Читать книгу: «– Верь мне», страница 5

«Люблю забирать то, что по праву моё»

У чего-то всё же не было конца.

То ли у вечно прохожих мимо дома «карлигенцев», то ли у винограда, висящего около дома, то ли капель слюни, спускающейся с собачьих губ. Элиза запомнила это устрашающее пятно, бегущее на неё по приезде в морской городок. «Лукас», – думала она, проходя по гостиной с высокими потолками, но затем ударяла себя по щекам и добавляла: – Но это не можешь быть ты».

У чего-то, как мне казалось, конец был.

У терпения Элизы, в комнату которой без стука постоянно вбегал взбалмошный Симон с чем-то новым в руках: начинал он с мяча, а закончил сочком. Также заканчивалась посуда и у Моны вымывающей всё до последней посудины, а у «мамы» – чувство надобности, пока она играла в старые деревянные шахматы в небольшой пристройке в виде гаража, в котором машиной и не пахло.

Что-то находилось на грани между началом и концом.

Это была осень. Если бы «Титаник» был актуален, то вторую часть сняли бы в этом невзрачном Карлигене, жители которого и без съёмок хотели бы утопиться. Что-то желтое постоянно падало с деревьев, и казалось, что это были листья, хотя на деле солнце опускалось ниже горизонта всё раньше и раньше с каждым днём. Дороги становились темнее из-за луж и грязи, по которой бегали дети, гоняющиеся без умолку после ненастной школы. Но воздух, что чувствовала Элиза, пар в который она пускала, как выходила из тёплого дома, был такой же, как и в её родном городе

Глубоко ночью, пока она лежала на своей новой детской кровати, обнимая огромного медведя с чуть порванной лапой, воздух, что всё же выходил через окна, заклеенные от дурных мыслей Элизы, и напоминал ей о доме, как вдруг в углу она заметила что-то, поистине напоминающее ей дом, – маму.

– Элиза, – шептала тёмная фигура в конце комнаты.

– Мама? – тихо спросила девушка, отложив свою игрушку в сторону. – Это ты?

– Это я, – голос звучал совсем по-другому.

– Что ты здесь делаешь?

– Жду, – сняла с пальца своё обручальное кольцо и, покрутив, кинула его под кровать.

– Чего? – приподнялась, дабы разглядеть её лицо, на которое падал лунный свет.

– Тебя, – встала.

– Где?

– Дома, – тёмная фигура понеслась на четвереньках в сторону кровати Элизы, тогда-то она и смогла разглядеть её, устрашающую: улыбающееся изуродованное лицо, поцарапанная шея, кости поломанные и вылезающие из всевозможных сторон.

У сна девушки так же, как и у посуды Моны утром, днём и вечером был конец – она, вся потная, с сухостью во рту проснулась, оглянувшись, пробежалась к самой двери и распахнула её, дабы выбежать вон и выпить пару глотков воды. Несмотря на величие дома, увешанного старыми фотографиями не знакомых девушке людей, ступеньки так же скрипели, пока она спускалась, рассматривая снимки в чуть подсвеченной луне темноте.

Пройдя на кухню, похожую на те, что Элиза видела в школьных столовых, точно не пахнущую мамиными блинами или пирогами, она включила кран и, оперев свои руки о стену, ждала, пока стакан заполнится до того уровня, который она представила у себя в голове, но тут же приходилось чуть отливать воду обратно, а затем пробовать добиться точного и нужного ей объёма.

Что-то упало. Звук, похожий на подбитые с полки игрушки Арнольда, которые он кидал на пол, когда у него что-то не получалось в компьютерной игре, тогда мама вставала посреди ночи и, не ругая его за поздний час, обхватывала двумя руками, чтобы обнять и успокоить. Дверь, ведущая в соседнее помещение, за которой что-то шумело, превратила Элизу в женщину в ужастиках, идущую проверять, какой же призрак на этот раз её убьёт, или защищать своё чадо, находящееся в той комнате. Взяв руки половник, наконец отключив кран и добившись нужного ей уровня налитой воды, Элиза прошлась к самому входу в другое помещение и, подслушав тишину, решила аккуратно провернуть дверную ручку, а затем резко отпереть дверь, закинув половник вперёд себя и неприятно наткнувшись на что-то твёрдое.

