Воспоминания врывались в его память, все, что было на самом деле. Что на самом деле случилось в Академии, что было с Ульманом и с ним. Что произошло в тот роковой день, о котором, определенно, рассказала Лилиан. Почему это произошло. Он все вспомнил, даже то, что так старательно пытался забыть по наказам Норриса. Работу, удачи и проигрыши, плечо, на которое всегда можно было опереться. Руки, которые вырастили его и подарили жизнь. Абсолютно все. Вспомнил Генриха Ульмана, который вручил ему мечту и воплотил ее. Который был для него куда большим, чем обычным Ментором. И то предательство, тот побег, когда Генри остался.

И в тот момент Вильгельм понял, что никогда не был главной жертвой. И, наверное, героем. И злодеем. Он вообще никем не был.

– В Альбион. Прошу. Нам надо успеть, надо спасти Планету, – повторял он в бреду, хватаясь за каждый лучик света, хотя прекрасно понимал, что спасать уже некого. Заключенным врать незачем.

Темнота поглотила Вильгельма, окутала удушающим запахом и бросила в пропасть. Он обмяк. Норрис поставил Космолет на автопилот, упал на колени и поднял друга. Впервые за долгое время он заплакал, уткнувшись в макушку Вильгельма носом.

Космолет продолжал полет в никуда, огибая летевшие в него осколки метеоритов и прошлых жизней.

Они проиграли.

Глава пятидесятая

Он очнулся в палате. Все было белым, обжигающе белым. От концентрации этого цвета глаза наполнялись слезами. Даже в Альбионе не так противно. Стойкий запах медицинских растворов, железа и таблеток въелся в подушки, и дышать было нечем. Из руки Вильгельма торчал катетер с воткнутой в него переносной капельницей.

Он с трудом поднялся – тело ломило. Руки не переставали дрожать. Рядом с кроватью, на белом стуле, дремал Норрис, сжимая руку друга в своей. Пальцы он держал на пульсе, словно во сне мог понять, когда сердце Вильгельма могло перестать биться. Чуть поодаль, в углу, перебирал бумаги Жак, рядом стоял Пронкс, который отчего-то перестал шпионить за пиратами и решил посетить начальника впервые за сотни лет. Они, казалось, и не заметили бы, что Вильгельм проснулся, если бы он не потянулся за бутылкой воды и не задел бы ее пальцем. Бутылка упала, разбилась. Вода, на белом полу казавшаяся желтой, растеклась.

– Очнулся, Норрис, очнулся! – позвал Жак. Пронкс что-то пискнул, но тихо. Он всегда был немногословен.

Норрис проснулся, медленно поднял голову и взглянул на изможденного друга. Вымученно улыбнулся.

– Наконец-то ты проснулся, – прошептал Норрис и облизнул губы. У него они, как и у Вильгельма, были почти белые.

– Где она? Где Катя? – прохрипел Вильгельм, чувствуя на языке горький привкус лекарств. Сколько он здесь? Сколько времени уже потеряли?

Норрис молчал. Поглаживал пальцы Эльгендорфа и вспоминал слова проверяющего. Вернее, проверяющей. На видео отчете она сняла маску, сбросила черную мантию. Ее зеленая чешуя блестела в свете верхнего яруса. Волосы чуть развевались от циркулирующего воздуха. Желтые глаза, длинные когти. Никто из них и подумать не мог, что Лилиан сдержит обещание отомстить и что Альбион так быстро примет пропавшую работницу на прежнее место.

Они упустили ее.

– Где она, Норрис, – прошептал Вильгельм и сжал ладони в кулаки. Друг молчал.

Вильгельм все понял без слов. Отвернулся к белой стене, зажмурился. Сдавленно зарычал, прикусив губу. Привкус плазмы вновь появился на языке. Он выгнулся дугой, будто пытаясь сломать позвоночник, но теплые руки Норриса уложили на мягкую постель.

