Читать книгу: «Визит», страница 7

– Что, Серж, ещё кофе?

– Нет дружище, что-то мне стало не по себе. Ну как это так – два с половиной месяца, а человек не заметил? Ну так ведь не бывает, верно?

– Может, позовём Джонатана, и выйдем, прогуляемся? Дождь вроде перестал.

– А что, Алекс, это идея неплохая. Давай, на самом деле, нужно пройтись. Потом вернёмся, продолжим.

Серж нажал на кнопку вызова. Через некоторое время в дверном проёме кабинета показался Джонатан:

– Чем могу помочь, господа?

– Мистер Джонатан, мы бы хотели прогуляться по парку, не побудете для нас гидом?

– С огромным удовольствием. Пойду приготовлю две пары сапог для вас – дождь закончился, но на земле очень сыро, можно легко промочить ноги. Выходите в холл минут через десять, всё будет готово. Покажу вам свою гордость.

Парк вокруг дома был небольшим, но тут размещалось довольно большое количество разных деревьев. Вся свободная поверхность была засеяна газоном, выделенными оставались только подъездная автодорога и множество тропинок, расходившихся своими плетениями во все стороны и уголки парка. Вдоль границ участка высилась тисовая подстриженная изгородь. Из такого же тиса были сформированы границы отдельных рощиц многолетних деревьев: группа старинных дубов, густая ореховая роща, плакучие ивы с оголённой почвой под ними и густые можжевеловые заросли. В каждую нишу из разных деревьев вела своя тропинка. Джонатан сопровождал гостей идя за ними следом – трое человек на тропинке не уместились бы. Была ли это задумка предков Влада, или уже садовник хотел получить большую площадь газона, этого уже не узнать. Но чтобы спокойно прогуливаться по парку, двое – это идеальное количество собеседников. К своему великому сожалению, Алекс и Серж обнаружили, что они много потеряли оттого, что никогда раньше не предпринимали подобных вылазок – в этом парке присутствовало невыразимое очарование – атмосфера спокойствия, выражаемая рощей древних дубов, тонкая грусть посреди светло-зелёных ив, и тёмная загадочность густого можжевельника не требовали пояснений, настроение появлялось сразу.

– Вот по этой тропинке Влад, будучи ребёнком, больше всего любил бегать без конца, – рассказывал Джонатан своим спутникам.

– Уйдёт в свою любимую ореховую рощу, и не вытащишь его оттуда никакими призывами. Мечтал о поездках в дальние страны, я так думаю.

Алекс обратился к нему с вопросом:

– Мистер Джонатан, парк прекрасный, сразу чувствуется ваша заботливая рука, тут есть даже определённое настроение, но мне, кажется, вы хотели показать нам что-то особенное. Я не ошибся?

– Конечно же вы правы, мистер Алекс, от ваших молодых глаз ничего не спрячешь. Пойдёмте вон туда, к левому крылу, можжевельник высажен там большим кольцом, внутри раньше была просто лужайка с парой скамеек. Снаружи совершенно не видно, что там есть. Этим я и воспользовался. Проходите.

С этими словами Джонатан картинно протянул руку, слегка склонив голову: это был вход во внутреннее пространство можжевелового кольца. Вход был расположен со стороны боковой стены дома так, что его ниоткуда больше не было видно. Там, в центре большого круга и была «гордость Джонатана».

Серж с Алексом замерли с открытыми ртами – в центре зелёной лужайки росло цветущее дерево из Нгоута.

– Цветущее дерево? – воскликнул Алекс.

– Да, это оно и есть, – проговорил Джонатан, подойдя к нему вплотную, и поглаживая листья ладонью.

– Просто чудо какое-то, – промолвил Серж, – Как это у вас получилось?

– Я решил попробовать поставить его сюда на некоторое время, чтобы оно подышало свежим воздухом – у можжевельника довольно плотная крона, сквозняка тут нет, ну и пространство достаточно большое – солнце весь день, ничто не затеняет. Простояло оно недели две, всё было прекрасно. Ну, думаю, тогда попробую вкопать в грунт прямо с вазоном, он глиняный, и без глазури снаружи. Было интересно понаблюдать, как оно на естественный полив отреагирует. И, по всей видимости, ему тут очень понравилось, дерево решило выпустить побольше корней, да так активно, что, посмотрите вот сюда, вазон лопнул в пяти местах, и, я думаю, корни запустились теперь глубоко вниз.

Джонатан указал пальцем на поверхность почвы вокруг ствола. Серж и Алекс подошли поближе. И в самом деле – край остатков вазона было видно в нескольких местах как изломанную окружность.

– Вдобавок распустились ещё пять цветков, – продолжил Джонатан, – деревце заметно подросло, увеличился ствол и, вот тут, посмотрите, только пожалуйста, осторожнее, не наступите, хотя я колышек закрепил с лентой, его видно, – и он показал на маленький, не выше восьми сантиметров росток, пробившийся в газоне на расстоянии примерно метра от ствола деревца. Рядом стоял небольшой колышек с привязанной к верху лентой красного цвета.

– Невероятно, это что, от него «детка»? – спросил Серж.

– Думаю да, я таких побегов никогда в жизни не видел. Не похоже ни на что мне известное. А я ведь садовник, со многими растениями сталкивался. Это – точно от него побег.

Росток в самом деле ни на что не был похож – из земли выступал кулёк зелёного цвета, похожий на скрученный в трубочку лист фикуса, из середины высовывалось что-то похожее на кончик кисти, составленной из пучка разноцветных щетинок, росту этот малыш был не больше семи-восьми сантиметров.

– Это он уже за три дня так вырос. Я теперь стараюсь ближе пары метров к дереву не приближаться, вдруг ещё где проклюнется. И вы, пожалуйста, тоже поглядывайте под ноги на всякий случай.

Мужчины принялись внимательно осматривать лужайку вокруг себя:

– Да вроде ничего не видно, но мы поняли, Джонатан, конечно, давайте отойдём, издалека оно ещё красивее.

– Мистер Серж, мистер Алекс, поглядите после дождя как оно выглядит, солнце как раз проглянуло.

А посмотреть действительно, было на что – капли воды на жесткой ярко-зелёной листве не собирались в крупные, а распределялись по поверхности мелкими круглыми шариками, которые на солнечном свете засверкали бриллиантовой крошкой.

– Изумительно, представляю, как выглядит густая роща таких красавиц!

Все трое замолчали, неотрывно глядя на этот огромный, переливающийся цветными искрами, сверкающий бутон.

– Ну что, господа, пойдёмте ужинать, Эмма уже должна заканчивать сервировку.

Некоторое время длилось полное молчание – никто не мог оторваться взглядом от сверкающего, кажущегося неземным деревца. Затем заговорил Серж:

– Конечно, мистер Джонатан, пойдёмте. Ну какая же красота.

Все трое, оглядываясь по сторонам на газон, осторожно вышли из кольца можжевельника, и зашли в открытые Джонатаном двери.

Ужин был накрыт на двоих. Эмма приготовила ростбиф с овощами, рядом стояла соусница, наполненная мясной подливой грэви, взгляд радовала горка яиц по-шотландски, украшенная кольцами лука, и её фирменное блюдо «Жаба в норке» с баварскими сосисками. Нарезка сыра Стилтон украшала две специальные фарфоровые подставки со стороны места каждого гостя, весёлым светло-зелёным кустиком выглядела на столе горка свежего салата. Венчала трапезу бутылка португальского портвейна в белой салфетке. Эмма стояла рядом и утирала глаза платочком.

Сервировка стола, как и было принято в этом доме, выглядела роскошно. Алекс не удержался от комплимента:

– Эмма, ваш стол, как всегда – бесподобен!

– Благодарю вас, мистер Алекс, надеюсь моя «Жаба» сегодня удалась.

– Не сомневайтесь, вы никогда не ошибаетесь! Я вижу у вас покраснели глаза – как ваше здоровье, мисс Эмма?

– Я вполне здорова, спасибо за заботу, просто мы с Джонатаном очень переживаем за Владислава. Как он там, наш мальчик? – и Эмма снова захлюпала в платок.

– Мисс Эмма, читая послание Влада, мы не увидели ни одного повода для переживаний. У него всё в порядке, просто он очень загружен работой, а связь в той местности просто отвратительная – позвонить он на самом деле не может.

– Мы надеемся. Присаживайтесь господа, бон аппетит, приступайте. Джонатан будет рядом. Зовите, если будет нужна помощь.

Уходя, Эмма пробормотала вполголоса – «Да, салфетки я не забыла, поставила…»

Ужин прошёл в молчании. К пудингу Джонатан подал сладкий ликёр. Также без особенных разговоров Серж и Алекс расправились с «йоркширской идеей», после чего позвали Джонатана и Эмму, чтоб поблагодарить их за чудесный гастрономический вечер.

– Эмма, Джонатан – мы с мистером Алексом благодарим вас за ужин, и ваше тактичное обслуживание – спасибо!

Затем Алекс обратился с просьбой:

– Уважаемые, вы позволите нам не уходить сейчас, чтобы дочитать послание Влада у него в кабинете?

Эмма и Джонатан недоумённо переглянулись:

– Да мы сами хотели вас попросить об этом, – перебил его Джонатан.

Эмма добавила:

– Вообще-то я бы вас просто не отпустила без этого, мы же глаз не сможем сомкнуть, пока вы нам не перескажете содержание хотя бы пары последних страниц его дневника! Конечно же, оставайтесь! Не забудьте только домашним сообщить, если вдруг всё это затянется.

– Спасибо огромное, мы с Сержем тоже пребываем в напряжении. Надо обязательно сегодня дочитать.

– Не тяните, ступайте в кабинет. Я скоро принесу свежий кофе и сигареты, – Джонатан развернулся и ушёл на кухню. Эмма стала убирать со стола. Друзья перешли в кабинет. За чтение принялся Серж.

Мотукава-Туно. Гостиница. День восьмой

Проспал я ровно сутки и одну ночь. На часах было ровно шесть утра.

Открыв глаза, долго не мог понять в каком месте нахожусь. Сознание ещё витало в закоулках иного мира, но воспоминания о снах начинали испаряться. В этот момент меня, как пружиной, подбросило с кровати – Командор! Нужно срочно просмотреть сообщения от него, и отправить отчет. Два с лишним месяца! Хорошо, что обеспечение здесь, на острове. Сообщали, что я жив-здоров. А то бы шеф давно уже эсминец королевских ВМФ подогнал к порту. Другое дело, что мне так и не удалось ничего узнать о подозрительной электромагнитной активности здесь, неподалёку. Разговор с Визитёрами был на общие темы. Хотя, как мне кажется, в их повествовании есть определённая структура и явно прослеживается последовательность изложения. Думаю, эта беседа должна подойти к моменту обсуждения текущих событий. Они, надеюсь, понимают, что я появился тут не с целями байки слушать. Но почему байки? Всё вроде логично. Так, нужно как можно быстрее изложить наш разговор на бумаге, тогда будет понятнее. Но в первую очередь – сообщение Командору!

Поднявшись, я в первую очередь принял контрастный душ – кровь задвигалась, в голове немного прояснилось. Быстро позавтракал – растворимый кофе, крекеры с гусиным паштетом из банки, и уже затем приступил к срочным делам. Закрыл на ключ входную дверь, оставил ключ в скважине. Набросав текст сообщения в департамент, достал из ящика в тумбочке томик стихов Байрона, при помощи специального кода, который помнил наизусть – составил шифрограмму, на это ушло часа три, затем принялся освобождать платяной шкаф. Трюк старый, как мир, но всегда срабатывает. Заднюю стенку я ещё при вселении заменил на раскладную свою, и она встала на тридцать сантиметров вперёд – почти половина внутреннего объёма. На этой фальш-панели укрепил перпендикулярные штифты, и на них развешал всю свою одежду – задней стенки не стало видно совсем. А в освободившемся пространстве тыльной стороны уже разместил оборудование и другие предметы, которые не обязательно было видеть посторонним. Открученную «родную» заднюю стенку шкафа аккуратно поставил сзади, прислонив к стене. Теперь мне оставалось только немного подтянуть один его угол на себя, и достать необходимое оборудование для спецсвязи. Уложившись в положенные три минуты передачи, я, наконец, отправил отчёт Командору, изложив всё как можно подробнее. Три минуты были необходимы для предотвращения возможности пеленгации сигнала в этом регионе. Теперь было нужно по свежей памяти записать ещё подробнее всё то же самое в свой дневник, да не забыть прошить уголок. С этим было несколько сложнее – многое «уплывало» в памяти, и не всё удавалось вспомнить. Наверное, Визитёры и в самом деле, каким-то образом могут корректировать работу мозга собеседника. Некоторые моменты пришлось прописать по наитию – так как мне казалось верным, или как это логически проистекало из темы разговора. Получившийся текст пришлось разбить на дни чисто технически. Моменты – когда мне казалось, что закончился один день, и начался другой – у меня в памяти, как ни странно, сохранились хорошо. Но я точно знал, что в реальности этого не было – Питер и портье в гостинице подтверждали это! В итоге получилось описать события и беседы только на шесть дней, и содержание седьмого дня, по поводу которого я был уже точно уверен – я спал. Но ничего более я уже сделать не мог. Оставалось только надеяться, что подсознание «проснётся» через какое-то время, и я вспомню прошедшие события подробнее. Надежда на это, конечно, была, но очень маленькая. Оставался ещё вариант химического воздействия, чего я очень не хотел. Современные инъекции этих «помощников», плюс гипноз – штука практически стопроцентная, но при этом здоровье теряется необратимо. Ещё и неизвестно, нужно ли это – ценой жизни вспоминать бред трёх сумасшедших, усмехнулся я про себя.

В дверь постучали, я поднялся, и – встав у стены, спросил:

– Кто там?

– Мистер Влад, ну наконец-то! Это я, Питер! Открывайте!

Зайдя внутрь, Пит долго тряс мне руку, улыбался во весь рот, и повторял без конца:

– Живой, здоровый! Я очень рад!

Я подумал, если позволить ему отпустить эмоции, он бы бросился обнимать меня. Может и надо было так сделать. Он, по-моему, и в самом деле был рад меня видеть. Одет он был сегодня по-другому – на смену джинсам и кроссовкам зашли тёмно-синий спортивный костюм с ярко-красной бейсболкой на голове. В руках Пит держал корзинку, прикрытую цветным полотенцем, которую после прохода в дверь аккуратно поставил на пол. Я, улыбаясь, спросил:

– Питер, у тебя сегодня вид какой-то походный. Далеко собрался?

– Мистер Влад, давайте сегодня устроим пикник! Вы как себя чувствуете?

– Нормально. Выспался на славу. Сутки проспал. Вообще не помню такого в своей жизни.

– Ну так давайте отвлечёмся от этих бесконечных разговоров. Не отказывайтесь. Я, пока вас тут ждал пару недель, успел местность изучить. Есть совершенно потрясающие уголки! А какая здесь растительность красивая – голос тогда в Доме не обманул меня – местные деревья действительно уникальные – в британских парках таких нет! Пойдёмте, поболтаем как настоящие люди, а то меня эта компания уже пугает. Я и снедь для обеда взял. У вас термос есть?

– Пит, термос у меня всегда с собой – ты же знаешь.

– Вот и хорошо. А то я как раз с кофе мимо пролетел – у меня его нету. Давайте, вы пока собирайтесь, а я на плитке приготовлю. Покажите только, где у вас что. Ну, вы согласны, мистер Влад?

– Отличная идея, Питер, конечно, пойдём!

Я повёл его на кухню. Назвать это кухней было трудно – от входной двери с левой стороны за платяным шкафом был скорее, уголок, оборудованный для приготовления быстрого перекуса – кухонный стол с дверками, на краю столешницы которого стояла маленькая плитка с одной конфоркой, на которой можно было подогреть воду, а на оставшемся пространстве стола хватало места, чтобы нарезать хлеб, сыр, или что-то подобное. Рядом была установлена подключенная к сливу маленькая раковина. И в завершение интерьера прямо над столом висел двустворчатый шкафчик для кухонных мелочей. Я достал термос, банку с кофе, небольшую кастрюльку, и вручил всё это Питеру:

– Колдуй, бариста!

От этих слов Пит засиял как новенький шиллинг, и слегка склонив голову, он произнёс:

– Кофе сегодня для Вашей светлости будет шикарный.

Тут я немного напрягся:

– Послушай, Питер, а откуда ты знаешь о моём титуле? Я тебя в это не посвящал.

Мальчишка, как настоящий Гаврош, только лондонский, за словом в карман не полез:

– Мистер Влад, я ведь всё-таки британец.

– Да нет, Питер, пойми меня правильно – я не делаю секрета из того, что я обладатель потомственного титула, но и стараюсь не афишировать своего герцогства – мы живём в современном мире, и мне просто не хочется выделяться своей особостью. Да и предки Дуффы ещё в начале прошлого века официально прекратили линию. Я, так сказать – герцог-нелегал. Хотя на королевскую семью работаю вполне официально. Но вернёмся к началу моего вопроса – откуда тебе это известно?

Было видно, что Пит уже пожалел, что брякнул лишнего:

– Мистер Влад, давайте в другой раз поговорим об этом, я в последнее время сам уже не знаю, откуда во мне так много информации стало. Я теперь иногда по какой-то причине некоторые вещи просто знаю, и всё.

– Хорошо, Питер – потом так потом. Давай, занимайся кофе, а я соберусь пока. Пикник – дело ответственное.

Пока в кухонном углу закипала вода, я быстро собрал систему спецсвязи, установил всё в тайник, и задвинул шкаф. В комнату гость мой не заходил, шкаф из коридора не было видно, поэтому я был спокоен – этого требовала уверенность в безукоризненном выполнении своей работы. Оставалось уложить в рюкзак походное непромокаемое покрывало, полотенце, и минимум аптечных средств на случай неожиданных травм. Одевшись в тренировочный костюм и нахлобучив на голову панаму Ротко, я почувствовал себя готовым к покорению по меньшей мере Эльбруса. Тут с термосом в руках появился Питер:

– Ну что, готовы, двинули?

– Идём, Пит!

Выйдя из гостиницы, Питер уверенно свернул с тротуара, который шёл вровень с автодорогой, и двинулся в обход небольшой сопки. Я не удержался:

– Ты хоть знаешь, куда мы идём, Питер?

– Да знаю, конечно, мистер Владислав, вы не сомневайтесь, место отличное – вы его всю жизнь потом будете вспоминать. Я тут многое осмотрел. Времени было достаточно. Ещё недолго идти осталось, остров-то небольшой.

Пит был прав – Мотукава-Туно был совсем небольшой островок в семействе Нгоута. Если смотреть из иллюминатора, то он чем-то напоминал шляпу, если смотреть на неё сбоку, с сильно вытянутыми полями, и заметно углубленной тульей. В «углублении» располагался морской порт, а городок был растянут по «полям». Питер вёл меня к тому месту, где «тулья» переходила в «поля» и прибрежный край образовывал довольно длинную косу, в середине которой и была большая роща цветущих деревьев. Входя в рощу, первое о чём я подумал, было – «Волшебство, прямо как в детских иллюстрациях Дэвида Макки»(популярный английский иллюстратор детских книг).

Зайдя шагов на десять в тенистую гущу разноцветных деревьев, мы оба остановились, и замолчали. Описать окружающее очень трудно – ну как могло быть создано такое совершенство? Ощущения, возникающие при взгляде на это чудо схожи, наверное, с состоянием разума трёхлетнего ребёнка – всё абсолютно хорошо, всё красиво, так будет всегда – и оттого спокойно. Я вполголоса спросил у Пита:

– Ну, где же мы тут расположимся?

– Вот в ту сторону, – Питер показал рукой направление в глубь рощи, – есть небольшая полянка с ручьём, там и присядем. Я когда зашёл сюда, примостился там на какой-то кочке, и почти весь день просидел. Никак уйти не мог.

Трава под ногами не мешала идти, была мягкой, и не спутывала ноги при ходьбе. Кустарник в редких местах добавлял в пейзаж открыточный уют, и не мешал просмотру вглубь. Массивные гладкие стволы на дальнем расстоянии оставляли впечатление сплошной стены, состоящей из органных труб. Ветвиться деревья начинали примерно в двух метрах от земли, а вся листва была усыпана разноцветными бутонами, солнечный свет пробивался небольшими пятнами на ярко-зелёную траву. Никакого ветерка. И – совершенно тихо. Невозможно тихо. Я вспомнил, что даже не знаю их названия. Почти шепотом спросил у Пита:

– Питер, а ты не знаешь, как их называли нгоупоки?

– Нроллем.

– Нроллем – красивое слово. Ну, и где же твой ручей?

– Да вот он, уже пришли. Давайте располагаться. А вы чего шепчете?

– Не знаю, тихо тут. Наверное поэтому.

– Да, очень тихо. А вот и ручей!

Моему взгляду открылась небольшая лужайка, примерно десять на двадцать метров. По всей более длинной её стороне, с одного края протекал неглубокий ручей. С того края, откуда вышли мы с Питером, пара деревьев стояли на небольшом расстоянии друг от друга, и их толстые узловатые корни заметно выпирали из густой травы.

– Мистер Влад, вот тут можно и присесть.

– Отлично, тут и упадём.

Место оказалось действительно очень удобным – я расстелил между деревьями походное покрывало, Пит поставил на него корзинку, и мы уселись на корни, напротив друг друга, опершись спиной каждый к своему стволу. Я достал сигареты и закурил, оглядываясь вокруг – тут в самом деле можно было просидеть весь день, просто созерцая пейзаж вокруг. Ручей умиротворяюще журчал. Молчали. Вопрос к собеседнику назрел у меня уже давно, и я решил не откладывать его на «потом»:

– Питер, а теперь расскажи мне, как сложились твои дела после того, как Дом исчез?

– Ну наконец-то, я уже было решил, что вы никогда не спросите. Заняты сильно были разговорами. Как дела мои были? Сначала я кролика дождался, а потом уж дальше.

– Кролика?

– Ну да, кролика. Я когда в доме оказался, он там уже был. Сперва отпрыгал от меня в сторону, а потом ничего, погладиться даже разрешил. Ну а когда голос со мной заговорил, тут уж он вообще – привалился ко мне боком и заснул. Смешной такой.

– А голос этот, он откуда был слышен, ты не обратил внимания?

– Знаете, мистер Влад, он везде ровно звучал, я бы не сказал, что из какого-то определённого места. И там мне было, я бы так сказал – очень уютно и комфортно. Знаете, ну вот бывает иногда – когда не охота из какого-нибудь места уходить. Было у вас так?

– Случалось иногда.

– Вот, видать такой случай и был. А может быть, из-за кролика так вышло.

– Почему?

– Ну он, знаете – тёплый, тихий и шерстка мягкая. Мне даже иногда казалось, что это он со мной разговаривает. Кстати, когда он вам записку мою понёс, в доме тихо было.

– Ну, а когда он вернулся?

– Когда вернулся, голос сразу же с предложением возник.

– А как он тебе посоветовал сюда перебраться?

– Да просто. Спросил – ну что, поехали? Я разулся, сел в лотос.

– А о чём думал в этот момент?

– Мистер Влад, вы знаете, я ни о чём не успел подумать. Только расслабился, и в этот момент почувствовал, что миляга этот пушистый мне на перекрещенные ноги залез. А после сразу появилось ощущение, будто я в норе лечу.

– Почему в норе?

– Мистер Влад, не мучайте меня подробными расспросами, я вам говорю первое, что в голову приходит. По-честному. Откуда я знаю – вот подумал, что как в норе, и всё.

– Ну, ладно, а потом?

– Потом я глаза открыл, и сперва не понял, где нахожусь – темно было вокруг. Затем глаза пообвыкли, и стал замечать, что освещение тусклое, но есть. Какие-то синеватые с белым огоньки, прямо как гнилушки в темноте. Вы видели, как гнилушки светятся?

– Да, как-то раз наблюдал.

– Вот. Тут я и понял, что в норе и нахожусь. А впереди этот кролик сидит. После он запрыгал вперёд, и я на карачках за ним двинул. Показалось, что час целый мы с ним прыгали там, в темноте. В итоге вылезли в какую-то дверцу в комнате со стенами из камня, и через дверь уже вышли на улицу. А там – солнышко такое яркое, и воздух – вкусный-превкусный, другие слова не подходят – просто вкусный. Потом уже узнал, что это Зачарованные земли и есть, а точнее – Нгоута. Я первые дни думал, что я помер, и в раю оказался. Серьёзно, не шучу. После нашего Королевства там в самом деле – настоящий рай. Природа красивая вокруг, деревья цветные, ручейки, утренние туманы, роса бриллиантовая. Вокруг – океан. И рядом – кролики. Мой дружок, кстати, так от меня больше и не отходил. Всё время рядом. Куда я, туда и он. Только сволочь, постоянно в ноги лезет, не может никак рядом скакать. Всё время я боялся – как бы не наступить на него. Но вроде ничего, не растоптал.

– А как ты его зовёшь?

– Банни, конечно. А как его ещё звать? Может у него и есть своё имя, так кто же мне его скажет? Он сам молчит. Как русский партизан.

– А как ты там устроился? Ну в бытовом смысле – жильё, питание?