– Ай! – закричало оно. – Ребекка!

– Ты? – удивлённо прошла внутрь Элиза. – Мама?

– Мама, – погладила часть головы, получившую удар, и уселась на место, с которого встала.

– Что ты здесь делаешь? – девушка осмотрела гараж вокруг и наткнулась на доску, упавшую на сырой пол.

– По ночам, пока все спят, – начала рассказывать женщина, – я прихожу сюда и учусь играть в шахматы.

– Чему там учиться? – посмеялась Элиза, как вдруг встретила озлобленный взгляд «мамы».

– Учусь выигрывать.

– Ты мне напоминаешь кое-кого, – стала собирать с пола упавшие отсыревшие шахматы.

– Кого, – нагнувшись за фигурками, спросила «мама».

– Моего очень хорошего друга, – улыбнулась.

– Случаем не того, который возил тебя с медведями?

– Не того, но тот тоже была чудной.

– Как– то у меня тоже был друг, – собрав все шахматы, «мама» уселась на своё место, – он приехал сюда на время каникул в университете к старой бабуле. Наш город никогда не был знаменит, несмотря на красоту, и только сейчас туристы своими потоками бегут сюда сломя голову со своими фотоаппаратами.

– Он уехал, и поэтому ваша дружба продлилась недолго? – спросила Элиза, также усевшись напротив женщины – их отделяла доска.

– Я влюбилась в него, но всему, что бы кто не говорил, приходит конец, – вздохнула. – Его статная фигура, глупый шарф, никак не закрывающий шею, румяные от холода щёки, татуировка в форме маяка на левой руке, тонкие обветренные губы и улыбка в форме луны – моя первая любовь, – замечтавшись, она наконец обратила внимание на свою «дочь». – Но сейчас не об этом, – стала составлять фигурки на доску, – мне давно нужен был напарник.

– Я?

– Будешь отплачивать мне за половник, – взяла две шахматы в руки, – выбирай одну, – Элиза вытянула белую.

– Говорят, что белые выигрывают, – сказала девушка, сделав первый ход.

– Надеюсь, ты не говорила так, пока была в штатах, – фигурка женщины сбита. – Быстро двигаешься, – недовольно посмеялась.

– Опыт, – сбила ещё одну.

– Вижу, что ты подружилась с нашей служанкой, – искусственно улыбаясь, сказала «мама».

– Сначала я думала, что она зазомбирована, – посмеялась, – но мы поговорили, и я поняла, что она такая же, как и я.

– Как и ты?

– Жертва обстоятельств.

– Интересно, – задумалась женщина

– Почему гараж?

– Раньше здесь стояла лодка, но место освободилось, и теперь его нужно чем-то заполнить.

– Но вы же не вещь.

– Я и не говорю о себе, – сбила шашку Элизы, – этот столик и кресла тоже имеют вес.

– Лодка потому, что вы ловили рыбу?

– «Папа» ловил, но это далеко в прошлом, – посмотрела на девушку. – А ты не помнишь?

– Помню, – уверенно ответила она. – Тяжело забыть.

Спустя четверть минуты Элиза смогла выбить из игры около четырёх шахмат одним ходом, а затем ещё пару, пока не убрала все «мамины». Это был взлётный успех, не сравнимый со всем тем, что она встречала в своей жизни. Лицо, переполненное завистью и восхищением, глядело на гордую Элизу, сидящую в кресле и складывая шахматы в отдельные кучи.

– Я более, чем удивлена, – сказала женщина.

– Почему шахматы? – спросила она у «мамы», будто не услышав похвалу от женщины.

– Каждую субботу у нас в городе проходит турнир по шахматам, – стала помогать Элизе.

– И какой приз?

– Никакой, – ответила «мама», – но все в округе будут тебя знать.

– А ты ради чего играешь? – закончила с укладыванием игры.

– Люблю забирать то, что по праву моё, – посмеялась, переведя свои слова в шутку.

«Давай начнём всё сначала»

Что-то не поддаётся объяснениям, а что-то их не требует.

Почему мы так зависимы? Почему в погоне за красивой картинкой мы забываем о себе настоящих?

Век цифровых технологий. Всё вокруг стало неотъемлемой частью гаджетов, в которые мы вцепились, даже держа руку в кармане, пока едем на автобусе в школу. Всё прогнило, начиная от дна этого корыта и заканчивая детьми, сидящими вокруг меня.

– Теперь мы смело можем приравнять слово «виртуальный» к «искусственному», – сказала я своему кучерявому соседу по сидению, чьего имени даже не знала.

– Что? – он вынул наушник из своего уха.

– Любовь, ненависть, война – всё теперь есть в одном смартфоне.

– А как же ещё? – с непониманием спросил мальчишка.

– Заглянешь в Интернет – там видео с кричащей на мужа женщиной, а внизу комментарии о том, какая она озлобленная на мир.

– И что?

– Раньше люди целые книги читали, чтобы понять героя, а теперь судят человека за двадцатисекундный ролик.

– И в чём проблема? – с тупым видом поинтересовался он.

– Ты – наглядный пример таких людей, – тогда я встала, гордо подняв голову и всё так же придерживая свой смартфон в кармане, прошлась к выходу и стала ждать, пока через пару секунд наш автобус затормозит, чтобы мы все дружно выбежали отсюда.

Когда люди говорят вам, что «школа – ваш второй дом», то наглядно показывают свою глупость и беспорядочность: ты можешь влепить эту фразу любому ребёнку из неблагополучной семьи, а затем наблюдать в его глазах боль, ведь получается, что школа для него теперь «второй ад».

По привычке пробежавшись по дорожке в сторону помойных баков, стоящих у каменной стены, я неслась к своим друзьям из клуба «непонятых», дабы рассказать им о новом плане мести за моего родного брата. Сжав колени и положив на них свои ладони, я остановилась у маленькой кучи своих приятелей и, запыхавшись, была готова вывалить на них весь свой гнев по поводу мальчика из автобуса и заболевшего уже по-настоящему Арнольда.

– То, что я вам сейчас расскажу, покажется нереально ужасным, – набирая воздух заново в лёгкие, сказала я нашему клубу, глядя на их недовольные лица.

– Мы не желаем ничего слышать, – сказал темнокожий Оливер, скрестив руки у груди, – тем более от тебя.

– Можешь идти обратно к своим новым приятелям, – сказала, отвернув голову, светловолосая Стефана, сидящая на одном из баков.

– Да, – просто поддакнул малыш Николас.

– О чём вы? – заикаясь, спросила я.

– Твоё? – Оливер вытащил из кармана мою фигурку в виде маяка.

– Откуда она у тебя? – удивлённо спросила я, отобрав её.

– Нора дала нам фигурку, и мы не хотели верить в это, – я словила растерянный взгляд Стефаны, слушая нашего «главаря». – Но, видимо, это правда, – посмотрел на кучку ребят, лежавших на поляне и глядевших на меня – мы называли их «старшаками». – Ты одна из никчёмных, – и «никчёмными».

– Я была дома с братом, – начинала объяснять я, – можешь спросить у него.

– Спросить у того, кого здесь нет? – недовольно спросила Стефана, пока обиженный Николас сидел на земле, собрав все свои конечности в комок.

– Не подходи к нам больше, – отвернувшись от меня, сказал Оливер, подгоняя за собой моих друзей.

– Верь мне! – схватила его за высокое плечо.

– Не подходи! – крикнул он, сильно оттолкнув меня, из-за чего все вокруг наконец обратили внимание на контейнеры для мусора.

Остаться одной страшнее всего тогда, когда всю свою жизнь у тебя кто-то был. Не привыкшая к одиночеству и опечаленная случившимся, я осталась стоять на том же месте, где и была пять минут назад. Он не сказал мне этого прямо, произнеся «ты одна из никчёмных», но дал понять, что я такая же, как они, а это постыднее, чем остаться никем.

Затем я присела около тех самых баков, где мы собирались, глядя на толпу, бегущую на звонок, который использовали школы для вызова на уроки, как ночных бабочек – на заказ. Застыла во времени, наблюдая за счастливыми толпами, долго сидела у одного ящика, а потом вовсе заснула.

Я помню те времена, когда никто не понимал, почему Николас ходит с нами, хотя на два класса младше меня и его ещё не успели загнобить, но стоило копнуть чуть глубже, как все те рыбные скелеты выплывали на поверхность: синяки по всему телу, дранная одежда, запуганный вид – он сбегал к нам не потому, что его обижали, а потому, что он считал, что заслуживает такой компании «непонятых». А парадокс заключался в том, что, в отличие от него, Стефана не была «оборванкой», которой её считали, а скорее была той, кого было не жалко засмеять за пятно на футболке или порвавшиеся колготки, ведь она не умела терпеть и била – реагировала так, как хотели обидчики.

– Просыпайся, – ударил меня ногой наш школьный дворник. – Врача?

– Который час? – испуганно спросила я.

– Обед, – ответил он, выбросив мусорный пакет в тот бак, на котором сидела Стефана.

Чуть придавив свой сэндвич в портфеле, я направилась в школьную столовую, в которой собиралась поесть, а затем вовсе сбежать из этого места. Проходя по коридору мимо тех самых людей, которых мы привыкли называть школьниками (заранее неудавшиеся банкиры, в будущем заядлые администраторы, повелителями кружков по интересам и те самые «диванные эксперты», сейчас смеющиеся над всеми вокруг), теснота ощущается по-особому. Это не «нехватка пространства», а энергии, которую съедают эти похотливые улыбки, в голове извращённые до неузнаваемости, махи руками, желающие больше места, смех, скрипящий в ушах.

– Элиза? – кто-то потрогал мою руку.

– Нора? – сонно спросила я.

– Ты где была?

– Меня искали?

– Да! – вскрикнула она, взяв меня за руку и поведя за собой в столовую. – Мы, – указала на один из «крутых» столиков, где сидели старшаки.

– Здорово, – саркастично сказала я, – но это не мой столик, – была готова уйти в сторону того самого, где раньше сидела я со своими друзьями, как вдруг встретила их злобные лица, направленные в сторону меня и Норы. – Что ты им сказала? – недовольно спросила я, убрав её руку с моей фигуры.

– Ничего, – сделала честные глаза. – Я просто передала фигурку, – посмотрела на них. – Это он из-за неё тебя толкнул?

– Это мои друзья – пойдём объясним им, что это случайность.

– Разве друзья бьют? – снова схватила меня.

Бьют ли друзья? Должны ли бить родители? Можно ли ударять тебя мужу или жене? Что-то тогда перевернуло эту карту тузом вверх – и я опомнилась, почувствовав тот самый синяк от Оливера на плече.

– Ты считаешь, что заслуживаешь места у помоек, из-за которых ты неприятно пахнешь? – спросила, давя на меня, Нора.

– А ты заслуживаешь этой бедной школы? – внезапно заговорила я, из-за чего мы остановились посреди столовой.

– Думаешь, что я из богатой семейки? – тыкала в себя пальцем. – Все мы здесь – жертвы.

– Жертвы чего?

– Мы, – посмотрела на тот самый «хороший» столик, – дружбы. Когда родители только начинали хорошо зарабатывать и хотели отдать моих друзей в частную школу, то оставили их здесь, ведь моя семья не могла этого позволить.

– Из-за тебя они учатся здесь? – спросила, впечатлённая я.

– Да, – снова потянула меня, – так что пошли, -двинулись к её друзьям.

– Почему вы там так долго стояли? – спросил самый большой и, по всей видимости, главный из её компании, одетый в пафосную красную куртку.

– Леви, это потому, что из двух зол Элиза не могла выбрать меньшее, – пошутил Финн – один из близнецов.

– Или большее, – сказал второй Люк, из-за чего они оба расхохотались.

Я села рядом с Норой, которая, как мне казалось, понимала меня больше всех, но в то же время отталкивала своим внезапным интересом ко мне. Каждый раз, когда ребята задавали мне вопросы, то она проверяла моё выражение лица, а также дрожащую стопу.

– Так это вы, – начала говорить, видимо, девушка Леви Джульетта, – с этим вашим клубом «нетронутых» промышляете своими странными шутками? – небрежно ковыряя тарелку, спросила она.

– «Непонятых», – поправила я.

– Но вы же всё– таки не тронуты, – сказал один из близнецов, которых я не отличала друг от друга, и они снова оба рассмеялись.

– Это вы ей волосы подожгли, – сказал «главарь», моментом улыбнувшись.

– Отлично сохранились, – заметила я, перестав пить свой пакетированный сок.

– За месяц и деньги и не такое отрастёт, – сказала Нора, утерев нос своей подруге.

– Отлично сработали, – сказал Леви, – настолько, что вся школа думает, что она спалила их, подкуривая сигарету.

– Мы не обижаемся, – сказала Нора, – нужно уметь прощать всех вокруг, – положила руку мне на спину.

– Так это вы, – я отпила сок из трубочки, – обижаете Арнольда?

– Арнольда? – вспоминая мальчиков, которых они когда-либо обежали, спрашивал у самого себя главный. – Того самого, что лезет под мяч? – посмеялся.

– Вышибала, – близнецы рассмеялись.

– Это твой брат? – спросила Нора.

– Нет, – тогда мне стало стыдно, – один мой хороший маленький друг, – сжала губы.

– Он сам под мяч лезет, – сказала Джульетта. – Болван.

– Мы можем его больше не трогать, если он так важен для твоего паззла, – сказал Леви, доедая свой обед в виде сырных палочек.

– Паззла? – не поняла я.

– Метафора, – сказал один из близнецов.

– Баскетболисты знают метафоры? – сыграла удивление я. – А я уж думала, что вам все мозги отбили, – однояйцевые рассмеялись.

– Заодно и школу посещают, – подметила Нора.

– Элиза, – обратилась ко мне Джульетта, – завтра у Леви День рождения – и мы собираемся в нашем театральном зале, а наша пара друзей не может прийти.

– Составишь компанию? – спросила смазливый Леви, откусывая очередную палочку.

За всей красивой обложкой и ненавистной критикой скрывалось что-то похожее на дружбу: похотливые усмешки со стороны походили на радостный смех, те самые махи руками теперь казались проявлением любви, а вся компания переставала быть «никчёмной», как и я сама в своих глазах. Эти взгляды то ли зависти, то ли озлобленного сожаления моих старых друзей, направленные на меня, сидящую на тем столиком, как мне казалось, теперь съедали меня так же, как люди в коридорах.

– «Составишь компанию?», – рассказывала я Вильгельму, с которым мы направлялись играть в баскетбол каждый первый вторник месяца до наступления и после конца зимы. – А я отвечаю: «Хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах».

Мы проезжали по тем самым дорогам вечером вокруг жилых домов, по которым ещё днём разъезжали машины, в поисках нашей излюбленной площадки для того, чтобы мой друг в очередной раз учил меня закидывать мяч в корзинку.

– Думаешь, они поняли? – посмеивался Вильгельм, чьи колени были укрыты пледом, дабы не замёрзли.

– Один из них использовал метафору, – я забежала на бордюр, желая пройтись прямо по нему, пока мой товарищ ехал рядом.

– Это не показатель ума, – убирал свои отросшие волосы с лица, развевающиеся по осеннему ветру, – а вот ты глупая.

– Почему? – чуть не упала я.

– Может, друзья и не бьют, но они также и не бросают друг друга при первой возможности.

– Считаешь меня плохой подругой?

– Ещё нет, – уставал крутить руками колёса, – но если пойдёшь с ними, то – да.

Проезжая по колёсам, короткие брюки Вильгельма, купленные на него тринадцатилетнего, обмокали в грязной воде, затем она стекала в его маловатые ботинки, а бывало, что капли достигали и подбородка, на котором виднелась юношеская щетина. Только куртка была ему на вырост и вселяла надежды на хоть какую– то старость, в которую он не верил.

«Повторить чей-то успех» звучало так же, как и «стать другим человеком и пройтись по протоптанной дорожке». Для Вильгельма это было трагедией: он был лучшим среди лучших инвалидов– баскетболистов, но никогда бы и близко не смог подъехать к званию того самого, на кого ровнялся, потому, что делал это на коляске.

