Читать книгу: «Девочка и тюрьма. Как я нарисовала себе свободу…», страница 11
Фаина Ниханова
Другой значимой фигурой 120-й камеры была Фаина Ниханова. На момент нашего знакомства ей исполнилось 37 лет, но она выглядела гораздо моложе своего возраста, и – в отличие от Тамары – скорее за счет своей субтильности.
Не знаю почему, но Фаина оказалась чуть ли не единственной женщиной со всей «шестерки», кто испытывал ко мне какую-то особенно демонстративную неприязнь. Все остальные, с кем мне довелось жить бок о бок все эти годы, были ко мне скорее равнодушны, некоторые впоследствии даже дружески настроены. Но, увы, не Фаина. В 120-й камере она со мной почти не разговаривала. Вечер, когда я нарисовала ее портрет, был первым и последним, когда она проявила ко мне что-то человеческое.
А потом словно отрезало. Бойкот. Она даже не отвечала на мои какие-то бытовые вопросы. Просто делала вид, что меня нет. Но я не раз слышала ее враждебные высказывания в мой адрес в разговорах с другими. Причем Фаина и не думала понижать голос.
Почему она отнеслась ко мне так неприязненно? Поначалу я винила во всем себя: «Какая же я неумеха – ни стирать, ни убираться толком не умею! Какая же я глупая – говорю какую-то ерунду…» Но очень скоро я поняла, что дело не во мне.
Я увидела, что Фаина и с остальными соседками вела себя крайне жестко. Как-то маленькая Фатимка, совсем еще ребенок, вдруг стала рыдать о том, что ей давно никто не пишет писем. Мне стало ее безумно жалко. И я даже взяла маленький листочек и написала: «Дорогая Фатимка, вот тебе письмо, не грусти! Тебя любят…» И тайком сунула ей в руку это письмецо. И она заулыбалась сквозь слезы. Но Фаина грубо и с напором стала Фатимку стыдить. И даже орать: «Кончай реветь! Ты в тюрьме! А ну собери сопли!» А я подумала: «Блин, как это неправильно! Кричать на плачущего ребенка…» Но вслух ничего не сказала…
Это меня, конечно, поразило, но и показало, что в «черном списке» Фаины нахожусь не только я. Она вообще в любой момент могла вспылить и накричать на любого, кто подвернется под руку. И сокамерницы Фаину побаивались. Но мне было проще не демонизировать Фаину, а объяснять ее злобность… скажем материнской болью. За ее маленького пятилетнего сыночка, который находится где-то там, далеко… И еще – усталостью от СИЗО, которой объяснялось большинство аффектов его обитателей.
Когда я прибыла в камеру, Фаина держала голодовку, и поэтому в основном лежала на верхнем ярусе нар – так называемой «пальме». Спала или просто смотрела в потолок. Потом я поняла, что «сидение на голоде» – это вполне любимое ее состояние, и повод тут не важен. В тот раз голодовка Фаины была связана с тем, что она вся покрылась какой-то сыпью. Тюремный врач прописал ей мазь, лошадиные дозы активированного угля, воздержание от аллергенов. Ну а голод она «прописала» себе сама.
Неистовая натура Фаины, ее энергия, запертая в этой тесной клетке, бурлила и пузырилась, обжигая время от времени тех, кто был рядом. И я думаю, что она устраивала себе сеансы голода еще и поэтому. Чтобы хоть ненадолго, но впасть в обессиленное сомнамбулическое состояние. Обесточиться. Иначе – будет взрыв.
Она могла не есть целыми неделями, и это в условиях тюрьмы – где каждая калория на счету! Вот такая вот сила воли. Безусловно, Фаина – это одна из самых сильных женщин, которые мне попадались на тюремном пути. И одна из самых уверенных в себе. Что мне казалось странным, ведь она была совсем не красавицей. Плюс от постоянных голодовок лицо ее сильно исхудало, осунулось. Но она совершенно искренне вела себя так, словно бы являлась «Мисс Вселенной»…
Фаина была родом из Владикавказа – по национальности кем-то вроде осетинки или типа того. В Москве работала врачом-рентгенологом в достаточно весомом учреждении, под патронажем знаменитого нейрохирурга. На «шестерке» она оказалась в качестве обвиняемой по 163-й статье УК РФ, по громкому «делу о «Матросской тишине». И обвинялась в вымогательстве в составе группы лиц из сотрудников СИЗО и заключенных. Меня поразило то, как Фаина с какой-то вызывающей хвастливостью рассказывает о своем деле. Совсем не тушуясь своего статуса преступницы. Гордо описывает свою роль в этом преступлении, своих «авторитетных» подельников, свою связь с «криминальным авторитетом» Эльдаром Векуа, от которого она родила сына. И который в лучших криминальных традициях – взял и «подвел под статью» мать своего ребенка.
А роль Фаины заключалась в том, что миллион рублей, добытый вымогателями, был переведен на ее личную банковскую карту. В деле говорилось, что вымогаемая сумма в целом была одиннадцать миллионов, поэтому все обвинялись в вымогательстве в особо крупном размере.
Своим поведением Фаина демонстрировала осведомленность обо всех малейших нюансах, связанных с пенитенциарной системой. Еще бы, ведь ее Эльдар – профессиональный сиделец, давно уже обитающий на «Матросской тишине». И она многие годы ходила по тюрьмам на свидания, заказывала товары в магазине для заключенных, носила передачки, общалась с сотрудниками. То есть знала всю эту структуру практически наизусть. И оказавшись уже внутри системы, Фаина была в курсе «правил игры». Она знала, что здесь можно и нужно делать. Но на то, чтобы выбраться из СИЗО хотя бы на домашний арест, шансов у Фаины не было. Уж точно не по тем статьям, что ей вменялись. На этом этапе следствия она, увы, не могла ни на что повлиять.
Но повлиять на другие аспекты своей судьбы она все же могла. Даже находясь за решеткой. Фаина знала, как ей добиться того или иного результата и активно действовала. И ей словно было неважно: устраивать движуху в камере или же за пределами. За все дела она бралась с небывалой активностью.
После того, как я в первый вечер нарисовала Фаинин портрет, я ее несколько дней почти не замечала. Она почти все время лежала и только время от времени вставала с постели, выходя на уколы в медсанчасть.
Но вот наступил момент, когда она спустилась со своей «пальмы» и объявила, что заканчивает голодовку и начинает есть. Поела совсем чуть-чуть и вдруг заметила, что полка для сушки посуды – покрылась плесенью: «Нужно отмыть!» Взяла моющие средства, губку и давай драить эту полку. «О! Наконец Фаина вернулась!» – засмеялся кто-то из сокамерниц.
Тогда я не поняла этот пассаж, но потом все встало на места. Когда раз за разом воочию наблюдала, куда еще Фаина выплескивает свою неуемную энергию. На тщательнейшую уборку всего вокруг и постоянную стирку своих вещей. А еще – на мытье своего тела – без всякого малейшего стеснения. Каждые утро и вечер она раздевалась по пояс и плескалась перед раковиной, не обращая никакого внимания на камеры видеонаблюдения. Мыла руки, мыла ноги, задирая их прямо в раковину, и никто не смел возражать. Все, кто хотел помыть посуду, постирать, вынуждены были терпеливо ждать, когда она закончит – настолько Фаина их вышколила.
Поначалу я с изумлением наблюдала за этим, на мой взгляд, неадекватным поведением. Конечно, не одна Фаина нон-стоп осаждала эту несчастную раковину с желанием помыться и почиститься. Кран не закрывался с утра до глубокой ночи – мылись и стирались все. Просто Фаина делала это наиболее неистово, что ли. Как-то очень уж неуемно…
Но потом я уже не обращала на это внимание. Ведь со временем я вроде бы поняла, что происходит с человеком в условиях изоляции и повторяющихся событий, стресса и страха. Просто нейроны лобных долей деградируют или вовсе отключаются. Человек становится более примитивным. Мозг засыпает, и им начинает управлять лишь элементарная компульсивность. И кто-то бесконечно чистит свои перышки – как Фаина. Кто-то готовит и поглощает еду – как Тамара. Да и мое непрерывное чтение и физкультура были ведь из той же серии…
«Заочный» тюремный роман
…Фаина находилась в СИЗО месяцев пять. А это значило, что ей нужно было сидеть еще примерно год – до окончания следствия по делу. Целый год надо было чем-то себя занимать, и одним из главных «развлечений» Фаины на момент моего поступления в камеру был заочный роман со знаменитым Тамерланом Эскерхановым. Тамиком.