– Да как-то, знаете, мистер Владислав, всё житьё само-собой устроилось. Первое время я с кроликом в этом доме и обитал, откуда мы с ним вылезли после норы этой. Мы же в домик в итоге попали. Там кровать приличная была. Помыться я на пляж сходил. Пока туда шёл, по дороге попались деревья, плоды там на нём были на манго похожие, я их набрал, попробовал – вроде вкусные, ну и наелся. А потом, сидел как-то на лавочке у домика, ко мне подошёл дяденька из местных, и жестами позвал с собой – языка-то я не понимаю ихнего. Поглядел на него, вижу – вроде приличный человек, и трезвый. Пошёл за ним. А он меня в дом к себе пригласил. Там семья его обедала, и они уже меня все вместе за стол усадили, блюд полные тарелки подставили, я и наелся. Всё вкусное такое! Предлагали у них заночевать, но я не захотел – неудобно как-то, ушёл к себе, если можно так сказать. Наутро он опять ко мне пришёл, и позвал с собой. Привёл меня в небольшой док, это бухточка такая, только сделанная специально со стенками из камня, внутри тоже из такого же камня и деревянных брусьев перегородки выложены, в них ремонт лодок и парусных кораблей небольших размеров идёт. Короче, он меня в бригаду ремонтников и пристроил. Зовут его, кстати – Бова. Ремонтники – ребята хорошие – весёлые и незлобные. Так я с ними и работал. Завтрак и обед каждый день. А вечером я на пляж ходил, по дороге всякие фрукты растут. За недельку разобрался, что можно есть без проблем, а что – нельзя.

Тут Пит негромко засмеялся.

– Что, живот сразу определял?

– Так и есть. Да ничего страшного не произошло. А иногда приходил Бова, и звал к себе на ужин. Они мне и одёжку новую справили. Бова потом сказал, что на одежду я сам заработал. Это я уже понимать их язык начал. Хорошая у него семья – все до одного. Самое необычное было, что они никогда меня не расспрашивали – откуда я, да чего тут делаю. Ни разу!

– Питер, ну а Голос, не появлялся больше?

– Голос нет. Но я думаю, его представители в конце концов появились. Но я бы не сказал, чтобы они меня как-то беспокоили, или настроение портили. В начале они появились в доке, и пару дней за мной наблюдали. Потом как-то после обеда, когда я на лавочке вялился-отдыхал, подошли познакомиться. Нормальные парни, с юмором, – Хватит, – говорят, – Питер, гвозди тут ржавые вытаскивать, у нас для тебя работа непыльная есть. Я у них спрашиваю, – И какая работа? спрашиваю, – А будешь ты у нас учёным, исследовательскую работу будешь вести —.

– А ты?

– А я им в ответ отказался, сказал, что у меня тут два баркаса на очереди, и оба с большой течью, парусник со сломанной мачтой, и лодок рыбацких – не счесть сколько конопатить нужно. Мне, говорю, люди честь оказали, взяв к себе в докеры, и я их подвести не могу ни при каких условиях – можете меня хоть в министры сватать, всё одно – не пойду.

– Ну ты крутой, Пит.

– Не смейтесь, мистер Владислав, я действительно так не могу – Бова меня в трудную минуту выручил, а я ему ручкой помашу, когда дела хорошо пойдут? Нет, надо хотя бы, минимум год отработать, а дальше уже видно будет. Но эти парни всё равно не отстали – отвели Бову в сторону, он там старшим в бригаде был, и толковали с ним час целый. После чего тот ко мне подошёл, и стал у меня прощения просить. Я очень удивился. Ты почему, – говорю ему – Бова, у меня прощения просишь? Я, тебе бесконечно благодарен за твою помощь, и это я тебе должен, а не наоборот. Перестань. А он мне толкует, что очень переживает за меня и моего кролика, как мол вы дальше будете, тебе теперь надо к «искрам» уходить. «Искры» – это он употребил по отношению к тем ребятам. Почему так – не знаю. И ещё сказал, что они очень просили и даже умоляли его отпустить меня, что я – очень важный человек, только пока не знаю этого. Обещали ему следить, что я не буду голодный, и что моё здоровье – это будет их главная забота. Поклялись, что не будут держать меня силой, если я захочу уйти. И даже обещали отрыть кролику отличную нору. Тут на меня смех напал – вот, Бова, насмешили они меня, – дурака нашли, да ему эта нора на фиг не нужна, он со мной в одной комнате будет жить, и никуда не двинется. У меня два контролёра, днём – ты, а ночью – Банни. Да он и днём с меня глаз не спускает, вон, посмотри, возле дорожки валяется. Типа – спит. Ага, я-то знаю, если сейчас пойду куда, он сразу соскочит, и – за мной. Бова после этого долго смеялся, всем остальным показывал на кролика, и что-то говорил. После этого уже вся бригада каталась по земле от хохота. Что он им там сказал, я уже не знаю, но Банни проснулся, сел, и смотрел на них, как на дураков.

– А где ты его сегодня оставил?

– Да где же его оставишь то? Тут он, со мной, конечно.

В этот момент я чуть не поперхнулся дымом:

– Как это тут?

– Ну так, вон в корзинке и спит. Пора уже, наверное, и вытряхивать его оттуда: Банни, вылезай, хватит валяться!

Я неотрывно смотрел на корзинку – она слегка зашаталась, упала на бок, и, точно – на траву выскочил пуду-буду собственной персоной. Увидев меня, замер, подняв уши двумя колышками вверх.

– Сейчас, обвыкнется немного, потом подскочит.

– Питер, ты ведь мне сказал, что на пикник еду приготовил в корзине?

– Мистер Влад, вы просто не знаете кроликов, про них нельзя говорить в третьем лице, если бы я начал вам объяснять, что он в корзине спит, он бы нам не дал спокойно до места дойти, начал бы вылезать и возмущаться, прыгал бы где-нибудь в траве, и лез в ноги. Достал бы, это точно. А так – мы с вами спокойно дошли и разместились. И к обеду я взял что поесть – крекеры и паштет гусиный в банках. Вполне хватит. Кофе тоже есть. А что ещё нужно? Нож ваш любимый с вами?

– Конечно, Пит.

– Ну вот и отлично. Давайте тогда перекусим?

– Хорошая мысль. Давай.

Я достал свой нож, вскрыл пару банок с паштетом, намазал его на крекеры, а Питер в это время колдовал с термосом и складными чашками, и раскладывал всё это на непромокаемую «походку», время от времени поглядывая на своего компаньона. «Компаньон» тем временем обследовал всю лужайку, причём на наш походный стол не запрыгивал, затем нашёл, по всей видимости, съедобную траву, и принялся выкашивать её своими острыми зубками, забавно шевеля при этом носом. Тут до моего носа добрался аромат кофе. Я поднял голову и восхищённо произнёс:

– Ну мистер Пит, вы, однако, уже в разряд мастеров зашли?

Питер гордо заулыбался:

– Ну вы же учили.

Жуя крекеры, я решил продолжить наш разговор:

– И что было дальше, Пит?

– А дальше были после работы мои проводы всей бригадой – мы двинули в бар, и пробовали там какую-то вкусную местную настойку на лепестках Нроллема. Цветы на нём разного цвета, ну и соответственно, настойки тоже разноцветные. Ну и вкусная же штука, скажу я вам, мистер Владислав!

– Надо же, а я и не знал, что такая есть.

– А она только в их барах есть, которые местные держат, вы, наверное, в них и не заходили.

– Ну да, точно, не заходил. Ну и как погуляли?

– Да как – как настоящие мужики – в конце песни пели, да плясать пытались. Банни моего чуть не затоптали. Хорошо, что его все любят – постоянно под ноги смотрели, даже когда пьяные совсем сделались. В общем, погуляли на славу. Местные очень много заходили – и все меня откуда-то знают, все обнимались и желали удачи. Некоторые даже плакали. Чего было так расстраиваться? Но теперь у меня половина острова братьев и сестёр есть! Правильно я сделал, что сюда приехал.

– Ну не так уж ты и приехал, Пит.

– Ну да, понял вас. Продолжаю. На следующий день, и хочу заметить – похмелья с ихней настойки особо и не было – спать только хотелось. Но к обеду всё прошло. Так вот, на следующий день эти двое заехали за мной на машине, и отвезли в их центр. «Исследовательская лаборатория», так на вывеске было написано. А там уже каждый день разговаривали со мной.

– И о чём?

– Да о чём можно меня долго спрашивать? Родителей не помню, толком нигде не работал. В школе учился семь лет. А вот про методику моей медитации выспрашивали очень подробно. Вроде там и говорить особо не о чем – сел, глаза закрыл, расслабился, представил что-нибудь, вот и всё. Но они недели две меня мучили – что вы при этом представляете, а цветные образы или нет, как долго представляете, как давно практикуете? Ну и тоже – особенно нечего говорить – всё одно и тоже. Ещё на меня смотрели.

– Смотрели?

– Ага. Уставятся в три рожи и молчат. Две, пять, десять минут. И не сопят при этом. Меня это больше всего напрягало. Ну как это – трое молча смотрят, и никто не сопит. Так ведь не должно быть. Странные они, конечно. Но кормили у них хорошо. Одежду мне модную принесли. Я теперь как принц Гарри одеваюсь – куча тряпок. Скучно только у них было.

– А Банни где в это время был?

– Банни – это вообще кадр! Сперва они ему аж спортзал выделили, наложили ему на пол сена сортов пятьдесят, яблок порезали. Он нахряпался, часок поспал, и начал в дверь ломиться. И ведь не устаёт, собака, лапами стучит, царапается. Я им говорю – Вы отстаньте от него, откройте все двери, какие есть на этаже, пусть бегает, изучает. Потом припрыгает сюда, и спать завалится. Мешать не будет. – Так и сделали – всё открыли, он ускакал как козлик, и никто его часа три не видел. После припёрся к нам в кабинет, долго на всех смотрел, затем грохнулся на бок, и всё, нету его – заснул. В следующие дни уже не бегал никуда, так тут и спал, как поест.

– А что исследователи в это время, Пит?

– Да они всё на меня смотрели, и с разных сторон, причём. Я сижу на стуле, а они вокруг меня стулья расставили, по очереди пересаживаются и глядят.

– О чём-нибудь в это время они говорили?

– Да вот и проблема для меня была, что всё у них молча происходило. Скажут только, – Мистер Пит, поверните, пожалуйста голову вот сюда, или – Поднимите, пожалуйста, правую руку. И потом опять молчат.

– Долго это всё было?

– Может неделю. Да только я эту скукотищу в один прекрасный день остановил.

– Как же?

– Взял, да и задал вопрос, – Слушайте, уважаемые, а когда мы на экскурсию поедем? – Они и так не говорили ничего, а тут, я подумал, что вообще исчезнут. Молчат и молчат.

– А про какую экскурсию ты им сказал?

– Ну как про какую? Когда они меня уговаривали к ним на работу перейти, я им одно из условий поставил – обязательно организовать для меня экскурсию на Остров Возвращения.

– Это тот самый остров, где кладбище нгоупоки?

– Ага, но там не только оно. Там ведь и Эпштейн со своими подопечными обитают, на южной стороне, сразу за скалистой грядой.

– Так это всё-таки правда?

– Конечно, правда, мистер Владислав!

– И ты там был?

– Ага.

– Расскажи, Питер.

– Расскажу обязательно, только давайте кофе ещё попьём, там, в термосе достаточно осталось.

– Давай, а где Банни?

– Да вон там, из ручья пьёт, видите?

Умильнее, чем увиденная мной картина, было бы трудно представить – на наклонном бережке ручья, наклонившись к журчащей воде, беленький кролик пил вкусную водичку. Когда пил, издавал тонкие пикающие звуки – пиик, пи-пик.

Пит засмеялся:

– Всегда так вот пьёт, без конца пикает.

Банни, услышав наши голоса, поднял голову, и посмотрел одним глазом прямо мне в лицо – тут мне показалось, что я вижу на нём жёлтые штанишки.

– Питер, так это что, он?

– Ну наконец-то узнали, я уж было думал – не дождусь. Конечно он.

– А я его тогда Страшилой прозвал.

– Так почти Страшила и есть. Иногда такой строгий да сердитый делается, хоть из дому беги! Чисто Страшила! Сейчас возмущаться придёт – чего вы тут, про меня сплетничаете?

И точно, напившись, кролик запрыгал в нашу сторону. Добрался до меня, и ткнул носом в ногу. Я погладил его:

– Ну привет, жуткий тип.

Банни просто с укоризной глянул мне в лицо. Пришлось извиняться и успокоить его, наглаживая по головке:

– Да я же пошутил, Банни, ты самый умный и красивее всех на свете. Таких больше нет.

Кролик снова ткнул меня носом в ногу, и улёгся рядом. Пит заметил:

– Ну всё, признал. Держите чашку, мистер Влад.

Я принял в руки драгоценный напиток, и почти взмолился:

– Ну рассказывай же, Пит, не тяни!

РАССКАЗ ПИТЕРА

Питер уселся поудобнее на корнях, и продолжил:

– После моего вопроса доктора замолчали, и, наконец, выдали:

– Питер, едем завтра. Вы готовы?

– Ну конечно, я хоть сейчас поеду.

– Нет, так быстро не получится, нам нужна хотя бы одна ночь на организацию поездки. С утра ждите нас.

Ждал я, конечно же, всю ночь. Не спал совсем. А утром рано меня посадили в машину, и мы поехали в порт. Там пересели на яхту. Добирались не очень долго. Уже к обеду сопровождающий проинструктировал меня: «Питер, сейчас мы пересядем на простую лодку с вёслами, грести буду я, в нужный момент скажу условную фразу, – Садитесь в лотос, – вам нужно будет в этот момент сосредоточиться, и начать медитировать, глаза не открывайте. Всё понятно?» После плыли ещё минут десять, затем двое матросов бросили якорь, спустили шлюп, и мы вдвоём пошли уже на ручной тяге – вёслами. Через недолгое время сопровождающий дал мне знак – и я закрыл глаза. Странные ощущения наполнили меня, казалось, будто бесконечное множество длинных, мерцающих искр заполнили моё сознание полностью, и были при этом во всём пространстве вокруг. И не стало ничего – ни неба, ни океана, не существовало лодки с гребцом, и только я – будучи одной из искр, находился сразу везде, во всей Вселенной.

– Мистер Пит, очнитесь, пришвартовались. Мы на месте.

Я открыл глаза. Мы были на краю огромного пляжа, протянувшегося вдоль всего берега в одну и другую стороны. По окончании линии песка впереди начинался каменный пояс, который, казалось, не имеет края. Ближе уже почти к горизонту вздымалась острым частоколом горная гряда. Это был Остров возвращения.

Лодку с мелководья мы вытаскивали вдвоём, пришлось тянуть её до каменной гряды, а это – почти километр. Как сказал при этом мой спутник: «На песке оставлять нельзя, приливом унесёт – а здесь лодок нет, не вернёмся, придётся тут и доживать, если что». Дальше шли пешком – то ещё развлечение, скажу я вам, мистер Влад – все кроссовки я изодрал, пока до отсыпи добрались. По пути познакомились, оказалось, моряка Брюсом зовут. Надёжный парень. Дошли мы с ним до самых скал, это оказалась почти ровная стена, которая протянулась от одного края острова до другого. Интересно тут природа распорядилась – забраться вверх было попросту невозможно. А самый верх этой почти ровной стены – иззубрен острыми пиками. Когда мы присели отдохнуть, я сразу поинтересовался у своего спутника – как будем дальше двигаться, лоцман? Ответ от него был довольно подробный – «Скажу». Примерно через два часа прилив сошёл, и Брюс указал на край острова, который был с левой стороны от нашей швартовки. Дальнейшие действия он объяснил также предельно просто: «Вон видишь, Пит, огромный валун, на котором водоросли выше воды? Это отметка от прилива. Сейчас сделай несколько раз вдох-выдох, и будешь подныривать под него. Это не страшно, у тебя всё получится». Я с перепугу начал бешено дышать, и тут он просто толкнул меня в воду. Спорить было уже поздно, оказавшись в воде, я устремился вниз, поднырнул, а заметив проблеск света наверху – почти сразу, метра через три – пошёл выгребать вверх. Вынырнув, мы оказались в узкой пещере, а солнечный свет сверху – то были редкие просветы между валунами. Тут Брюс и скомандовал: «А теперь быстрее, нужно успеть до прилива, не то здесь и застрянем!» И мы рванули, как могли. Вода была пока по щиколотку. Потолок из валунов постепенно снижался, и к концу забега пришлось передвигаться на всех четырёх конечностях. Наконец, пещера изменила направление и пошла вверх. И метров через двадцать мы наконец вышли на солнечный свет.

Если с другой стороны скальной гряды была мелкая каменистая осыпь, то здесь пологий склон состоял из нагромождения огромных ломаных камней, и мы с Брюсом долго пробирались между ними по узеньким промежуткам, пока выбрались на ровное пространство. Перед нами простиралась огромная зеленеющая долина, которая находилась вся в кольце высоких скалистых гор, которые также просматривались и далеко на горизонте. Высокие густые зелёные заросли перед нами образовывали полукруг, заросший яркой луговой травой, на краю которого с нашей стороны стоял невысокий пожилой человек, который помахал нам рукой, и громко спросил:

– Ну что, долго ещё стоять будете, я вас уже полдня тут жду, пойдёмте, ужинать пора!

– Кстати, мистер Влад, вы заметили, что у всех этих людей на островах, которые хотят общаться с нами – глаза странные?

– О чём это ты?

– Да как будто посыпаны мелкими-мелкими блёстками. Не замечали?

– Что-то я не присматривался, была правда мысль, что у них взгляд какой-то металлический. Ты рассказывай давай, Питер – что дальше было?

– Ну а что дальше – дальше мы пошли уже втроём в посёлок. Дядя этот представился, что его Джеком зовут, что он тут не так давно, всего лет десять, и он – врач. Потом он провёл со мной короткий инструктаж по поводу местных обычаев, и о том, как себя тут надо вести. Короче, основная мысль такая – не шуми, не кричи, и ни к кому не приставай – и всё у тебя тут будет хорошо. После этого короткого наставления мы вошли в посёлок.

Первое, на что я обратил внимание – там не было автодорог, а все дома располагались хаотично, совсем не вдоль улицы в один прямой рядок. Пройдя мимо двух домов, я вдруг увидел Бонзо – полуголый, в фартуке с нагрудником, сидя на низенькой лавочке во дворе – он мастерил табурет. Искоса глянув на нас, не проявил никакого интереса. Следуя инструкциям Джека, я держал свои эмоции крепко-прекрепко, чтобы не заорать от изумления – «Ух ты, Бонзо, вот это круто! Живой-здоровый!» Это на самом деле было просто ошеломляюще невообразимо!

Посёлок занимал практически всю огороженную скалами долину, но дома стояли на достаточном расстоянии друг от друга, так, что сквозь густые заросли соседний дом не было видно. Нашему сопровождающему, очевидно, поручили быть гидом на время нашего присутствия, и он прочитал нам небольшую лекцию об этом маленьком, замкнутом мире отшельников. По его словам, это было маленькое государство с конституцией, в которой было изложено только два правила – 1. ПРАВИЛ ЗДЕСЬ НЕТ! и 2. НЕ ЛЕЗЬ НИ К КОМУ, ЕСЛИ ТЕБЯ НЕ ПРОСЯТ!

Основатель этой микро-колонии хиппи, и её идейный вдохновитель Брайн Эпштейн, умер уже достаточно давно. После него осталась довольно стройная система жизнеобеспечения для проживающих здесь примерно тридцати человек. Главные моменты – питьевая вода, продукты питания, электроснабжение были решены, и усовершенствованы ещё в годы, предшествовавшие что называется «массовому заселению территории». Родников тут было несколько, и все они сходились в низину северного края острова, где образовывали небольшое озеро, примерно в полутора километрах от скальной гряды, которая опоясывала всю эту тайную свободную республику. Снабжение продуктами Брайн решил довольно просто: зарегистрировал трастовый фонд в Гонконге, который регулярно оплачивал счета авиатранспортной компании, а она, в свою очередь, отчитывалась туда об оказанных услугах, а именно – доставляя один раз в три месяца груз с разными продуктами и лекарствами, сбрасывая его с малой высоты с борта небольшого самолёта в центре скального кольца по расчётным координатам. Подтверждение поступало с острова по спецсвязи, и деньги списывались со счета в банк доставщика. Кому они доставляли контейнеры, никто не знал, да кому какое дело до этого, тем более что существовал довольно жёсткий договор о неразглашении. Всё шло ровно. Даже сейчас, когда видимость островка была нулевая, лётчики исправно скидывали груз по координатам в океан. А что? За всё уплачено, извините, остальное – не наше дело. Также и местная фауна была довольно богата на фрукты, которые были круглый год. С экологией на острове всегда было всё в порядке, так что джунгли выдают свои подарки до сих пор. Электричество вырабатывалось небольшим каскадом гидростанций на двух запрудах, и одним специальным устройством, которое изготовил местный «Тесла» из проживающих, который появился тут через четыре года после появления первого поселенца. Он установил на самой высокой скале северной части каменного кольца небольшой металлический ящик, из которого один кабель выходил на миниатюрную антенну, закреплённую на самом пике, а второй кабель, заметно большего диаметра, спускался по стене на землю, заходил в маленькую подстанцию, в которую трое человек едва бы вошли, и уже оттуда по отдельным кабелям энергия поступала в центральное здание поселения и по домикам «граждан республики». С электричеством перебоев или проблем не было никогда. Этот же человек и обслуживал всё это энергохозяйство, никуда не лез, никому не мешал, так что никто даже и не представлял, чем он там занимается. А остальные проживающие были предоставлены были сами себе. В первые годы, а особенно при «заезде» в этот тайный пансионат нового «подопечного», как их с уважением называл мистер Эпштейн, требовалась квалифицированная медицинская помощь, по той простой причине, что организм каждого новенького был довольно сильно отравлен спиртосодержащими жидкостями разной степени очистки, и бесчисленным множеством разнообразных химических и органических веществ, употребление которых и убивало большинство им подобных по ту сторону скал. Можно сказать, что сюда, в госпиталь привозили тяжелораненых бойцов с фронта борьбы за освобождение сознания молодёжи всего мира. Их состояние и поведение в первые недели после поступления обязательно снимали на камеру, и торжественно вручали эти съёмки в момент «выписки выздоровевшего бойца из госпиталя». После всех перенесённых мучений каждый из этих пациентов был счастлив, что всё закончилось именно так, как и гарантировал им главный организатор этого пансионата. А в остальном они жили очень уединённо, редко собираясь на совместные посиделки в центральном здании, где размещались – госпиталь на три палаты, маленький концертный зал и студия звукозаписи с пятью отдельными помещениями для работы. Студия оборудована самыми последними техническими устройствами на момент появления первого музыканта. Нового оборудования с тех пор не поступало, так как на складе в студии имелось огромное количество комплектующих и запасных частей, что обеспечивало её бесперебойную работу, и позволяло в любой момент укомплектовать ещё с десяток подобных. Вообще, это здание было наполнено чудесами до самого чердака. И оно было не маленьким – четыре этажа, по бокам две двухэтажные пристройки, огромный подвал, вырубленный в скальном грунте. У подвала тоже было несколько слоёв в глубину – три. Самый последний использовался для склада запасных музыкальных инструментов, так как температурный режим для тонкостенных изделий из древесины разных пород никто не отменял. И там была, наверное, самая полная коллекция инструментов со всего мира. Были даже такие, названия и назначения которых никто не знал. «Вот куда можно употребить заработанные деньги, если не вливать их в горло, и не вдыхать их резко носом!», смеясь говорил изредка мистер Эпштейн. Это здание получило среди «местного населения» название «Домик Гудвина».

«А чем занимается конкретно каждый из этой тайной деревни, молодой человек, я не знаю, потому что свято чту местную Конституцию, текст которой я вам зачитал», – ответил на мой вопрос Джек. «А то, что сам видел, могу поведать в виде пересказа местного фольклора, если хочешь». Я был не против.

– За ними очень интересно наблюдать, если выпадает такая возможность. Как правило, это происходит случайно. Леннон, например, больше всего любит рисовать. Научился писать маслом. У него получаются отличные картины. И он, когда рисует, всегда включает магнитофон на запись при этом, и всё время танцует. Ну как танцует – кривляется, как макака в цирке. И – мурлычет какие-то мелодии. Наверное, потом что-то выуживает из этого. И к нему лучше не подходить, а то он цепляется, и начинает свои бесконечные истории рассказывать, уйти трудно от него – не отпускает никак. А сам никого к себе не приглашает. Бонзо постоянно столярничает, ну ты видел его уже. Всех тут стульями и столами обеспечил. Но на самом деле в это время он что-то сочиняет и обдумывает новые конструкции перкуссионных инструментов. Я тебе в студии потом покажу.

Моррисон оказался талантливым поваром. С кухни не выгонишь! Ему оборудовали большую кухню прямо в доме. Даже русскую печь воздвигли. Он у себя около дома довольно большой огород развёл, и в этой печи такой вкусный картофель запекает – пальцы можно отгрызть, когда её ешь. Джим со своим творчеством поступает как Бонзо, только тот табуреты разносит по всем домам, а он – свои блюда.

А вот Болан сильно подружился с Элвисом, вот эти двое постоянно что-то музыкальное сочиняют, а Элвис даже почти весь репертуар Марка перепел, и они это записали. Я слушал – волшебство, да и только! Как-то раз они сильно поскандалили, и подрались потом. И представляешь, этот хлюпик Марк так навалял Элвису, что мы с ним потом возились целый месяц. А дружок его в это время был главным его санитаром – с ложечки кормил, сопли ему вытирал, горшок выносил, ну и всё такое. Ну а тот, как выздоровел, всё равно на него обиделся, и год целый, наверное, с ним не разговаривал. Когда они «боксировали», Джон был у них в гостях, и так его это шоу развеселило, что он просто по полу от смеха катался. После этой драки он с полгода, наверное, не рисовал – сидел безвыходно дома, и сочинял. Видать вдохновило.

Хендрикс на гитаре больше не играет – освоил скрипку. Ну, не совсем скрипку, а правильнее – виолончель. Но так как он учился играть самостоятельно, то техника исполнения у него совершенно самобытная – он держит инструмент у себя на коленях, и правой рукой действует как при игре на гавайской гитаре – все пять пальцев сверху грифа, а в левой – смычок. Чтобы инструмент не «елозил», он его закрепляет шипом в перевёрнутой г-образной конструкции, на нижнюю часть которой ставит ноги. Бонзо любезно изготовил ему эту подставку из красного дерева. Оно тут в достатке растёт. Но играет он, конечно, как бог. Как всегда раньше про него и говорили.

Про Брайана Джонса толком не знаю ничего. Он из дома почти не выходит. Но на джемах появляется. Как он об этом узнаёт, что несколько человек решили поиграть совместно, без всякого плана – непонятно. Чует, видать.

Иногда, но довольно редко, Брайн Эпштейн созывал всех вместе устроить большой концерт. После его смерти такое было только один раз. Я на четырёх таких представлениях присутствовал. И это, скажу я тебе, Питер – вот это и есть настоящее волшебство. Я там и смеялся, и плакал, и танцевал, а я ведь совсем не умею, но – танцевал! Вот просто совсем неожиданно для себя начинал двигаться под музыку. А какая супер-группа на сцене была – Бонем за ударной установкой, наполовину самодельной, Джими Хендрикс с виолончелью на коленях, Брайан Джонс – то с ситаром, то с саксофоном, Марк Болан на своём любимом Лес Поле, Джон Леннон за роялем, в некоторых вещах – на Эпифоне Казино, и Джим Моррисон с Элвисом Пресли – вокалисты. Ну, конечно, все пели время от времени, и играли на разных инструментах.

Я не удержался, и спросил:

– А записывалось это всё?

– Безусловно запись велась. Студия рядом, туда кабеля были проведены, ну и Тесла этот процесс контролировал. Записи эти все хранятся в подвалах «Домика Гудвина». Но по существующей договорённости, в мир это не уходит. С этим очень строго. Это знаешь, как Сэлинджер делал, когда в изоляции на ферме своей обитал – он постоянно писал, но не издал ни одного листика при жизни. В посмертных распоряжениях указал, что разрешает это опубликовать только после истечения пятидесяти лет со дня своих похорон. А в нашей ситуации я не знаю, как они распорядятся. Кроме записей этих концертов они ведь постоянно время от времени записываются в студии – то в одиночку, то Хендрикс с Моррисоном и Ленноном объединятся, то Элвис с Ленноном, Бонзо и Джонсом. То вообще, все вместе. И всё это – в подвал к «Гудвину» идёт. Там такие сокровища лежат – уму непостижимо! Самое удивительное, что не было ни одного случая истерики с лозунгом – «Я хочу домой! Отпустите меня! Я больше не могу!». Никто из них не хочет назад, в тот сумасшедший мир.

Так, слушай теперь меня, Питер – мне нужно тут задержаться, Тесла просил помочь, одному ему никак не справится, а ты иди пока, только не сворачивай, и ни к кому не подходи с разговорами. Если вдруг кто-то задаст вопрос, говори, что ты из временной обслуги, работу в «Гудвине» делал, в подвале. И быстрее уходи. Вот прямо по улочке этой и иди. И не вздумай разговаривать ни кем. Категорически нельзя. Дойдёшь до дома с каменной крышей, там ключ на левом оконном проёме под пепельницей лежит – проходи в дом, и жди меня, завтра уходим. Давай, двигай. Я постараюсь недолго.

Дальше я пошёл один. Прохожу мимо гигантского ореха, ствол метра два в диаметре, и слышу откуда-то сверху: «Эй, парень, огонька не найдётся?» И смотрю – по приставной лестнице с тыльной стороны спускается человек, и подходит ко мне.

– Зажигалка у тебя есть?

Смотрю – да божешь ты мой – Джон Леннон! У меня язык отнялся. Но руки – нет. Быстро нашарил в кармане свою Зиппо, достал и протягиваю ему, а у самого в голове ничего, кроме как – «Джон Леннон, Джон Леннон, живой, и вот он сам!» А он в это время закурил, протягивает назад Зиппо, и ухмыляясь, заявляет:

– Ну что, обмер то совсем, часом – не умер? Ну, приходи в себя!

Я, конечно, старался изо всех сил не грохнуться на землю, и пробормотал:

– Мне кажется, я вас знаю.

– Да, конечно же, знаешь. Я – Джон Леннон! Самый известный музыкант на планете. Меня каждая собака знает! Ты сам откуда?

– Меня Питер зовут. Мистер Леннон, вы простите, но мне идти нужно – ждут.

– Ничего, подождут. Здесь времени нет. Поболтаем пока. Так ты откуда?

– Сейчас на островах тут, к Китаю ближе, живу. А вообще-то я из Лондона.

– И как там погода?

– Да всё моросит.

Тут он засмеялся. И так откровенно, и весело, что я тоже не удержался, и хохотнул вместе с ним. Выглядел он хорошо – загорелое лицо, небольшая щетина, без очков. Хорошо помню выражение его глаз – изучающее, мудрое и спокойное. Конечно же, Джон постарел, но совсем не выглядел стариком – это был взгляд человека с бесами в глазах, так, кажется, говорят. Пыхнув дымом, спросил:

– Здесь-то чего делаешь, Питер?

– Да работу в Гудвине, в подвале. Я по электронике специалист. В очень узком сегменте разбираюсь. А тут как раз такая проблема возникла, по моей части. Ну вот на денёк и пригласили.

– Назад как будете выбираться?

– Мистер Леннон, вы меня простите, но я не могу этого говорить.

– Вот ссыкуны (вполголоса). Это Брайн, когда ещё живой был, придумал всю эту секретность. Да отсюда палкой никого не прогонишь. Я для чего спросил – я знаю хороший выход, получится быстро, почти моментально. И далеко идти не нужно. Могу показать.

– Я сообщу старшему. Мы ведь вдвоём.

– Сообщи. Утром уходите?

– Вроде бы.

– Если надумаете, подходи сюда, сразу за орехом тропинка к дому. Постучишь, я выйду.

– Ладно, мистер Леннон.

– Давай, закури со мной. Поболтаем немного.

Джон протянул мне пачку «Житан», я вытянул сигарету, прикурил, закашлялся – вот же крепкий табак у них. Мы присели возле дерева прямо на газон, и Джон начал рассказывать.

– Ты Питер всё равно меня знаешь, и это я не от самодовольства говорю, а по причине того, что это неизбежно. И не думаю, что ты языком трепать будешь, когда в Королевстве окажешься. Наверное, кучу бумаг о неразглашении подписал, раз сюда на заработок приехал, верно?

– Верно, так и есть.

– Да если и болтанёшь, кто ж тебе поверит. Столько лет уж прошло. Сколько лет… Знать бы сразу, хотя бы году в шестьдесят пятом, что самому нужно в этой жизни, сам бы Брайна уговаривал на такую затею. Знать бы… А то такой ценой всё это досталось. Бедный парень этот, убийца мой. Ведь согласился же всю жизнь в тюрьме гнить, и только ради того, чтобы его имя с моим вписалось навечно. Дурачок. Иногда жаль его. Хотя что жалеть – он сам захотел. Может, если бы не это предложение, так он в реальности меня убил. Кто знает?

Тут Джон глубоко затянулся несколько раз подряд, да так, что табачный дым завис облаком под ореховой листвой, и спросил:

– Скажи, Питер, а вот тебя в твоей жизни всё устраивает? Ты хотел бы поменять, то, что у тебя есть, на что-то иное?

– Мистер Леннон, я совсем недавно это сделал. И мне думается, что я не прогадал. Надеюсь, всё получится.

– Дай то бог, Пит. Это здорово.

– Простите мистер Леннон, можно и мне задать вопрос вам?

– Конечно задавай. Чего спрашиваешь. Мы же тут для этого и присели – поговорить. Как нормальные люди. Спрашивай, давай.

– А вам сейчас как тут, хорошо? Всё нравится? Я никому не передам, можете не думать об этом. Ваши мечты сбылись?

Рассказ Джона Леннона

– Хороший вопрос. Пожалуй, Питер, я могу ответить тебе утвердительно. По крайней мере, я теперь знаю точно, что мне нужно от окружающего мира. Только тут я смог себе позволить быть собой, и ни на кого не оглядываясь при этом. Надеюсь, что те, кто тут проживает, думают также. Только тут мы можем делать до самого конца то, что хотим. Тут у нас даже сроков выполнения нет. Иногда мы такие джемы устраиваем… Закачаешься. Такое на материке невозможно провернуть. Во-первых, где встретиться таким известным людям, чтоб хотя бы обсудить план? Да нигде нельзя – сразу кто-нибудь сообщит кому-нибудь о таком событии планетарного масштаба, и – начнётся кутерьма! Все ведь, блин, захотят денег заработать. И это сразу начнёт всех музыкантов бесить. Ну сам посуди – мы компанией решили собраться, и подурачиться с инструментами, а нам тут же скажут – а где вы хотите собраться? В каком зале? А кто оплатит аренду? А за электроэнергию кто оплатит? А вот ты, Элвис, по контракту со своей фирмой не можешь петь вместе с другими звёздами миллионерами, это размоет твою прибыль на всех, а ты можешь один такой зал собрать. А каких журналистов пригласить? Никаких? Это по всем вашим контрактам невозможно! И ещё, и ещё что-нибудь подобное заявят. Идиоты. Сами тупицы, ничегошеньки не могут сделать, а с нас получить горазды, если мы даже бесплатно хотим поиграть. Так что, кроме, как тут, свободное творчество в мире уничтожено совершенно. Здесь, на этом островке, мы находимся в раю для творцов. Тут же ведь не только рок-звёзды есть. Места достаточно. Вот в ту сторону, на север, во-он в тех зарослях, живёт какой-то художник. Не знаю кто такой. Хотелось бы познакомиться, у меня вопросы по акварели есть, спросить не у кого, а к нему не могу просто взять и подойти – я уважаю его одиночество. Тут все уважают одиночество окружающих. Вон там дальше вроде учёный какой-то проживает. Тоже не знаю, кто таков. Брайн со многими был знаком, и всем помочь хотел. И ведь получилось у него!

Продюсеры и деньги убили рок-н-ролл. Просто уничтожили. Они вынудили музыкантов подчиняться им, помогая вылезти из нужды. Но затем удавка сжималась. Ты поговори ещё с Брайном Джонсом на эту тему – он как никто лучше других знает эту кухню. Как все его обгадили, когда он стал говорить о том, что Роллинг Стоунз стали записываться последнее время только из-за денег. Эти недоноски Мик и Кит-торчок, их ведь только деньги и интересуют. И – всё! Как только Брайан пошёл против мнения музыкальных воротил, – сразу стал не нужен. Ага, наркоман он! А Кит – нет. Кит пьёт только кефир и нюхает розы, да? Кит молчит, и играет до сих пор. А Джонс начал пропагандировать интерес к чистому творчеству, и сразу стал неуправляемым наркоманом. А ведь их лучшие вещи появились, когда он был в группе. Когда он лидировал. Он один у них тогда был вменяемым музыкантом. Только про это сейчас не принято говорить. После него пригласили Мика Тейлора. Талантливейший гитарист! В нём одном больше закваски было, чем во всех остальных. Поэтому он и не сыгрался с ними. Да и Киту-торчку ни к чему был хороший гитарист рядом – сам то он до сих пор играть не научился. А махать левой ногой да правой рукой – не велика наука.

Или вот, возьми меня примером, я ведь самый знаменитый тут. Ты сам как думаешь, отчего я ушёл в изоляцию на пять лет в семьдесят пятом? Думаешь, захотелось просто поваляться, отдохнуть? Да меня просто задолбало до блевотины смотреть на эти масляные рожи в Лондоне, да и в Нью-Йорке тоже. А самое главное – я больше не захотел кормить их, эти свинячьи хари. У меня тогда, в семьдесят пятом, просто закончились сроки всех контрактных обязательств. Я в семьдесят пятом перестал кому-либо быть обязанным! Нажитые капиталы позволяли не идти на новые контракты. Я и подумал – да на хрен всех! Пусть помечтают подольше. Пятнадцать лет мне трахали мозги все, кому не лень. Все эти промоутеры, антрепренёры, менеджеры, мать их! Я ещё в шестьдесят втором году подумал, что эти холодные, скользкие змеи всё испоганят своими липкими пальцами. Ну в итоге так оно и вышло – они стали указывать, кто будет исполнять, что будет исполнять, в какой срок, и сколько получит за это денег. А иногда, бывало и так, что исполнитель и автор ничего за своё сочинительство не получал. Этот истеблишмент музыкального бизнеса убил творческое начало в рок-н-ролле. Остались одни педики. Ты вот, Питер, слышал о таком феномене, как «независимый музыкант», «независимый лэйбл»? Так вот, это как раз те люди, которые не хотят связываться со всей этой грязью. Ну и сочиняют музыку, записывают её на свой страх и риск. Не кланяются этим гандонам. Молодцы. Может быть даже, и что-то интересное у них получается, только кто об этом знает? Ведь чтобы тебя узнали, надо донести до слушателя то, что ты сочинил. И вот тут придётся всё-таки идти к этим сволочам. А кто ещё продаст твои записи? Вся торговля в их руках. В лучшем случае позволят пластинки поставить на полку в магазине, но кто их будет знать? Нужно оповестить всех всеми доступными способами – радио, телевизор, улицы, концертные площадки. А если группа не в системе, а «независимая», без контракта с кем то из истеблишмента, то как они смогут всё это осуществить? Да никак! Всё устроено с точностью до наоборот – приходит толстопузый дядя к ним в гараж, и заявляет: «Ребята, хотите стать известными и богатыми? Тогда делайте всё, как я скажу. Но самое главное – то, что вы тут сочиняете, никуда не годится – нужно сочинять вот это!». И в этот момент всё заканчивается. У ребят потенциал есть, у композитора талант есть, но пока они разовьют это до универсального понимания всеми вокруг, кто будет их кормить?

Все думают, что Эппл почти обанкротился и не смог вести бизнес по причине наличия остолопов и дилетантов в совете директоров. Это про нас был разговор, это ведь мы четверо и были советом директоров. Да только вот хренушки! Ни фига подобного! Просто все в этом блядском продюсерском мирке увидели, что мы начали предоставлять возможность молодым реализовать свои планы. И не просто возможность, но мы и помогали им, и – бесплатно! И вот тут началось! Какие только палки в колёса они нам не ставили. Ну как же – всё должно приносить прибыль! Что за меценатство? В итоге нам дали понять, что «ребята, не приучайте музыкантов к бесплатным пирожкам, так дело не пойдёт, все должны зависеть от нас». Музыкальный бизнес – огромный организм. Эппл – структура, которая могла организовать процесс прослушивания, и оплатить студию для начинающего коллектива. Помочь своими силами при сеансах записи. Ну а дальше начинается Мировой океан вопросов и задач, которые в силах охватить только всеобщая индустрия. Глобализм, мать его! И уже вот этого многоликого монстра мы победить не могли. Эту кухню хорошо знал только Брайн. У него были связи, которые сложились ещё в самом начале создания этого всеобщего конгломерата. Он начинал, можно сказать, с нами вместе. Хотя, ещё во времена руководства отделом грампластинок у него уже были нужные знакомства. Просто тогда у него калибр был маловат. Да и они тогда только планы верстали. Эти маточные ячейки, в начале шестидесятых только-только начинали объединяться, и переходить на общий язык в обмене информацией во всем вопросам, в том числе и по координации синхронных действий, везде, в разных частях мира. И тут происходит явление миру группы мальчишек, которые поют и играют на инструментах. И у них руководителем человек, которого многие знают в музыкальном бизнесе. И он выходит с идеей – сообщает по всем своим каналам, что он безоговорочно верит в то, что эти четверо музыкантов обладают огромным композиторским потенциалом, и способны повлиять на сознание многих во всём мире. Предлагает помочь ему в организации их продвижения, и, соответственно, гарантирует, что это даст хорошую прибыль. Внушает этим командирам маточных блоков будущей индустрии, что эта группа будет «пробой пера» в нарождающемся музыкальном бизнесе, что нужно успеть ухватить в свои руки бразды лидерства в этих вопросах. И эти монстры решили рискнуть. Они уже увидели, что волна интереса к музыке у послевоенного поколения тинейджеров действительно возникает. А улучшающееся экономическое положение их родителей даёт возможность молодёжи тратить деньги на развлечения. И они помогли Брайну. Не обманули. Но это был, наверное, последний раз, когда эти скользкие твари на самом деле помогли молодым, начинающим музыкантам. Да и нам пришлось поработать. Но всё дало свои плоды. Брайн угадал. На битломании заработали все. Трудно даже догадаться, сколько на нашей музыке заработали корпорации, если мы, четверо молодых безумцев, в нашем понимании стали богатыми людьми.

Но когда мы, будучи обеспеченными людьми, и уже достаточно хорошо разбирающимися в вопросах этого бизнеса, решили сами продвигать молодых на музыкальном поприще – всё зашло в тупик! Я думаю, это произошло, по причине того, что все места в этой ложе были уже заняты. Это то, что называется – «А вы куда прёте, придурки? Мест больше нет!». И тут уже не имело значения – «Битлз» ты, или «Роллинг Стоунз», совершенно не имело, как говорится – иди отсюда, занимайся своим делом, работай и приноси нам прибыль, не лезь сюда со своими идеями. И мы пошли оттуда – записывать «Белый альбом».

Нам просто повезло с Брайном Эпштейном. Сказочно повезло. С первого дня знакомства. Как появился он, у нас всё начало налаживаться. И вот как раз он и не жлобился на деньги. Нет, он, конечно, зарабатывал, и нам дал заработать, но, когда мы пришли к нему с разговором, что не хотим больше ездить на гастроли, что всё, хватит – мы устали, Брайн. Он даже спорить и отговаривать не стал. Сказал только: «Хорошо, ребята, я понял. Пусть будет так». Он, конечно, уже в это время Землёй Обетованной этой вот, где мы сейчас находимся, занимался вовсю, нам только ничего не говорил – да и правильно делал. Мы бы тогда ничего не поняли. А он – понял! Он уже тогда, после гастролей на Филлипинах всё понял. Я всегда знал, что Брайн – гений. А после того, как я понял – уже здесь только понял, что именно он нам обеспечил – и что он единственный во всём мире, кто о нас, дураках, позаботился, я, используя терминологию католиков, могу уверенно заявить, что Брайн – святой! Он самый настоящий, мать его, святой! Я, как он умер, каждый вечер, перед тем как заснуть, желаю ему покоя в его еврейском раю. А я ведь его два раза похоронил. Первый – в шестьдесят седьмом, и потом, уже окончательно – здесь. Когда он в первый раз умер (тут Джон ухмыльнулся), ну я же не знал, что он сюда переехал, так вот, когда нам сообщили о его смерти, а мы как раз были в Бангоре, с Махариши, моей первой мыслью было: «Ну вот и всё, теперь нам п…ц!». Так оно вскоре и произошло, и всего-то через год.

Это ведь только его заслуга, что у нас единственных в Лондоне, был круглосуточный бесплатный абонемент на работу в студии. Он сам, лично, договорился об этом с директоратом ЭМИ. Ни до, ни после, таких условий не было ни у кого. Мы могли приходить в Эбби Роуд в любое время суток, и нам любезно открывали дверь, и мы могли хоть репетировать, хоть записываться, да могли и просто жить там, никто бы и слова не сказал. Сам посуди – только мы перестали ездить на гастроли – сразу записали «Револьвер». Чтобы бы там Пол не говорил, а «Револьвер» – наша вершина. А «Сержант» – это так, его развлечения. Ему было весело, и – хорошо. «Белый» делали уже как кому хотелось. Но я отвлёкся. Чего-то вдруг подумал, что интервью ты у меня берёшь. Ты ведь не журналист? Точно нет? А то бы задушил прямо вот здесь. Братия эта – начинали нормально, как порядочные люди, а в итоге тоже задницу подставили. Пишут, что им закажут. И всё в интересах индустрии. Ни одного порядочного журналиста не знаю.

Тут Джон замолчал и уставился в пространство перед собой. Наверное, воспоминания нахлынули. Так, молча, мы просидели минут пять. Затем он встал:

– Слушай, мы тут с тобой уже почти два часа разговариваем. Славно поболтали. Ну ты вот, что, Питер, слушай меня – завтра не стесняйся, подходи, стучи в окно. Я вам, честное слово, помогу выбраться лёгким путём. Мне не жалко. А парень ты хороший, я вижу. Ты только старшего уговори. Я точно знаю, о чём говорю. Если решите, то по дороге туда всё и объясню. Всё, давай, до завтра. А я спать. Поздновато, но я всё-таки пришёл к пониманию смысла режима дня. Тебе тоже советую. Всё, до встречи.

– До завтра, мистер Леннон.

После этого он пошёл в заросли кипариса, и скрылся. Я же продолжил путь к дому, где мне предстояло переночевать.

Лужайка в роще

Ручеёк умиротворённо протекал недалеко от моих ног. Тихо шумели кроны деревьев, а кролик решил размять лапы, и скакал рядом по траве. Питер откинулся на ствол дерева и задумчиво жевал какой-то стебелёк. Я решил задать вопрос:

– Питер, а какие у тебя были ощущения после встречи с Ленноном?

– Вы знаете, мистер Влад, я к своему удивлению, совершенно не был разочарован. Я думал перед этой встречей, что было бы очень интересно встретиться на острове с Джоном Ленноном, и во же время боялся испортить внутреннее отношение к этому. Думал, ну а вдруг он окажется обычным дядькой, который плюётся, ковыряет пальцем в носу и матерится как грузчик. Вы ведь понимаете, о чём я хочу сказать, мистер Владислав?

– Конечно понимаю, Пит. Продолжай, не стесняйся.

– Да я и не стесняюсь. Просто пытаюсь правильные слова подыскать. Знаете, Джон, конечно, обычный человек, только умеет в отличие от остальных музыку сочинять и исполнять её, но этого слишком мало, чтобы объяснить, что я чувствовал во время беседы. Он, понимаете, на самом деле – великая личность. И это ощущается. Постоянно находится над тобой, на какой-то высоте. И он – недосягаем. Джон даже и не человек в каком-то смысле. Этот сочинитель музыки, по моим ощущениям, перешёл границы восприятия мира по обычным меркам. Знаете, у меня было ощущение, что он вёл эту банальную болтовню со мной с какой-то целью. Говорил, а сам в это время мысленно что-то искал. И меня на дороге остановил, чтобы создать эту ситуацию. И он очень интересный человек. Наш разговор был остановлен по его желанию, и если бы не это, я бы с ним за этой трепотнёй готов был бы ещё хоть неделю сидеть. В самой простой болтовне подобных людей всегда есть много истины, хоть и темы вроде простые.

– А ты взрослеешь, Пит!

– В последнее время я стал замечать, что знаю много больше того, что мне довелось увидеть и услышать в своей жизни. И не знаю, почему это так. А где Банни?

Кролик всё это время валялся на травке позади его, и после упоминания своего имени сразу высоко подскочил, приземлился, скаканул в одну сторону, потом в другую, молнией пробежал вперёд, назад, и после лёг на все лапы, шевеля носом и задорно глядя на Питера.

– Вот ведь, резкий чертёнок какой, а? Всё время смешит меня этими плясками.

– Пит, а где Банни находился, когда ты на острове был? Ты вроде же сам говорил, что он не отходит от тебя?

– Вы знаете, мистер Влад, мне кажется, этот кролик понимает гораздо больше, чем виду подаёт. Я когда собрался ехать, то ему рассказал, так он ночью со мной рядом спал, чего никогда не делает. И перед моим отъездом все пятки вылизал, а затем убежал. Когда я вернулся, а это было вечером, то утром следующего дня он скрёбся в дверь как дикий вепрь. Вот откуда узнал? А уходил явно к своим в гости, там нор в холмах много. На Остров Возвращения не поехал со мной по какой-то причине. Не знаю даже, только догадываться можно. Всё вспоминаю момент, когда меня попросили в лотос сесть и глаза закрыть – перед пересечением некоей границы, что ли? Место там особое, я имею в виду остров, может Банни не смог бы туда пройти. Вы как думаете?

– А думаю я Пит, о том, что есть в термосе кофе ещё, или мы всё выпили? Посмотри, пожалуйста.

– По чашке будет.

– Тогда разливай, и продолжим слушать твою увлекательную историю. Там ведь события подходят к концу, я правильно понял?

