Читать книгу: «Жизнь и труды архиепископа Андрея (князя Ухтомского)», страница 7

2

Крах белых в Сибири застал владыку в Новониколаевске (ныне Новосибирск), где он и был арестован советскими властями вместе с несколькими другими архиереями²⁰⁰. Все они были обвинены в разжигании классовой ненависти, пособничестве белым и антисоветской пропаганде.

3 августа 1920 г. Отдел юстиции Сибирского революционного комитета сообщал Уфимской губчека, что «бывший епископ Уфимский Андрей вместе с другими бывшими епископами предается суду Сибирского Чрезвычайного Ревтрибунала»²⁰¹.

В омской тюрьме еп. Андрей написал «целое большое сочинение “Церковный катехизис”», большей частью посвященное «идеальной республике», как он ее понимал: «Писал я это сочинение по многим побуждениям. И главное из них – это научить православных христиан подлинной церковной жизни, церковной республике. …Спасибо начальнику Омской Чеки, который разрешил мне это писание. Однако при моих перевозках меня по Москве, Уфе, Ташкенте, Асхабаде, я свой катехизис потерял…»²⁰²

Осенью 1920 года еп. Андрей, еп. Симбирский Вениамин и викарий Уфимской епархии еп. Златоустовский Николай (Ипатов) выступили с совместным заявлением: «Мы не способны ни по характеру нашей церковной деятельности, ни по личным нашим наклонностям ни к какой противоправительственной ни явной, ни тем более тайной агитации и к существующей власти относимся вполне лояльно, почему и обращаемся с просьбой о нашем освобождении и прекращении наших дел»²⁰³. Тут же сообщалось, что владыка Андрей подал и особое заявление, в котором «раскаивается в прежних нападках на Советскую власть за ее декрет об отделении церкви от государства и заявляет, что, наоборот, он приветствует параграф 13 Советской Конституции, что он будет всегда стремиться к такой свободе церкви и что поэтому, считая единственно правильным такое решение вопроса, готов содействовать Советской власти в ее работе по отделению церкви от государства»²⁰⁴. Автор журнальной статьи именует это заявление владыки «лицемерным», однако, памятуя о длительной борьбе еп. Андрея за автономию православия в рамках российской государственности, нельзя согласиться с подобной оценкой и заподозрить владыку в трусости или подлоге.

Так или иначе, на основании этого заявления дело владыки было прекращено:

Я, заведующий Отделом Юстиции Сибирского Революционного Комитета Александр Григорьевич Гойхбарг, рассмотрев заявление содержащегося под стражей в Омском доме лишения свободы Епископа Уфимского Андрея, ПОСТАНОВЛЯЮ:

Принимая во внимание заявление обвиняемого в участии в Колчаковском высшем церковном управлении и в военной службе у правительства Колчака Епископа Уфимского Андрея о том, что он не только не будет заниматься никакой ни явной, ни тайной агитацией против Советской власти, что он будет относиться к ней вполне лояльно, но и приветствует § 13 Конституции Советской об отделении церкви от государства и готов в этом отношении ей содействовать, разъясняя верующим все недоумения, связанные с этим параграфом Конституции, – дело по обвинениям Епископа Уфимского АНДРЕЯ, указанным выше, прекратить, из-под стражи его освободить и направить в Уфу с тем, чтобы там он находился под надзором самих верующих, которые в случае нарушения им принятых на себя обязательств будут отвечать как его соучастники. Подлинный подписал Заведующий отделом Юстиции Сибревкома А. Гойхбарг. 1920 г. Ноября 4 дня²⁰⁵.

Владыка был освобожден из-под стражи после десятимесячного заключения, всего же под следствием Омской ЧК он числился с 28 декабря 1919 года по 24 октября 1920 года²⁰⁶.

Окончательное разрешение этого дела состоялось 3 декабря 1920 года в Сибирском революционном трибунале, где еп. Андрей изложил свои взгляды на взаимоотношения церкви с советским государством; по его утверждению, его точка зрения нашла положительный отклик у членов трибунала²⁰⁷. Но хотя дело было прекращено, Омгубчека еще раз арестовывала его 3 марта 1921 г.²⁰⁸. Затем предполагалось направить его в Уфу «с тем, чтобы он там находился под надзором своих верующих, которые в случае нарушения принятых на себя обязательств, будут отвечать как соучастники»²⁰⁹.

Покидая Уфу, еп. Андрей оставил паству на попечение своего давнишнего сотрудника, крупнейшего единоверческого деятеля – еп. Симона (Шлеёва), с апреля—мая 1920 года²¹⁰ фактически замещавшего владыку, как «управляющий Уфимской епархией» окормляя всех, и новообрядцев, и единоверцев.

Однако в ночь с 18 на 19 августа 1921 года еп. Симон был убит двумя выстрелами из револьвера возле своей резиденции на южной окраине Уфы²¹¹. Горожане сочли это местью чекистов за недавнюю гибель их сотрудника, «и хотя следствие показало, что в убийстве виновата шайка грабителей, церковники распустили провокационный слух… провокация затухла, когда милиция задержала убийц еп. Симона в Самаре. В Уфе были выставлены фотоснимки задержанных и… узлы с вещами, взятыми грабителями в доме убитого епископа»²¹².

Однако основания для «провокационного слуха» и серьезных волнений в городе были: в первом сообщении официальной газеты подчеркивалось, что налицо «убийство ради убийства» (а не грабежа), поскольку еп. Симон был «живым воплощением отделения церкви от государства» и выступал за «мирные отношения власти и духовенства»; и тут же был сделан действительно провокационный намек на сторонников владыки Андрея, придерживающегося абсолютно тех же взглядов: «Черный князь церкви, правая рука Колчака – еп. Андрей оставил после себя значительное число своих сторонников… Сан еп. Симона, имевшего значительное влияние на прихожан, был предметом борьбы за кафедру и влияние. Поскольку Симон был тверд в своем убеждении и поведении, станет ясно, какой смысл имело для реакционеров стремление “убрать его”»²¹³.

Однако православные остались при другом мнении: еп. Симон доныне чтится ими как священномученик, убитый безбожной властью²¹⁴.

А в 1921 году внимание патриарха Тихона все более занимали события в Сибири, где группа клириков во главе с будущим обновленческим «митрополитом всея Сибири», «ярко-красным» обновленцем Петром (Блиновым) и священниками Макарием Тороповым и Авдентовым-Солодиловым шумно провозгласила необходимость создания Сибирской Советской православной церкви²¹⁵.

На этот опасный участок и был назначен владыка Андрей с наименованием архиепископом Томским²¹⁶. Реально в управление Томской епархией владыка не вступил, поскольку следствие по его делу продолжалось, однако его имя фигурирует в официальной чреде ее архипастырей с пометой «1921–1921»²¹⁷.

Еще 25 июня 1921-го Секретный отдел ВЧК, ведавший политическим сыском, телеграфировал из Москвы в Уфимскую губчека: «Уфимский епископ Андрей зпт бывший князь Ухтомский зпт назначен Тихоном членом синода зпт примите меры собирание обвинительного материала о его работе Колчаком зпт которых пустите в разработку тчк 25/6 – 21. НачСО ЧК САМСОНОВ». Председатель Уфимской губчека С.Т. Галкин наложил на телеграмму резолюцию: «Т.т. Чудинову, Баташеву, Пальгову: Материал собрать в кратчайший срок вполне исчерпывающий личность Андрея как сподвижника Колчака». 19 августа 1921 года Президиум Уфгубчека направил в Москву в ВЧК «дело №1831 об Уфимском епископе Андрее на распоряжение»²¹⁸.

Вскоре владыка был этапирован на Лубянку. Согласно документам, в Москву его доставили только 5 ноября 1921 года, на 11 ноября он содержался в 18-й камере 3-го коридора²¹⁹. Где он находился с марта по октябрь (в Омске, Уфе или где-либо еще²²⁰), из документов не видно.

В регистрационных книгах Бутырской тюрьмы «Уфимский Андрей (Епископ)» вообще значится арестованным 28 февраля 1921 года (где арестован, не указано) и по состоянию на лето 1922 года содержащимся в 16-й общей камере²²¹.

В графе «особые замечания» датированного 11 ноября 1921 года «Опросного листа заключенного» владыка собственноручно записал:

Мое преступление состоит в том, что я в церкви проповедь сказал, что слово крестьянин происходит от слова христианин, а слово литургия филологически значит республика. Поэтому я продолжаю считать мой 3-месячный арест досадным недоразумением. – Я считаю нужным сказать, что я просил у Сибирского Револ. Комитета утверждения Устава Союза Ревнителей Свободы религиозной пропаганды без различия исповеданий. Сиб. Рев. Ком оказал мне исключительное доверие и утвердил мне этот прекрасный Союз для деятельности по всей Сибири, а не только по гор. Омску, как я просил. Я стоял в январе—феврале 1921 г. на точке зрения Влад<имира> Дм<итриевича> Бонч-Бруевича, который в сентябре с.г. начал устраивать инославные религиозные коммуны (Прошу устроить мне свидание с Бонч-Бруевичем, Пречист. бульвар, Наркомзем); на той же точке зрения стоит и Уфимский Губ-Исп-Ком, который весной 1920 г. утвердил Устав Союза Приходских Советов. – В этих двух Союзах можно прекрасно трудиться в создании религиозных коммун на почве этического социализма. Но Ом-Губ-ЧК моим арестом все разрушила; впрочем, представитель этой ЧК лично мне 16 апр. сказал, что я ни в чем не «виноват», что он «завтра меня освободит»… В Омской тюремной больнице, заразившись цынгою на почве постоянного недоедания, я все-таки написал новый православный катехизис (вместо Филаретовского), выясняющий принципы христианского социализма. Прошу Красный Крест принять эту брошюрку и издать ее или в пользу голодающих, или для усиления собственного фонда. А мне прошу помочь – чем возможно. Мое освобождение – это элементарное требование справедливости.

Андрей, Епископ Уфимский²²²

Многолетняя корреспондентка его брата Алексея, Варвара Александровна Платонова, писала, что камера еп. Андрея находилась в так называемом 6-м коридоре Бутырки, где содержались подследственные с затяжными болезнями, поэтому там и топили, и кормили лучше, а главное – разрешали церковные службы, так что владыка мог причащаться, «отчего был бесконечно счастлив»²²³. В ноябре 1921 года Алексей Ухтомский пишет В.А. Платоновой о владыке: «Что его поместили в Бутырке, это и хорошо и худо: хорошо в том отношении, что там содержание несравненно свободнее и человечнее, чем на Лубянке; худо в том, что помещают туда затяжных узников… следствие которых почему-нибудь затягивается и отлагается до дополнительных данных. Это так для арестованных, числящихся за ВЧК…» В этом же письме характерная деталь: посылая В.А. Платоновой «маленький гостинец» (спирт «для йода», сгущенное молоко и шоколад), А.А. Ухтомский просит ее «оставить все это у себя… посылать это Владыке Андрею совершенно бесполезно, – он не притронется ни к чему и все раздаст»²²⁴.

В начале июля 1922 года В.А. Платонова сообщит А.А. Ухтомскому: «Про владыку нового только то, что у него переменился следователь, который чинил нам опрос в Бутырках… теперь дело взял некий Есипов, начальник следственной комиссии, он… в принципе ничего не имеет против освобождения владыки»²²⁵. Речь идет о начальнике следственной части Московского ревтрибунала Николае Васильевиче Эсипове; в архивном фонде ревтрибунала сейчас сохранилось лишь упоминание дела «№2811» по обвинению некоего «Ухтомского в контрреволюции»²²⁶ – и именно ли еп. Андрея, мы не знаем.

12 июля 1922 года в судебном отделе главной газеты страны появилась статья «Процесс бывшего князя Ухтомского». Время было выбрано явно не случайно: только что закончился громкий процесс эсеровской партии, вынесший суровые приговоры, так что в газете были выделены слова еп. Андрея (вероятно, времен Гражданской войны: «партия эсеров является наиболее близким и приемлемым для меня политическим толком». Здесь же указывалось, что «при деле находятся несколько благодарственных писем, посланных эсером Авксентьевым бывш. князю Ухтомскому». В статье владыке инкриминировалась враждебная пропаганда против советской власти и агитация за вступление в белые войска; впрочем, приведены и показания еп. Андрея на допросе о том, что он «не является противником Советской власти, которую дважды признавал. Работа при Колчаке не была контрреволюционна, и с самим Колчаком он неоднократно имел расхождения»²²⁷. Тем не менее дело владыки явно увязывалось с недавним процессом эсеров, и исход его мог оказаться самым тяжким.

Однако 22 июля 1922 года еп. Андрея освободили из заключения²²⁸ по суду, и Алексей Ухтомский сообщал в письме к своему учителю, физиологу Н.Е. Введенскому, что по освобождении его брат «…в первое время поселился у своих почитателей… Через несколько дней в нем заговорил «зуд» к общественной деятельности – стал разъезжать по Москве, разыскивать своих знакомых «деятелей», столкнулся со многими «живоцерковниками», в т.ч. с Львовым, бывшим обер-прокурором Синода при Керенском… Душа и надорванная нервная система брата не выдержала и, приблизительно недели через полторы по освобождении, он душевно занемог. Началось бредовое помешательство, затем буйные припадки. Теперь он помещен в частную лечебницу, – требующую, между прочим, бешеных расходов. По общим признакам, у меня есть надежда, что брат еще поправится. Но есть серьезная опасность в значительной ослабленности сердца…»²²⁹. Есть сведения, что эта частная больница находилась в Рогожско-Симоновском районе; доподлинно известно, что еп. Андрей быстро поправился, но его брат опасался, что после арестов Н.О. Лосского, Л.П. Карсавина, П.А. Сорокина и других профессоров (готовилась их высылка) присущее владыке «полубессознательное стремление уклонительства от выполнения и подчинения «правилам» может повлечь для брата новые беды»²³⁰. У Алексея Алексеевича были основания для подобных опасений: он сам незадолго до этого (в ноябре 1920 года) был арестован в Рыбинске ярославскими чекистами, отправлен на Лубянку и лишь 29 января 1921 года освобожден «за недоказанностью его участия в контрреволюционной организации», будто бы благодаря личному вмешательству Дзержинского (документальных подтверждений чему нет)²³¹. Вопреки легенде, на Лубянке братья Ухтомские тогда не встречались – они разминулись всего на месяц…

Так или иначе, 8 августа 1922 года в отделе хроники «Правды» появилось сообщение: «На распределительном заседании Московского Ревтрибунала постановлено за недостатком улик прекратить дело бывш. князя Ухтомского (Архиерея Андрея)»²³². Вслед за этим в центральном органе РКП(б) можно было прочесть открытое письмо самого владыки, где среди прочего говорилось:

Считаю мое освобождение Московским Трибуналом актом глубокого великодушия по отношению ко мне и государственной мудрости.

Ныне уфимские проекты, удостоенные апробации Сибирского рев. трибунала 3 декабря 1920 года, да будут нормой русской религиозно-общественной жизни и христиан, и евреев, и мусульман на территории РСФСР. Бывший князь Ухтомский, а ныне епископ Уфимский Андрей²³³.

Однако столь неожиданный поворот вряд ли случаен на фоне тех событий, которые разворачивались тогда в русской церковной жизни. Как мы знаем из писем Алексея Ухтомского²³⁴, его брат вышел из тюрьмы 22 июля, однако «Правда» сообщила об этом лишь спустя две с лишним недели, а открытое письмо владыки опубликовала только 10 августа. Именно в эти дни (с 6 по 12 августа) в Москве заседал Первый Всероссийский съезд группы «Живая Церковь»²³⁵, чьи организаторы намеревались «плыть на корабле Советской государственности». Разумеется, подразделение ГПУ, ведавшее церковными делами (им руководил Е.А.Тучков, имевший ироническое прозвание «Евгений, митрополит Лубянский»), знало о реформаторских идеях владыки Андрея в предреволюционные годы и могло рассчитывать подключить его к новой волне обновленчества. В эпоху, когда торжествовал лозунг «кто не за нас, тот против нас», мало кто обращал внимание на оттенки теоретических построений. Идеолог обновленческого движения Б.В. Титлинов определял его задачи следующим образом: «Своими социальными лозунгами обновленная Церковь делает очередную попытку религии сохранить свое влияние на человеческие умы, попытку мирно овладеть социалистическим движением, чтобы избежать для Церкви положения изолированности в строящемся социалистическом обществе»²³⁶.

Еп. Андрей представлял себе задачи религии и церкви иначе. Ему была глубоко чужда идея «новой» попытки облагодетельствовать человечество, пойдя «на соблазн великого инквизитора, который требовал отказа от истины во имя счастья людей»²³⁷. Резко отрицательное отношение владыки к «Живой Церкви» и последующим филиациям обновленческого движения можно было предвидеть, так как по принципиальным вопросам церковной политики их позиции радикально разнились: во-первых, это проблема взаимоотношений с государственной властью, во-вторых, влияние мирян на дела Церкви (начисто отрицаемое, например, В.Д. Красницким). Категорически неприемлемы для еп. Андрея были и практические новшества обновленцев (санкционировать которые был вправе лишь Вселенский Собор): второбрачие клира, женатый епископат, отношение к мощам и т.п.

Позднее владыка выпустит цикл из десяти рукописных посланий «Об обновленчестве»²³⁸, а в своем письме от 17 мая 1923 года осудит решения и саму законность «Собора» обновленцев, именовавшегося ими «Вторым Поместным Собором Православной Российской Церкви»:

ОБ АНТОНИНОВЩИНЕ ГОСПОДСТВУЮЩЕЙ ЦЕРКВИ

Братие! Русские Люди! Хочу вам сказать слово правды об Антониновской новой иерархии и наших блудных попах, которые разрешили себе второбрачие.

Помните. Это учинил епископ Антонин на Московском Соборе 1923 года, который можно назвать только «Московский разбойнический собор», потому что на этом Соборе не было Духа Божия, не было правды Христовой. Этот разбойнический собор учинил и утвердил новую иерархию Российской Церкви, которая теперь и начала господствовать над православной братией.

Эта новая Антониновская иерархия гораздо ниже в каноническом отношении, чем иерархия Амвросиевская старообрядческая. Старообрядцы жертвовали жизнью, чтобы отыскать и купить себе иерархию, а Антониновцы продали правду Христову, чтобы получить себе господство и власть творить беззаконие. Помните это, братие, и прокляните новый раскол русской Церкви и усмирите ваших попов, чтобы они вспомнили об истинном служении Господу с Единой Соборной Церковью Христовой²³⁹.

Тон письма суров и трагичен, выводы категоричны; но обстановка этого и требовала: традиция патриаршей власти не могла вновь укорениться в среде русского православия за несколько лет, к тому же носитель сана первоиерарха содержался под арестом, и русские архиереи большей частью шли тогда на поклон к обновленцам, а меньшей – отмалчивались, выжидая. Эта атмосфера разрядилась, лишь когда патриарх летом 1923 года получил возможность обратиться к своей пастве с тех же позиций, что и еп. Андрей. Обновленцев в своем послании от 28 июня патриарх Тихон определил так:

Прежде всего это выгоды, чины, награды. Не согласных с ними стараются устранить, создают себе должности, титулы, называют себя небывалыми митрополитами всея России, архипресвитерами всея России, из викарных поспешают в архиепископы… И пусть бы дело ограничивалось названиями. Нет, оно идет дальше и серьезнее. Вводится женатый епископат, второбрачие духовенства, вопреки постановлениям Трулльского Собора… причем возражающие против лишаются слова. Будем уповать, что и у нас, как говорится в послании Восточных Патриархов, «хранитель благочестия есть тело церковное, т.е. народ», который не признает таких постановлений бывшего Собора²⁴⁰.