Тамика держали в 118-й камере спецблока. Между нашей и его камерой была 119-я камера, а еще душевое помещение. Но Фаина все же умудрилась с ним познакомиться. Через перекрикивания в прогулочных двориках. Слово за слово, они заговорили друг с другом, рассказали каждый о себе и дальше начали общаться – то «через голос», то через записки.
Всякий раз, когда нас выводили в душевую – это было раз в неделю – между Фаиной и Тамерланом оставалась лишь одна стенка. Фаина залезала на подоконник в «предбаннике» душевой и болтала с Тамиком о всякой всячине – разумеется во всеуслышание. Это была типичная для тюрьмы форма «межкамерной связи»: когда люди, сидящие в соседних камерах, или даже не в соседних, общаются через форточки. Невзирая на то, что их слышат все вокруг.
Когда нас всей камерой выводили в душевую, все мероприятие занимало чуть ли не полдня. Хотя по регламенту на мытье одному человеку отводилось лишь пятнадцать минут. Но пока все по очереди мылись, пока ждали дежуров, могло пройти и часа три. И это было крайне бестолковое и утомительное времяпрепровождение – ни почитать, ни подвигаться. Ты бесконечно стоишь на крошечном пятачке, в полумраке, на холоде. И дежуров это не волнует – они отведут обратно в камеру, когда им вздумается.
Но Фаина «развлекалась» в душевой по полной программе. Помимо болтовни с Тамерланом и остальными пацанами, она частенько залезала в камеру хранения, которая находилась в этом же отсеке. Камеру хранения отделяла от предбанника душевой недостроенная стена. То есть под потолком была оставлена узкая щель. Тамара подсаживала Фаину кверху. И худенькая Фаина умудрялась в эту щель пролезать.
Но зачем? А вот зачем: камера хранения представляла собой небольшой чулан с полками, где лежали подписанные сумки заключенных с разными «лишними вещами». А еще на полки выкладывалось всякое разное, чем обитатели спецов между собой обменивались. Нелегально. Когда в душевую выводили какую-либо камеру, кто-то из ее жильцов – самый гибкий и плоский – так же пролезал в эту щель под потолком. И что-то забирал или оставлял где-нибудь между сумками. Сотрудники вообще туда не заглядывали, так что данный канал «межкамерной связи» работал вполне успешно.
В первую очередь обмен шел книгами и журналами. Но не только. К примеру, Тамик оставлял для Фаины шампуни, кремы, всякие милые мелочи. Фаина – вышитый своими руками платок, молельный коврик – Тамик был мусульманином. Также обменивались продуктами: были и конфеты, и печенье, и даже колбаса…
Я не знаю, чем для Фаины был заочный роман с Тамерланом. Способом ли забыться или вполне органичным для страстной женщины чувством к мужчине, пусть и в экстраординарных условиях? Это для меня тюрьма была «Мордором». А для Фаины это было обычное место для житья. Поэтому она вполне могла вести себя как типичная женщина. Встретив объект для флирта, строить с ним отношения, пусть и через несколько стенок.
Забавным было то, что Фаина и Тамерлан поначалу вообще не видели друг друга. А только слышали. Они встретились лишь спустя несколько месяцев после знакомства. И вышло так, что мне тоже довелось присутствовать при этой знаменательной встрече.
Вообще обитатели СИЗО противоположного пола могли встретиться и нормально пообщаться лишь на «следке». Но Фаину на «следку» не выводили. Она была на тот момент, по ее выражению, на «глубоком морозе»: ни следственных кабинетов, ни телефонных звонков – ничего. И Фаина решала все эти вопросы с вызывающим уважение упорством. Вот она забрасывает своего следователя лавиной заявлений, требуя провести с ней допрос. Месяцы тишины, и наконец – следователь является. Следственно-бюрократическая машина медленно, но верно – срабатывает! Фаину выводят на «следку».