– Совершенно правильно, мистер Владислав. Скоро уже и конец. Слушайте:

Окончание рассказа Питера

– Когда я добрался до домика, сил у меня уже оставалось только, чтобы скинуть с себя одежду, и упасть на кровать. Всю ночь снились какие-то лысые птеродактили, которые летали высоко в небе, и громко распевали скрипучими голосами одну фразу – «Всё, что тебе нужно, это – любовь». А потом мощно топая когтистыми лапами по земле, подошёл Тирранозавр с лицом Марка Болана, пнул меня, и громко заорал: «Питер, поднимайся, нам пора!».

Когда я разлепил глаза, и пришёл в себя, понял – это был Джек.

– Поднимайся, поднимайся быстрее, Пит, нужно успеть позавтракать, и бегом бежать в пещеру. До обеда мы должны выбраться на ту сторону, потом будет прилив.

Пока я натягивал штаны, и умывался, меня мучила какая-то тревожная мысль. Потом я вспомнил вчерашний вечер, и заорал:

– Джек, Джек, я ведь чуть не забыл! Иди сюда, расскажу!

Он тут же появился с испуганным видом:

– Питер, не пугай меня, и не отвлекай – нам скоро выходить.

И тут я ему выпалил:

– Джек, ты послушай только – я знаю тут одного парня, он нам покажет ход получше и быстрее.

Это нужно было видеть – лицо моего сопровождающего сделалось белым, как лист бумаги, а губы посерели. Он еле прошипел:

– Ты что натворил, я же предупреждал тебя – ни с кем ни слова! Питер, что ты наделал? Я ведь только на один час вчера отлучился! Рассказывай быстрее!

Ну я тоже не дурачок, и напрягся с полоборота:

– Слушай ты, охранник хренов, ты тут заключённого нашёл в моём лице, что ли? Закрой свой рот, не то пары зубов не будет хватать, а стоматолога тут явно нет. Если хочешь поорать, то оставайся тут один, засовывай голову в унитаз, и можешь хоть лопнуть, а я и без тебя выберусь! Ну, ты будешь меня слушать?

Тут Джек, видать понял, что лишнего натрякал, и взялся извиняться:

– Ладно, ладно, Пит, не обижайся, я не выспался совсем со вчера – работали с Теслой почти до утра – у него там серьёзная проблема была. Говори, только быстрее, пожалуйста. И извини меня, правда извини. Я не хотел тебя оскорбить.

– Хорошо, потом ещё поговорим. В общем слушай – этот человек готов подсказать нам место, откуда мы выберемся на ту сторону моментально, и без проблем. Я ему поверил. Предлагаю попробовать. Спешить в этом случае никуда не нужно. Я за ним могу за десять минут сгонять. Давай рискнём – я не хочу опять ползать в мокрой норе, и нырять в эту темноту. Думаю, и Брюс тоже. И кстати, где он?

– Брюс ждёт нас наверху у входа.

– Давай тогда так – ты иди за ним, и спускайтесь вниз, в долину, а я схожу за проводником.

– А кто это, Питер?

– Джон Леннон. Он меня сам вчера остановил на дорожке, и не отпускал. Хотел поговорить. Я ему про себя объяснил именно так, как вы просили. Он поэтому и пошёл навстречу. Сказал, что это ход в одну сторону. Обратно по нему никак не пробраться. Я к нему с разговорами не напрашивался, и сделать ничего не мог. Нечего было меня одного оставлять. Я ничего страшного не наделал. Вы сами виноваты, а наделать я могу только кучу дерьма, и то, вам на голову.

– Ну ладно, Питер, я же извинился, не обижайся уже.

– Джек, он предложил свою помощь, отказывать нельзя. Решай скорее.

– Хорошо, тогда я за Брюсом, а ты иди, зови его.

– Договорились.

Я быстро допил остывший чай, пожевал хлеба, и рванул на улицу. Дойдя до древнего ореха, свернул налево по тропинке между кустами кипарисов, прошагал метров двадцать, и – вот его дом! Ограды вокруг не было, за готическим строением простиралась обширная поляна с газоном, а за ним начинались настоящие джунгли – густые зелёные заросли с мясистыми тёмно-зелёными листьями. Я постучал в окно, раздался голос: «Иду!», и Джон вышел. Одет он был в джинсовый костюм, на ногах – кеды. Прищурившись, с улыбкой спросил:

– Привет, Питер. Ну что, надумали?

– Здравствуйте, мистер Леннон. Да, все согласны. А вы – не передумали?

– Нет конечно. А чего мне делать? Времени у меня полно, пойдём, я всегда готов. По дороге всё и расскажу.

И мы вдвоём двинули вперёд.

Впереди была гравийная дорожка, при ходьбе раздавалось приятное похрустывание, рядом со мной шагал Джон Леннон, и всё это происходило в месте, о котором не знал ни один человек в мире. Фантастика! Разговор начал Джон:

Второй рассказ Джона Леннона.

– Это место, куда мы идём, обнаружил Бонзо. Ну ты его знаешь – Джон Бонем, ударник Лед Зеппелин.

– Да конечно же, я его знаю. Мы не представлены друг другу, но я его точно знаю.

– Ну ты Питер смешной! Настоящий англичанин! В Лиге Плюща не состоишь, случаем? Весь такой чопорный и с правильной речью. Не обижайся, я ж люблю прикалываться, ты знаешь.

– Да я не обижаюсь, просто думаю, куда же мы идём?

– Да не переживай, Питер, всё нормально. В общем, однажды, Бонзо искал там для своих поделок какие-то фигурные корни, ну и потянул одно засохшее деревце за ствол. А оно, оказывается, служило своими корнями чем-то вроде пробки для этого входа. Он как вытянул корневище наружу, земля и рухнула вся впереди. И он провалился вниз. Перепугался, конечно. Но полёт его длился недолго – двигался он от силы минуту, и это был очень узкий тоннель – он всё время катился, как по горке. Выпал с той стороны в мягкий песок. Снаружи выход не было видно совсем – скала ровная, без трещин, и цвет всей поверхности очень ровный, светло-серый. Всё сливается в одну плоскость. Да человек, если не знает об этом выходе, то ни за что и не догадается. А со стороны острова вход так никто и не нашёл. По одной простой причине – его никто и не искал – отсюда уходить охотников нет. Да к тому же он закрыт от глаз скалой, как клапаном. Нужно вплотную подойти, чтоб этот загиб увидеть. Ещё и внутри протопать шагов пять. Ни с какой стороны не видно. А он после падения долго искал место входа с левого края каменной насыпи. Немного в памяти осталось, как его сопровождали сюда. Где скалы у воды начинаются. Кое-как нашёл. Долго стоял, боялся – всё-таки один, без сопровождающего. Затем нырнул. Всё оказалось легче, чем Бонзо думал – почти сразу после нырка нужно и подниматься. Затем пещера, лаз – и всё, он на месте! Это уже после до него дошло, что повезло – был отлив, а он даже не думал об этом. После всего никому не рассказывал о своём открытии, да и зачем? Просто выкинул это из головы за ненадобностью. Вспомнил, когда умер Брайн. Мы тогда собрались все, и решали, что делать с захоронением. Брайн, конечно, предусмотрел всё абсолютно – и это тоже. По его плану было приготовлено специальное место в глубине джунглей, почти у самых скал, где был установлен так называемый погребальный стол. Предполагалось, что тело умершего будет на нём сжигаться, а после, пепел в специальной урне закапываться. Хоть где. И вот мы сидим в концертном зале, все обсуждают – сколько нужно дров для этого, что надо достать ароматическое масло, и облить им тело, ну и так далее, а Бонзо шепчет мне на ухо: «Джон, давай выйдем, поговорить надо». Я думал, он выпить опять захотел, и хочет у меня в сотый раз попросить пару бутылок. Иду за ним, и думаю, ну как этому бывшему алкашу объяснить, что тут ни у кого нет водки, что он достал уже меня. Потом вышли на крыльцо, а он мне и говорит: «Слушай, Джон, давай похороним его как еврея, на нормальном кладбище, по еврейской традиции завалим могилу камнями, совершим этот обряд с уважением, он ведь столько для нас сделал, считай вторую жизнь дал, а мы его сжигать тут начнём, а потом пепел закапывать». Я ничего не понял, решил, что он дурь какую-то тропическую в траве нашёл, и нажевался. Говорю ему: «Бонзо, мы в Иерусалим не сможем с трупом улететь, чтобы захоронить. Тут аэропорта нет. Пойдём назад, хотя бы поприсутствуем на собрании». А он не унимается, ну и рассказал мне всё – про то, что нашёл:

– Джон, я случайно нашёл выход. Там тело спокойно пройдёт. И его тело, и моё с твоим. Моментально окажемся на той стороне, со стороны пляжа. И штаны не намочим, обещаю.

Рассказал мне, как это произошло, и затем ещё выдаёт:

– А то каменистое пространство после песка, ну на той стороне – это кладбище. Я видел тогда, как аборигены вдвоём кого-то там хоронили. И мы тоже можем это сделать – похоронить Брайна. Никаких трудностей с этим не возникнет. Нужно только всем остальным объяснить, что ты на правах его ближайшего друга, и по его же прижизненной просьбе произведёшь захоронение сам. С одним помощником. Попросишь присутствующих выступить кому-нибудь из них добровольцем в количестве одного человека. Никто не согласится, уверен, тут я и вызовусь. И всё. А завтра утром, точнее с утра, по темноте ещё, мы это и сделаем. Никто нас не увидит, обещаю. Что скажешь?

А что я мог ещё сказать, кроме как: «Понял, пошли назад, сделаю объявление». Всё вышло так, как и предсказывал Бонзо – после моих слов о желании покойного быть захороненным по еврейскому обычаю, в зале воцарилась тишина – никто не ожидал такого поворота, все молчали, а потом он поднял руку, и вызвался помочь мне. Никто не стал оспаривать моё предложение. Я всё-таки был к Эпштейну ближе, чем кто-либо из присутствующих. На этом собрание и закончилось. А рано утром, ещё темно было, мы вдвоём погрузили замотанное в саван тело Брайна на тележку, и повезли к скалам. В роще перед подъёмом сняли печальный наш груз с «катафалка», и понесли дальше уже на руках – Бонем впереди за ноги, а я сзади держал плотно замотанное тело головой на правом плече. Вход действительно был совсем близко – мы буквально минут пять поднимались со своей ношей на взгорок по каменной отсыпке, и тут мой помощник говорит: «Ну всё, пришли, видишь, нет?». Я ничего не заметил. И тут Бонзо, а он держал тело за ноги и шёл спиной вперёд, начал погружаться в скалу. Этот вертикальный клапан-проём в самом деле не было заметно, пока не подойдёшь к нему вплотную. Мы протиснулись в этот узкий коридорчик, и опустили тело на землю. Решили немного отдохнуть, выкурить по сигарете. Начинался рассвет. В нашем островном каменном мешке это всегда красивое зрелище – с восточного края горного кольца начинает синеть небо, становится светлее. Западный, скальный край становится ослепительно белым, и огромная тень с востока постепенно отползает вниз. Я с самого начала своего заселения заметил эту красотищу. Почти каждое утро выхожу из дому, чтобы полюбоваться. И тут вдруг Бонзо шёпотом говорит мне: «Джон, сюда кто-то приближается, потуши сигарету». Я и придумать для себя ничего не успел, как перед нами возникла вся эта банда – Джонс, Джими, Джим и Марк. Что я смог произнести, так это:

– А где Элвис?

Засуетился Брайн, – он всегда беспокойный, – и скороговоркой выпалил:

– Да он вчера вечером обожрался своей любимой мемфисской стряпни, говорил ему – не ешь так много, живот заболит, так нет же, приговорил все рёбрышки с соусом острым, да целую кучу кабачков, вот теперь и мается на унитазе. Всё равно хотел с нами пойти, мы кое-как его отговорили, не то обдристал бы тут все холмы. А мы на похороны всё-таки собрались. Было бы совсем не по-людски.

После короткой паузы – добавил:

– Мы с вами.

Ну не будешь же их прогонять, тем более – цель этой экспедиции, что называется – «поход по святым местам». А Брайан тем временем снимает с плеча спортивную сумку, и вытаскивает увесистую бухту нейлонового троса, и говорит:

– Вы мужики на меня не сердитесь, я про этот ход давно знаю, совершенно случайно за Бонзо проследил. Совсем не специально, честное слово. Вот предлагаю назад этим же путём вернуться. Сильно не люблю под воду нырять, да и одежда потом мокрая – противно.

Я глянул на Бонема – и, думаю, если бы не предстоящие похороны – он бы этому окурку в глаз засветил без раздумий, просто так, для порядка, а подумав, ещё бы раз пять добавил. «А ты что, – говорит – проверял?»

