Читать книгу: «Голоса возрожденных», страница 8

Глава 9
Старая грымза

Верманд Ли был человеком азиатского происхождения, молчаливым, строгим и знающим толк в познании себя. Это познание глубины своего «Я» позволило однажды, когда он еще был гражданином Китая, полностью сменить вектор своего направления. Итак, город Циндао в восточной провинции Шаньдун сменился на норвежский Осло, а уже потом на уютный Берген. Впрочем, должность директора института морских исследований в Бергене досталась ему не случайно, а благодаря его профессиональным навыкам и трудолюбию, полученными при становлении Шаньдунского колледжа океанологии.

В свои пятьдесят три года он выглядел достаточно статным мужчиной нормального телосложения и среднего роста. Черные волосы, прореженные сединой, волнистой челкой прикрывали родимые пятна на лбу. Глаза, узкие как щелочки, смотрели через толстые оптические стекла, зажатые отполированной черной оправой очков. В них он видел всех как на ладони и тем более старую, вечно недовольную Марту Гун Хансен, застывшую мрачной грымзою прямо у его рабочего стола. Она просила, хотя нет, она требовала выговора для молодого ихтиолога Иосифа Хольмберга, посмевшего без должного допуска проникнуть в лабораторию с особью Incognito Х2.0. Если бы это было в ее силах, то наказание за эту оплошность разделила бы с ним и Гретта Франссон. Но, увы, прозорливая Франссон обладала допуском в лабораторию от высшей инстанции, а значит, была вне их компетенции. Таким же допуском могла похвастаться и сама Марта, но в ее случае хвастовство не имело никакого значения, а вот власть и контроль были как раз фру Хансен по вкусу. Ее руки могли дотянуться лишь до бедного Иосифа, а там кто знает, о чем поведает глупец.

Кабинет директора был достаточно вольготным и одновременно угнетающим. Строгий стиль геометрически правильных форм привносил во все здесь ощущение очерченных рамок, контроля и точности. Ничего лишнего, яркого, и броского. Он сам был будто геометрически правильным, смотрящим властной тенью на все вокруг. Но если его подчиненные постоянно робели перед ним, то Марта Гун Хансен не сдавала своих позиций. Он был тенью, она же тенью вдвойне. Туго скрученные волосы в каральку, черный костюм, туфли на низком каблуке, на руке мужские швейцарские часы, оставшиеся после смерти мужа, лицо морщинистое, строгое, недовольное, пропитанное надменностью и озлобленностью.

Когда раздался неуверенный стук в дверь, два орлиных взора, направленных на деревянную перегородку, уже уловили робость и мягкость. Он даже не успел войти, а они уже знали, что там недотепа ихтиолог, угрюмый и понурый, поджавший хвост и все свое достоинство.

– Входите, – произнес Верманд так, что любому за дверью захотелось бы тотчас убежать.

Отчетливым звуком ихтиолог проглотил ком слюны, застывший в горле, и медленно отворил дверь.

– Что же вы, Иосиф, плететесь как черепаха? – сказала Марта, обозрев с ног до головы его никчемную фигуру. – В лабораторию вы проникали в приподнятом настроении.

– Эээ, – издал Иосиф, посмотрев ей в глаза. – Я… – хотел начать он, но директор его оборвал.

– Вы оплошали, – сказал Ли. – Я понимаю, что нашей гостье, уважаемой Гретте Франссон, нужна была помощь с саркофагом. Но она могла бы попросить об этом меня.

Хольмберг забегал глазками и потупил взгляд.

– О высшие силы! – возмутилась Марта. – Таких специалистов, как Франссон, пруд пруди, ее отчет и методы ставят под угрозу все изучение особи Incognita Х2.0. Вы знаете это, Хольмберг? Она позволила себе прикасаться к материалу, не ведя при этом видеозаписи. Или, по ее мнению, нам не интересен этот отчет? О чем думают профессора в Осло, присылая сюда эту выскочку?

– Успокойтесь, дорогая фру Хансен, – произнес Верманд. – Может быть, у нее и методы одиночки, непонятные нам, но в своем деле там, в Осло, она преуспела. К тому же кто как не она будет прекрасной заменой таким, как мы с вами, когда мы уйдем на покой.

– Да, – нерешительно выдавил Иосиф, – она молодец.

– Молодец! – вспылила Хансен. – Мы здесь, чтобы прояснить ваш нелогичный поступок, молодой человек, а не возносить эту выскочку!

Она продвигалась по кабинету из угла в угол, как фурия, ищущая себе место. Директор сидел в удобном кресле за столом, при этом перебирая кое-какие бумаги.

– Уважаемая фру Хансен, – Верманд посмотрел на Иосифа, – требует, чтобы вы понесли наказание. Что вы скажете?

Иосиф посмотрел на неугомонную бестию с пренебрежением. Он действительно не понимал, почему из всех, кто работает в институте, только она придала всему этому особое значение. А уже после нее и сам директор. Возможно, разгадка лежала глубоко в ее сердце, но к нему было не пробиться.

– Я понимал, на что иду, – ответил ихтиолог. – Но моей целью было служить во благо науки. Гретте нужна была помощь, и я настоял на том, что могу ее оказать. И если вам, дорогая гостья Гун Хансен, это кажется чем-то вопиющим, то, конечно же, я понесу наказание.

Марта задрала подбородок и посмотрела на него свысока, хотя что там говорить, она всегда смотрела на всех свысока.

– Я служу науке, – ответила она. – Не вы. Знаете, сколько профессионалов своего дела претендует на ваше место, Хольмберг? Не говорите, – тут же сказала она. – Так вот, более десяти человек. Чем вы лучше их? Чего вы достигли? Чего готовы достичь, чтобы остаться? Сначала, возмутившись вашим поступком, я настаивала на выговоре, но теперь, увидев, что вы признаете свою вину не полностью, я буду настаивать на вашем скором увольнении.

Иосиф зажался как сгусток нервов, он раздраженно смотрел то на бестию, то на директора, выжидая, когда же он скажет свое слово.

– Но вы можете избежать моей немилости, – продолжала Марта. – Расскажите мне обо всем, что вы делали там. Если я не ошибаюсь, вы что-то нашли, не так ли?

– Это так? – спросил вдруг Верманд, наконец-таки оторвавший взгляд от своих чертовых бумаг.

Под перекрестной атакой этих взглядов было сложно выстоять, он мишенью алел на фоне серой стены, перебирая как провинившийся школьник пальцами.

«Гретта просила меня ничего не говорить про осколок – подумал он. – И я выполню ее просьбу».

Он поднял глаза, и волоски на коже его рук встали дыбом.

– Вам показалось, многоуважаемая фру Хансен, – ответил Хольмберг. – Мы сделали несколько фотографий, и только, я измерял длину плавников и жаберных щелей. Вот и все.

Марта выдохнула с воздухом злобное презрение.

– Вот и все, – ответила ему. – Надеюсь, вы, уважаемый директор, примете правильное решение. По-моему, в кругах ученых завелся бездарь. Страшно подумать, как бы отнеслись к этому в Осло. Там бы Иосиф не был таким храбрым, прикрывая ничем не объяснимую дружбу.

Затем она, распахнув дверь, покинула кабинет, напоследок оглянувшись в сторону Ли. В этом взгляде Верманд уловил предупреждение, уж в этом он разбирался.

– Ну что же, – властный голос обратился к Иосифу. – Присаживайтесь, вот вам бумага и ручка. Вы знаете, что писать.

– Я могу написать объяснительную, – слова Хольмберга перешли в умоляющий шепот. – Я все понял, правда.

Он присел на стул и взял из рук директора чистый лист бумаги.

– Вы добрый малый, – сказал Верманд. – И, если честно, когда я брал вас на работу, я проникся вашим положением. Вы искали себя после гибели матери и отца, и мне показалось, что я могу задать вам эту цель. Но ваш поступок, каким бы он глупым ни казался с подачи Гун Хансен, бросит на меня тень. А я очень дорожу этим местом. И если говорить по правде, то впервые за столько лет открываю кому бы то ни было свою душу. Я предлагаю вам уволиться по собственному желанию и обрести внутренний стержень, что вам так и не удалось здесь. На этом все.

Руки Иосифа задрожали. Он не верил, что все это может быть правдой. Но выбора, увы, у него не было. Рука дрожала, а на глазах наворачивались слезы.

* * *

В эту ночь, беззвездную и ветреную, Гретта решила остаться в институте. Она покуривала сигарету, что делала очень редко, рядом со входом в восточное крыло, и собирала беспорядочные мысли в единое целое.

– «Отчет, каким он будет?» – думала она.

Отметина на подушечке указательного пальца слегка посинела. Казалось, рана пульсировала, то сокращаясь, а то расширяясь. Будто что-то выходило из нее, но это была не слизь, а что-то незримое.

От того, что дым давно не проникал в ее легкие, девушка ощутила головокружение и непонятную слабость. Она поймала себя на мысли, что за прошедшие полдня не видела Иосифа ни разу, хотя тот никогда не уезжал домой, не попрощавшись.

«Он бы в любом случае рассказал мне о том, что происходило в кабинете директора, – подумала она. – Это же Иосиф, весельчак и прилипала».

Ветер подул сильнее, и на небе загрохотали массивные черные тучи.

– Они прольются, да, они прольются, – прошептала Гретта, запрокинув голову.

Бычок от докуренной сигареты отправился в урну. Если бы ее заметили курящей в неположенном месте, то наверняка старая Гун Хансен узнала бы об этом первой. Как земля носит такую гадину. Подумав об этом, Гретта укорила себя в том, что стала такой нетерпимой. Она вспомнила то время, когда была студенткой, выбравшей факультативным занятием микробиологию. Так вот приглашенным преподавателем всего лишь на одно занятие была как раз таки Марта Гун Хансен, которую все называли мужчиной в юбке. Конечно же, лично с ней Гретта так и не познакомилась, зато до ее ушей дошло много омерзительных слухов. Кто-то поговаривал о том, что Марта всю свою жизнь боролась с пьянством своего бездарного мужа. Говорили, что он бил ее и закрывал частенько в подвале и что она от безвыходности выла и мочилась по углам. Все знали об этом, но никто не протянул ей руку помощи. И оттого она возненавидела всех и вся. Но как же она любила своего мужа, что прощала ему такие зверства! Когда он умер, захлебнувшись рвотной массой, ее обезумевшие крики не давал спать всем соседям. Но они, опять же, не предложили ей своей помощи и утешения. Поэтому наверняка слово «гадина», коим посмела назвать ее Гретта, было слишком грубым.

– «Но, черт возьми, что она хотела от Иосифа Марта?»

В кабинете, где девушка расположилась, стояла духота, и потому верным ее решением было приоткрыть окно. Ветер вторгся в помещение, сдув со стола листы бумаги, но в таком хаосе было проще думать. Свет настольной лампы тускло осветил половину стола и печатную машинку, привезенную из Осло.

– Ты заждалась, моя дорогая, – произнесла она, коснувшись небольших ползунков машинки, отвечающих за поля.

Вставив чистый лист, она прокрутила валик и замерла в поиске мысли.

– Итак, – сказала чуть шепотом, – отчет, – она прошлась пальцами по клавишам, и звук, ласкающий уши, ознаменовал начало работы.

«Incognita Х2.0 – необычный объект для изучения. Вид, как было установлено ранее, неизвестен. Но строение туловища и его панцирное покрытие говорят о том, что особь наверняка относится к роду плакодерм, как и дунклеостей, живших в девонском периоде, исчисляемого промежутком времени от 415 до 360 млн лет до нашей эры. На туше отчетливо видны пузырьковые образования, как при газовой эмболии, что с учетом места, где ее выловили, кажется абсурдом. Соскоб взят на анализ. На затылочной части имеется острый костяной шип длиной шестнадцать сантиметров. По наслоению на кости я бы предположила, что Incognita Х2.0 – взрослая хищная особь. Вопрос о существовании этого вида в наше время остается открытьем».

Гретта убрала руки от клавиш, и ее взгляд упал на ящик в столе. Именно там в пробирке хранился тот осколок, выпавший из брюха особи. Почему-то рана на пальце заныла еще сильнее, а сердце забилось чаще. С подоспевшей болью пришло необъяснимое желание взглянуть на осколок еще раз. Она выдвинула ящик и вытащила стеклянную пробирку. Сначала ее глаза не увидели ничего необычного. Крохотный желтоватый кристалл лежал на стеклянном донце и под светом настольной лампы искрился на острых краях.

Но потом ее руки затряслись. Эта дрожь, возникшая из ниоткуда, начиналась от плеч и тянулась гусиной кожей к тонким пальцам. Не понимая, что происходит, девушка встала со стула и попятилась назад.

Послышался незначительный треск, и осколок засветился. Он прильнул к стенке пробирки именно в том месте, где находился пораненный им палец. Казалось, что между ними существовала какая-то связь. Рана чувствовала кристалл, а кристалл желал вонзиться в рану. Гретта наблюдала за всем этим с раскрытым ртом в попытках объяснить природу этого феномена. Но эти попытки были тщетными.

Из раны алыми каплями стала сочиться кровь, а затем она и вовсе потекла, собираясь на стекле пробирки в невиданные узоры.

Осколок рвался наружу, он маетно бился о стенки, взмывал верх, ударяясь об пробку, и падал на донце.

Когда пробирка треснула под натиском пленника, Гретта выронила ее на пол, прижавшись спиной к стене.

Раздался треск сильнее прежнего, и пробирка разбилась. Осколок воспарил в воздухе и осветил собою весь кабинет.

Гретта наблюдала за всем этим с таким страхом, что ей казалось, что сердце не выдержит. Она попыталась доползти до двери, хватаясь за стену, марая ее своей кровью, но дальнейшее окончательно лишило девушку сил.

Осколок пулей устремился к ее телу, разом вонзившись в ее плоть. Его благодатной почвой была та самая рана на пальце, будто связанная с ним незримой нитью. Теперь он сидел там занозой, будто организм, обладающий разумом, с желанием насытиться ее кровью.

Гретта заполошно мяла свой палец, пытаясь выдавить объект вторжения, но чем усерднее она это делала, тем больше боли приносила себе.

Ей казалось, что все ее силы, вся ее кровь текут по направлению к осколку. Ноги стали ватными, а руки и вовсе перестали слушаться. Кричать она не могла, да и кто поверит ей, услышав такой невообразимый рассказ.

В один миг в глазах потемнело, и она провалилась в долгий, глубокий сон.

Глава 10
Пленники зи́рда

Закатное солнце окрасило Пе́стов град цветом бронзы, поросшей многочисленными тенями. Защитная стена высотой в шестнадцать ярдов бросала зловещую тень на все ближайшее окружение. Под ней утопали в тени юртовидные казармы, родильные пещеры, полнящиеся криками зирда́нских выродков, оружейные, кузни и часть обширных пыточных, располагающихся друг за другом до глубокой пещеры Би́рст. Только четыре смотровые башни, возвышающиеся над стеной, словно великаны провожали краснобокое солнце. Паучий лес Кро́бо замер перед наступлением ночи, которая предрекала многим его обитателям опасность погибели в объятиях стайных арахнидов. Самки ту́ру больше не завывали в звучных призывах расторопных самцов. Они, усевшись на гигантских ветвях, копошились в загривках друг друга, выискивая сочных и аппетитных клещей. Чуть вдали желтоперые птички, сбившись в стайки, облюбовали ветви мертвого дерева, где легким постукиванием клюва по коре выманивали на поверхность пузатых термитов. Все встречали этот вечер по-своему, а на небе, в ясных контурах, белели Сестринские Луны, зависнув над всем сущим сторонними наблюдателями.

Зи́рданец Би́лту, бродя по Пе́стовому граду, всматривался в лица подрастающих юнцов, бегающих то тут то там. Наверняка среди них были и его дети, зачатые с блудницами Сици́ла до встречи с Сависти́н. Любимым местом юных исследователей были родильные пещеры, где любопытные детские глаза пялились на обнаженных зи́рданок, рожающих своих ублюдков прямо на каменной глади под ногами заботливых сестер. Такое наблюдение должно было быть скрытым от взрослых, и потому зачастую разоблачение наблюдателей наказывалось строго, но справедливо. Их били хлесткими прутами прямо перед башнями, на обозрение всем. И сейчас он видел, как их наказывают, а они покорно принимают кару.

Взгляд Пе́стого сына заскучал и обозрел душные кузни. Кузнецы, рослые и полуобнаженные, ударами молотов ковали острые мечи, накаляя докрасна пластины железа в жарких топках. От удара по наковальням отлетали дымные искры, а от встречи раскаленного железа с водой струился густой пар.

«Кто-то должен знать о Пести́рии, – думал Би́лту. – И хотелось бы, чтобы этот кто-то не был верной рукой великого зи́рда».

Он искоса смотрел на слуг Пе́ста, сидящих на каменных пригорках, зарисовывающих в этот закатный вечер угольными стержнями на пергаменте хозяйственные части многоликого града. Среди них были кэру́ны, аски́йцы и гатуи́лцы.

– «Гатуи́лцы, – подметил он. – На недавно захваченной «Фендо́ре» было около пятидесяти представителей этого народа. Половина из них пала от рук варваров «Чармэ́ллы», другая была доставлена в Пе́стов град, заняв просторы пытальных залов. И только один из них, именуемый Ли́бусом, попал прямиком в Пести́рий, под взор великого зи́рда».

Сейчас молодой урпи́ец Ли́бус вместе с остатками своей команды находился в одной из душных пытален, и Би́лту полагал, что он может пролить свет на местонахождение тронного зала. Но побеседовать с ним по душам было проблематично. Пе́стовы служки вострили свои уши даже там, где Би́лту их не наблюдал. Любое подозрение в том, что задумал зи́рданец, могло привести его к смерти через обвинения в предательстве. Ведь всякий подданный владыки знал, что искать тронный зал – значит призывать свою смерть. Никто и не призывал, никто, кроме Би́лту.

«Если я схвачу прислужника зверя и выбью из его головы этот маршрут, – думал он, – то будет ли у меня время добраться до Пести́рия? Это обрушит на мою голову сотни стрел прямо со смотровых башен. Плохая идея».

Служки Пе́ста обратили внимание на его любопытный взор, и один из них из народности кэру́нов, именуемый Фи́флом, громко вопросил:

– Чем озадачен великий Би́лту? – посмотрел он пристально на него. – У вас есть послание вашему правителю?

Встав с каменного пригорка, Фи́фл приблизился к зи́рданцу и продолжил:

– Я бы не стал его сейчас злить расспросами о Сависти́н.

– Я… – помотал головой Би́лту.

– Не нужно скрывать свою тягу, никто не верит, что вы ее позабыли, – перебил слуга. – Она – может быть, но не вы.

Зи́рданец вел себя неестественно, и это бросалось в глаза. Чего только стоило то, что он предложил кэру́ну прогуляться прямиком до пытальни, разжившись подозрениями окружающих сородичей. Впрочем, раб не отказался.

– Почему же не стоит расспрашивать о Сависти́н? – спросил его Би́лту.

– Ну вы же сын своего отца, вы должны быть мудрей, – посмел пристыдить его Фи́фл. – Пе́ст не получил своих рабов с Са́лкса и рвет и мечет, а как кричит на белокурую пленницу, как бьет ее… Вам такое не нужно знать.

По телу зирда́нца пронеслась дрожь.

«Пе́ст бьет ее», – представил он. И сердце налилось еще большей ненавистью.

Наверняка Фи́фл издевался над ним, будто вскользь упомянув такое. Кузни остались позади, мелькнули родильные пещеры, из которых доносились стоны рожающих зи́рданок.

– Я знаю, о чем вы помышляете, – продолжал Фи́фл. – Вы хотите найти Пе́стирий, не так ли?

Би́лту посмотрел на него пронзительным взглядом, в котором зудела мысль расправиться с глупцом.

– Не говори глупости, пес, – сказал он. – Любой заикнувшийся о Пе́стирии будет объявлен предателем и умрет на дне хищного Би́рста.

– Это правда, – подметил Фи́фл. – На то мы и сидим часами, вслушиваясь повсюду в настроения Пе́стовых подданных.

– Похоже, в ваших руках власти не меньше, чем у великого правителя, – добавил зи́рданец.

Фи́фл широко улыбнулся, ответив собеседнику со свойственной кэру́нской речи мягкостью:

– Вы в чем-то правы, но такие россказни с губ приближенных рабов могут быть смертельно опасны. Мы повинуемся зи́рду, мы его уши, и не более. Разве, обладая такой властью, я сидел бы на каменном пригорке, рисуя кузню Питрэлля? Нет. А значит, будем считать, что вам это кажется.

– Я пригласил тебя пройтись с одной целью, – сказал Би́лту, поглядывая по сторонам.

Фи́фл, натянув на голову черный капюшон своей мантии, забегал вокруг глазками.

– Осторожно, – тихонько предупредил он зирда́нца.

– В моих словах нет ничего, что могло бы сойти за предательство, – успокоил его Би́лту. – Я хочу узнать, не подвергалась ли Сависти́н пыткам.

– А, вы об этом, – выдохнул прислужник. – Если вы хотите знать, рассказала ли она вашему отцу о вас, то нет. Она достаточно стойко переносит все издевательства, хоть и частенько проклинает вас. Но если, по правде, великий Би́лту, вы были с ней заодно…

Зи́рданец остановился, обозрев каменную постройку пытальни. Для него она была обычным продолговатым строением, напоминающим широкий амбар, для Фи́фла же чем-то несколько большим.

– Тебе известно, что Сависти́н, придумав свой абсурдный план, покинула меня, – ответил он. – Разве вы не нашли ее любовника, спланировавшего бегство с короной на Сэ́йланж?

– Хм, – задумался Фи́фл. – Разве не вы были тем любовником?

– Ты дотошно пытаешься изобличить меня в том, что я не совершал, – сказал Би́лту. – Я ничего не знал: ни о высадке на Са́лкс, ни о бегстве на Сэ́йланж, ни тем более о золотой короне.

– Предполагаю, что вы лжете, – обвинил его раб. – Не боитесь, что по́рвулы «Га́рпинэи» или же урпи́йцы предоставят в скором будущем информацию, губительную для вас?

– А ты не боишься сдохнуть прямо здесь и прямо сейчас? – пригрозил ему Би́лту.

– Как же можно такого бояться, – рассмеялся Фи́фл. – Я раб, я уже все одно что мертв.

– Тебе пора на каменный пригорок, – пренебрежительно произнес Би́лту, – малевать свои рисунки. Не задерживайся, пес.

Лицо Фи́фла, казалось, почернело от сказанного, но противиться велению Пе́стого сына он не мог. Би́лту проводил его хищным взглядом до первой кузницы и вошел в душную пытальню.

Всем своим видом пытальня напоминала темное подземелье, уставленное каменными плитами, напоминающими широкие алтари, к которым по рукам и ногам крепко-накрепко привязывали полуобнаженных пленников. В углублениях монолитных стен располагались кристаллы сияющей я́шры, что напрасно пыталась осветить собой вездесущий полумрак. Окровавленные оковы тут и там говорили о том, насколько часто зирда́нцы пользовались ими, в основном чтобы сломить последний оплот воли порабощенных. Когда-то и Фи́фл прошел через это, прежде чем стать послушным рабом. А до него молодой парень по имени Армахи́л, впрочем, их кровь давно уже смылась потоками иных слез и слюней.

Стены насчитывали не одно орудие для пыток, изобретенное умелыми кузнецами на потеху великого зи́рда. Наиболее часто применяемым было приспособление для отсечения конечностей с двумя острыми секирами, маятниками, проходящими свой путь, над телами стольких бедолаг, что и не сосчитать, опускаясь все ниже и ниже. Вторым приспособлением, вызывающим восторг у самой Альфе́нты, была громоздкая костедробилка в виде двух каменных валов, затягивающих невольников в свой тесный плен. Особенно она любила хруст костей и тканей, рвущихся под усердным натиском тверди. А еще ее сердце грели душераздирающие крики, что ввиду ее варварского происхождения считалось нормальным увлечением. Би́лту нравилась пытка ящиком с паразитами – червями Пулту из топкого болота Фэлиш, которые могли за считанные часы обглодать пленника до костей. Но для гатуи́лцев и их предводителя Ли́буса были применимы пока лишь пытки раскаленным железом.

Главный вопрос, волновавший зи́рда Пе́ста, зудел пульсирующей мыслью: куда делась иноземная девка с рабыней, именуемой У́ргуской Фендо́рой. Туманы Рэ́хо скрыли их шлюпку из вида, а когда наступил рассвет, воины «Чармэ́ллы», тупоголовые истуканы, не обнаружили никаких следов. Неподалеку от места нападения на кхалкхи́́ простирался недоступный для варваров Ка́тис, но доплыть на шлюпке до бухты торговцев и для Би́лту казалось проблематичным. Он припомнил смерть в таких же водах дочери королевы – Калин, когда они бежали с Са́лкса всего на двух парусах мелкого речного суденышка. Если уж оно не смогло противостоять натиску голодных сущностей глубины, то что говорить о какой-то шлюпке. Помимо Ка́тиса, пристанищем беглянок мог стать скалистый Рэ́хо, что виделось полным безумием, ведь на территорию поработителей за столько лет рабства осознанно не ступала ни одна нога. И если беглянки были еще живы, то где нашли временный приют?..

Ввиду того, что из рук зи́рда выскользнула целая тысяча молодых рабов, он слепо надеялся хотя бы на трофей ами́йских охотников – голову изумрудного Гива́ла, что те обещали отдать за ту самую иноземку. Смешная ситуация вырисовывалась перед глазами Би́лту, который видел прибежищем беглянок ами́йский Ка́тис.

– «Наверняка им все же удалось, – подумал он. – Некогда великий Пе́ст выставил себя перед всеми полным посмешищем. Не пройдет и месяца как хмельные барды будут напевать о нем острые песенки».

Его взор обозрел десяток каменных плит и тела гатуи́лских пленников, прикованных к ним, а уж потом пал на алтарь юного Ли́буса и Альфе́нту возле его изголовья.

Воительница проявляла живой интерес к молодому урпи́йцу, мышцы которого на обнаженном торсе были покрыты каплями крупного пота. Изредка его обливали ледяной водой, отчего ноги парня сводило в мучительных судорогах.

Когда Би́лту вышел из темноты, Альфе́нта оторвала от красавчика свой порочный взгляд, уставившись на зирда́нца.

– И ты здесь? – озадаченно произнесла она. – Пришел посмотреть, с какой молодой плотью мы имеем дело?

Би́лту, нависнув над бессознательным Ли́бусом, изучил его прекрасное юное лицо и еле заметный зигзагообразный шрам на левой щеке. Ему было абсолютно непонятным то, как такому миловидному пареньку могли доверить пост капитана, команду и целое торговое судно.

– Хм, – хмыкнул он. – Я предполагал, что урпи́ец намного старше и крепче. Такого можно убить движением всего лишь двух пальцев.

Коренастый истязатель Тортон, приставленный свирепой тенью к Ли́бусу, выйдя из ближайшего закутка, вынес на свет плоскую чашу с сотней раскаленных углей. В другой его руке чернело некое подобие печной кочерги. Он намеревался помучить капитана, пройдясь по его телу раскаленным металлом, а в довершение поставить на его шее зирда́нское тавро – там, где будет сидеть широкий ошейник.

Когда он завидел Би́лту, его желание калечить бедолагу поутихло, и он предоставил Пе́стовому сыну возможность осмотреть нового раба.

– Это хороший экземпляр для пещеры Э́ку, – сказал Тортон, разместив чашу углей на ближайшем каменном постаменте. – Мне лишь нужно сломать его волю, да и разузнать кое-что.

Би́лту, посмотрев в глаза Альфе́нты, узрел в них проблески жалости к участи капитана. Эта влюбчивость в каждого подряд делала ее смешной и слабой для всех вокруг. Хотя наверняка она уже придумала объяснение, зачем сидит над его изголовьем. Типа капитан душой за капитана или что-нибудь подобное.

– Разве урпи́ец, пребывая в Пе́стирии, не выдал потребное зи́рду? – спросил у Тортона Би́лту, переведя свой взгляд на чудаковатость настенных теней.

– Упрямый парнишка, – рассмеялся Тортон. – Если бы он знал, что я с ним сделаю, то давно уже раскрыл все секреты.

– Я бы не отказалась от личного раба, – подала голос Альфе́нта. – Би́лту, ты можешь отдать его мне?

Зи́рданец рассмеялся.

– Похотливая саби́тка, – сказал ей. – Не успело ложе остыть от моей плоти, а ты уже ищешь мне замену?

Она вздохнула, прохрустев костяшками огрубевших пальцев, и лисой отпрянула от изголовья. Медленные шаги завели ее за спину Би́лту, а руки коснулись его плеч.

– Разве ты принадлежишь мне? – спросила она его. – Только ей, только ей, а мне нужна любимая игрушка.

– Нужна игрушка, – оскалился зи́рданец. – Выстругай из дерева. А он займет подобающее место добытчика в пещере Э́ку. До конца своих дней.

– Эх, – вздохнула воительница, убрав руки с его плеч. – Очень жаль, что мои заслуги перед тобой не столь значительны.

Кивком головы Би́лту распорядился начать истязание и отошел в сторону. К этому времени кочерга, лежащая на углях, уже порядком накалилась, и Тортон был этому предельно рад. Заведя над грудью Ли́буса раскаленный наконечник, он наметил первый участок кожи, к которому собирался прикоснуться. То место располагалось прямо под соском и обладало особой чувствительностью. Альфе́нта отвернулась, но не от страха, а от невыносимой утраты. Такое складное тело грех было калечить отвратными шрамами.

Через секунду раскаленный металл коснулся обнаженной плоти, и Ли́бус проснулся. Яростным криком он одарил эти сырые просторы вокруг, и отовсюду послышались голоса его бравых матросов.

– Не трогайте его! – вскричал бист ля Ро́хус, который лежал, также привязанный, чуть дальше. Другой истязатель ударил его по морде, отчего щупальца на его лице задергались.

Прикованный к стене, заорал другой пленник, Тье́ф Ви́рби из числа оружейников Холкли и бравых друзей Ли́буса.

– Мерзкие псы! – выпалил он. – Вам лучше убить нас, пока наши руки пусты!

Вдалеке еле слышно отозвался Гу́рбин из рода стрелков Шэ́йтона. Мучитель уже успел отсечь ему одну ногу.

– Не трогайте капитана, – проскулил он и затих.

Ли́бус пытался оглядеться, мотая головой по сторонам, но его глаза застилал пот. А затем еще одно невыносимое прикосновение заставило его невольно заорать.

Стоны заполнили все вокруг, но ни Би́лту, ни Альфе́нта не дрогнули. Она, повернувшись к Ли́бусу лицом, заглянула в его глаза, явно соболезнуя его мучению.

– Еще, – приказал Би́лту. И Тортон исполнил его волю.

От третьего прикосновения раскаленным железом Ли́бус потерял сознание, распластавшись на каменной плите. Он задышал медленнее, чем обычно, и упрямая зи́рданка забеспокоилась. Ее пальцы коснулись его шеи, нащупывая подкожный пульс. К радости саби́тки, Ли́бус был жив.

– В своем ли ты уме? – спросил ее Би́лту, явно увидев не присущее ей поведение. – Эта пытальня всегда была усладой для твоих ушей.

Альфе́нта опасливо обернулась в сторону зирда́нца, испуганно замотав головой.

– Я думала, и ты изменился, – сказала ему. – О Би́лту, зачем все это?

Би́лту навис над ней разъяренным монстром, заставив зи́рданку зажаться.

– Затем, что мы варвары, и так надо, – ответил ей. – А сейчас пошла прочь, пока твое тело не приковали к каменной плите.

Она убежала, как только он ее отпустил, оставив Ли́буса мучиться и страдать.

– Воды пленнику, – распорядился зи́рданец, отойдя в сторону.

Поток ледяной воды тут же обрушился на притихшую плоть, приведя пленника в сознание. Но только Ли́бус посмел дернуться, как Би́лту, схватив его за шею, завис предсмертной тенью над его ухом.

– Ты можешь остановить свои мучения, – тихонько прошептал он. – Я клянусь, что тебя не тронут, если ты поведаешь мне о том, что видел в Пе́стирии, – великан глубоко вздохнул. – Я даже не прошу у тебя обозначить путь твоей матери. Ну…

Ли́бус, посмотрев искоса на руки палача за спиной Би́лту и кочергу в них, почел попросить Пе́стого сына о большем.

– Я не могу оставить на истязание своих братьев, – сказал он. – Дай слово, что их тоже не тронут.