Читать книгу: «Тревожные видения. Роман», страница 4

14

Лёху занесло в самое сердце окраинной Пролетарки – бывшего рабочего посёлка, окружённого с трёх сторон заводами, производственными базами и автотранспортными предприятиями, четвёртой упиравшегося в огромный пустырь. Однотипные двухэтажки с потрескавшимися стенами и глазницами грязных окон, уродливые на фоне белого снега, вгоняли в депрессию, хотя летом тут расцветал рай.

– Туда! – сказал Виталик, разглядев номер на ржавой табличке, прилепленной к торцу одного из домов, и они направились к выбранной цели.

Безлюдно вокруг: некому было, сравнив их с собой, признать абсолютное превосходство крутых парней из центра над почти деревенскими аборигенами.

Чужих тут не особо жаловали. Занесённая снегом подъездная дверь не желала открываться. Виталик ударил её ногой. Полетела грязная труха, дверь поддалась со скрежетом. Всегда, наверное, так, не только зимой. Шагнули без страха в липкую темноту подъезда. Оттуда резануло мочой. Саша вдавил кнопку звонка до упора, когда остановились напротив нужной квартиры. Никто не ответил. Пришлось постучать костяшками пальцев и стукнуть кулаком пару раз. Опять тишина.

– Звони на телефон, – сказал спокойно.

Быстро набрав нужный номер, Виталик начал считать длинные гудки…

– Слушаю! – донеслось пьяное.

– Ты чего не открываешь?

– Кого?

– Дверь входную! – и в гневе треснул ладонью по мутному глазку.

– Секунду…

«Секунду» продолжалось чуть больше десяти минут. Виталик снова потянулся за телефоном, но дверь с мерзким скрипом провалилась внутрь квартиры. Явившийся им человек когда-то был Алексеем Друздем, их верным товарищем и хорошим другом, а сейчас на них пялилось помятое пугало, разбитое спиртным и дышащее ядерным перегаром.

– Ребятки! Привет! – Он полез обниматься.

Они не могли не поддаться сентиментальному порыву: обнявшись, похлопали друг друга по спинам. Зашли. Внутри, где на удивление сияло чистотой, если не считать разобранной кровати с голой женщиной, глотнули настоящего домашнего тепла. Девка не спала – была сильно пьяна. Отодрав голову от подушки, посмотрела на незваных гостей.

Пролепетала еле слышно:

– Маль… чи…

Лёха стоял, покачиваясь, и громко глотал минералку из пластиковой бутылки.

– Хочешь? – спросил Виталика, показав пальцем на женщину.

Тот помял промежность рукой:

– Не отказался бы…

– Только не надо блядства! – поспешил остановить оргию Саша. – Совсем охренели! Одевайся! Идти сможешь?

– Если поддержать, – ответил Лёха, побелев в секунду, и блеванул прямо на ковёр.

– Ну ты и свин! – выругался Саша. – Собирайся давай.

Хозяйка уже похрапывала, провалившись в глубокий похмельный сон. Проснувшись, будет гадать, как же не успела добежать с блевотиной до клозета. Лёху вспомнит, но – урывками. Красивая, чертовка. Такому бы телу да ума. Виталик помог немощному другу натянуть брюки, а он всё валился на пол, грязно ругаясь. Кое-как всё же оделись. Саша вызвал такси. Пока ехали, Лёха умудрился запачкать рвотой спинку переднего сиденья и коврик под ногами, да ещё всю дорогу крыл матом таксиста. Водила, потеряв терпение, заматерился в ответ. Пришлось доплатить. Саше быстро надоело это дерьмо, поэтому он попросил заехать сначала к нему. Никто не стал возражать. Его высадили на автобусной остановке. Проводив машину с друзьями взглядом, полным ненависти, он пошёл домой, спрятав руки в карманы и вжав голову в плечи.