А спустя полчаса вызывают и меня. Ко мне в тот день пришел Марк. Мы недолго пообщались, после чего я пошла, как полагается, в отсек с мини-конвойками. Где скапливались остальные заключенные, дожидающиеся развода по камерам. Здесь хоть и накурено, шумно и тесно, но все расслаблены, болтают друг с другом, обмениваются разными новостями, смеются. Сюда не заглядывают сотрудники, и этот закуток – хоть небольшое, но приватное место. Единственное место без надзора и видеокамер.
И в разнородной толпе я не сразу обнаруживаю Фаину, молча забившуюся в самый отдаленный угол. В явном напряжении. И она явно обрадовалась, увидев меня – хоть кого-то ей знакомого. Одно то, что Фаина заговорила со мной почти дружески, показало, как ей тут некомфортно. Ведь она оказалась на «следке» чуть ли не впервые. И я тогда подумала, что, возможно, не такая уж она крутая и бывалая, какой всегда показывала себя перед нами – сокамерницами.
А я уже привыкла к свободным обычаям, царящим на «следке». Перекидываюсь парой слов с остальными. Они по традиции спрашивают, из какой я камеры, я отвечаю. Они просят передать привет Тамаре, я киваю… Затем выхожу побродить по коридорам, к дверям следственных кабинетов – поискать, нет ли каких знакомых лиц? И вдруг вижу: стоит Тамерлан со своей адвокатшей Мариной, они, как обычно, курят. И меня осеняет – ведь тут же рядом Фаина! Та, с кем у Тамика что-то вроде заочного тюремного романа! А они ведь еще ни разу не видели друг друга! Подхожу к нему:
– Тамик, привет!
– О, привет!
– Слушай, Тамик, а ведь тут со мной – Фаина!
– Где? На «следке»?
– Да! Подожди, я сейчас ее приведу!
Я бегом за ней: «Фаин, тут Тамерлан! В коридоре! Идем!» Фаина с круглыми глазами выходит за мной в коридор, на ее лице – немного безумная улыбка. Тамерлан обнимает ее: «Привет-привет! Наконец-то увиделись! Что-то ты совсем худая! Не ешь ничего?..» Я оставляю эту влюбленную, как мне тогда виделось, парочку и ухожу к остальной толпе. Тихо радуюсь пусть небольшому, но позитивному событию, к которому я оказалась причастна…
Но, увы, дальше этот псевдороман вдруг стал сходить на нет… Почему? Неужели из-за того, что увидев друг друга в реальности, и Фаина, и Тамерлан подразочаровались друг в друге?.. И когда мы выходим в душевую в следующий раз, и Фаина просит Тамика отозваться, вместо него отвечает его сокамерник. Говорит, что Тамик занят, молится, говорить не может… Ага, ну-ну… Фаина тогда здорово обиделась на Тамика. А всем стало понятно, что она теперь вовсе не «номер один» в списке Тамерлана! Но все же она безусловно оставалась в этом его списке…
Вообще тюремные контакты и отношения между мужчинами и женщинами нельзя было толковать однозначно. С одной стороны, да, люди стремительно кидаются друг к другу – от отчаяния и безысходности. То есть, с кем довелось пересечься – с тем ты и начинаешь строить общение. И все это прекрасно понимают. Но, с другой стороны, в тюрьме подчас и заводились самые крепкие и верные отношения, «на века», что романтические, что дружеские.
Развитие отношений между Тамиком и Фаиной проистекало в первую очередь из того, каким по своей сути был сам Тамерлан. А был он очень общительным и дружелюбным. Его знали абсолютно все обитатели «шестерки»: и заключенные, и сотрудники. Он умудрялся перекинуться дружеским словом с каждым, кто попадался ему на пути. Угостить каждого встреченного знакомца-незнакомца сигаретой или конфетой. И бросать людей, с которыми он сошелся, было не в его обычаях. Для него все были «братьями» и «сестрами»…
И поэтому Фаина, несмотря ни на что, продолжала и в дальнейшем получать приветы и подарки от Тамерлана. Но жар, с которым она бросалась на каждый подвернувшийся разговор с Тамерланом, все же поостыл и с ее стороны…
Соседи по спецблоку
А на спецах время от времени появлялись персонажи, которые заинтересовывали Фаину не в меньшей степени. Очень показательным было то, с каким интересом она общалась с другими обитателями спецблока. И с каким презрением относилась к нам, своим соседкам по камере. Складывалось ощущение, что на нас Фаина смотрит крайне снисходительно. С высоты звания «доверенного лица криминального авторитета», как было прописано в ее обвинении. И носит она это звание с нескрываемой гордостью. Как «корону». И вообще ничуть не чурается своей причастности к криминальному миру. Поэтому чем «заслуженнее» был преступник, тем приветливей с ним была Фаина.
Вот однажды мы слышим, как в соседней 119-й камере, до этого пустовавшей, начинает громко кричать мужчина с кавказским акцентом: «Дежур! Дежур! Мне нужен телевизор! Мне нужен холодильник!» Причем кричит очень громко и властно. Бесстрашно и бесконечно. Дежура ругаются, требуют, чтобы он замолчал. Потом и вовсе куда-то испаряются. А парень этот все кричит и кричит. Пока ему наконец не притаскивают требуемое.
Затем он начинает «вызывать на голос» соседей. Но поскольку единственные его соседи это мы, то поначалу в ответ он получает лишь тишину. Он же орет почти на все «Печатники»! Слишком напористо. Слишком в открытую. Это отдает или безумием, или полным незнанием здешних порядков. Но оказалось, что кавказец знает тюремную кухню лучше всех нас, так как живет в ней половину своей сорокалетней жизни.
В какой-то момент Фаина высовывается в форточку и отзывается на горячие призывы незнакомца. С того момента они начинают болтать постоянно – то через форточки, то в прогулочных двориках. Часами. И мы не можем не слушать этот «радиотеатр». Выясняется, что наш громкий сосед – это «вор в законе» Леван Абуладзе. Известный в «профсоюзных» кругах как Леван Сухумский. Загребли его, потому что «так надо было». Он гулял с ребенком, а ему подкинули наркотики. В СИЗО он просидит пару месяцев, не больше, так как взял «особый порядок». Он прекрасно знает, как пойдет его дело, чем закончится его суд. А здесь, в женском изоляторе, его «морозят». Лишают контактов с внешним миром. Держат в одиночке. Что ж, так тут поступали со многими «ворами в законе» – не он первый, не он последний…
Никто из нас, первоходов – то есть новичков в тюремном деле – никогда не видел до этого, что заключенный в тюрьме может вести себя так нахраписто и беспардонно. Может не выходить на проверку, не вставать по утрам, часами орать во всю глотку пока тебе не принесут требуемое. Потом я увидела, все бывалые преступники примерно так себя и ведут. Так называемые второходы. Рецидивисты. Те, кто в изоляции уже не первый раз. Они внаглую игнорируют правила. И сотрудники это принимают… Понимают, что тем терять нечего, и принимают все их закидоны.
Леван смотрел телевизор по ночам – причем на полной громкости, так как был глуховат. Нам же это не разрешалось. Да, нам иногда удавалось договориться с дежурами оставить телевизор до одиннадцати или до двенадцати. Но это происходило крайне редко и только по определенным поводам. А у Левана ящик не выключался сутками…
Также Леван умудрился пронести в свою камеру мобильник – получил через адвоката, который ходил к нему почти каждый день. Но в тот же день его запалили – пришли с обыском и тут же изъяли телефон. И Леван устроил форменную истерику, начав орать и крушить камеру. Тогда его отвели в карцер на 15 суток.
Но поскольку карцерные гуляли с нами же, в соседних двориках, нам удалось услышать все подробности про его изъятый телефон. Леван изумлялся, как так сотрудники быстро вычислили, что в его камере находится мобильник? Ведь до этого момента его вообще не обыскивали. А тут пришли, как только он начал звонить и говорить. Моментально! И он сделал вывод, что в камерах спецблока стоит прослушка. Которая и засекла его мобильник. Мы после этой новости сначала немного напряглись – неужели нас и правда слушают? Но потом махнули рукой. Пусть слушают, если хотят. Все наши разговоры в основном были бабско-бытовыми, и если нас, и правда, кто слушал, то огромное им сочувствие!
Впервые я увидела, как выглядит Леван в то время, когда он сидел в карцере. Нас вели мимо карцерных камер на прогулку. Стояли адская жара и духота, и дверь в карцер была распахнута настежь – Леван как-то добился этого послабления. Голый по пояс, с узким грузинским лицом, с небольшой бородой, очень молодой на вид, он сидел на откидном сиденье и читал газету. Увидев нас, чуть не выскочил из камеры. Заулыбался, закидал приветствиями. Но нас очень быстро увели наверх, во дворики.
После карцера Леван стал вести себя потише. Меньше кричал, почти не ругался с сотрудниками. Мы почти его не слышали. У него начались суды и выезды, и он уже, видимо, настроился на дальнюю дорогу…
Фаина с самого начала рассказала Левану о своем деле, о своей связи с Эльдаром Векуа. Леван сообщил, что да, пересекался с таким по «профсоюзным» делам. И Фаина стала для него как бы «своей». «Сестрой». Он стал относиться к ней именно как к сестре – очень уважительно. Тогда как со всеми остальными обитательницами спецблока отчаянно флиртовал. Со всеми, кого мог увидеть хоть вполглаза.
Пока он сидел в карцере, туда в соседнюю камеру привели заключенную из общего корпуса. Ее называли Птичка. Небесной красоты черноокую девочку, хрупкую и длинноволосую. Так Леван чуть с ума не сошел от страсти. Вопил на всю «шестерку», что это «любовь всей его жизни»! Не стесняясь вообще никого – ни заключенных, ни дежуров. Когда Леван снова оказался в камере, он умудрился вычислить окна Птички, которые находились в противоположном корпусе, через площадь. Но «Ромео» это не остановило – он кричал своей Птичке, махал руками, а она появлялась в своем окне и махала ему в ответ.
Вообще на спецблоке было две женские камеры: наша 120-я и 115-я. В 115-й сидели девочки-легкостатейницы. Мы старались поддерживать с ними максимально дружеские отношения – везде, где удавалось пересекаться. Обычно женские камеры выводили на прогулку вместе. И за весь неблизкий путь до прогулочных двориков мы зачастую друг с другом перемешивались, болтали и обменивались новостями.
Однажды в 115-й появилась девушка Жанна. Ее взяли по какой-то банковской статье, и меня она поразила своим внешним видом. Как с обложки фитнес-журнала – очень стройная, с красивыми чертами лица и с беспрестанной улыбкой. Она была из тех немногих, кого почти каждый день навещал адвокат. Потом я поняла, что адвокат этот также был ее возлюбленным. Однажды увидела, как его стали выгонять из кабинета, потому что «положенное время истекло». Ну он и сказанул лишнего – мол, «имею право общаться со своей девушкой сколько нужно!» «Со своей девушкой? Так вы ей кто? Адвокат или жених?»
И глядя на Жанну, сияющую и спокойную, мы все были уверены, что она выйдет домой – прямо из зала суда. Что ей дадут год-полтора – не больше. Ведь она легкостатейница. И для меня было настоящим шоком, когда я услышала в 2018 году, что Жанне дали шесть лет.
Но тем летом 2016 года беды ничего не предвещало, и Жанна сияла надеждой на весь наш спецблок. Глядя на нее, я хоть на секунду, но забывала, что нахожусь в тюрьме – настолько не тюремный был у нее вид. Но ее сияние заметила не только я. Наш Леван умудрился через какую-то щель, через глазок заметить красавицу Жанну. И снова потерять голову. Но, в отличие от Птички, Жанна полностью игнорировала темпераментного кавказца. Он кричал ей во время каждой прогулки, а она молчала. И только изредка насмешливо бросала «да» или «нет». Но Леван ничуть не смущался и продолжал признаваться Жанне в своих чувствах, кричать, что обязательно найдет ее на воле! И все это на потеху всем гуляющим, да и дежурам тоже.
Конечно же, и Леван, и девочки, отвечающие на его пылкость, – прекрасно понимали, что играют в некую игру отчаявшихся сердец. От скуки, от накопившихся эмоций, от безнадеги. Но в то же время – как ни парадоксально – этот тюремный флирт был очень и очень настоящим…
Всего Леван пробыл в «Печатниках» около пяти месяцев. Ему дали четыре года, что в принципе очень немного по наркотической статье. И он принял это как должное.
Перед отъездом Леван договорился с дежурами о передаче Фаине цифрового рекордера для телевизора. Это было в нарушение всяких правил, но в итоге в нашей камере появилось цифровое телевидение с сотней каналов в прекрасном качестве! Фаина очень быстро разобралась, как работает рекордер, пульт от него, программа передач, которую можно было отследить в меню рекордера. Все это казалось небывалым роскошеством – ведь до этого мы пользовались комнатной антенной, еле ловящей три с половиной канала. А о программе передач даже и мечтать не могли! Да, все же Фаина умело выстраивала тюремные связи, и нас это весьма впечатлило…
А тюремная история Левана закончилась весьма забавно. Он отсидел на знаменитом «Владимирском централе» свои четыре года, «от звонка до звонка», а в 2020-м году его должны были посадить уже по новоиспеченной «примовой» 210-й статье УК о «ворах в законе». Дать от восьми до пятнадцати просто за то, что он имеет такой титул. Но наши правоохранители каким-то образом сумели Левана потерять. Он то ли сбежал из здания суда, куда его доставили на заседание по мере пресечения, то ли вообще не доехал до суда. В общем, скрылся от закона в неизвестном направлении. Об этом трубили многие СМИ, оттуда я и узнала о «новых приключениях» Левана…
Но следующая Фаинина «привязанность» была совсем иного сорта.
После Левана 119-я камера стояла пустой не так уж и долго. Как-то вечером мы услышали громкие женские крики сначала в коридоре, потом уже в соседней камере. Кто-то упорно кричал, чтобы «позвали начальника». Это длилось больше часа. Но в итоге дежур убедил крикунью утихомириться, так как «сейчас уже поздно, а начальство появится только завтра».
Фаина выждала какое-то время, и сама стала орать в форточку: «Привет, соседка!» Соседка живо откликнулась. Так мы и узнали о новой обитательнице спецов. Ее звали Риана. Ей не было и тридцати, но она уже была бывалой рецидивисткой. Она сидела на общем корпусе, но в результате неких нарушений загремела в карцер. Карцер для нее – это ерунда, не впервой. Но что Риану по-настоящему взбесило – это то, что прямо из карцера ее закинули на спецблок. «Все мои вещи в камере! Моя семья! Я хочу домой!» – громко возмущалась Риана. Да, именно «домой». Спустя какое-то время почти все арестанты начинали называть свою камеру «домом». Это происходило как-то незаметно. Вот ты ненавидишь это место, а после долгого тяжелого судебного выезда вдруг роняешь «скорее бы домой!», имея в виду именно свою тюремную камеру…
А семьей называли тех нескольких людей, с которыми заводились хозяйственно-дружеские отношения. С кем человек начинал делить продукты, вещи, предметы гигиены. С кем тесно общался, раскрывал душу…
Риана обвинялась в убийстве сотрудника правоохранительных органов. Но, по ее рассказу, она была не виновата. Она промышляла перепродажей краденого: золота, дорогих гаджетов и так далее. И как-то в парке было найдено тело сотрудника полиции, ограбленное, со следами клофелина в крови. А Риана была задержана позже – с перстнем, принадлежащим этому человеку. Но украшение попало к ней через цепочку перекупщиков. А в том парке она вообще ни разу не была. «Пусть проверяют видеокамеры! – требовала Риана. – Нашли крайнюю!»
