Читать книгу: «Гамаюн – птица сиреневых небес», страница 5

ГЛАВА 13. Сергей.

Все будет хорошо, да?

Сергей медленно обходит палубу по кругу, стараясь унять взбаламученную душу, потом идет назад к жене. Она сидит в кафе на носу судна в компании с парой пожилых иностранцев и оживленно болтает. Вот жена – да! – она точно получает бездну удовольствия от их путешествия. Активно знакомится с пассажирами, предпочитая исключительно иностранцев и настороженно обходя вниманием своих соотечественников, бегает, высунув язык, за гидом по городам, накупает кучу нужных и ненужных вещей в каждой забытой Богом лавке и только иронически изгибает тонкие брови, видя растущее в Сергее глухое раздражение.

– Oh, it’s my husband! Come here, come here! (О, это мой муж! Иди сюда, иди сюда!) – она весело машет рукой мужу.

Сергей подходит и знакомится с иностранцами – пожилой супружеской парой из Лиона. Французы говорят по-английски так же плохо, как и жена Сергея, время от времени совещаются друг с другом относительно того или иного трудного слова и постоянно вставляют французские выражения. Однако несмотря на языковые преграды, общий незамысловатый разговор легко струится по руслу светских тем: погода (собственно, о чем тут говорить, если погода каждый день одна и та же, как будто запрограммированная на долгий срок), впечатления от новых городов, легкое прощупывание друг друга на предмет социальной среды. И точно так же осторожно обтекает темы скользкие и могущие поставить всех в неловкое положение диаметральностью взглядов.

– …Ах нет, не говорите, Санторини меня совсем не поразил. Конечно, красиво: эти белые дома, вырезанные в пещерах, голубые крыши, – не поспоришь, да. Но эти толпы туристов! Вот уж удовольствие – толкаться локтями, чтобы увидеть хоть краешек неба. Я думала, что сойду с ума. Да и больше одного дня там делать абсолютно нечего.

– Вы не правы, милая Марианн, – французская дама мягко качает головой. – Просто на Санторини надо приезжать на несколько дней, брать машину и ездить по нетуристическим тропам. Мы с Жаном были там в молодости, – доверительно накрывает морщинистой ладонью француженка руку своего мужа. – И у нас остались совершенно восхитительные воспоминания. Мы останавливались в маленьких деревушках, ели в домашних тавернах, где лично для нас готовили огромных свежевыловленных рыб и креветок. Ах, это было бесподобно – закаты, пляжи с черным песком… Ты помнишь, Жан? N’est pa? ( Не так ли?)

– Oui ma cheri. (Да, моя дорогая.)

Старички улыбаются друг другу и своим воспоминаниям.

Сергей подмечает брошенный его женой завистливый взгляд и слегка поджатые губы. Ну вот, с усмешкой думает он, следующий маршрут путешествий ею уже выбран и обжалованью не подлежит. Ну нет, ма шери, на эту козлиную тропу ты меня не затащишь, с неожиданным ехидством решает Сергей, ничего у тебя не получится.

Французы вежливо откланиваются, машут рукой и доверительно сообщают, что теперь идут на массаж. Сергей остается наедине с женой. Ее лицо, долго изображавшее приторную любезность, разглаживается, сбросив утомившую его маску, и становится обычным повседневным лицом.

– Ну как там Таня? – с холодком в тоне спрашивает она и проводит пальцем по запотевшему стакану с коктейлем.

– Кажется, нормально, но мне показалось, что она то ли расстроена, то ли начала скучать по нам.

– Скучать? – жена рассмеялась с горечью. – Скажешь тоже – «скучать»! Да когда нас с тобой зароют, она придет сплясать на могиле.

– Ты к ней не несправедлива. Она же еще ребенок.

– Я достаточно натерпелась от этого «она-ж-ребенка». Наверное, нет такой грубости, какую я не выслушала в свой адрес. И это в ответ на все, что я делала для нее. Возила на кружки, помогала делать домашнее задание, в школе даже вступила в родительский комитет и занималась всякой фигней, чтобы только учительница была к ней полояльней. Но куда там! – жена досадливо машет рукой. – Все равно в конце концов на тройки скатилась. Лентяйка и бездарь!