Возле подъезда стоял полицейский «уазик», за рулём которого курил прыщавый паренёк в форме. Когда их взгляды встретились, Саша оцепенел. Коп определённо подозревал его в чём-то, хотя, может быть, и не только его, а всех, на кого так смотрел: профессиональное – цепкий взгляд-поводок. Саша дёрнул ручку подъездной двери и услышал звуки возни, мужскую ругань и…

Юля!

Не зов о помощи, а боль:

– Не надо! Не тронь!

И отчаяние:

– Я не виновата! Он сам так захотел!

Саша в ужасе прижался спиной к холодной стене, но паника, лишь коснувшись его, проскользнула мимо, обдав неприятным холодком… Он сам так захотел… Что случилось? Мимо пронеслись, скатившись по лестнице, два здоровенных мужика. Между ними – скрученная Юля, плачущая и любимая.

– Дорогу, мудак! – рявкнул один, дыхнув дешёвым табаком, и ударил острым локтем под рёбра.

Саша, подавившись болью, согнулся.

– Отпустите меня! – кричала она… Юлечка!

– Эй! – только и смог прошептать он, потянувшись к ней рукой.

Один услышал. Вернулся. Врезал кулачищем в живот.

– Заткнись, я сказал! – и выбежал на улицу.

Юлю запихнули в «уазик». Взревел двигатель. Уехали. Без сил Саша опустился на ступени. Хотелось плакать от боли и несправедливости, но слезы не текли по щекам, а сжимали горло и душили.

15

Чуть руки не оторвали, а могли запросто: схватили своими клешнями, потащили… Потерев запястья и локти, Юля нащупала несколько царапин – да там и огнём полыхало. Она взаперти – за дверью под большущим замком. Что в тюрьме, уверена. Куда ещё могут копы доставить арестованную? Только тюрьмы бывают разные: в одних лечат от преступлений, в других лишь ставят несмываемые клейма на заблудшие души. Она видела их автомобиль, ей также удалось запомнить угол и одну из стен здания, в которое её занесли, и чёртову железную дверь, лязгнувшую ржавым засовом. Они пинком отправили Юлю в неизвестность. Она свезла щёку о бетонный пол. Хоть наручники сняли, гады.

Она встала на колени, дрожа от холода и страха. Дальше – подняться на ноги и, нащупав в темноте койку, завалиться спать до прояснения ситуации. Рванулась резко – вот и стоит, окружённая ничем, но уже не в позорной позе. Выбросила вперёд правую руку: нужно дойти до стены – коснуться края окружающего пространства и убить в себе невыносимое ощущение бесконечности Вселенной. Шагнув туда, упёрлась ладонью в холодный бетон. После достижения столь желаемой цели накатилось облегчение: пустота обрела границы, впрочем, размытые пока. Можно двигаться дальше. Ладонь заскользила кожей по острым песчинкам и камушкам, но так было скучно. Перейдя на пальцы-ножки, Юля пошла ими по штукатурке, как ребёнок, играясь. Упёршись в угол костяшками, повернула налево.

– Идёт бычок… качается… вздыхает на ходу… а досточка кончается… сейчас я упаду, – шептали её сухие губы.

Кожа леденела. Обхватив себя руками, Юля задрожала и не согрелась. Дотронулась до голых ног: только трусики, даже одеться не дали. От мыслей о наготе замёрзла ещё больше. Спасение в движении – прописная истина.

– Идёт бычок, качается… – Замахала руками, как крыльями, без надежды превратиться в птицу и упорхнуть отсюда навсегда, но оторваться от пола не удалось. – Вздыхает на ходу… – Дрыгнула ногой, потом другой, словно взбесившаяся кобылица, попрыгала немного. – А досточка…

От разведённого маразма стало тошно. Немного согрелась, и то хорошо. Она усомнилась вдруг в самой возможности существования мебели в этой реальности: ни стола, ни табуретки, а о кровати с пуховым одеялом оставалось только мечтать.