Итак, предстоятель русской Церкви, «решительно» осудив «всякое посягательство на Советскую власть, откуда бы оно ни исходило»²⁴¹, в то же время апеллировал к народным массам как главному хранителю истинного благочестия.

Отвергнув путь обновленчества, еп. Андрей продолжал действовать, опираясь на свой опыт и следуя рекомендациям священноначалия.

Еще 20 ноября 1920 года патриарх Тихон совместно с Синодом и Высшим церковным советом принял следующее постановление:

…§2. В случае, если епархия, вследствие передвижения фронта, изменения государственной границы и т.п., окажется вне всякого общения с Высшим Церковным Управлением, или само Высшее Церковное Управление почему-то прекратит свою деятельность, епархиальный архиерей немедленно входит в сношение с архиереями соседних епархий на предмет организации высшей инстанции церковной власти для нескольких епархий, находящихся в одинаковых условиях…

§4. В случае невозможности установить сношения с Архиереями соседних епархий, и впредь до организации Высшей Церковной Власти, епархиальный архиерей воспринимает на себя всю полноту власти, предоставленной ему канонами…

§5. В случае, если положение вещей, указанное в § 2 и 4, примет характер длительный или даже постоянный, в особенности при невозможности для архиерея пользоваться содействием органов епархиального управления, наиболее целесообразной (в смысле учреждения церковного порядка) мерой представляется разделение епархии на несколько местных епархий, для чего Архиерей:

а) представляет Преосвященным своим викариям, пользующимся ныне, согласно Наказу, правами полусамостоятельных, все права епархиальных архиереев, с организацией при них управления, применительно к местным условиям и возможностям;

б) учреждает по соборному суждению с прочими архиереями епархии, по возможности во всех значительных городах своей епархии новые архиерейские кафедры с правами полусамостоятельных или самостоятельных;

в) разделенная указанным в §5 образом епархия образует из себя во главе с архиереем главного епархиального города церковный округ, который и вступает в управление местными церковными делами, согласно канонам²⁴².

6 мая 1922 года в газете «Известия» появилось сообщение о том, что патриарх Тихон взят под стражу (домашний арест) в Донском монастыре, а 16 мая предстоятель русской Церкви составил письмо митрополиту Ярославскому Агафангелу (Преображенскому), которым назначал его главой Высшего церковного управления вплоть до нового Собора и рекомендовал немедленно прибыть в Москву и взять церковное управление в свои руки²⁴³. Однако митр. Агафангел в столицу допущен не был и обратился к русским епископам с заявлением, где, в частности, писал: «…Возлюбленные о Господе Преосвященные Архипастыри! Лишенные на время высшего руководительства, вы управляете теперь своими епархиями самостоятельно, сообразуясь с Писанием, церковными канонами и обычным церковным правом, по совести и архиерейской присяге, впредь до восстановления Высшей Церковной власти. Окончательно вершите дела, по которым испрашивали прежде разрешения Св. Синода, а в сомнительных случаях обращайтесь к нашему смирению… 5(18) июня 1922 г. №214. Заместитель Святейшего Патриарха Агафангел, Божию милостию митрополит Ярославский»²⁴⁴.

Тем самым 18 мая 1922 года в соответствии с патриаршим и синодским постановлением осени 1920 года в русской Церкви был провозглашен принцип епархиальной автокефалии.

Однако в массе своей русские архиереи не были готовы к этому, поскольку над ними тяготели совершенно иные принципы церковного управления, насаждавшиеся в России в течение двух предыдущих веков. В нескольких районах страны были предприняты попытки обустроить самостоятельное епархиальное управление, но чаще всего не получали успеха вследствие как инертности клира, так и «параллельной» активности обновленцев, тесно сотрудничавших с властями²⁴⁵.

Еп. Андрей решительно принялся за дело, строго выполняя постановление патриарха и четко следуя всем его рекомендациям. В частности, еп. Сергий (Дружинин) показал на допросе в ОГПУ, что патриарх Тихон с террасы своей кельи в Донском монастыре кричал архиеп. Андрею: «Владыко, посвящай больше архиереев!»²⁴⁶