– Ты пытался ее спасти. Стер ей воспоминания, чтобы вернуть на Землю, оборвал ее связи, чтобы ее не искали и Катя могла вернуться домой без проблем. Ты желал ей самого лучшего, пожертвовал последним, что у тебя было, – свободой. Ты отдал ей свою свободу, Вильгельм, ты сделал для нее все, что мог, но… – Норрис запнулся.

– Но что? – прошептал Вильгельм, не открывая глаз. В темноте еще могло показаться, что происходящее – сон. При свете ламп обманываться уже не получится.

– Но она всего лишь человек, Вильгельм. Привязанности мало для того, чтобы спасти кого-то.

Вильгельму мало тьмы. Он зажмурился сильнее, зажмурился так, что почувствовал боль в глазах. Может, откроет глаза и ослепнет. Не жаль, совсем не жаль. Он в смерти Кати винил только себя, пусть и понимал, что все, что делал, было для ее спасения. Катю убила Лилиан. Но, убей он игуану сразу, Катя была бы жива. Не привези он Катю сюда, она бы не узнала страданий. Если бы он не забрал тот камень, то был бы уже мертв. И проблем, наверное, не было бы больше ни у кого.

Он проиграл. Так позорно проиграл. Проиграл на глазах у Учителя, следившего за ним. Подтвердил его слова о нерадивости и слабости, о неопытности и глупости. Перед глазами стояло письмо. Во тьме оно, казалось, проявлялось по слову. Даже так от его правды не скрыться.

Каждое слово Генриха Ульмана – штрих исповеди надменной обиды, но тихой, словно в шутки. Словно жаркий шепот, касающийся хрящика ушной раковины. Словно мимолетное прикосновение подушечек пальцев, словно удар ладонью по щеке. Даже сейчас Генрих оказался умнее. Подтвердил гениальность, а Вильгельм – оказался учеником, которому еще учиться и склонять голову.

 «Не склонюсь. Больше никогда и ни перед кем», – подумал Вильгельм и попытался сделать глубокий вдох. Норрис учил его дышать, и сейчас, казалось, нужно было учиться заново. Грудь, лишенная камня, дышала спокойно. Мерно вздымалась, не имев груза неподъемной обиды. Но внутри пусто. Это удар под дых. Наотмашь, в солнечное сплетение, вырывающий последний воздух из груди удар.

От Ульмана можно ожидать подобного, но только если бы тот был на свободе. Он бы наставил на путь истинный, даже если бы и поиздевался, если бы постарался показать себя в лучшем свете, но помог бы. Однако все оказалось куда хуже – даже находясь в тюрьме, он сумел напомнить о себе Ученику и помогать, как оказалось, не намерен.

Вильгельм открыл глаза, и свет ослепил его. Казалось, ему встретился свет, затерявшийся в локонах, струившихся по плечам и молочного цвета спине. Локоны, окружавшие родинки на плечах и шее, маленькие темные точки – словно пометки на карте. Казалось, откроет глаза, и увидит синеву небес, принесенных с Земли. Протянет руку и коснется тонких пальцев с аккуратными ноготками, подстриженными так, чтобы не мешали играть на пианино. Если бы Вильгельм мог слышать, наверное, услышал бы звонкий смех, редко слышавшийся в Италии, особенно ближе к концу.

Но перед глазами все еще была белая стерильность палаты.

– Почему… Как… Я клялся, клялся ей… – Вильгельм шептал и зажмурился снова. В уголках глаз защипало.

– Решение Альбиона и комиссии у тебя дома, Вельги. Ее вещи тоже. Она там, на крыше Альбиона. Рядом с другими, такими же.... Нам очень жаль, – прошептал Норрис.

Жжение непрошенных слез выедало лиловые камни, покрывало их едким наростом из сожалений. Он посмотрел на потолок, но слезы не окропили его высохшую кожу на щеках. Внутри не было уже ничего, даже боли, казалось, не осталось.

Он лежал, не двигался, даже дышал, казалось, нехотя. Корка воздуха застывала на его лиловых глазах, присыпая серой пылью.

Как возвращаться на Землю, зная, что совсем скоро жизни на ней не станет? Как жить с этим грузом, который никогда не станет легче? Вильгельм не знал.

Но у него осталось незаконченное дело. Дело справедливости и чести. Что-то, что должно освободить его из кандалов всеобщей ненависти хотя бы на какое-то время. Последний глоток воздуха перед погружением на дно.

– Я хочу сделать заявление, – прошептал Вильгельм, протягивая руку другу. – Пожалуйста, принеси мне бумагу и ручку или что тут… Где тут пишут.

Норрис, все еще державшийся из последних сил, на несгибаемых ногах поднялся и прошел к столу. Вытянул из ящика обыкновенный лист бумаги и ручку. Подал другу.

Почитатель с трудом обхватил пальцами ручку, положил листик на колени и начал что-то медленно писать, выводя каждую буковку. Долго перечитывал, бегал безжизненным взглядом от строчки к строчке. Затем, отчеркнув, поставил подпись и отложил ручку. Подчиненные с неподдельным беспокойством смотрели на Почитателя, а Норрис кусал щеку и теребил кольца на пальцах.

И наконец Вильгельм, прокашлявшись, зачитал указ дрожавшим голосом:

– Я, Вильгельм Эльгендорф, Последний из Почитателей, официально заявляю, что с этого момента моя команда, состоящая из Норриса Херца, Ванрава Леймана, Годрика Голдена, Жака Келаоха, Джуди Макфостер, Захарри Краутца и Пронкса Джу распущена. Отныне никто из вышеперечисленных не обязан участвовать в работе Почитателя, не обязан ему помогать и слушать его приказы. Я официально заявляю, что благодарю каждого за проделанную работу и отпускаю на свободу. Да будут они славными продолжателями чьего-то дела, – механически прочитал Вильгельм и, как только рот его произнес последнее слово, руки разорвали письмо. Кусочки рассыпались по белоснежному одеялу, окропив его черными каплями.

Все молчали. Норрис мелко дрожал, будто бы все его тело начала бить судорога. Пронкс и Жак боялись дышать. Норрис поднял голову и почерневшими от непонимания глазами посмотрел на Вильгельма. Но Почитатель молчал.

– Зачем? Зачем ты это сделал? – прошептал Норрис. Он схватил Вильгельма за руку, сжал ее, но Почитатель никак не отреагировал.

– Я не смог спасти одного человека. Не защитил Планету. Я больше не хочу подвергать опасности команду. Ступайте. Вы мне больше ничего не должны, – ответил Вильгельм и закрыл глаза. Он надеялся уже никогда не проснуться.

Глава пятьдесят первая

Ванрав хотел угнать квадратный и плоский Космолет из гаража Академии еще давно, когда эта каша только начинала набухать, и даже успел до того, как она вытекла. Вильгельм только направился в Альбион, а Варнав уже собирал последние неупакованные документы в чемодан и заправлял корабль. Приехать раньше Эльгендорфа оказалось хорошей идеей: все-таки Норрис знатно отвлек Вильгельма в Италии, смыться оказалось не так сложно, как думал Годрик. Захарри умело отсоединил корабль от средств слежения, так что никто не мог догнать беглецов. Джуди, хоть и нехотя, но закрыла Патрулю возможность отследить корабль. Она Ванраву никогда не нравилась – слишком мягкотелая, чтобы принимать судьбоносные решения. Почитателем она точно стать бы не смогла. Захарри, может, справился бы, будь он поумнее и дальновидным. Но им тогда просто не повезло – их конкурентом оказался Вильгельм Эльгендорф.

Планировалось, что после результата Альбиона они вчетвером улетят куда подальше, где смогут спрятаться от полицейских и переждать оставшееся до вынесения приговора время, но убежать удалось лишь двоим. Джуди и Захарри, которые не пришли на место встречи в назначенное время, уже вполне могли отправиться в тюрьму. Конечно Вильгельм мог отказаться от них, тогда, может, и приговор был не таким серьезным, но Варнаву отчего-то казалось, что Почитатель так просто не отпустит их. Слишком ущемлено будет его самолюбие после провала.

Ванрава это не волновало. Он спас себя и своего напарника, а до остальных ему уже не было никакого дела.

Они летели в Космической Пустоте, огибая глыбы и кометы, прилетевших от взорвавшихся во тьме звезд. Космолет на автопилоте уворачивался от лениво летевших метеоритов. Вокруг бесконечная тьма.

Ванрав был доволен. Он наконец-то смог сослужить Альянсу хорошую службу и, когда вся катавасия уляжется, Вильгельма забросят в тюрьму, жизнь на Земле уничтожат, а Планету отдадут под полигон, его наградят. Ванрав мечтал получить заслуженное годами уважение Единого Космического Государства, ведь это был не единственный раз, когда он помогал учредить козни против всеми нелюбимого Почитателя. И сейчас, наконец-то, его заметили. Пособник даже обещал замолвить за него словечко.

Годрик же сидел на соседнем к капитанскому креслу и теребил ногти, кусал губы. За последние часы беготни он ужасно устал, осунулся и, казалось, постарел. Цвет его лица стал нездорово серым, губы побледнели и не могли растянуться даже в фальшивую, уже привычную для Годрика улыбку. Он чувствовал себя погано, погано настолько, что ему было даже тяжело подобрать слова, чтобы ответить Ванраву на его вопросы, и молчал.

Ванрав не знал о том, что Годрик предупредил Вильгельма и Норриса о готовившемся покушении – иначе бы сдал друга властям как изменника. Не знал, как долго и мучительно думал Голден о своем предательстве, как не спал ночами, бродил по пустынным улицам Шаттла и останавливался у дома Вильгельма, долго глядел в окна и надеялся, чтобы хоть кто-то вышел из дома и заметил его, а потом возвращался и шутил с Ванравом, помогал ему собирать вещи и боялся даже оговориться, что все еще переживал о судьбе Почитателя. Желания нарывали его на две части, и между желанием угодить другу, Ванраву, который так часто вытаскивал его из заварушек, что Годрик должен был ему жизнью, и Вильгельмом, с которым хотел дружить многие годы и которым восхищался, оставалось все меньше места. Но желания не могли пересечься – их встреча была бы погибелью для Годрика.

Стоило Годрику узнать о настоящей причине предательства, в сердце его закрались сомнения. Он не хотел вредить Вильгельму. Совсем не хотел.

Он помнил их дружбу, которая разрушилась, не успев начавшись. Они ведь общались достаточно хорошо, даже ездили вместе в поездку на одну из Планет Почитателей, когда Норрис заболел и полететь не смог, а Джуди взяла с собой подругу. Годрик помнил, с каким упоением рассказывал ему Вильгельм о проектах Почитателей, о которых тогда уже много знал, как открывал ему тайны функционирования Планет, о которых Годрик не подозревал. Годрик уже тогда понял – из Вильгельма выйдет толк, и хотел приблизиться к будущей звезде. Но ни у Ванрава, которому не хватило академических знаний, ни у Годрика, который не слишком нравился Норрису, сблизиться с будущим Почитателем не вышло.

Может, Ульман когда-то стер из памяти Вильгельма воспоминания о времени, что он провел с ними. Может, Генрих Ульман уже тогда решил будущее своего подопечного, никто уже не сможет сказать, сколько шагов в будущее прописал для себя Ульман, но место для себя подле Вильгельма он расчистил на миллионы лет вперед. Он даже продумал, как будет следить за Почитателем, когда его не будет рядом.

Но Голден, к сожалению, все помнил. И иногда даже жалел, что не почистил свои воспоминания, когда была возможность.

Ему захотелось, наплевав на запреты Единого Космического Государства, написать Почитателю или даже приехать в Альбион и встретиться с ним. Преступить Закон, разрушить все построенное за годы слепого подчинения Родине. Рассказать все, что знал. Хоть как-то помочь тому, кого поработило самое непонятное чувство низких существ – привязанность к человеческой самке. Ведь окончательно он согласился на план Ванрава только из-за желания убрать Катю подальше от Почитателя – слишком плохо она на него влияла, но он не хотел проблем для Эльгендорфа. Наоборот, желал для него самого лучшего. Настолько, что был готов предать единственного мало-мальского друга, оставить их многолетнюю дружбу и спасти Эльгендорфа с его Планетой. Просто за то, что Вильгельм был Вильгельмом, что когда-то они дружили, Годрик был готов уничтожить доверие и преступить Закон, чтобы дело Вильгельма жило, а с ним – и сам Вильгельм.

Но все, что уже сделано, не давало возможности сделать шаг назад. Однако он все еще мог протянуть руку помощи, и протянул, отправив спасительные письма Вильгельму и Норрису, на всякий случай продублировав текст.

– Хорошо, что все закончилось, – наконец-то вырвалось у Годрика. Искусанные губы будто бы с трудом открылись, а от лживых слов ему было дурно. Но нужно продолжать играть роль напарника. Назад дороги нет. За побегом всегда была только тьма – о сбегавших до них ничего не было известно.

– Закончилось? Нет, Годрик. Все только начинается. У Вильгельма еще будет много шансов пожалеть о своем проигрыше. Игра только стартовала, муки еще впереди, – ответил Ванрав, направив корабль за россыпь метеоритов, летевших на них. Он улыбался.

Годрик шмыгнул носом, отвернулся. Они подлетели к границе Патруля, Ванрав нажал на кнопку перемещения, а звезды перед глазами медленно начинали закручиваться в спираль.

– Куда мы летим? Я так далеко не улетал никогда, – спросил Годрик, обнимая себя руками.

– Подальше от всех. Туда, где нас не найдут, а то мне что-то слабо верится, что эти двое сдержат обещания на скамье подсудимых и не проболтаются о нас. Лучше нам поблизости Альбиона или Академии пока не появляться, – ответил Ванрав и, открыл банку пива с громким пшиком. – Хорошо, что я не забыл купить ящик в магазине у дома. Жалко будет, если рецепт с людьми пропадет. За победу!

Он с наслаждением выпил всю банку и бросил жестянку назад. Годрик проследил за ним молча. Он, как и Вильгельм, пиво не особо любил.

– На заброшенные платформы? Или ты отвезешь нас в район, где живут сбежавшие нарушители порядка? – спросил Годрик.

– Нет, ты что? Дальше. Мы же не бутылку с ядом украли, а предали Почитателя. Нас там поймают. Мы летим на Планету мусорщиков, – ответил Ванрав, причмокнув. Липкая полоска пива испачкала его усы.

Годрик замолчал. Сглотнул ком сожалений и снова уткнулся в окно.

Мусорщик. Теперь он – отброс общества, которому даже на самой отдаленной платформе не было места. А ведь был, был-то помощником Почитателя. Был – и в миг все потерял.

Мир перед глазами превратился в белую пелену. Их медленно начинало сжимать.

– Еще не конец. Все еще впереди. Все еще может измениться, – прошептал Годрик посиневшими губами. На его необычайно красивом лице застыла маска горького сожаления.

Ванрав хмыкнул, но ничего не сказал.

Сила перемещения проглотила предателей, во тьме сгустился клуб света и, вспыхнув, утащил их далеко-далеко, оставив в напоминание этому миру лишь облако серого тумана.