Юлю заперли внутри пустого чёрного куба без выхода. Неужели такое возможно в цивилизованном мире? Холод не отступал, а двигаться уже не хотелось, только – уменьшиться в размерах, чтобы удержать в себе остатки тепла, и застыть. И неизвестно чего ждать. Переполненный мочевой пузырь надавил на низ живота – резануло болью. Спустив трусики, Юля присела на корточки. Горячая струя с шумом вырвалась из тела, разлилось блаженство назло её мучителям. Вспомнились последние прожитые часы – бумерангом вернулись из прошлого подзабытые картинки…

Валялась, дремала немного, почитывая. Что? Какую-то кровавую муть. Временами засыпала ненадолго, утомляясь вереницами букв. В дверь позвонили… Нет, треснули кулаком. Один раз. Но этого хватило, чтобы Юля соскочила с дивана. Сразу и не сообразила ничего.

Испуганно:

– Кто там?

– Дед Пихто! Открывай! Полиция!

И снесли дверь с петель. От грохота можно было заикой стать. В квартиру влетели два бугая. Руки с жирными растопыренными пальцами потянулись к юлиному горлу. Обхватив его, сдавили. Она повалилась на пол, душитель – за ней. Тиски сжались сильнее. Глаза вылезли из орбит, изо рта побежали слюни. Свет померк. А они не останавливались.

– Ты зачем, сучка, валишь невинных людей? А? – проскрежетал душитель.

– Стас, хватит!

Хватка ослабла. Юля задышала быстро и глубоко. Зрение постепенно вернулось, но разглядеть себя копы не дали.

– Секунду! – с хрипотцой ответил Стас. – Подожди малёхо, командир!

Его мозолистая ладонь залезла Юле под майку и, разорвав её, скользнула к груди. В её тело впились острые ногти. Она застонала от боли. Стас усмехнулся, дыхнув на неё вонью.

– А сиськи у тебя классные, – сказал рот Стаса, потому что сам Стас-полицейский не мог себя так вести из профессиональных соображений.

– Стас! – злобно заорал второй. – Я сказал, берём её и уходим! – Рука нехотя отпустила грудь. – Юлия Менцель, вы обвиняетесь в убийстве Александра Гунова. Ордер на ваш арест имеется. Потом покажу.

Стас рывком поднял её с пола. Они взяли её под локти и вытащили из квартиры на свежий воздух…

В жизни случается всякое. Надо было не орать в подъезде лишнее. Так глупо призналась во всём, поддавшись панике… Натянув трусики обратно, Юля отпрыгнула в сторону, чтобы не наступить в лужу мочи. Жажда придушила её мохнатой лапой. И ни капельки слюны. Облизав шершавым языком наждачное нёбо, Юля кашлянула. Отозвалось эхом за спиной… Другой кашель, не её. Она резко обернулась.

16

Саша еле волочил ноги, поднимаясь на свой этаж: его тело отказывалось идти быстро, да и живот ныл. На одной из ступенек его стошнило и он блеванул. Отдышавшись немного, посмотрел на расплескавшуюся по затоптанному бетону кляксу рвоты. Огнём на лице вспыхнул стыд за сотворённую в собственном доме гадость. Но это ничего, завтра уберёт, когда отойдёт от шока. Преодолевая ступени, размышлял: «Обычное недоразумение… он сам так захотел… он сам так захотел… чушь полнейшая… кого-то обидела… нет, не могла… эта сама невинность скорее всего и муравья в жизни не тронула… подстава, грубая подстава…» Наконец доковылял. Юлина дверь колыхалась в сквозняке. Прикрыл её. Стрельнуло болью в голове. Быстрее домой! Свинцовые ботинки слетели с ног. Не раздеваясь, рухнул лицом в подушку. И только полежав немного без движения, успокоился. Захотелось пить. На кухне сделал чаю. Горячий и крепкий хорошо пошёл. А в голове не унималась буря.

В подъезде противно заорал кот. Соскучился, наверное, по хозяйке. Увидев внезапно появившегося перед ним человека, Борман прижался пузом к полу, испугавшись нежданного визитёра. Саша впустил животину в её же дом и осторожно вошёл в пустую квартиру вслед за ним, чтобы накормить бедолагу. Котяра трясся от страха, но голод толкал его к чужаку: мурчал и тёрся шкурой о ногу, которая могла и пнуть. Плеснув воды из-под крана в грязную миску, Саша обыскал все кухонные шкафы, но не нашёл кошачьей еды. Пришлось бросить ему кусок чёрствого хлеба. Кот с жадностью впился в него зубами.