– Всегда ты так, – сказала я, наконец перейдя на дорогу.

– Как?

– Против того, чтобы я любила кого-то больше, – мы заехали на территорию площадки с кольцом.

– Больше, чем меня?

Кто-то хотел стать поваром, кто-то – машинистом поезда, кому-то предначертано быть бизнесменом – мы все на кого-то ровняемся: вдохновляемся, беря пример из мультфильма в детстве, развиваемся, прося маму отдать нас на полюбившийся вами кружок, и разочаровываемся, когда остаёмся обманутыми. У доставшего между ног мяч Вильгельма тоже наверняка были планы, помимо баскетбола, в котором он также был «разочарован», но умалчивал о них: может, потому, что они были чересчур глупыми и дотягивали до старости, или потому, что в них ходила вечная я и невечный он.

– Просто «больше», – сказала я, схватив мяч, который мне Вильгельм бросил.

– Ты о том, что мы стали реже разговаривать из-за твоих друзей, или о том, что некоторые наши воскресенья срываются из-за них? – наблюдал за тем, как я кидаю мяч – я промахнулась. – Неправильно держишь руки, – метнулся за ним.

– Ты не один такой на свете, Вильгельм, – недовольно сказала я. – Я стараюсь быть с тобой, но не могу разорваться, – схватила брошенный мне мяч.

– Все вы так, – шмыгнул носом он, образно показывая, как мне стоит его бросить, – недодрузья, убегающие от человека при виде кресла, – я попала в кольцо, из-за чего Вильгельм захлопал улыбнувшись, – родители, считающие, как мне лучше жить, и бросающие, когда им вздумается: я же их не догоню.

Иметь отца, как у моего друга, было тем, что многие не ценят и считают за что-то неблизкое и наигранное, но он жил, работал и возвращался ради Вильгельма.

– Ты о своём папе? – побежала я за мячом.

– Не называй его так, – грубо ответил мне он.

– Это потому, что его семя не участвовало в твоём оплодотворении? – посмеялась, снова обыграв кольцо.

– Ты ничего не знаешь, – строго ответил Вильгельм.

Тогда на пару пар секунд я стала тем самым критиком, судящим людей по двадцатисекундному ролику, о чём вскоре пожалела.

– А может, это ты ничего не знаешь? – отвлеклась от мяча.

– Не нужно лезть в мою семью, Элиза, пока у тебя в своей бардак! – крикнул он, оглушив меня на пару секунд.

– Только мой отец ушёл от меня, и я молчу, а ты со своим любящим живёшь в одном доме и медленно его убиваешь, – остановилась я. – А того самого человека, который убежал от тебя, ты называешь «папой».

– Я думал, что тебе не нужно быть на моём месте, чтобы меня понять, – отчаянно сказал Вильгельм.

– А я думаю, что тебе нужно больше, чем одна подруга, за которую ты держишься, чтобы отпустить меня, – сказала я.

В шахматах у Вильгельма было всегда одно правило: если он проигрывал или выигрывал, то делал это без лишнего пафоса и банальной фразы «а как же так?». И сейчас, когда мы оба остались в глупом и проигрышном положении, он один молча укатился в сторону дома, пока я всё так же стояла с дрожащими коленями посреди вечернего поля рядом с фонарями, вокруг которого летали мотыльки.

После неудачной прогулки, забежав домой и ринувшись в постель, я залегла на самое дно, но уже не пыльного облака, а отчаяния и сожаления. Тогда я впервые поблагодарила свой сотовый за новые технологии, но, позвонив по домашнему номеру Вильгельма, в трубке услышала жалкий и долгий гудок, звеневший в моей памяти ещё пару ночей, а на следующий день перед школой я вовсе прибежала по его адресу и постучала в знакомую воскресную дверь, но в ответ получила ничего.

Тогда я поняла, что с того нашего последнего дня у меня остался лишь мяч с подписью его любимого спортсмена. И сколько бы я не ходила, он останется у меня до тех пор, пока Вильгельм сам не захочет его забрать и сказать: «Давай представим, что мы снова в больнице и начнём всё сначала».