– Прекрати! Как ты можешь так говорить? Ты понимаешь, через что она прошла?

– Да-а? – глаза жены становятся злыми. – И теперь нужно всю жизнь из-за этого с ней сюсюкаться и носиться как с писаной торбой? А она в ответ чуть ли не матом тебя кроет! Господи, сколько сил я угробила на все ее дополнительные занятия, которые потом ей разонравились, на теннис, который она бросила, на организацию ее дней рождения. Танечка, вот тебе блинчики, Танечка, дай я поглажу кружавчики, Танечка, то, Танечка, се! Вертелась, как юла. И швец, и жнец, и на дуде игрец! А в ответ – что? Нет, ну ты мне скажи: что в ответ? Спасибо? Держи карман шире! Не благодарность, а шиш с маслом! А ведь была таким чудным ребенком. Я так сильно… – губы жены начинают дрожать.

Сергей с сочувствием смотрит на нее.

– Ты позвони ей. Мне кажется, она с матерью откровеннее будет. Надо все-таки выяснить, что с ней происходит.

– А почему ты думаешь, что с ней что-нибудь происходит?

– Не знаю. Просто так показалось.

– А ты спрашивал ее об этом?

– Спрашивал.

– И что она сказала?

– Да нахамила опять, кажется, – покаянно признается Сергей.

– Вот-вот, – задумчиво кивает головой жена. – И снова здорово. Нет, Сереж, я звонить не буду. Позвоню, как обычно, завтра.

– Но как же так?! Тебе что – трудно позвонить? – Сергей начинает закипать.

– Ты знаешь… трудно. Устала биться о каменную стену. Уже такую шишку набила, что…– она машет рукой. – Извини, но перегорела. Переживала, бесилась, плакала, а потом взяла и перегорела.

Сергей молчит, не зная, что сказать. Да и что тут скажешь?

– Кстати… – вдруг вспоминает он. – Танюшка вдруг стала меня об альбомах фотографий спрашивать.

– Каких альбомах?

– Не знаю зачем, но она стала копаться в наших семейных фотоальбомах. Не нашла дошкольных и стала меня пытать, куда они могли запропаститься.

– И что ты ответил? – взгляд жены становится резким и требовательным.

– Соврал, что при переезде потеряли грузчики. А что мне еще оставалось? – он разводит руками.

– Правильно. Молодец, – кивает головой жена. – Хорошо, что ты тогда от них избавился. Не дай Бог Таня на них натолкнулась бы.

Сергей открывает рот и тут же захлопывает его. «Я не избавился от них, – едва опрометчиво не произносит он. – Я их оставил в квартире у мамы».

Как я мог вообще избавиться от них? – хочет возразить он. Это же наше прошлое. Это его прошлое. Его заплетенное в солнечные лучи прошлое. Пусть оно приобрело на фотографиях эффект засушенного листка из гербария, превратилось в жалкий трупик наколотой на иголку укоров совести мертвой бабочки, рассыпалось беспомощными частичками плоти заложенного между страниц и забытого на годы цветка… Пусть так! Но избавиться от него, поднять на него кощунственную руку, самому занести молот на возведенный в душе саркофаг памяти… Нет, это выше его сил, выше его сил! Вы-ше!

Однако вслух Сергей ничего такого не произносит и только послушно кивает головой.

– Слушай, а не может так быть, чтобы Таня… начала вспоминать… – осторожно предполагает он.

– Исключено, – поджимает жена губы. – С ней поработал высококлассный психолог. Как ты помнишь, очень и очень дорогой. Уникальный в своем классе. Просто гений. Исключено. Абсолютно.

Сергей соглашается. Да, этот человек сотворил просто чудо, но…

– Но может быть, со временем… – сомнения продолжают его терзать, и он робко высказывает свою боязнь.

– Ис-клю-че-но! – еще раз безапелляционно заявляет жена и, как бы подчеркивая окончание дискуссии на эту тему, берет в руки журнал, до этого втуне валявшийся рядом.

Что ж… Если она так уверена. Дай Бог, дай Бог! По крайней мере, они сделали тогда для Танюшки все, что могли. Все, что было в их силах и даже больше. Сергей откидывается на удобную спинку кресла, снимает очки и закрывает глаза. Ладно, ладно, все будет хорошо, – уговаривает он завозившееся в душе бесформенным хаосом волнение за дочь. Вот Миха сходит и проведает ее. И доложит ему. Все будет хорошо. Все должно быть хорошо. Сергей повторяет это, как мантру, как припев навязчивой песни, как заклинание, как молитву. Господи, пусть все будет хорошо! Пусть будет!

ГЛАВА 14. Ксандра.

Голь перекатная

Эпизод, которому суждено было направить мою жизнь по извилистому руслу с берегами, кишащими крокодилами, случился в средней школе, вернее, уже ближе к концу оной. Мне было тогда примерно столько же лет, сколько сейчас Тане.

Когда я перешла в среднюю школу и с облегчением распрощалась со своей первой учительницей-мучительницей, многое изменилось. У нас появились разные педагоги, каждый со своим подходом, порой со своими тараканами, но и отношение ко мне как к ученице тоже изменилось. Я смогла наконец распрямить согнутую от унижений спину и попыталась заново протянуть ниточку доверия к учителю, которую так жестоко и резко оборвали в первые школьные годы.

Учеба мне скорее нравилась, чем не нравилась, хотя особых способностей к наукам у меня не открылось. Мой ровненький табель не вызывал придирок со стороны классного руководителя и, к счастью, также не вызывал особого нарекания в семье. Мать к средней школе окончательно уверилась в моей беспросветной серости и махнула рукой, не желая тратить время на поиски зарытых в землю талантов.

Единственное, что я делала с увлечением, – это читала книги, отдавая предпочтение любовным романам и приключенческим книгам со счастливым концом. В отличие от различных платных кружков и секций, эту мою страсть можно было удовлетворить без материального поощрения, и с благословения матери я стала завсегдатаем школьной и районной библиотек, методично прочесывая полки в поисках новых фолиантов.

К средней школе в классе произошло окончательное расслоение на «богатеньких» и «нищебродов» с тонкой прослойкой в виде ни-то-ни-сейных середнячков. «Богатенькие» щеголяли модной одеждой, с увлечением обсуждали новые марки телефонов, компьютерные игры, хвастались планшетами, а их сочинения «Как я провел лето» запросто могли лечь в основу прекрасных рекламных брошюр.

Я, увы, относилась к противоположной категории. Мне не удосужились купить даже простенький и дешевый кнопочный телефон. Доступный другим детям поход в кино или кафе казался мне чем-то из ряда вон выходящим и был объектом тоскливой мечты. А планшет и компьютер даже не значились в моем списке детских вожделений, поскольку обладание ими приравнивалось к полету на луну и лежало за гранью реальности.

Я понимала всю затруднительность материального положения нашей семьи и не высказывала матери никаких претензий. Отец через пару лет после рождения моей младшей сестры Нины ушел от нас. Счел ли он увеличившуюся семью непосильной для себя обузой или устал от постоянных истерик матери и левитирующих предметов домашнего быта – сложно сказать. Однако в один прекрасный день отец собрал чемодан и спешно скрылся из вида. Как выяснилось позже, запасной аэродром родитель начал готовить загодя, живя некоторое время на две семьи, и его бегство было отнюдь не экспромтом, а стратегическим маневром.

Мать не стала уговаривать отца вернуться. Найдя ренегата, предавшего веру в незыблемость супружеских клятв, она не стала растекаться мыслью по древу, а выразилась лаконично: прокляла отца и пожелала ему сдохнуть в приюте для бомжей от продолжительной и мучительной болезни. Потом собрала оставшиеся вещи, которые он не успел забрать с собой при поспешном отступлении, и отнесла их на помойку. Бабушка, крестясь, схватила меня и Нину в охапку и отвезла на пару дней к тете Ане, старшей дочери, чтобы мы переждали в укрытии бушующий ураган.

Я сочувствовала матери, сопереживала ее боли, даже разделяла ее гнев и негодование, но не понимала, почему они должны были снова и снова безжалостной лавиной обрушиваться на нас, на безвинных детях, которые в недобрую минуту напоминали матери своим лицом ли, своими жестами или чем другим предателя-отца.

– Мама, почему ты злишься на меня? В чем я виновата? – задала я, став постарше, мучающий меня вопрос.

Мать застыла с занесенной рукой, и ее лицо окаменело, увидев в моих глазах ясно выраженный укор.

– Вырастешь – поймешь, – угрюмо пробормотала она и ушла в другую комнату.

Мама, я выросла теперь. Я уже давным-давно взрослая, пережившая не одно предательство и обиду на людей. Но я так и не понимаю до сих пор, зачем ты вымещала на мне и на Нинке свою обиду на отца и ненависть к нему.

Ко всему прочему, мать была горда и хотела казаться независимой. Даже ради детей она не соизволила подать в суд на скрывающегося от алиментов отца. На все робкие замечания бабушки о «клоке шерсти с паршивой овцы» она отвечала презрительным фырканьем и добавляла, что лучше с детьми умрет с голода, чем протянет руку за иудиными деньгами. Помощь окружающих мать также принимала в штыки. Я помню, как однажды она чуть не спустила с лестницы добросердечную соседку, которая пришла с пакетом детских колготок, не подошедших ее дочери. Бойтесь данайцев и дары приносящих. Боюсь, что это изречение мать воспринимала в гипертрофированном виде, считая любое проявление милосердия изощренным издевательством над ее сиротским положением. Помощь мать принимала только от близких родственников, да и то на определенных условиях.

Поэтому неудивительно, что мы влачили убогое и жалкое существование. Дядя Костя, живший в деревне, привозил нам несколько раз в год мешки с картошкой, которую мы активно помогали ему сажать, окучивать и собирать и которой нам преимущественно и предстояло питаться до лета. Также он снабжал нас домашней засоленной капустой, огурцами и помидорами. Мясо – жареную курицу – мы ели лишь несколько раз в год по праздникам, а в остальное время основным рационом питания становились щи, сваренные на бульонных кубиках, макароны с майонезом, вареная картошка и изредка сосиски.

Подросла и пошла в школу младшая сестра Нина, и перемена в ее жизни потребовала определенных материальных расходов. К счастью, большая часть моей одежды и обуви доставались сестре в наследство в почти неизношенном виде.

На меня же у матери почти не оставалось денег. В школе я целый год ходила в одной и той же юбке и блузке, успевая освежить их во время выходных и каникул. Поношенная куртка, доставшаяся от кого-то из родственников, и лиловое пальтишко на тонком пуху, сначала непомерно большое, но потом напротив становящееся все более и более куцым, составляли почти весь мой гардероб. К скудному списку можно было бы еще добавить джинсы и пару свитеров.

Обувь мать ездила покупать на дальний рынок, куда привозили недорогую белорусскую обувь. С обувью следовало обращаться крайне осторожно, поскольку она в дальнейшем должна была перекочевать к сестре. Любая царапина или ободранная кожа на сапогах приводили мать в ярость, поэтому во избежание лишних упреков я старалась ходить по земле, как по минному полю, уберегая обувку от любых угроз и изо всех сил жалея, что не умею летать.

Я помню, что однажды мать достала из коробки мои туфли с тем, чтобы отдать их сестре, и увидела, что кожа на мыске правой туфельки порезана до дыр. Я пришла в ужас, не понимая, откуда взялись такие страшные порезы. Однако мать не стала особо долго вслушиваться в мой жалкий лепет и дала мне основательную затрещину на глазах испуганной сестренки, сразу же залившейся слезами.

Лишь спустя годы Нина призналась мне, что она нарочно испортила туфли, чтобы ей купили новые. Бедная Нинка! Она находилась в еще более тяжелом по сравнению со мной положении. Если я носила хотя бы более или менее новые вещи, то ей доставались в жалкое наследство обноски и стоптанные сапоги и ботинки. Какое унижение для ребенка, особенно, если этот ребенок – будущая женщина.

Теперь, когда сестра стала взрослой и может сама позволить себе покупать одежду, те детские комплексы вылились в неумеренный шопоголизм. Сестра не может зайти в магазин одежды или обуви без того, чтобы не купить себе какую-нибудь вещь, которая по приходу домой будет надежно погребена на дне шкафа под ворохом таких же ненужных и бездумно купленных обновок.

А та жалкая попытка испортить туфли в надежде на покупку новых была жестом отчаянья. И эта отчаянная попытка, кстати, провалилась, поскольку мать не пожелала ничего слышать о новых туфлях, а просто зашила порезы и заклеила их сверху кусками кожи, превратив и так не слишком симпатичные туфли в апофеоз уродству. Бедная Нинка! Как она, должно быть, мучилась и ненавидела эту несчастливую пару обуви!

– Ничего вы не понимаете, – ворчала мать, яростно вонзая иголку в беззащитную кожу туфель и сама, видимо, страдая от беспросветного нищенства, которое, унаследовав от родителей, теперь передавала, как редкую генетическую мутацию, своим детям, – Вот у меня в вашем возрасте даже юбки не было. Не верите – спросите бабушку. Нас три сестры было, и брат четвертый. Откуда столько одежды напасти? У нас была одна юбка на троих. Ее обычно старшая носила, тетя Аня. А нам давала только на праздник какой или в гости. Помню один случай. Пошла я с подругами гулять. Ну гулять-то легче было. Особенно зимой, осенью и весной. Надела рейтузы на колготы, а сверху пальто. Ничего и не понять – в юбке я или нет. Вдвоем с подружкой гуляли и встретили на улице нашу одноклассницу и одноклассника. Я тогда в этого мальчика влюблена была. Тайно, разумеется. И вот эта одноклассница и говорит вдруг: «Пойдемте ко мне в гости. К нам родственники из Ленинграда приехали. Они много вкусного привезли. И конфеты «Раковая шейка». Пойдемте ко мне. Угощу». Соблазн великий! Вам, нынешним, не понять…

Ха-ха, не понять, – посмотрела я на зареванную сестренку. Не слишком много сладкого мы и видели в жизни. Но сказать о этом матери мы с Ниной не посмели.

– Ну, все, разумеется, с радостью согласились, – продолжила мать, меняя нитку в иголке, – И я с ними пошла. Когда стали подходить к ее квартире, меня как обухом по голове ударило. На мне же юбки нету! Позор какой! В чужой дом идти, а я в колготках одних. А тут еще и мальчик рядом, который мне нравится. А придумать ничего не могу: от стыда и ужаса язык к гортани прилип. Короче, все раздеваться стали, одна я столбом стою. Красная, как рак. Думаю: лучше сейчас сквозь землю провалиться или умереть, чем раздеться. Хорошо, что у этой одноклассницы бабушка оказалась мудрым человеком. Подошла ко мне, осторожно расспросила, в чем дело, и тайком юбку дала. Чужую. Боже! Я этот случай до сих пор забыть не могу. Так что ты, Ниночка, не серчай на меня. Я бы и рада тебе туфельки купить, да нет возможности.

Заплаканная сестра только кивала, широко раскрывая страдающие глаза, и прижималась ко мне.

Разумеется, в этой ситуации и речи не могло идти о том, чтобы пригласить в дом кого-нибудь из одноклассников или даже друзей во дворе. Да и крошечный метраж нашей однокомнатной квартиры, заставленной убогой обшарпанной мебелью, не способствовал гостеприимству.

Так постепенно разрывались связи с друзьями в классе, возникшие в ранние детские годы. Других одноклассников сплачивали общие кружки, обоюдные приглашения на дни рождения, походы в кино и в магазины. Но для меня все это было недоступно по материальным соображениям. Выкинутая из ближнего круга, я не была изгоем, но и протянутой руки дружбы не дождалась. Высокомерные взгляды нарядных одноклассниц, подсмеивание одноклассников или же полное игнорирование, – все это в целом не тянуло на буллинг, но ранило и угнетало. К счастью, хотя для травли и была питательная среда, ее злые побеги начисто выпалывали заботливые и внимательные руки учителей. Школа была старая, с традициями, и она еще не успела к тому времени растерять свою воспитательную функцию, которой лишены нынешние школы.

Из всех одноклассников только Антон остался, в общем и целом, лоялен ко мне, но в то же время немного стеснялся нашего знакомства, а посему предпочитал не выказывать на людях свое покровительство «нищебродке». Кроме него, мне некого, пожалуй, и вспомнить с теплом и улыбкой.

Школьные годы лежат в моей памяти бесприютной серой каменистой дорогой с рытвинами и колдобинами, по которой я брела, глотая сухой острый ком в горле. Они навсегда оставили в моей душе горькое послевкусие и болезненные, лишь недавно совсем зарубцевавшиеся раны, которые тем не менее готовы в любой момент воспалиться при контакте с прошлым.

ГЛАВА 15. Ксандра. Чудная анкета

Переломное событие, прочертившее мне светящимся в темноте мелом взлетную дорожку в будущее, случилось в обычный школьный день на уроке истории.

После звонка, приглашающего к началу урока, вместе с учительницей по истории в класс вошли двое: высокий широкоплечий мужчина и совсем молоденькая девушка в строгом костюме с гладко собранными в пучок светлыми волосами.

Девушка была худощава, подтянута, и ее свежее лицо сияло открытостью и доброжелательностью. Она вошла в класс вслед за историчкой Натальей Александровной и остановилась у доски, внимательно оглядывая класс серыми лучистыми глазами. Мои не особо зашоренные правилами этики одноклассники тут же возбудились, и по классу пронеслись слабо притушенные шепотки:

– Ой, какая няшка!

– Молоденькая!

– Хороша телочка!

– Хороша Маша, да не наша.

Забегали смешки.

Мужчина, вызвавший невольные ассоциации с Халком или на худой конец с Терминатором, вошел вслед за коллегой, тоже рассыпая вокруг взволнованный шепот, но уже иного толка, однако не прошел дальше в класс, а остался подпирать стену у двери. Там он достал бумаги из тоненького файлика и начал их просматривать, время от времени одаривая окружающих широкой улыбкой. Учительница было предложила ему стул, но мужчина так потешно воззрился на сей предмет мебели, и его лицо выразило до того явное недоумение, что первые ряды прыснули, уже не стесняясь. Я тоже улыбнулась, поскольку представила себе, как гротескно будет смотреться этот гигант, оседлавший низкий школьный стульчик. Учительница смутилась и поставила стул к стене, сделав вид, что так и было задумано. Потом обвела класс строгим взором, пытаясь подавить в зародыше проклевывающийся смех, и звонким голосом сказала:

– Ребята, сегодня вместо урока истории будет проведен психологический тест. Район прислал к нам двоих специалистов для его проведения.

Ее взгляд невольно скользнул по мощной фигуре мужчины, выдавая выражением лица когнитивный диссонанс между представлением о внешности психолога и этим «шкафчиком», улыбающимся на все тридцать два зуба. Потом она перевела взгляд на девушку в строгом костюме, поколебалась, немного успокоилась и уселась на свое место, готовая помогать по мере своих скромных сил в проведении коллективного мозгокопания.

– Меня зовут Александра Станиславовна, – быстро и веско заговорила девушка-психолог, параллельно доставая из пакета кипу приготовленных распечаток. – Тест, который я буду проводить, отличается новаторством и неординарностью, и точно такой же неординарности я ожидаю и от вас. Пришпорьте свое воображение, откройте третий глаз, – тут она весело нам подмигнула. – Но пожалуйста, ответьте на все вопросы, какими бы странными они вам не показались. Отвечайте со всей искренностью и открытостью. Тесты никто, кроме нас, то есть специально аккредитованных на это психологов, читать не будет. Даю честное пионерское слово.

И она приложила руку ко лбу.

– Ну да, ответишь со всей искренность, а потом за тобой карета приедет и повезет в учреждение для скорбных главою, – раздался насмешливый голос записного шутника нашего класса, и многие подобострастно захихикали.

– Карету мне, карету! – закричало сразу несколько одноклассников, не удержавшихся от демонстрации своих основательных познаний в русской литературе.

– Маркин! – хлопнула книгой по столу историчка.

– А что, Наталь Санна? – сделал дурашливое лицо Маркин. – Я же со всей искренностью.

Класс снова заржал.

– Уважаемые! – повысила голос девушка с пучком, и класс замер, пораженный необычностью обращения. – Никто не посягает на ваши гражданские свободы и тонкую душевную организацию. Тест вообще не об этом. Он совершенно уникальный. Спущен сверху, – тут девушка указала куда-то вверх, намекая то ли на администрацию, то ли еще выше. В классе кто-то присвистнул. – Не хотите писать правду – ваша воля. Однако искренность в ответах может послужить вам в будущем большим подспорьем, если вы вдруг вознамеритесь сделать серьезную государственную, административную, деловую либо какую другую карьеру. Я не шучу.

Тут девушка сузила глаза и медленно пробежалась ими по всем рядам, не выпуская из прицела ни одну цель. Ее взгляд пробрал меня до печенки, и мне вдруг показалось, что даже будь на моем месте бегемот, крокодил или какое другое трудно поддающееся дрессировке животное, оно бы по ее команде не отказалось прямо сейчас станцевать польку-бабочку, а то и канкан. Видимо, мои одноклассники испытали схожие ощущения, потому что класс выдохнул и присмирел. И только неугомонный Маркин, не желая терять лицо перед публикой, заметил:

– Тогда мне первому дайте. Я в президенты баллотироваться собираюсь.

Хлипкие и единичные смешки были недостаточным вознаграждением его сольному выступлению, поэтому Маркин на время взят тайм-аут и, последовав всеобщему примеру, вооружился ручкой.

Девушка прошлась по рядам и раздала листки бумаги с вопросами. Она потребовала убрать телефоны, и ее тихий голос почему-то так подействовал на ребят, что никто не стал спорить, даже Маркин.

Я взяла тест и просмотрела по диагонали. What the …? – чуть не прибегло к английской ненормативной лексике прущее из моей души недоумение. Рядом раздавались похожие возгласы.

– Э… э… – Маркин тянул руку.

– Да? – девушка-психолог подняла вверх тонкую бровь.

– Я могу уточнить?

Царственный кивок головой поощрил его на дальнейшее словоизлияние.

– Простите, вот тут пунктом десятым значится: «Опишите цвет, запах, вкус или другую стойкую ассоциацию, которую вызвал у вас интервьюер, в скобочках – анкетер, который проводит опрос». Это о ком идет речь, простите?

– В данный момент времени опрос провожу я, а посему речь идет обо мне.

– То есть мне писать, какие вы у меня вызываете ассоциации? – хищно прищурил глаза Маркин.

– По-видимому, да, – твердо ответила психолог.

– А если я напишу… – начал Маркин.

– Смелей, Маркуша, – бухнул басом Климовцев. – Пиши, чем душа озабочена. За порно-отзывы несовершеннолетних не сажают.

Класс грохнул. Даже здоровяк у дверей спрятал свою будку-лицо в бумаги, стараясь скрыть слабое похрюкивание.

Историчка побагровела и снова грохнула книгой по столу, но класс уже лежал в лежку, и стук книгой не возымел ожидаемого эффекта. Тогда историчка в надежде на помощь посмотрела на психолога. Из всего класса одна девушка даже не повела бровью.

– Пишите, что хотите, – отчеканила психолог, и ее голос не утратил ни на микрон своей титановости. – Отведите душу, ежели кроме психологического опросника вы не можете найти другого объекта для применения своего острословия и чувства юмора. Только помните: в жизни важна любая мелочь. Знаете, как бывает? Вот человек проливает сок на брюки… – легкий недоуменный шепоток по классу, – ну, он, понятное дело, ругается, потом торопливо меняет одежду или, может быть, быстро замывает пятно и проглаживает его утюгом, спешит, поскальзывается на льду, опаздывает на автобус, ждет на морозе следующего, негодует, а потом узнает, что это досадная задержка спасла ему жизнь, поскольку автобус попал в аварию, и все пассажиры погибли, – психолог сделала паузу, чувствуя, что полностью завладела вниманием класса, и понизила голос: – А может быть и наоборот.

Теперь класс наполняла мертвая, почти осязаемая тишина. Даже историчка, кажется, никак не могла поднять челюсть, которую уронила на парту.

– Я вас не запугиваю, не поймите мои слова превратно. Я просто хочу сказать, что порой любая мелочь может иметь серьезные жизненные последствия.

– Это как Аннушка с ее подсолнечным маслом? – вдруг спросила я и сама испугалась невольно вырвавшегося вопроса.

– Совершенно верно, – девушка сузила глаза и посмотрела мне прямо в лицо. – Очень верное сравнение. Помня о значимости каждой мелочи, пишите честно, пишите от души, от сердца. В вашей жизни это может иметь важные последствия. А лично вы, уважаемый…

– Маркин! – подсказал кто-то из задних рядов.

– А вы, уважаемый Маркин, – кивнула благодарно девушка и обратилась к застрельщику балагана. – Можете в работе над анкетой кроме основных задействовать и другие органы… м-м… чувств, коли вам так неймется.

Класс снова грохнул, но уже над Маркиным, который покраснел, что-то невнятно пробурчал и склонил голову над партой, поняв, что в этой словесной баталии его войскам нанесен гораздо больший ущерб, чем противнику, отделавшемуся лишь царапинами от картечи.

Теперь, когда сила и перевес оказались на стороне педагогического коллектива, историчке легко удалось восстановить пошатнувшийся порядок. Класс послушно погрузился в чудный тест, лишь изредка перешептываясь, когда замешательство от вопросов анкеты достигало своего апогея.

Анкета была чудная в прямом смысле этого слова. Вот, например, как вам это, а? Пункт двадцатый:

«Как часто вы видите во сне умерших родственников (других людей)? Какими они вам являются (настроение, вид, ощущение)? Кто из родственников снится чаще?»

Или:

«Ощущали ли вы, находясь в каком-либо помещении или на улице, внезапное и с виду беспричинное изменение температуры, как то: резкое похолодание или напротив резкое повышение температуры?»

И таких вопросов был вагон и маленькая тележка. Вокруг раздавалось задумчивое постукивание ручкой по парте и сосредоточенное пыхтение моих озадаченных одноклассников.

Хм, а действительно интересно, что Маркин напишет в пункте про впечатление от интервьюера? Представила, как он описывает свою эротическую фантазию и поржала про себя. Тайком скосила глаза на листок соседки по парте. Та, отгородившись от меня локтем, что-то быстро строчила. Вытянув шею, подсмотрела десятый пункт. Так. «Интервьюер вызвал у меня ассоциацию с Наташей Ростовой и…» Соседка покосилась на меня и перевернула листок.

Чуть не хмыкнула вслух. Наташа Ростова, значит. А у Маркина не иначе, как Леди Гага будет.

Хм, а мне-то что писать? Разве что… Посмотрела на девушку. Та стояла у окна и задумчиво поглядывала то в окно, то на склоненные головы одноклассников. Какая интересная аура! Но если не дотронуться, толком не поймешь. Подняла руку.

Девушка очнулась, кивнула и подошла ко мне.

– Что такое?

– Я тут не совсем поняла…

Нарочито показываю на какой-то пункт. Уловка срабатывает. Девушка наклоняется ко мне. Тайком прикасаюсь к ней. Потом задеваю рукой ее запястье. Как бы случайно. Ощущения переполняют меня.

Психолог что-то объясняет мне тихим голосом, но я ее уже не слышу, вся во власти своих ощущений. Молча киваю. Девушка отходит от меня.