Снова у неё – теперь в одиночестве. Странность происходящего выпирала за грани разумного. Внезапно Саша утонул в ностальгии: он искал Юлю голодными глазами, но не находил… Совместно пережитые мгновения счастья ворошились памятью.

Нервный молоточек застучал внутри. Что можно придумать? Да хотя бы узнать для начала, за что её взяли и куда увезли. У неё ведь есть отец – видел его несколько раз в подъезде и во дворе. Найти его. А вдруг Юля действительно что-то натворила? Во что верилось с трудом… Бесполезная суета раздражала. Пусть папочка сам вытаскивает её из дерьма! Цена одной ночи казалась выше в темноте, а с другой стороны… Саша свалился без сил на диван. Здесь он её любил… Любил. Как смешно! Он даже не догадывался о её чувствах. Их отношения только завязывались. Жизнь должна была расставить всё по полочкам. Соскочив с любовного одра, он подошёл к шкафу и с замершим сердцем открыл его. Руки сами потянулись к нижнему белью: разноцветное, воздушное… Он погладил его. Оно хранило тепло и изумительный запах её тела. Он одёрнул руку и захлопнул дверцу, испугавшись содеянного.

Заметил на столе потрёпанный блокнот. Полистал. Бесчисленные цифры, имена, фамилии. Ни одной знакомой. Вот оно! Папа. Короткое нежное слово. Саша заметался по комнате в поисках телефона. Нашёл его на подоконнике между цветочными горшками. Но услышал лишь длинные гудки в ответ на попытки соединиться с выбранным номером. Может быть, папаша сам всё узнает? Ему сообщат нужные люди, когда придёт время. Не стоит вмешиваться, конец суете… Саша сбежал из переполненной проблемами квартиры. Борман проводил его немигающим взглядом.

17

Генеральный директор фирмы «Стройкомплект» Алексей Николаевич Менцель пил виски в глубоких раздумьях: Юлька довела его до психического истощения своими аморальными деяниями, интервалы между которыми в последнее время ощутимо уменьшились. Она скатывалась в бездну, а у него не хватало сил изменить траекторию её падения. Назойливый вопрос терзал его уставший мозг: почему нормальная деваха стала вдруг депрессивной алкоголичкой? Он утопал в кресле, а в телевизоре картонные подобия людей распутывали клубки нереальных жизненных проблем – придурки понятия не имели о настоящем дерьме. Менцель потянулся к пульту – выключить зомбоящик. В пояснице хрустнуло и отдалось болью. Со стоном он надавил на красную кнопку. Экран погас. Тишина зазвенела в ушах.

Плеснул в стакан из угловатой бутылки. Она быстро пустела, но хмель не брал… Лёд растаял. У тёплого бурбона появился отвратительный кукурузный привкус. Залпом выпив полстакана, Менцель сморщился. Мысли скользили по волнам опьянения, не требуя особых усилий для направления их в нужную сторону. Катилось само. Пробежавшись блуждающим взглядом по опостылевшему убранству своей берлоги, он остановился на книжной полке: рядом с потрёпанными томиками Набокова лежал покрытый толстым слоем пыли семейный фотоальбом. Менцель с трудом оторвался от кресла. Полка шевельнулась вместе с куском стены, на которой висела. Он закрыл глаза и увидел кипящую темноту, а когда вернулся в свет, мир вновь обрёл материальную твёрдость.

Подошёл к книгам и провёл пальцами по корешкам переплётов, сдул с них пыль – она взметнулась к ноздрям. Чихнул. Альбом приятной тяжестью лёг на ладони. Боясь открыть его, долго разглядывал выдавленные на обложке узоры. Под ней жизнь, какой она осталась в памяти: Люба с Юлькой радуются, не ведая, что случится с ними, искрятся молодость и беззаботность… Всплакнул от жалости к утраченному. Так и не открыв, положил альбом на место и выпил остатки виски прямо из бутылки без всякого льда. Стена снова дрогнула.

Под ногами валялась пачка сигарет. Из-за болей в позвоночнике Менцель не мог нагнуться и поднять её, поэтому уселся на пол рядом с ней, чтобы не гнуть спину дважды. Никотин немного прочистил мозги. Пепел падал на паркет и разносился холодным сквозняком по комнате. Вспомнил про открытые форточки: надоело задыхаться, а теперь мёрз… Включился поставленный на таймер магнитофон – пришло время насладиться Джими Хендриксом. Проникся им ещё в молодости, мог глотать его блюз бесконечно и пить – из новой бутылки – дальше. Частенько так делал, когда жизнь чернела на глазах: Джими и бурбон, пока страх не уходил, именно это чувство или одна из его извращённых форм.

Менцель хотел напиться под плачущую навзрыд гитару и надрывный голос Хендрикса. Алексей всегда мечтал спеть с ним: кто знает, может быть, на том свете встретятся где-нибудь на пустынном перекрёстке две души и затянут на пару песню про огонь… Как очутился в ванной, не помнил. Умылся, чтобы вырваться из лап сна, и заглянул в зеркало. Оттуда на него пялился смертельно уставший старик, к тому же мертвецки пьяный. Захотелось дать ему по морде за такой взгляд, но вместо апперкота Менцель харкнул деду в лицо и громко засмеялся. Слюна медленно поползла по зеркалу вниз. Какая мерзость, успел подумать Алексей, прежде чем стекло поплыло. Оно стало похожим на тазик с водой, поставленный на бок. Почему жидкость не выливалась из него? Потрясённый до глубины души Менцель коснулся поверхности, подрагивающей от его дыхания. Пальцы утонули в холодной воде. Он в отвращении одёрнул руку.

– Господи… – шепнул он, уставившись на мокрые ногти. – Господи, пощади…

А когда поднял глаза… На него смотрел Джими Хендрикс. Сам. В его взгляде читалась бесконечная грусть, а сдвинутые в напряжении ума густые брови и толстый нос превращали чернокожее лицо в мраморный лик древнего мыслителя. Плотно сжатые пухлые губы с тоненькой полоской усиков лишь подчёркивали глубокую задумчивость. На его голове кустилась непролазными зарослями чёрная шевелюра. Кого ты оставил умирать в истоме ради сумасшедшего инженера, Джими?

– Ты кто? – спросил Менцель.

– Джими, который Хендрикс, – с улыбкой ответил тот.

– Ты настоящий, Джими?

– Как огонь.

Алексей понял, он имеет в виду не адское пламя, а чистый небесный свет.

– Что у тебя есть… для меня?

Менцель знал его следующие слова и мог произнести их раньше него.

– История о том, как я умер. Очень грустная… – ответил Хендрикс.

– Ты думаешь, она нужна мне?

Джими снова улыбнулся:

– Невозможно сбиться с предначертанного пути. Вот я в своё время… Мы с Моникой тогда так загудели! То был настоящий фестиваль, понимаешь, и только для нас! Двое и море героина. Мы плавали в океане любви, качались на его волнах. Она не боялась, а я… Я давился ужасом… Как-то всё пошло не так. Я чувствовал, что за мной наблюдают. Он следит.

Хендрикс побледнел, будто к его горлу внезапно подкатилась тошнота.

– Кто? – спросил Менцель, испугавшись за кумира, и признался себе, что Хендрикс всё ещё был для него божеством, но не тем, кому можно излить душу и получить за это отпущение грехов, а пастырем, который ведёт по жизни к маячному свету, скрытому за горизoнтом.

Белея на глазах, Хендрикс понизил голос до шёпота:

– Он дышал мне в затылок. Я не хотел видеть его, настолько велик был мой страх. Он явился мне, когда Моника взорвалась бесконечным оргазмом. Я даже предполагаю, это он довёл её до иступления, прикрывшись моей личиной. Он долго смотрел на меня и молчал.