– Ну да, несколько раз, я же говорю – не люблю нырять. Вот тут, посмотрите, выступ есть, за него кольцо заведём, я хорошо узел сделал, не распуститься, всё надёжно, а по всей длине узелки затянул – это, чтобы легче подтягиваться было. Назад когда выберемся, трос вытащим, с той стороны ничего и не изменится. С тросом и спускаться легче, и подниматься проще – в одну сторону спиной упираешься, а с другой стороны ногами помогаешь, ну как в трубе, а руками за трос, и – вверх. Если кому подниматься будет тяжело, можно вытянуть его сверху. Я в молодости, в Ричмонде когда жил, работал там помощником трубочиста, так все эти тонкости и узнал.

Тут его перебил обиженный Бонзо:

– Как вернёмся, ты Брайан, будешь у Элвиса помощником говночиста работать, будешь тонкости ремесла познавать, может, пригодится в дальнейшем.

Я во время их диалога чуть со смеха не лопнул.

Вмешался Джим:

– Хватит собачиться, давайте уже, похороним Брайна.

Взялись за дело. Брайан закрепил петлю на уступе, повисел, проверил, затем пропустил конец каната в отверстие, и стравил его весь до конца. Бонзо опять его поддел:

– Спускаешься первый. Потом мистера Эпштейна там примешь. После уже остальные.

Брайан пожал плечами, ухватил руками трос, присел на краю входа, и начал спускаться. Через пару минут трос задёргался – прибыл. Я вытянул всё назад, перевязал тело в районе пояса, и мы вдвоём с Марком стали потихоньку опускать его вниз ногами. На всю операцию ушло не больше пяти минут. Канат зашевелился, и опять прошёл сигнал. Следующим пошёл Болан, за ним Джими, потом вниз ушёл Джим, и наконец – я. Бонзо спустился последним – наверное, не доверял узлам Джонса, и убедился окончательно в их надёжности только после шести проверок.

Пейзаж был впечатляющим. Огромное поле камней примерно одинакового размера – не больше среднего арбуза, широкой полосой вокруг – песчаный пляж. Пляж получался полукольцом, а каменистое поле – половиной эллипса. Со стороны нашего выхода – огромная гладкая скала светло-серого цвета.

Я спросил у Бонзо:

– Ты помнишь, в каком месте аборигены хоронили своего?

– Джон, слушай, я не думаю, что они хоронили единственного покойника. Со стороны всё выглядело, как отработанный ритуал. И они ничем не отметили могилу. И люди эти после того, как что-то спели над захоронением, постарались почти бегом уйти к лодке. Сразу уплыли. Я ещё запомнил, что лодка у них интересная была – катамаран – с противовесом на одной стороне. Так вот, по-моему, тут ихнее кладбище. И захоронено тут должно быть множество покойных. А так как почвы тут нет – только камни, значит, всякие рачки и крабы быстро разбираются с останками. Я об этом подумал, потому что видел, что их покойный был без гроба и одежды. Так что, давайте разберем для могилы камни в любом месте, и помолимся за Брайна. Ты, случаем, не знаешь никакой молитвы на арамейском?

– А я, по-твоему, похож на раввина?

– Да я на всякий случай спросил.

Тут подошёл Джим:

– Я знаю молитву для этого случая. Зачитаю, не переживайте. Давайте могилу готовить.

Место выбрали примерно в середине этой каменной равнины. Все принялись разбрасывать валуны, чтобы создать углубление для могилы. Самым сноровистым и сильным из этой компании оказался, как ни странно – Хендрикс. Он так ловко подхватывал и отбрасывал в сторону камни, что я не удержался, и подколол его:

– Джими, а у тебя далёкие предки на каменоломне не работали?

Он, медленно выговаривая слова, ответил:

– Джон Леннон, у меня от природы очень цепкие пальцы, и если бы я не любил песню «Клуб одиноких сердец поклонников Сержанта Пеппера», я бы тебя на клочки пощипал за тридцать минут, и – живого.

Он при этом так страшно вытаращил свои белки, что я не выдержал, и расхохотался, и он вместе со мной.

К нам подошёл Джим, в один миг уняв наше веселье:

– Хватит ржать, пойдёмте, похороним Брайна.

Печальное и грустное это было дело, скажу я тебе, Питер. Мы с Бонзо спустились вниз, приняли от остальных туго обмотанное тело, положили аккуратно на самое дно. В этот момент Брайан Джонс напомнил:

– А разматывать будем?

Мы переглянулись со своим напарником. Бонем кивнул головой:

– Будем.

После этого мы с ним долго мучились с пеленами, пока освободили тело. – Ох, Брайн, Брайн, как же мне его не хватает…

После этих слов Джон замолчал. Мы уже приближались к буковой роще, после которой начинался подъём. Предстояло скоро расстаться.

– Я должен закончить эту печальную историю, Пит. Кто-то же должен кроме нас, и в мире знать, как был похоронен Брайн Эпштейн.

Когда мы заложили тело камнями, стало понятно, почему на этом каменном кладбище не видно могил – холмика не было. Место захоронения слилось с общей поверхностью. Мы сели, скрестив ноги, вокруг могилы, и Джим запел песню. Ничего печальнее я не слышал никогда. Пел он её на не знакомом мне языке. Но смысл слов был понятен и без всякого перевода. Песня была о том, что невозможно никакими словами выразить ту боль и печаль, которую испытал человек при прощании с близким человеком, и он не знает, как ему жить дальше, что смысл жизни для него теперь утерян, всё окончено, и оставшийся хочет уйти вместе с ушедшим, и не может находиться в этом мире один. Тут все, не зная слов и текста, подхватили мелодию, и запели вместе. У каждого по лицу текли слёзы. Я не удержался, и заплакал. Такого эффекта проникновения в атмосферу смысла исполняемого я не испытывал никогда. Да и не был свидетелем подобного. Сердце разрывалось на части от безмерной и неутихающей боли. И тут все разом замолчали. Похороны закончились. Все молча встали, и побрели назад, к скале. Когда уже дошли до выхода, я оглянулся, и странное дело – над могилой Брайна появилось прозрачное свечение, похожее на сноп множества разноцветных искр.

Мы с Джоном прошли через буковую рощу, и уже поднимались вверх, оставалось метров десять.

– Питер, прежде чем мы подойдём к твоим спутникам, я хочу, чтобы ты взял вот это у меня, и спрятал хорошенько. Не хочу, чтобы кто-нибудь узнал.

– А что это, Джон?

– Дома разберёшься.

И он протянул мне маленький свёрточек полиэтилена, перетянутый резинкой.

– Хорошо, Джон. Так и сделаю.

Поднявшись к скалам, мы увидели, как Джек и Брюс сидят недалеко от нас, и было понятно, что они сильно нервничают.

– Ну что, к полёту готовы? – пошутил Джон.

– Долго же вы гуляли тут по скверам. Мы уже было решили, что Питер остаётся.

– Пойдёмте, тут недалеко.

Вход в «клапан», действительно, был в пяти шагах. Подойдя к «колодцу», я увидел лежавший рядом, свёрнутый в бухту нейлоновый трос с узелками. Джон ловко накинул петлю на выступ, стравил трос вниз, и сделал приглашающий жест рукой:

– Прошу вас, господа, проходите.

Но мои спутники с откровенным непониманием смотрели на отверстие в земле, поднимая время от времени вопрошающий взгляд на смеющегося Леннона:

– А что это?

– Расслабьтесь, ровно через десять секунд вы будете на каменном поле, и одежда ваша не намокнет.

– И всё-таки, мистер Леннон, вы можете объяснить?

Я не стал дожидаться окончания этих препирательств, подошёл к Джону, протянув ему руку:

– Прощайте, мистер Леннон.

Джон хитро заулыбался:

– Может быть, ещё свидимся, Питер?

– Едва ли, Джон, сюда ведь приглашают только спившихся наркоманов-музыкантов.

– Питер, а ты точно из Лондона? а то мне начинает казаться, что ты родился в Ливерпуле! Только оттуда происходят люди с острым языком!

Джон засмеялся, левой рукой хлопая меня по плечу. Мы с ним обнялись, затем я отошёл, взялся за трос, и начал спускаться вниз. Мягко опустился при выходе из каменной трубы. Всё произошло так, как и говорил мне Джон. Дождавшись остальных, я поглядел, как исчезает трос, подтягиваемый сверху, и уже все вместе мы пошли к лодке. Дотянув её до воды, Брюс, я, и Джек, погрузились, и направились обратно в Нгоута.

Вот, пожалуй, и весь мой рассказ, мистер Владислав. Вы не устали тут? Может, двинем в гостиницу?

Лужайка в роще

– Питер, это совершенно невероятная история, что ты мне поведал. Вот сижу, пытаюсь всё это в голове уложить. Сейчас, ещё немного побудем, и пойдём. Расскажи мне, пожалуйста, ещё какие-нибудь подробности о том исследовательском институте, где тебя осматривали, ты ведь по приезду снова туда пошёл?

– Конечно, они же меня типа на работу взяли. Только я так и не пойму, какую именно. Всё так и продолжали на меня смотреть без конца, да вопросы одни и те же задавали. Только недавно совсем что-то изменилось – эти учёные стали объяснять мне про какое-то новое задание, которое я должен выполнить. Плели жуткую околесицу про конец света, про то, что я могу стать свидетелем этого конца, а могу и предотвратить гибель всего мира. Что я должен стать посланником и глашатаем совести. Короче, я сильно психанул тогда, и послал их довольно далеко, но они не понимают этого, потому пропустили мимо ушей. Попросил их быть немного поконкретнее, и постараться объяснить мне суть задания простым и человеческим языком. Тогда они просто сказали, что мне нужно будет встретить приезжающего сюда человека, и быть с ним очень вежливым. Вы представляете? Они мне объясняли, чтобы я был вежливым! Спросил, почему же они считают, что я – базарный хам? Тут началось шоу идиотов – все трое начали извиняться, и объяснять мне, что я их неправильно понял, или они некорректно выразились. В итоге они чуть не в ногах у меня валялись. Как же с ними трудно, мистер Влад, вы не представляете. В результате этих идиотских разговоров мне удалось понять, что приезжающий человек – очень важная персона, от которого многое зависит, и что он – персона королевской крови, что придаёт особое значение нашему с ним общению в будущем, по той причине, что в генах этого человека, возможно, закодирована некая программа, с помощью которой они и хотят вступить с ним в контакт.

Тут я не выдержал, и перебил его:

– Подожди, Питер, извини, что перебиваю, я уже всё понял, ты только объясни мне, если сможешь, а «они» – это кто такие?

– Вот тут, мистер Влад, у нас и будет обозначена остановка – я не знаю. А вы поняли, кого я должен был встретить?

– Хватит прикалываться, Пит – ты же ведь встретил. Это я. Или у тебя ещё есть задания?

Питер уже валялся на траве, и хохотал дурнем:

– И как же вы догадались, мистер Владислав? Ну как?

И продолжал смеяться. В это время Банни проявил признаки явного беспокойства – он замер, уселся столбиком, уши его заострились, и он не отрывал тревожного взгляда от своего друга. Я помаячил смешливому рукой:

– Пит, перестань себя так вести, а то у Банни сердечный приступ будет!

Питер сразу угомонился, сел рядом с ним, и начал гладить его по головке и спине:

– Всё Банни, всё, я больше не буду, успокойся. Пора нам уже домой идти. Скоро пойдём. Мистер Влад, давайте собираться, а то он уже устал тут с нами отдыхать.

И мы быстро собрали немного образовавшегося мусора, я ссыпал его в пакетик из-под крекеров, пустые банки положил туда же, решил – выброшу в бак за гостиницей, всё остальное разместил в сумке. Питер аккуратненько взял обвисшего в его руках Банни, и тихонько устроил его в корзинке. Мы поднялись, и пошли назад – я в гостиницу, Питер к себе, договорившись по дороге встретиться завтра возле «Камбуза в трюме».

Когда я оказался в своём номере, то не смог сразу, в тот же момент составить и передать Командору отчёт о рассказе Питера. Решил пока только застенографировать, а передать позже. Что-то мешало мне. История, которую он мне рассказал, совершенно логично вписывалась во все те события, которые ей предшествовали, но совершенно выходила за мои рамки понимания мира. Традиционные рамки. Она, эта история, вообще выходила за границы, которые не дают сознанию человека разрушиться. И без понимания смысла услышанного, я не мог оповещать о ней остальных участников, для начала хотя бы по причине того, что мне не очень хотелось прослыть сумасшедшим.

И о каком свечении над могилой шла речь?

Мотукава-Туно. Гостиница. День девятый

Записи в дневник я решил вести, продолжив сложившуюся хронологию, посчитав, что уж если так сложилось, то пускай так и продолжится. Озаглавив на новой странице номер начавшегося дня, спрятал дневник в своём секретном хранилище в платяном шкафу, спустился к портье, сделал запись в его журнале, и отправился на встречу.

Замок Владислава

Алекс закрыл дневник, потёр лоб ладонью, и взглянул на Сержа. Двое друзей молча смотрели друг на друга. Серж не выдержал: