Читать книгу: «Гамаюн – птица сиреневых небес», страница 4

– А, конечно, – легко согласился тот, написал на клочке бумаги свой номер телефона, имя и протянул мне.

– Возьми. На всякий случай. Зовут меня Вадим Михайлович.

Я тут же спрятала бумажку в карман понадежнее и дала матери увести себя домой.

Я думала об этом целую ночь, которую провела в полусонном-полусознательном состоянии. В короткометражных ночных видениях я пыталась выкарабкаться из какой-то ямы, куда-то ползла, срывая ногти и царапая руки о камни, пока не оказалась около небольшого бочажка, полного затхлой черной воды. Как зачарованная, смотрела я на воду, чувствуя заходящимся в бешеном ритме сердцем, что сейчас произойдет что-то страшное. И когда гладь воды подернулась от встающего из глубин нечто, я страшно закричала и перепугала всю семью. Разбуженная мать поворчала, но в виде исключения разрешила перелечь к ней в постель, где я и провела остаток ночи, прижимаясь к родному телу, обливаясь холодным потом и до рези в глазах вглядываясь в мучительно медленно сереющее окно.

Я думала об этом целый день, стараясь не выдать свою излишнюю осведомленность о трагедии, но настороженно прислушиваясь к перешептываниям взрослых и разговорам одноклассников. Город бурлил слухами и пересудами, тут и там раздавались гневные причитания женщин и проклятия мужчин. Однако во всем этом разноголосом хоре не прозвучало ни единого намека на то, что полиция близка к поимке человека, совершившего злодеяние.

На четвертый день я решилась. Придуманная мною ложь была тщательно подвергнута всестороннему испытанию на прочность и наконец обрела твердость кристалла. Открыться матери я решилась бы только в горячечном бреду, поэтому пришлось прибегнуть к помощи одноклассника.

Сосед по парте Антон был на перемене загнан в угол, где я вкратце шепотом доверительно поведала ему о своем затруднении, предварительно взяв клятву молчать и никому не рассказывать. Антон округлившимися глазами посмотрел на меня и безропотно протянул телефон, ради которого собственно и был мобилизован в ряды отряда по противодействию преступности.

Скрывшись от любопытных взглядов под лестницей и строго-настрого приказав Антону стоять на страже моей приватности, я постаралась укрыться от школьного гвалта под курткой. Потом набрала дрожащими пальцами номер телефона, коряво написанный на смятой бумажке. Каждый гудок в трубке отзывался в сердце, заставляя кровь новым рывком устремляться по венам. Но вот трубку взяли, и, услышав на том конце знакомый усталый голос, я испытала облегчение человека, который смог, балансируя, донести до конца комнаты стопку хрупких стаканов и тарелок.

– Вадим Михайлович, это я, Ксюша. То есть Ксения Гладышева, – голос сорвался и дал слабину. Я испугалась, что мужчина не помнит меня и мне придется объяснять ему, откуда у меня его номер телефона, но полицейский опередил меня.

– Я помню, девочка. Что у тебя случилось?

– Вы нашли преступника? Ну того, который сделал это с Настей? – произнести слово «убил» было страшно, к тому же короткое и емкое слово не могло вместить весь размах крыл ужаса, который я испытала, увидев дело рук неизвестного палача.

– Нет, деточка, пока нет. Но ты не волнуйся, мы обязательно его найдем…

– Я не поэтому звоню, – торопливо перебила я мужчину, боясь, что он не даст мне сказать самое главное, и просто отобьет мой звонок, закончив говорить привычную фразу.

– А зачем же?

– Понимаете, я вспомнила очень важное. Очень важное, – этими повторениями я словно пыталась заразить собеседника своим жаром. – И мне надо с вами поговорить. Это не пустяки. Это очень важно, – продолжала я повторять, как попугай, заготовленную фразу в надежде на отклик.

– Хорошо. Я приеду. Когда ты будешь дома?

– Ой нет! Только не домой.

– А куда?

– Вы можете подъехать к школе? Я заканчиваю в 13.20.

– Хорошо. