Читать книгу: «Урга и Унгерн», страница 3
Дэчинравжалин
Монастырский комплекс раскинулся вдоль поселения Кырен. Прибыв туда поздно ночью, мы выяснили что Джа-ламы тут нет. Он находился в это время в Мундагаре. Новый монастырь только начали строить у подножья священной горы Алтан Мундарга. Было сообщено, что завтра утром Джа-лама должен прибыть в Дэчинравжалин, и нам с бароном ничего не оставалось, как расседлать коней и устроиться на ночлег в большой юрте, которая в отсутствие хозяина служила по совместительству гостевой. С дороги мы порядком устали и потому, наскоро перекусив вяленой бараниной и густым чаем с молоком, сразу же легли спать. Некоторое время я еще отчетливо слышал уханье филина, глаза мои слипались от усталости. Казалось, что я не заснул, а лишь на миг закрыл глаза. Открыв их, увидел мягкий свет, который не слепил, но был ярким и теплым. Этот свет приподнял меня и стал уносить ввысь со все нарастающей скоростью. Совсем скоро свечение стало окружать меня со всех сторон, и было уже решительно непонятно, где верх, а где низ. Ощущалось блаженное спокойствие, и никакой тревоги во мне не было. Постепенно из света стал проявляться лик. Именно лик, а не лицо. Это был прекрасный светлый образ, юное чело с закрытыми глазами и блаженной улыбкой. Лик казался живым, но я понял, что это лишь образ, который колышется в мягком свете. В какой-то миг мне стало ясно, что лик этот изображен на огромном знамени белого цвета. Само знамя было соткано из того же мягкого и уютного света и простиралось во все стороны. А потом все начало драматически меняться. Свет стал медленно тускнеть. На знамени появились бледно-алые пятна, которые все быстрей разрастались, поглощая белый свет и окрашивая окружающее пространство в кровавые тона. Лик на знамени вдруг открыл глаза. Это были глаза страшные, черные и бездонные, жадные глаза хищного зверя. Улыбка из смиренной стала свирепой, рот превратился в зубастую пасть чудовища, и я почувствовал жар пламени, которое охватило все вокруг. Вдруг стало понятно, что я с огромной скоростью лечу вниз, и меня обуял ужас. Сердце сжалось настолько, что мне стало больно, и я, вскрикнув, зажмурился, ожидая страшной развязки.
Дверь юрты была распахнута, фон Унгерна внутри не было. Снаружи ощущалась какая-то утренняя оживленная суета многочисленных людей. Я приходил в себя, понимая, что спал. Сердце еще громко колотилось в груди, но дыхание уже немного выравнивалось. Выйдя из юрты, увидел множество монахов с мотками разноцветных флагов. Все готовились к Майдари Хуралу, который должен был пройти послезавтра, во время полнолуния пятнадцатого лунного летнего месяца. С трудом натянул обувь, ноги отекли после долгой дороги, и их пришлось впихивать в сапоги с ощущениями неприятными и болезненными. Запахи, которые разносились по воздуху, говорили о том, что где-то рядом варят мясо и чай.
Храм возвышался над монастырским селением; судя по монотонному пению и далеким звукам труб, там проводилось утреннее богослужение.
– Алексей Васильевич, доброе утро! – знакомый голос заставил меня вздрогнуть, задумчивость и остатки сна исчезли вмиг. Я повернулся на голос и увидел барона Унгерна в монашеском багровом одеянии, с четками в руках и широкой улыбкой на лице. Думаю, он наслаждался произведенным на меня впечатлением.
– Здравствуйте, Роман Федорович, непривычно видеть вас без формы, да еще и не при оружии. Кто это вас так нарядил?
– Долгая история. Вы вчера изволили заснуть, а мне не спалось, я вообще мало сплю, а в новых местах и подавно. Чтобы с боку на бок всю ночь не ворочаться, решил прогуляться… А вы знаете, что всю неделю в здешнем храме ночные службы?
– Вы на службе в храме ночь провели?
– Ну не всю ночь, – фон Унгерн отвел глаза, и улыбка ушла с его лица. Какое-то время он молча смотрел в пространство перед собой, а потом в свойственной ему манере резко перевел тему разговора в совершенно другое русло. – Пойдемте пить чай! – И, развернувшись, не дожидаясь ответа, двинулся в сторону костра, где уже собрались монголы, очевидно, помогавшие в службе монашескому братству.
– Да, конечно, вот только умоюсь, – ответил я вслед барону. Уверен, моих слов он не услышал.
Невдалеке от монастыря через всю долину текла река. Русло ее было довольно широким. Весной река была, пожалуй, многоводной, но в этот летний месяц ее можно было без труда перейти вброд. Вода чистая и холодная, она бодрила, освежала и была настолько вкусна, что ее хотелось пить еще и еще. Солнце поднялось уже достаточно высоко, но мелкие камни вдоль русла были еще мокры от утренней росы. До меня донеслись бой барабанов и гул длинных монастырских труб, оповещавших либо о начале праздника, либо о прибытии влиятельного гостя. Я поспешил к храму.
Рядом с юртой, в которой я спал, стоял зеленый автомобиль марки фиат, хотя могу и ошибаться. Вокруг юрты теперь толпился народ, у входа в нее появилась черная кошма, а перед дверями стояла охрана с винтовками. Все это могло означать, что Джа-лама приехал из Хойморского монастыря сюда в Дэчинравжалин. Насколько мне было известно, после дороги он гостей не принимал, а это означало, что до вечера можно смело заниматься своими делами. А какие тут свои дела? Я пошел к костру, чтобы перекусить и попить чаю, и, разумеется, встретил там фон Унгерна.
Барон имел деятельный вид, пытался со своим небольшим запасом слов и богатым арсеналом жестов объясняться с монголом, в котором я узнал секретаря Джа-ламы, имя, к сожалению, уже и не вспомню. Опознать смог по главному его признаку – очкам без стекол, которые тот носил не снимая, считая их символом учености. Свои очки я оставил вместе с пальто в юрте Джа-ламы, но в дневное время я видел тогда еще очень даже неплохо, потому не стал тревожить хозяина юрты по таким пустякам.
Секретарь тоже меня узнал по прошлым встречам, он славился изумительной памятью на лица. Вместе с секретарем меня наконец заметил и барон, он радостно замахал свободной рукой, приглашая к костру. В другой руке он умудрился держать одновременно и чашу с тем напитком, который называется монгольским чаем, и четки, которые появились у него вместе с монашеским одеянием.
– Алексей Васильевич, вас мне бог послал! – Унгерн широко улыбался, хитро сощурив правый глаз. Вид при этом имел заговорщицкий. Его усищи и рыжая многодневная щетина на лице делали его несколько старше своих лет, однако резкие движения и энергия, присутствовавшая во всех его действиях, напоминали о том, что он молод и полон сил.
Я поклонился секретарю и поздоровался с ним по монгольскому обычаю. Поинтересовался, как прошла поездка и каково здоровье добродетельного Джа-ламы. После короткой ритуальной части улыбнулся барону, который завороженно смотрел на нашу беседу, как мне показалось, стараясь запомнить слова и жесты, чтобы воспроизвести их при подвернувшемся случае. Учеником он был способным, полученные знания в монгольском использовал охотно и без комплексов.
– Чем же я могу вам помочь, Роман Федорович?
– По части перевода можете! Я так понял, что этот «сокол без стекол» – чиновник Джа-ламы или кто-то из его свиты, так как в авто сидел рядом с ним. Вот хотел побыстрей на встречу напроситься, а то, боюсь, охотников и без меня предостаточно. Видали, сколько народу у юрты набралось? Может, этому денег дать, чтобы все устроил деликатно? – Унгерн едва заметным движением глаз указал на секретаря.
– Не стоит, поверьте. Вечером нас примут. Сначала я улажу все дипломатические дела, а потом походатайствую за вас. Джа-лама охоч до новых знакомств и непременно с вами пообщается.
– А вы поможете мне с переводом? – Унгерну удалось произнести фразу таким образом, что было непонятно, вопрос это или все же утверждение.
– Я с удовольствием поприсутствую, однако по-русски Джа-лама говорит немногим хуже нас с вами, так что переводчик вам не понадобится.
Секретарь откланялся и покинул нас с бароном, а мы, поев вареной баранины, провели для себя небольшую ознакомительную экскурсию по монастырю. Унгерн всем живо интересовался, хватал за одежды лам и требовал от меня перевести то одно, то другое. Я уже начал подумывать о том, как бы поделикатней отделаться от навязчивого и деятельного барона, но неожиданно прибежал секретарь и попросил нас следовать за ним в юрту Джа-ламы.
Правитель Кобдо восседал на главном, дальнем от входа в юрту месте и был обложен многочисленными подушками. Позади него стоял дорожный сундук, которого еще вчера в юрте не было. Хозяин юрты был почтенного возраста, имел квадратное лицо, седые, почти всегда сдвинутые брови, а его массивная нижняя челюсть в моменты задумчивости выдвигалась вперед, что вместе с другими чертами придавало Джа-ламе вид свирепый. Под мышкой был закреплен маузер, с которым он не расставался почти никогда. По правую руку от правителя Кобдо сидел древний старец в диковинной шапке, обвешанный сотнями амулетов, в руках он держал четки с бусинами из птичьих черепов. Как я понял, это был личный гадатель Джа-ламы. Больше в юрте никого не было. Секретарь проводил нас лишь до порога, откланялся и, пятясь задом к дверям, исчез. Я, войдя, поклонился хозяину юрты и произнес соответствующие приветствия. Барон удивил меня тем, что довольно точно повторил приветствие и тоже низко поклонился, приложив руку к сердцу. Нам было предложено прилечь за импровизированный стол, представлявший собой просторную кошму с большим блюдом мяса посредине. Взяв из центра блюда вареную баранью голову, Джа-лама вынул из нее глаз. Он приподнялся, обошел нас сбоку и, подойдя к барону, поднес к его рту угощение. Барон все сделал правильно, он открыл рот и позволил правителю вложить туда вареный глаз, после чего, не поморщась, прожевал его и сглотнул. Джа-лама вдруг неожиданно для всех громко захохотал, похлопал Унгерна по спине влажной от жира рукой и, вернувшись на свое место, начал беседу. Говорил он с характерным степным акцентом, слова подбирал вдумчиво, речь его была неспешна, изобиловала паузами, которые никто из собеседников не смел нарушать.
– Вот я много знаю лам. Скажу, что, пожалуй, не знаю меньше лам, чем знаю. А вот тебя признать не могу. – Джа-лама хитро прищурился, глядя на Унгерна, и замолчал. Было непонятно, ожидает он ответа или готовится продолжить. Барону хватило ума не спешить с репликой. Прошло, наверное, не меньше минуты, прежде чем хозяин юрты продолжил.
– Ты не лама. Я это вижу. Вот я лама, который нарядился воином. А ты воин, который нарядился ламой. Это нехорошо. Каждый должен следовать по своему пути. Только время сейчас такое, что монаху приходится брать в руки оружие, а воину порой приходится надевать одежду монаха и брать в руки четки… Покажи мне четки! – Джа-лама властно протянул руку и нахмурил лоб, челюсть его при этом сильно выдвинулась вперед.
Унгерн на вытянутых руках протянул четки, голову свою при этом склонил в поклоне, как и подобало гостю великого правителя. Джа-лама сгреб четки в свою широкую ладонь, около минуты смотрел на них не отрываясь. Потом он поднял на барона глаза и спросил:
– Сколько бусин в этих четках?
– Я не знаю, – честно ответил Унгерн.
– Бурдуков, ты скажи! – обратился ко мне Джа-лама.
– Сто восемь. Как известно, сто восемь – это священное число в буддизме, и бусин в четках должно быть сто восемь. Читая молитву, буддист отмеряет ее бусиной до тех пор, пока не дойдет до самой последней, после этого он переворачивает четки и перебирает их в обратном порядке, повторяя молитву столько раз, сколько ему положено.
