Читать книгу: «Голоса возрожденных», страница 10

Эти мысли улетучились, когда пещерная мать сунула в ее руки факел и пламя на нем чуть ли не опалило девичьи брови. Клер только и успела фыркнуть, как трон дрогнул и, обернувшись, ушел во тьму за стеной.

Гэ́ста исчезла из виду, тронного зала больше не было. Впереди оранжевым ореолом пламени вырисовывалась лишь пустота, а дальше пещерная тьма.

Клер нерешительно покинула трон, недоумевающе посматривая на то, как это каменное пристанище возвращается восвояси.

– Нет! – закричала она, предполагая, что по плану великой все это было спланированным заключением.

Но эти опасения быстро развеялись, когда минутой позже трон снова обернулся во тьму, и на нем восседала самодовольная Гэ́ста. В ее руках, да опали Господь ее отсутствующие брови, полыхал второй факел, а ступни чертовки не нуждались в скамейке. С надменной улыбкой губы управительницы произнесли еще пару непонятных слов:

– Попэ́й лику́! – разрезало темноту, и загадочная гусеница, так про себя называла ее Клер, покинула трон.

– Ваши шутки, откровенно, не смешные! – выпалила пампушка с огромным желанием поджечь великую Ха́рси. – Я не люблю закрытые пространства.

Гэ́ста снова махнула рукой, видимо, подразумевая этим жестом, что ни черта не понимает, и, обогнув «надувшегося ребенка», устремилась во тьму.

– Боже, не доведи до греха, – пролепетала Клер, упрямо шагая в ее сторону.

Пространство вокруг казалось длинным туннелем с пыльными каменными стенами и плитами под ногами. Оно тянулось примерно на тридцать шагов, пока не вышло в сводчатое помещение округлого типа, уставленного по стенам огромными статуями титанов и скрижалями в их мощных руках.

Чтобы заполнить темноту пространства светом, пещерной матери потребовалось всего десять секунд. По окружности залы зияли пахучими смолами каменные чаши, ждущие своего часа. Она коснулась факелом одной из них, и огонь, словно живой дух, пробежался по веренице канав, соединяющих неглубокие чаши. Свет от разгоревшегося пламени заполнил все вокруг, и это было по меньшей мере неожиданно. Теперь статуи титанов будто встали, еще больше устремляясь тенями к плавно перетекающему своду.

– Сагнэ́мы! – назвала их Гэ́ста голосом почитания и благоговения.

Клер подумала, что это боги. Хотя, поскольку чертами они были похожи на представителей этого племени, возможно, эти образы принадлежали их правителям. Так или иначе, понять в точности не представлялось возможным, впрочем, этого и не требовалось.

Сагнэ́мы обращали свои каменные взоры к центру купола, где золотистой краской горел знак звезды, помещенный в очертания размашистой карты.

– Портэ́я! – снова возгласила Гэ́ста, обогнув рукой в воздухе контуры этой прорисованной земли.

Не нужно было быть умницей, чтобы понять, что Портэ́я – это материк, а знак звезды в его центре – это что-то очень важное.

К этой звезде тянулись извилистые линии, предполагаемые реки, берущие ток из пространства на окраине карты. То пространство было бескрайними водными просторами, что для Клер показались той плещущей целью, примеченной, когда она вырвалась из плена моргу́льских мамаш.

«Воды, ведущие домой», – подумала она, а потом увидела на карте еще одну точку, названную Гэ́стой Гизмио́ном – подземным городом сумасбродного народца.

Как часто она слышала это слово чуть ли не из уст каждого растяпы на крепостных стенах.

– Река – это путь до океана, а океан – дорога домой, – улыбнулась Клер. Ее глаза заискрились желанием запомнить эту карту и использовать в дальнейшем как ориентир.

Она вспомнила о корабле с носом дракона, что покоился заждавшимся флагманом на водах подземной реки. Но даже если паруса этого красавца удалось бы развернуть, то вряд ли бы их наполнил ветер.

– Эх, – вздохнула она, обозрев отрешенность всего вокруг.

Сагнэ́мы встревоженными образами о чем-то предупреждали своих последователей, выпячивая перед собой каменные скрижали, испещренные письменами. Если бы Клер могла их прочесть, все стало бы на свои места. Но эти знания были ей недоступны.

Гэ́ста, махая в воздухе руками, пыталась ей что-то объяснить. Ее кисти вырисовывали круг, от которого волнующие пальцы устремлялись к округлому девичьему животу. Затем она прикасалась к своим вискам плотным троеперстием и, отводя руку в сторону, разводила пальцы.

«Твои усилия напрасны, – думала Клер. – Хоть и посылы, видимо, чисты».

Последнее, что было сказано управительницей в этой зале, предположительно относилось к тому кокону, нарекаемому Ю́шей.

Она, сомкнув ладонь в кулак, чуть ли не песнопением протянула слово «Ю́ша», а после разжала кисть, показав, как думалось девушке, высвобождение.

– Ага, – покивала ей Клер. – Ваша Ю́ша скоро покинет кокон, и все изменится?

Гэ́ста восторженно затрясла руками, будто между ними пролегла нить понимания. Если бы она могла, то наверняка бы прищурилась от умиления, но с отсутствием век это было проблематичным.

Хвала всем богам, что после этого Клер снова обрела цель. Точнее сказать, четкое и прорисованное картой в ее голове направление. Оно простиралось прочь из Гизмио́на, в сторону свободных вод. Туда, откуда прибыл дорогой сердцу Э́нж, ведь он не мог просто так позабыть свой путь.

Они покинули эту залу, что вновь обросла могильной тьмой, когда огонь, поглотив последние остатки смолы, погас.

Клер вновь воссоединилась с взволнованным Э́нжем, что жался к ней скулящим щенком. Их связь была неоспорима и вскоре стала еще крепче, когда мысли обрели голос.

Глава 12
Созидание и разрушение

Гонец Бату́рской твердыни прибыл очень рано. Чтобы исполнить королевскую волю, ему потребовалось встать за три часа до рассвета, войти в замковые покои бывшего лидера Кэра-ба́та и разложить по сундукам все его добро. Стоит сказать, нарядов там было предостаточно. После довольно быстрых сборов замковые слуги помогли гонцу вынести сундуки на Батуфскую площадь, а дальше погрузить все это в деревянную повозку, запряженную тремя золотистыми сельгу́тами.

Солнце только начинало свое восхождение, и в хижине у лесной опушки стоял отменный храп. После беспокойной ночи, ночи воспоминаний и старческих слез, вытираемых Са́бисом, крепкий сон просто обязан был снять с плеч старейшины всю навалившуюся тяжесть. Но это было не так.

Гонцу открыл расторопный Са́бис, чьи руки были запачканы ошметками красного теста. Парень встал ни свет ни заря, чтобы замесить его из трех мисок тифи́ловой муки и черпака молока, купленного на ферме рогатых ум. На пару яиц изумрудных пет уже не нашлось. И потому парнишка был нескончаемо рад возвращению даров к хозяину. Ведь кое-что можно и продать.

Сундуки, сгруженные на лужайке перед домом, сверкали наполированными медными вставками и представлялись юной душе сокровищем или же пиратским кладом. Он насчитал не меньше десяти, от радости запачкав лоб мучной пылью. Бумаги, врученные гонцом, нужно было подписать. Са́бис, развернув их, волнующе просвистел, окинув взором весь список имущества Армахи́ла. А так как подпись юного прислужника не имела веса, пришлось разбудить дремлющего старика.

Впрочем, Армахи́л не причитал от этой вольности и, узнав о скором исполнении его воли, покинул мягкое ложе. Пробираясь через стопку поленьев, сложенных для просушки от вчерашнего дождя у печи, старик посмотрел на коридорные просторы, где в тени дальнего угла стоял притаившийся Кэ́мбис. Немой бедолага все никак не мог прийти в себя, он понимал, что выходить за пределы этих стен опасно, а делиться своей трагедией никак не хотел. Еще бы, Армахи́лу было совсем не до того, чтобы рассказывать беглецу о бедах, обрушившихся им на голову. Он был одной из них.

Держась за поясницу, старик поскорее вышел на свежий воздух, и лучистое солнце осветило его пожелтевшую от пота ночную рубашку. Он улыбался во весь рот, посматривая на Са́биса, и чуть ли не пританцовывал.

– Ну что, юный недотрога? Я теперь завидный жених? – кичился старик. А Са́бис еле сдерживал юношеский смех.

Но как только Армахи́л вспомнил про смерть своей подруги, его лицо тут же омрачилось.

Последующий час он потратил на то, чтобы облачиться в черную мантию с желтыми вставками на груди, наметив путь к чете Фи́тбутских. Он знал, что после подношения даров Рэ́хо Ми́рдо наверняка был дома, как и его ненаглядная Порси́за. А потому тянуть с визитом смысла не было.

«Чем быстрее все случится, тем лучше», – думал Армахи́л, даже не отведав Са́биского пирога.

Но этот восхитительный медовый пирог не остался нетронутым. Его за обе щеки уплетал лохматый Кэ́мбис, расхаживая весело по кухне. С ним еще предстояло серьезно поговорить, но, конечно же, позже.

По прошествии часа Са́бис, обойдя ближайших сельчан, нашел по просьбе Армахи́ла скромную повозку, на которой они и отправились к юго-западному побережью Са́лкса. Их возничим был фермерский сын Куто, погоняющий молодого ракута́ра вдаль. Повозка скрипела, переваливаясь с колеса на колесо, и Армахи́лу приходилось крепче держаться. Такие были времена, кареты пришлось сменить на телеги, а комфорт на экономию.

Проселочная дорога проходила меж полей дозревающей тифи́лии, чей колос красного цвета чуть ли не звенел. В дуновении ветров алые стебли клонились, походя на кровавые волны. И это всегда было завораживающим зрелищем. По обочине дороги собирали опавшие колоски труженицы-крестьянки, кланяясь бывшему советчику. Казалось, никто больше и не помнил о порицании его склонностей, за которые он заплатил собственной кровью.

Вдали показался пыльный след, быстро приближающийся к нерасторопному экипажу. Ветер уносил пыль в сторону, но даже при этом сложно было понять, кому он принадлежал, пока Са́бис, прозорливый мальчишка, не приложил к глазу самодельный окуляр.

– Королевский экипаж, – сказал он. – Четверка сельгу́тов и гербовая карета.

– А возничий? – спросил его Армахи́л, ерзая на тюке колючей соломы.

Са́бис прищурился, пытаясь высмотреть черты кэру́на, направляющего четверку скакунов. Его черные кудри, от которых старик не мог оторвать глаз, прелестно трепал ветер.

– Хо-хо! – возгордился собой юнец. – Зоркий глаз! За поводьями Гелен, и, похоже, он, как всегда, что-то поет.

– Гелен? – переспросил старик.

– Так точно, – ответил ему Са́бис, аккуратно спрятав окуляр в напоясный чехол.

Повозка подскочила на кочке, и Армахи́л охнул. Са́бис вовремя придержал его, когда дряхлый стрик чуть не упал.

– Это кто-то из совета, – заключил старик. – Королева не пользуется услугами Исса́ндрильского конюха, у нее имеется свой возничий.

На минуту в седой голове всплыли образ Га́рпина, его начищенный арбалет и ядовитые стрелы. Са́бис уловил озадаченность попутчика по его задумчивости и посмел похлопать его по плечу.

– Не бойтесь, – сказал он. – Если это он, то я вас защищу.

Взор старика пал на юные, горячие уста, что несли глупости.

– Если это он, – ответил Армахи́л, – да еще и с целью убийства, то, боюсь, мой юный друг, твоих сил не хватит.

Через несколько верст карета поравнялась с повозкой, и из ее незанавешенного окна выглянул молодой эмпи́ер.

Армахи́л выдохнул с облегчением, услышав приветствие королевского сводника.

– Доброго утра! – поприветствовал его Ви́львин, наверняка еще не смирившийся с тем, что произошло в то время, когда он был в отключке.

– И тебе доброго! – махнул рукой Армахи́л, задумавшись о том, как это прекрасно, когда ты ничего не помнишь.

По повелению королевского сводника экипажи остановились, и пыль ненадолго захлестнула собеседников. Старик закашлял, прикрываясь широким рукавом мантии. Но когда пыль осела, кашель прекратился.

– Какими судьбами вы здесь? – спросил его Армахи́л, привстав с соломенного тюка.

Са́бис придержал его, потому что в последнее время старик часто терял сознание, когда вот так привставал.

– Все нормально, все нормально, – пробухтел он, словно не желая при Ви́львине выглядеть таким никчемным.

Парень отступил и с усмешкою спрыгнул с повозки, задумав отойти по нужде.

– Я, собственно, еду по королевским делам, – ответил ему Ви́львин, сморкаясь в белоснежный платок. – А вы никак держите свой путь во владения ри́хта Фи́тбутского?

Армахи́л, взглядом проводив Са́биса до ближайшего куста, вернул внимание своднику.

– Совершенно верно, – кивнул он. – В дом на ветреном утесе. И тоже по поручению королевы.

– Ну тогда, – обрадовал его Ви́львин, – нам по пути. И я предлагаю сменить тюк с колючей соломой на кожаное сидение.

– С радостью, – ответил ему Армахи́л, поскорее окликнув юнца. – Са́бис ты слышишь?! Тебе предоставлена честь сидеть рядом с королевским эмпи́ером!

– Нет-нет, – поправил его Ви́львин. – Пусть юноша сядет рядом с возничим. Там его место.

Улыбка Армахи́ла тут же спала с лица так же поспешно, как и посетившая его радость. Карета насчитывала четыре свободных места, но эмпи́ер счел необходимым показать сельскому парню, кто есть кто. Армахи́л считал это плохим качеством, которому он его не учил.

– И да, – добавил сводник. – Отряхните солому с мантии, вы же не какой-то там крестьянин.

Кряхтя, после долгих попыток закинуть ногу на ступеньку, все же старик попал в карету, вдохнув запахи цветочных духов. Он не забыл, каково это – чувствовать себя таким значимым, но, увы, теперь его значимость подвергалась сомнению.

Карета тронулась, Са́бис занял свое место возле кучера, старик же, изучаемый взглядом Ви́львина, почувствовал себя куском подгоревшего пирога, обернутым красивой оберткой. И это чувство сидело в нем до тех пор, пока проселочная дорога не вывела их к высокому утесу, открытому всем ветрам.

И это, знаете ли, для старика было видимым облегчением. Та пауза молчания, что громоздилась между ними всю дорогу, наконец-таки спала, и старик, порозовев, вымолвил:

– Мы на месте, – высунувшись в оконный просвет.

Слуги ри́хта Фи́тбутского первыми встретили приезжих гостей. Их было около пяти, и они занимались каждый своим делом. Добротная бабка Ни́ффа, одетая в сотни пышных юбок, была нянечкой двум юным мэ́йсам и сыну почитаемого варха́ла. Она развешивала в этот час на веревке постиранное белье, что трепал довольно сильный ветер. От неожиданности ее пухлые пальцы разжались, и тонкая белая сорочка, подхваченная северными завывающими потоками, устремилась прямиком в пропасть. Ни́ффа ухнула, но не побежала вслед. Две более юных служанки возделывали земляную делянку чуть дальше огороженного дворика. Мужчины, расположившись ближе к лесу, звонко кололи дрова, предположительно напиленные из ерви́тового оранжевого дерева.

Дом старосты Ми́рдо был двухэтажным и сложенным из серых булыжников с каменного побережья. Булыжники скреплялись раствором из апаки́йской глины и смолы великих Торби́тов, что делало конструкцию довольно прочной и крепкой. В оконные проемы были помещены деревянные рамы. Полупрозрачная чешуя рыбы Чуди в них прелестно переливалась на лучистом солнце.

Когда на крыльцо вышел сам Ми́рдо, одетый по обыкновению как простой крестьянин, Армахи́л воззвал к благосклонным богам. Ну хоть он не выглядел таким чопорным, как Ви́львин.

Старик почти камнем выпал из кареты, но, отряхнувшись, душевно расплылся в улыбке. Он подымался к вершине утеса, борясь с натиском упрямого ветра, а Ви́львин бесцеремонно его обгонял. Са́бис с опаской плелся за стариком, приближаясь к дому своего прежнего хозяина. Кто-кто, а ри́хт колонии никогда не питал к нему симпатии. Но симпатию питали к нему его дочери, что, завидев юнца из оконца второго этажа, устремились по лестнице вниз, обгоняя и свою мать, и домашнего пса О́рто.

Когда девушки выбежали из дома, ветер взлохматил их русые волосы, и от того, что они были близняшками, одетыми в одинаковые голубые кружевные платья, сложно было разобрать, где была Эфо́на, а где ее сестра Лакуэ́ль. Со всех ног девчушки ломанулись навстречу к Са́бису, так что ленточки в их волосах заколыхались. Голос Ни́ффы, возложившей руки на талию, прервал их бег.

– Юные мэ́йсы! – воскликнула она. – Вы дочери благородного ри́хта, а не подзаборного пьяницы! Вернитесь в дом!

Перечить нянечке было делом запрещенным, и потому мэ́йсы, поклонившись пришлым гостям, с грустью на лицах вернулись в тоскливые стены.

Когда Армахи́л достиг Ми́рдовского крыльца, Ви́львин уже получал комплименты от хохотушки Порси́зы. Она хвалила его за прямую осанку и здоровый статный вид, что сейчас нельзя было сказать об Армахи́ле.

«Даже перстня не надел», – подумал старик, обернувшись в сторону Са́биса:

– Смелей, мой юный друг, я намерен тебя хвалить.

С таким доброжелательным посылом Са́бису стало легче дышать, и он поравнялся с престарелым другом.

– Мы самые лучшие на Са́лксе, – сказал он.

– Увы, среди нас уже нет Би́рви, – добавил старик, и Ми́рдо тоже погрустнел.

Порси́за с хитростью рыжей ча́рмы²⁷ проворно переключилась на Армахи́ла, взяв его за дряхлые персты.

– О великий старейшина Кэра-ба́та, – сказала она, принимая только его в этой должности. – Вы наконец-таки на нашем крыльце. Я безумно рада.

– О, дорогая Порси́за, – улыбнулся ей старик. – Твой давешний бунт на песчаной Тартамэ́ – самое что ни наесть геройство. Я горд тобой, как и она была бы горда тобой.

Слова окрасились печалью, когда речь зашла о Би́рви, и Порси́за прослезилась.

– Какие ветра ее туда занесли. Ну скажите, какие?

– Ну хватит уже стоять на пороге, – оборвал ее слезы Ми́рдо. – Ви́львин, мой друг, ступайте в дом.

Молодой эмпи́ер, подхваченный под руку Порси́зой, вошел в дом. Но не старик. Он, прежде чем пересечь порог, решил замолвить словечко о Са́бисе, дабы не повторилась такая же неудобная ситуация, которую они испытали в дороге.

– Уважаемый друг, – сказал он, – твой ученик – самое ценное открытие этих мест.

Армахи́л поставил парня перед собой, отчего Са́бис засмущался.

– Прошу относиться к нему так же, как ты относишься ко мне, – руки старика легли на плечи юноши. – Верь моему слову, он нас еще многим удивит.

– Хм, – покосился на Са́биса Ми́рдо. – Ну что же, юноша, прошу и вас в дом.

Парень нерешительно, но все же пересек порог ри́хтовской обители, чуть ли не столкнувшись лицом к лицу с Ру́фусом – восемнадцатилетним светловолосым сыном старосты.

На приветствие парня Ру́фус промолчал, но не потому, что был невеждой, просто не мог говорить – то были последствия бурой лихорадки, которой он тяжело переболел в детстве.

Они разошлись, и в дом вошли старые друзья, погрузившись в затененность серых стен.

Полчаса потребовалось Порси́зе, чтобы накрыть что-нибудь на стол. Она всегда встречала гостей лакомствами, но эти гости были нежданными. Заваренный на скорую руку чай был цветочным, печенье из бобовой э́скии свежим и ароматно пахучим. Небольшая кухонька с полками, подвесными ящиками, столом и скамьей никак не вписывалась в имущество известного варха́ла. В Бату́ре его комнаты были намного богаче, мебель изысканней, да и одевался он совершенно не так. Где все эти мантии, расшитые драгоценными камнями? Где хоть что-то похожее на власть? Ничего из этого здесь не было. Только еле заметный синяк, еще не сошедший с глаза, напоминал Армахи́лу, что он был на том балконе и отчаянно пытался остановить Э́буса. Но речь сейчас была не о нем.

Когда все расселись за столом, старик озвучил цель своего визита.

– После гибели Би́рви, – сказал он, – королева пересекла мой порог. И попросила помощи.

Все настороженно слушали его, даже Ви́львин, слышащий все это впервые.

– Мы лишились плодотворицы Са́лкса, – продолжал Армахи́л. – И власть требует ее замены.

Его взгляд проскользил от блюда с печеньем до Порси́зы, так что она все поняла.

– Нет, – прошептала она. – Как же, нет.

– Да, моя дорогая, – сказал Армахи́л. – Я предложил королеве твою кандидатуру. И она согласилась.

– Я не Бирви́нгия, – озадаченно произнесла Порси́за. – Я ведь просто кухарка.

Ви́львин взял ее за руку, пытаясь успокоить хозяйку дома.

– Отличный шанс проявить себя, – сказал он. – Вы же крестьянского склада.

– К тому же Бирви́нгия, – продолжил его мысль Армахи́л, – вступая в должность, не имела титула, зато имела огромное желание что-то изменить.

Завороженные этим мэ́йсы смотрели на родителей с лестничного пролета, вслушиваясь в речи взрослых.

Единственным спокойным кэру́ном среди них был Са́бис, попивающий цветочный чай.

– Я не знаю, что и ответить, – растерявшаяся Порси́за не могла найти себе места, поглядывая на своего спокойного мужа. – Почему ты молчишь?

– Потому что верю в твои силы, – заявил Ми́рдо. – Я справлюсь в гротах, я обещаю.

В довершении этого разговора, оставленного на время для раздумий, Ви́львин озвучил свои цели.

– Вы правильно решили подумать, – сказал он, обозрев самобытную чету. – Потому я спешу обрадовать вас другой новостью, из-за которой я здесь.

– Еще новости, – удивилась Порси́за. – Какое поразительное утро.

Эмпи́ер прищурился и зловеще улыбнулся, отчего Са́бис почуял что-то неладное.

– Я собираюсь заключить союз, – спокойно сказал Ви́львин. – И так уж вышло, что одна из ваших дочерей пришлась мне по вкусу.

Ми́рдо подавился глотком чая, когда такое услышал, а Порси́за выпучила свои глаза.

– Моим девочкам всего по пятнадцать, – возмутилась она. – Они не готовы вступить в союз.

На лестничном пролете стало тихо. Мэ́йсы, услышав такое, стали бледными как океанская пена. Они поднялись на второй этаж, затаившись испуганными мышками. А Ви́львин продолжал:

– Я знаю о слухах обо мне, – сказал он. – Мол, я пытался надругаться над прибрежницей Фе́ртой Гиз, апле́рой швартовочных доков. Уверяю вас, что это ложь, и она понесет свое наказание за клевету.

– Мы не о слухах, – перебил его Ми́рдо. – Речь о моих малютках.

Кружка в его руках треснула, и капли чая закапали на гладь стола.

– Ну если мы не о слухах, – продолжил Ви́львин, – тогда напомню вам, что я королевский эмпи́ер, решающий вопросы рождаемости и скрещивания выбранных мною пар. Вспомните почившего эмпи́ера Хансви, он был волен выбрать пару самой королеве, не то, что мэ́йсе обычного ри́хта.

– Давайте забудем об этом, – произнесла Порси́за. – Вы же нам друг, о Ви́львин, пускай же девочки еще хоть чуть-чуть порадуются своей молодой жизни. Не лишайте их этого.

– Мне нужна лишь одна, – четко и ясно повторил Ви́львин. – Кто продолжит мой род, если вокруг только нищенки и оборванки?

– Тогда пускай ваш род оборвется! – не выдержал Са́бис.

– Ни одна из девушек не захочет такой связи!

– Тише, тише, юноша, – попытался остудить его Армахи́л. – Выйди проветрись.

– Что же вы думаете, великий лидер? – взор эмпи́ера упал на Армахи́ла, но старик и без того сидел с раскрытым ртом.

– Заключите союз с мэ́йсой Гиз, – сказал он. – Она тоже дочь известного ри́хта. И по возрасту вам подходит.

Ви́львин рассмеялся.

– А может, вас свести с этой шлюхой? Это в моей власти. Да и вы, по слухам, в состоянии зачать дитя.

Такого поворота событий не ожидал никто. Если бы Ру́фус находился дома, он бы кинулся пренепременно в драку.

– Разговор окончен, – сказал Ви́львин. – Практика показывает, что возраст ваших девочек вполне подходящий. Я подготовлю бумаги, по которым на одну из ваших дочерей упадет трехгодичная обязанность выносить мое чадо. И да, пусть это будет Эфо́на, имя другой отвратительно моему слуху.

Тут уж Са́бис не стерпел и накинулся на бесцеремонного королевского сводника. Шум голосов заставил мэ́йс заткнуть свои уши и прижаться к стене. Посуда полетела на пол, а юнец, разорвав сорочку, забрался на стол. Ви́львин отшвырнул парня как котенка в угол, грозя глупцу темницей Гастэро́та. Он был взрослей и намного сильней.

Дверь распахнулась, и темный гость покинул семейную обитель. В его глазах стыла ночь, а под ногами приминались садовые цветы. Пройдя десять шагов, он сорвал бельевую веревку, и одежда разлетелась. Ни́ффа только и успевала подбирать сорочки с земли, не понимая мотивов молодого эмпи́ера. Но прежде чем залезть в карету, Ви́львин посмел прокричать на весь двор еще несколько отвратительных слов.

– В уплату глупости своего слуги, – возгласил он, – ты, Армахи́л, поковыляешь до дома пешком! Нет тебе моей милости! Уже нет!

А потом карета уехала прочь.

* * *

То был шестой день, самый кровавый из прочих на туманном Сэ́йланже. Королевский лекарь со скрипом больного протестующего сердца все же принес на подпись своему правителю треклятые списки. Но все этого могло и не случиться, если бы в его распоряжении не находились врачеватели пофовой горы.

За день они обошли все существующие а́рхвы и даже спустились в недра земли, где обитали пленники трудовых колоний. С их подачи эти казни стали возможными. И все началось.

Первый день воспылал красным восходящим солнцем, знаком, знаменующим погибель. Мечи блеснули, и с Герби́тума сошли отряды По́рзула, осуществляющие по распоряжению белого Фа́лкса зачистку территорий. Десять больных мальчиков гибу́тского класса, пять девочек и пара взрослых рабынь пали жертвами страхов и опасений.

Затем пришел второй день, и списки убитых пополнились двадцатью рабынями, заболевшими лесной хворью.

А после был третий день, четвертый и пятый, пока светящиеся ручьи А́рси не заполнились по края кровью и все вокруг не стало походить на заросли красной ците́ллы.

Что творилось на Сэ́йланже, не знал никто. Прибывшие суда разворачивали назад, им запрещалось причаливать к бухте Обреченных. Торговля на время прекратилась, а небеса затянули пепельные тучи огнедышащего Корку.

По подсчетам королевских советчиков белого Фа́лкса, оставалось два дня для скитания Ги́рдовской души в поисках телесного пристанища. И они проклинали эти дни.

На послание Вессанэ́сс Фа́лкс счел не отвечать, хоть ему и хотелось втоптать ее в грязь. Герби́тум гудел бесчисленными доносами нижних земель. Не обошлось без смертей и в орбу́тском классе, кто был болен, незамедлительно протыкался мечом, безжалостно лишаясь титула и привилегий. Единым страхом стала боязнь любой болезни, и потому настойки местных ведуний шли на ура.

Кто-то поговаривал о том, что дух Ги́рды пытался проникнуть в тело ребенка, пока того не убили. Кто-то подмечал необычное поведение скотины на пастбищах и тоже приписывал все это духу отступницы. Но правды во всем этом не было. Кроме той, что на все это из пустых выклеванных птицами глазниц смотрела некогда Ба́ргская рабыня, скорбящая над варварством ненавистных вакха́ров.

Белый Фа́лкс боялся ее, и боялся неспроста. Она чувствовала его страх, ветром летая над королевской головой, всеми силами желая, чтобы ирод занемог. Но за здоровьем правителя следил королевский лекарь, натирая его кожу разогревающими мазями.

Тем временем в одной из полузатененных ниш Гербитума старый королевский советчик У́рто усердно прятал от глаз властного альбиноса его же полуслепое больное чадо. Мальчишка десяти лет был всегда слабым и немощным. Как его только ни скосила бурая лихорадка, свирепствующая, когда он был совсем ребенком. Дитя пережило многое, но сейчас недомогало от простой сыпи на своей бледной полупрозрачной коже. То была болезнь северного ветра, называемая в этих краях Чумброй, частенько встречающаяся у детей такого возраста.

– У́рто, У́рто, – пропищал мальчонка. – Отец еще зол на меня?

Маленький бледный носик втянул поглубже повисшую на ноздрях слизь, а тонкие ручки обхватили покрепче тряпичную игрушку.

– Из всех десяти воспитанных мной, – сказал У́рто, – ты, Фи́мис, самый достойный.

Лысый старик, обернутый в монашеский балахон, положил к его ногам заморские сладости и погладил тощую коленку.

Мальчонка с восторгом уплетал вкусности, уже не прислушиваясь к каждому шороху.

– Твой отец не злится на тебя, – продолжал старик. – Он просто сходит с ума по своей непоколебимой власти.

– А я стану правителем после него? – вопросил малец, переключившись со сладостей на сосание большого пальца.

– Станешь, – сказал ему советник. – Вот только вынь палец изо рта, то повадки малых детей.

Когда вокруг стало тихо, У́рто вывел белокожего мальчонку на свет, и тот поморщился. Глазенки у него были белыми-белыми, а волосы цвета древесного пепла.

– Я отведу тебя в свои покои, – сказал он ему, – пока ты не поправишься. А потом ты сможешь занять свое место в чертоге кровных братьев.

– Хорошо, – ответил ему Фи́мис. – Когда я стану правителем, сделаю тебя самым богатым урпи́йцем на всех существующих островах.

Детские речи согревали уши королевского советчика, его кожа пунцовела и возвращалась в привычный бежевый тон. Он понимал, что слова такого крохи ничего не значат. Но если он взрастит чадо по своим правилам, то в будущем это может принести свои плоды?

Промелькнув по коридору вплоть до пористой арки, они завернули за угол и вошли в тесные покои злоумышленника. То была небольшая каморка, обставленная мебелью из белого камня. Комната Фа́лкских детей была куда больше и намного богаче. Мальчик сразу это заметил и печально вздохнул.

– Здесь не с кем играть, – уныло проскулил он.

Но советник предусмотрел и это, указав на череду металлических клеток, полных разноцветными пташками.

– Ты можешь играть с ними, – ответил он. – А если я тебе дам вот этот прекрасный клинок, то твои игры станут намного интересней.

Ручонка Фи́миса обхватила рукоять клинка, и в детских глазках сверкнул пламенеющий огонь забавы.

– А главное, – продолжил У́рто, – не жалей их. Им не больно. Все на этом острове служат таким, как мы.

На секунду малец покачнулся, и по его лицу потекли крупные капли пота.

– Мне снова плохо, – проскулил он. – Нужно позвать лекаря.

У́рто, поджав губы, погладил его по голове.

– Ни в коем случае, – напугал он дитя. – Тебя тут же убьют, как только заприметят твою сыпь.

Паренек безоговорочно верил его словам и правильно делал, в этом он ему не врал. Но врал во многом другом. Во-первых, что убивать птиц весело, они исцарапали руки юному Фи́мису. А во-вторых, что любил его как собственного сына.

Ближе к ночи У́рто оставил Фи́миса одного, уложив спящего щенка на каменное ложе. Ох, как он молил, чтобы Фа́лкс, приведите его боги к смертному одру, оставался таким же отстраненным отцом, как и прежде. Правитель никогда не проведывал своих сыновей. Всем этим занимался У́рто. И теперь во всем этом он видел будущую выгоду. Но одного глупец не учел: за тельцем Фа́лкского выродка наблюдал дух не упокоенной Ги́рды, в момент вытеснившей детскую душу ко всем существующим чертям.

Она сделала это безжалостнее любого монстра, ведь знала, что в стенах Герби́тума не растят ничего хорошего.

Парень издал писк, борясь с ее хищным натиском. Его вывернуло наружу всеми теми сладостями, что он ел, изгибало как безвольную марионетку, а потом вытолкнуло прочь. Повидать своими глазами этот жестокий урпи́йский мир.

* * *

Поместье «Урвиншо́т» на дальнем северном берегу острова Са́лкс считалось пристанищем забытых душ еще тогда, когда сама королева Ления вступила на его порог. Ее интерес заключался в том, чтобы обговорить со старым ри́хтом, владельцем этих стен, все тонкости будущего брачного союза ее дочери. Наследница должна была обзавестись потомством, а семя ри́хта, не связанного с королевой родством, было подходящим для всего этого. Юную Вессанэ́сс никто и не спрашивал. Все помнили те дни, когда старик Га́рбус Валье́нский, повенчанный на тот момент со взрослой женщиной из народа, грезил мечтами о северной башне Бату́ра и месте в совете для своей взрослеющей дочери Ферты Гиз. Он пошел на это все, беспринципно нарушив заповеди шестипалого Бога, повинуясь единственному желанию, желанию скорой наживы. Тогда наследница Са́лкса понесла в своей утробе дочь Калин. Но, как показывает будущее, цели старика остались недостигнутыми.