– Да кто это был?

– А потом рассказал о своей смерти… Мне пришлось… Я сожрал кучу таблеток, чтобы уснуть и больше никогда не видеть его. Мне жаль, но я должен был.

– Я сгораю от нетерпения, Джими. Кто?

– То был я! Я! Я! Я!

Хендрикс начал тонуть, пуская пузыри. Схватившись за горло, он погружался в бездну, быстро удаляясь от Менцеля. Алексей в естественном порыве спасти утопающего протянул к нему руки, но они упёрлись в зеркало, а в пучине застыло перекошенное ужасом лицо пьяницы… Джими пел про огонь, извлекая из своей гитары всё, на что та была способна. Безумную музыкальную медитацию прервал телефонный звонок. Менцель вздрогнул, вмиг вернувшись к реальности. Выключил музыку, чтобы не упустить чего-нибудь важного. Прощай, Джими!

Звонил Виктор, главный инженер:

– Алексей Николаевич? – Он всегда начинал так: спрашивал, будто боялся услышать не шефа, а кого-нибудь другого.

Менцель не ответил.

– Алексей Николаевич? – повторил Виктор.

Пьяно:

– Что случилось, Вить?

– У нас серьёзные проблемы. «Водный мир»… Он рухнул.

Крупнейший объект, спроектированный «Стройкомплектом» за всё время его существования, отнял столько сил… Не задело.

А Виктор продолжал, казалось, убивать:

– Погибли люди, десятки… Купол не выдержал снеговой нагрузки… Ошибка в расчётах… Я ведь предупреждал…

Было дело: свою правоту доказывал слишком настойчиво, а Менцель не переносил дерзостей, но и не уволил умника, потому что ценил. Вдруг дошло… Точка. Он выронил трубку. Дело всей жизни перестало существовать, да и сама она этим, собственно, закончилась. А как иначе, если питавшие её соки вдруг иссякли? Нет больше живительной влаги, ни капли не осталось. Чем ещё закончится этот кошмар? Лучший архитектор города – убийца с большой буквы. Свет инженерной мысли – в тюрьме. Бред, который уже становится реальностью. Расхотелось пить, и бутылка полетела в угол. Земные блага упали вдруг в цене. Открыть окно… Прыгнуть. Лететь и громко кричать… Смотрел в пропасть, унимая дрожь в ногах. Холодный ветер бил в лицо колючим снегом. Темно и тихо там. Его не сразу найдут. Будет время сдохнуть, если не получится убиться мгновенно. Испугался, что не увидят его ухода, не поймут причины, назовут психом… Нужна записка – отлить в словах свою последнюю волю. Подбежав к письменному столу, схватил карандаш и помятый клок розовой обёрточной бумаги. Повертел его в руках и выбросил. Предсмертная записка должна иметь более пристойный вид.

На белоснежном листе:

«Я ухожу, потому что…»

Карандаш оторвался от бумаги. Не так. Зачем объяснять причину? Слишком просто… Перечеркнул.

«Дорогая доча…»

Опять фальшиво. Взял новый лист.

«Любимая моя доча. Я поступил плохо. Знаю, будут слёзы, несмотря на всё, что было между нами. Прости, если сможешь. Без меня тебе будет легче жить. Иногда я был с тобой нечестен. Я уничтожал нас своей тупостью. Я потерял всё. Дальше жить не имеет смысла, только если – существовать, а этого я не хочу. Всегда твой папа».

Он засунул записку под цветочный горшок, чтобы её не унесло ветром. Распахнутое окно на этот раз не вызвало приступа страха: Менцель успокоился, поставив точку в своей жизни. Теперь его ничего не могло остановить. Он уверенно взобрался на подоконник и бросился вниз. Земля приблизилась очень быстро: даже крик, не успев вырваться из горла, захлебнулся в ударе об асфальт. Свет погас до того, как вспыхнула сильнейшая боль.