На следующее утро Фаина покричала-покричала в форточку, но в ответ была тишина. Мы решили, что Риану увели-таки на общий корпус…
Затем нас выводят гулять. Меня и Тамару, больше никто не пошел. Смотрим – из соседней камеры выходит смуглая девушка с огромными надутыми губами и Рианиным голосом говорит: «Привет, девчонки!» А голос у нее удивительно приятный, звонкий и сильный. Начинает с тобой говорить, и ты волей-неволей вовлекаешься в беседу. Вот она с нами и заговорила: «Вы соседки Фаины? Передавайте привет!» «Ага, передадим…»
Вернувшись в камеру, мы рассказали Фаине о встрече, и на следующий день она вышла на прогулку вместе с нами. И вот тут уж новые «подружки» наобщались вдоволь – нас поместили в соседние дворики. Риана поведала, что вчера ее вывозили на допрос, а когда она вернулась – то увидела, что в эту 119-ю камеру поселили еще двух старух-рецидивисток. А еще принесли сумки с ее вещами. Это означало, что Риану теперь уже окончательно перевели на спецблок.
Как же она разозлилась! В своей камере на общем блоке она была кем-то вроде старшей. То есть занимала высшее положение в камерной иерархии. Вся ее жизнь там была прекрасно обустроена – насколько это возможно по тюремным меркам. К тому же, Риана была из очень обеспеченной семьи, и ей регулярно поставляли и вкусную еду, и шмотки, и мобильные телефоны. Она ходила в спортзал, в парикмахерскую, поддерживала связь со своим любимым, сидящим в другой тюрьме. И вдруг оказалась тут, на спецах – на полном «морозе». Да еще и с такими соседками! По ее словам, это были какие-то старые полубомжихи, одна из которых чуть ли не под себя ходила. То есть запах от них исходил соответствующий. Бабки-рецидивистки, по ее словам, ничуть не смущаясь разграбили ее сумки, пока она была в отъезде. За день сожрали все колбасы и сладости, скурили сигареты. «Хорошие сигареты! “Парламент”! Нет бы “Тройку” взять!» – досадовала Риана. Каково было жить в таком соседстве – причем крайне близком?
Риана громко материлась, проклиная сизошное начальство: «Они специально меня доводят! Я им устрою!» Не знаю, из-за чего у них начался конфликт, но выиграть Риана никак не могла… хотя и очень старалась.
Она поведала нам о своей задумке – поджечь в камере свой матрац. И пусть ее тогда опять посадят в карцер! Но так она хотя бы добьется разговора с начальством. Где попробует хоть о чем-то договориться. Мы же, услышав этот план, пришли в ужас. Только пожара нам тут не хватало! Частенько, обсуждая гипотетическую возможность подобного стихийного бедствия в СИЗО, мы приходили к неутешительному выводу – зэчек никто спасать не будет. Знатоки пенитенциарной системы говорили, что сотрудникам гораздо проще дать людям сгореть заживо в запертых камерах и потом отчитаться по трупам, чем выпустить их из горящего здания и, возможно, дать кому-то под шумок сбежать. Что типа за трупы сотрудники не несут никакой ответственности. А вот за побеги – да.
Насколько равнодушны сотрудники к заключенным, попавшим в опасную ситуацию, мы, кстати, вполне убедились на собственном опыте. Как-то раз – около полуночи – у нас вдруг внезапно срывает кран с горячей водой. Из открывшегося отверстия мощнейшим потоком начинает хлыстать горячая вода. Прямо фонтанирует! Мы, естественно, все разом просыпаемся, вскакиваем со своих мест. Что делать? Горячая вода, почти кипяток, брызжет во все стороны: на стены, потолок, вещи. Фаина как-то исхитряется пригасить этот фонтан полотенцами и направить основной поток в раковину, но его часть все равно изливается во все стороны. И очень скоро нашу камеру начинает затапливать. В буквальном смысле. Конечно же, мы с первой минуты катастрофы – стучим в дверь, орем: «Дежур! Один два ноль – срочно! Авария!» Кричим и в окно, и в коридор. Машем руками перед нашими видеокамерами. Но все бесполезно! Вокруг стоит гробовая тишина. Сотрудников как ветром сдуло… И незримые фсиновские наблюдатели, видимо, как на грех покинули свои посты…