– На этих четках сто семь бусин… – Джа-лама опять застыл в задумчивости, а старец в странной шапке вдруг начал раскачиваться из стороны в сторону и нараспев, довольно бегло читать какие-то молитвы.
– Бурдуков, выйди из юрты. Приходи вечером. Мне нужно поговорить с этим ряженым с глазу на глаз.
Мне показалось, что маскарад Унгерна сыграл с ним злую шутку. Джа-лама очень серьезно относился к вопросам веры и религиозным атрибутам. Спорить с хозяином было страшно и неразумно. Я бросил беглый взгляд на Романа Федоровича, который, похоже, был крайне спокоен и страха не испытывал. Я поклонился и покинул юрту.
Больше я Унгерна не видел. Джа-лама тоже куда-то уехал по делам, хотя и должен был, как сам же и обещал, встретиться со мной тем же вечером. Его секретарь принес извинения, принял корреспонденцию и попросил остаться еще на день, чтобы отпраздновать Майдари Хурал. Я заподозрил неладное, мне казалось, что с бароном Джа-лама поступил жестоко, может быть, даже задушил его. Ведь не мог же Унгерн просто так, не попрощавшись, ничего не сказав, куда-то уехать. Оставаться на праздник мне совсем не хотелось, но секретарь настоял на моем присутствии и пообещал дать проводников и провизию на обратный путь. Не хотелось также гневить Джа-ламу, и я остался. Ночевал в той же самой юрте. Сундук, мясо и черная кошма исчезли… Появился пулемет системы «Кольт». Он был накрыт моим пальто! Вечер был студеный, и я с некоторыми колебаниями снял пальто с пулемета и, накинув его на себя, лег спать. Почти сразу погрузился в сон. Спал крепко, в этот раз сновидений у меня не было вовсе.
Проснулся посреди ночи от топота копыт и человеческих криков. Выскочил из юрты и увидел, как ярким пламенем горит храм. Все вокруг было в дыму, топот и крики окружали меня, но всадников нигде не было видно. Пламя охватило дацан со всех сторон, балки его трещали и гудели. Ветер поднимал в небо огромный столб ярчайших искр и белого дыма. Дым был едким, он резал глаза и обжигал лицо, пахло горящим деревом, палеными волосами и горелым мясом. Юрта за моей спиной вспыхнула, я упал на землю, потому что ноги подкосились. Но вместо земли я погрузился в теплую липкую и густую кровь, захлебнувшись ею от неожиданности. Сердце мое в ужасе сжалось так сильно, что грудь пронзила боль. Это была не живая нервная боль, а какая-то душевная, перемешанная с ужасом и отчаянием. Я проснулся в холодном поту, в налипшей на меня крови из сна, пропитанный дымом и страхом. Но я уже был не там. Я теперь находился в юрте, двери которой были распахнуты навстречу приветливому утреннему солнцу. Старик в странной шапке внимательно смотрел на меня, перебирая четки из птичьих черепов. Он сидел напротив, увешанный многочисленными амулетами. Это был тот самый старец, которого я видел вчера сидящим рядом с Джа-ламой. Я зачем-то полез в карман за очками, дрожащими руками пытался водрузить их на переносицу. Дурной сон вроде бы прошел, но сердце все еще страшно колотилось в моей груди. Хотелось поскорей выбежать наружу к солнцу. Вскочил на ноги и, спотыкаясь, выскочил из юрты. Вокруг было полно народу: ламы в ярких одеждах и разнообразных головных уборах, ряженые в страшных масках демонов, многочисленные кочевники, приехавшие на праздник. Сутолока была неимоверная, раздался гул огромных труб ухыр-бурэ, оповещая о начале празднования Майдари Хурала. Меня постепенно увлекло толпой в направлении к храму, рядом с которым был хоть какой-то порядок движения, принявший форму процессии. Время от времени все останавливались и читали молитвы, затем людской поток двигался дальше. Из храма вынесли фигуру Будды, сидящего на троне со спущенными вниз ногами. Потом было бесконечное кружение вокруг храма, символизировавшее «Круговращение Майтреи», который придет в наш мир, чтобы очистить его от скверны.
Считается, что до тех пор, пока Майдари, как его называют в Халхе, находится на небе Тушита, представляющем буддийский аналог рая, в мире не нарушится шаткое равновесие. В соответствии с учением махаяны, Будда Майтрея, паря над миром, проповедует другим богам учение дхарму в ожидании времени, когда наконец сможет спуститься на землю. До него Будда Шакьямуни тоже находился на небесах Тушита и перед тем, как переродиться на Земле, возложил корону на голову Будды Майтреи. В сутрах говорится, что с приходом нового Будды на земле воцарятся радость и безграничное счастье, люди будут жить 84 тысячи лет, править миром станет чакравартин – правитель-буддист, могучий и справедливый. Фигура Будды на троне является объектом поклонения, и все верующие стремятся дотронуться до нее. Поэтому вокруг повозки с троном – множество лам с нагайками и ташурами. Они нещадно бьют легкомысленных зевак, осмеливающихся прикоснуться к божеству. Перепутать этого Будду с другим невозможно, любое изображение или божественная фигура, сидящая на троне со спущенными вниз ногами, – это Майдари. Позже в повозку ламы впрягут фигуру зеленой лошади, и приехавшим гостям будет разрешено приносить к трону свои дары. Все подношения позже вечером казначей дацана честно поделит между ламами. Празднества и пляски, молитвы и угощения продлятся до глубокой ночи.
Я решил не оставаться в Дэчинравжалине еще на одну ночь, слишком уж много событий, пугающих меня, произошло в этой священной долине, которая по аналогии с раем буддистов носила священное название Тушита. Взяв обещанного проводника, корреспонденцию и провиант, я отбыл в Кобдо.
Бурдуков замолчал. В темноте не было видно его лица, только по частому сопению, переходящему в тихий храп, я понял, что мой новый знакомец заснул.
Рерих
Проснулся я по привычке затемно. Обнаружил, что на нарах Бурдукова рядом с самим Алексеем Васильевичем сидит человек в черной шинели железнодорожника. На вид был он постарше, лет, наверное, под пятьдесят, борода клинышком. Собеседники о чем-то перешептывались, но заметив, что я проснулся, разговор прекратили. Бурдуков жестом подозвал меня к своим нарам, я принял приглашение и присел на край. На незнакомце была вовсе не шинель, а черное пальто, торчащий наружу воротник сорочки казался несвежим. Хотя какая уж тут санитария… Воды для гигиенических процедур в этой тюрьме, наверное, не выдавали совсем, а судя по ощущениям, еще и не топили. Стояла такая стужа, что мыслей о мытье холодной водой не было вовсе.
– Вот позвольте представить вам, Кирилл Иванович, Владимира Константиновича.
– Рерих, – представился незнакомец, – меня тут все зовут по фамилии, не считайте за фамильярность, так быстрее и проще. Фамилия стала мне тут и именем, и кличкой.
У незнакомца был приятный голос, кроме того, он постоянно улыбался, что сразу расположило его ко мне.
– Ну и вы можете звать меня по имени, кстати, Алексей Васильевич, к вам это тоже относится, мы ведь с вами ровесники, да и выкурили уже, можно сказать, наш брудершафт.
– Вот как? Выкурили?! – оживился Рерих. – И как вы нашли, Кирилл, выкуренное?
– У меня нет опыта в таких делах, я, знаете ли, курильщик гашиша без стажа, но ощущения были самые замечательные, жаль, что нельзя повторить…
– Ну отчего же нельзя, – шире заулыбался Рерих и достал из-за пазухи мятую папиросу.
– Идемте тихонечко в угол, – прошептал, оживая, Бурдуков, и усы его заговорщицки зашевелились.
Курили, жадно втягивая дым, глядя по сторонам. Уже после первой затяжки голова моя закружилась, а в пальцах рук начались покалывания.
– Вы так не задерживайте в себе, – посоветовал Рерих, – натощак, да еще и с непривычки, вас может очень серьезно накрыть.
– Рерих дело говорит, – подтвердил Бурдуков, однако сам выдыхать не торопился. Его очки запотели от дыма в студеном помещении, но он откинулся назад, опершись на мокрую стену, и протирать их не спешил.
– Я приготовил этот гашиш сам, – произнес Рерих, выдыхая дым тонкой струйкой, как бы смакуя его на выдохе. – Моя специальность – агробиолог… Представьте себе, среди степных эндемиков я обнаружил не открытый доселе вид конопли. Он мал ростом, невзрачен, как все степные растения на первый взгляд… Но, очевидно, именно он является отцом известной нам по аюрведическим и тибетским трактатам конопли индийской. А уж она-то хорошо знакома европейцам еще со времен раннего средневековья. Я добирался сюда с экспедиционным корпусом через Китайский Туркестан. В долине реки Чу киргизы угостили меня удивительным растением, относящимся к виду Cannabis sativa. Я не преминул собрать семян в коллекцию и уже здесь, в Урге, высадил этот чудесный куст для расплода… Однако он не прижился. Позже я пытался высадить и Cannabis indica, пришедший в виде вяленых «шишек» с караваном из Тибета, но и тут меня ждала неудача. Местность Халхи суровая, растения гибли в процессе вегетации… Представьте мою радость, когда я обнаружил этот уникальный вид эндемического Cannabis чуть больше года тому назад.
– Да уж, – произнес я с трудом, меня накрывало очень плотно, но нить разговора я еще не потерял. – Вещь сильнейшая!
– Ох нет, – улыбнулся Рерих, – Cannabis mongolica (так я назвал этот вид) содержит совсем немного алкалоидов, а потому в курении он бесполезен… Однако уникальность его заключается в том, что, в отличие от своих двух собратьев, он обладает свойством автоцветения, ему, видите ли, безразличны климатические условия и прочие факторы, он как растение-кочевник цветет независимо от всего этого, причем может плодоносить до нескольких раз в год!
– А какой же смысл в таком цветении? Вы же сами говорите, что курить его бесполезно? – меня начало немного отпускать, попытался поменять позу, но, очевидно, делать этого не стоило, новая волна, нахлынув, накрыла меня с головой.
– Ну, мне как агробиологу не составило труда привить Cannabis sativa из Туркестана к Cannabis mongolica. То же самое я проделал с индийской коноплей. Скрестив гибриды во втором поколении, я получил отличный результат. Этому методу меня научил Николай Иванович Вавилов. Вам его фамилия, конечно, ни о чем не говорит, но его теория гомологических рядов в наследственной изменчивости – это откровение! Мне посчастливилось работать с этим талантливым ученым в Саратове, а в этом году он получил должность заведующего отделом прикладной ботаники и селекции Комитета в Петрограде. Впрочем, вам, Кирилл, это, наверное, малоинтересно. Суть же сводится к тому, что я сумел вырастить неплохо урожай гибридов, добыл из них смолу и имею теперь достаточный запас готового продукта, который доставляется мне снаружи с некоторой периодичностью.
– К нам уже несколько дней ничего не доставляют снаружи, – ожил Бурдуков. – Меня это несколько тревожит. На вареной чумизе мы тут долго не протянем.
– Чумиза, или головчатое просо, хоть и является кормовой культурой, предназначенной для скота, при минимальной термической обработке представляет собой не самую плохую пищу, – Рерих улыбался, предмет обсуждения доставлял ему как знатоку явное удовольствие. – Это очень питательная культура, она известна еще как могар, распространена также в Тибете, Сиккиме и Непале, где из нее делают слабоалкогольный напиток тонгбу. Для этого сусло заставляют забродить, а потом заливают кипятком и пьют через трубочку теплую брагу. Изумительно то, что хмелеешь тем больше, чем больше разбавляешь напиток кипятком.
– Это полезные сведения, – ухмыльнулся в усы Бурдуков, – но нам они в данных условиях не помогут… Кстати, о чумизе, пора выдвигаться к раздаче, гамины скоро приволокут котел, не сгинуть бы нам в давке.
Пока ожидали чумизу, Рерих, не переставая, сыпал научными фактами, большая часть из которых, признаюсь, была мне до этого неизвестна. Он рассказал о том, что в сорока верстах от Урги у южного подножья священной горы Богда Ула находится огромный монастырский комплекс Манджушри. Дацан распростерся в долине на высоте двух тысяч метров над уровнем моря и насчитывает два десятка строений, в которых живут и трудятся три сотни монахов. По факту, это самый крупный университет Внешней Монголии, где не только ведутся исследования религиозного и философского направлений, но и изучаются прикладные врачебные науки. Рерих сообщил мне с улыбкой, что в Манджушри он помогает монахам описывать свойства растений и методы их селекции, взамен получая посильную помощь в выращивании для собственных нужд различных «агрокультур».
– Знаете, Кирилл, в гимназии я учился на тройки, пятерка у меня была только по математической географии. Мой отец, довольно известный в Санкт-Петербурге нотариус, настоял на моем поступлении на естественный разряд физико-математического факультета. С горем пополам закончил обучение, через шесть лет получил биологическое образование и уехал работать в Тамбовский уезд на сахарный завод графа Орлова-Давыдова, в качестве специалиста биолога.
На Тамбовщине производство сахарной свеклы было поставлено на широкую ногу. Граф оказался человеком практическим, дела свои вел толково и к 1911-му году в другом своем имении, уже в Курской губернии, решил развить успешное начинание, командировав меня туда в качестве специалиста по агробиологии. Я в ту пору вел активную переписку с Николаем Ивановичем Вавиловым, с огромным интересом изучал его работы, уже сумевшие наделать шуму в Европе. В 1915-м году Николай Иванович сдал магистерские экзамены, а вот диссертацию защищать не стал. Военное время, знаете ли… От службы он, конечно, был освобожден, у него с детства был травмирован глазной нерв, однако в качестве консультанта он был отправлен в Персию, где загадочная болезнь приводила солдат русской армии к массовым психозам. Уже пребывая там, он написал мне об обнаруженной эндемической форме сахарной свеклы с белыми круглыми корнеплодами. Великий ученый назвал этот сортотип Дорохшанской свеклой и убедил меня в том, что она представляет огромный интерес для скрещивания с нашими корнеплодами с целью получения сортов округлой формы.
Граф Орлов-Давыдов имел практический интерес в развитии направления. Он выделил средства, и я в 1916-м году прибыл в Персию, присоединившись к экспедиции Вавилова. К тому моменту Николаю Ивановичу удалось обнаружить причину таинственного заболевания солдат русской армии. Он заметил, что при производстве муки в жернова попадали семена Lolium temulentum, тех самых библейских плевел, которые завещалось отделять от зерен. Этот завет на персидских мельницах, разумеется, нарушался и семена плевела опьяняющего попадали периодически в муку. Сами по себе семена были безвредны. Опасность представлял проживающий с ними в симбиозе гриб Stromatina temulenta, который и вырабатывал загадочный алкалоид, неожиданно открытый Вавиловым.
В честь гриба алкалоид был назван темулином. Это вещество вызывает краткосрочную эйфорию и возбуждение, затем следуют галлюцинации, а при серьезном отравлении возможен и летальный исход. Проблема была решена запретом на употребление в пищу местной выпечки. Муку теперь стали завозить для русской армии прямо из России. Кроме благодарности, военное руководство дало разрешение на проведение Вавиловым экспедиции вглубь Персии, а я с семенным материалом для сахарной фабрики отбыл в Курскую губернию. Разумеется, отпечатки грибных спор я тоже привез с собой для дальнейшего изучения. В Монголии я обнаружил тот же самый плевел, который местные кочевники считали ядовитым злаком и называли «хара убусу». Мне удалось вывести темулин в монастыре Манджушри, за что меня удостоили титулом «шаби», причислив к шабинскому ведомству при Богдо Гэгэне. Это ведомство состоит из четырех классов лам, которые пользуются различными льготами и освобождены от любых налогов.
К первому классу лам относят дзуренов, или прорицателей. Многолетние духовные практики и специальные упражнения развивают в них к старости проницательность самого высокого уровня. При Богдо Гэгэне в их главную обязанность входит защита хутухты от недобрых и злонамеренных людей, предупреждение его об опасностях и предотвращение различных напастей и бед. Именно дзурены принимают главное участие в поисках новорожденного младенца, в тело которого переселяется душа умершего Гэгэна.
Ко второму классу относят да-лам. Это каста тибетских и монгольских лам-целителей, которые всю свою жизнь посвящают изучению медицины. С самых юных лет они исследуют окружающий мир растений и животных, явления природы, свойства всяческих веществ, способных оказывать на человека исцеляющие либо отравляющие действия. Поэтому часть да-лам становятся искусными врачевателями, а другая часть переходит в братство «лам-отравителей», с помощью которых Богдо Гэгэн устраняет со своего пути всех неугодных. Появление лам-отравителей в той или иной местности приводит в ужас местных князей и даже духовных особ, ведь это означает, что кто-то из них в самом скором времени переселится навеки в мир иной.
К самому многочисленному третьему классу относятся обычные ламы. Самых способных и прозорливых из них выдвигают на разные административные должности. Эти три класса лам Шабинского ведомства обязаны разорвать все связи с семьями, не иметь привязанностей и вести обособленную жизнь.
Есть еще и четвертый класс лам – это ламы семейного очага. До своего полового созревания они изучают заповеди Будды в ближайших от дома монастырях, учатся читать, писать и считать. Во время праздников их привлекают к проведению ритуалов, общим молениям и повседневной монашеской повинности. Все оставшееся время они живут со своими семьями, выполняют обязанности хранителей очага и мало чем отличаются от других жителей Халхи.
Я человек неженатый, никакими узами не обремененный. С учетом моих обширных познаний в области растениеводства и тех результатов, которые я продемонстрировал настоятелю дацана, меня в статусе «шаби» зачислили по ведомству как «ламу-отравителя». В свое распоряжение я получил обширный участок для выращивания целебных и ядовитых трав для нужд братства, а также доступ к сакральным знаниям в области производства ядов на основе минералов, органов животных и всевозможных растений, произрастающих в Халхе и близлежащих странах. Семь молодых учеников-помощников были приставлены ко мне, как мне кажется, не столько для помощи, сколько для наблюдения за моими действиями и донесения до администрации дацана того, какие эксперименты я произвожу и с какими материалами работаю.
Продолжительное время я изучал яды, способы их хранения, методы отравления, симптоматику и посмертное диагностирование. Кроме этого, я исследовал и противоядия, среди которых выделяются в отдельную группу универсальные препараты широкого спектра действия из плодов аруры, баруры и кьяруры. Среди арур самым ценным является плод Аруры Победоносной, пилюли из которой есть лишь у нескольких верховных лиц буддизма, включая и Богдо Гэгэна. Даже одна такая пилюля, принятая внутрь, может, по мнению да-лам, обезвредить любой яд и исцелить от многих тяжелых заболеваний. Потому после использования эту пилюлю находят среди каловых масс, отмывают ее и используют повторно бессчетное количество раз. Кроме того, Арура Победоносная, запаянная в пилюлю из семи металлов, может оберегать своего хозяина, даже просто находясь под одеждой в специальном мешочке, в виде амулета. В тибетской медицине арура зовется царем всех лекарственных растений и ценится чрезвычайно высоко. Именно этот плод держит в руках на многочисленных танках Будда Медицины, которого в Халхе называют Оточ Манла. По описаниям из сакральных трактатов, к которым я получил доступ, могу сделать вывод, что речь идет о редкой разновидности Phyllanthus emblica, известной также как миробалан и амла, – эндемическом растении, произрастающем в Гималайских горах на севере Индии.
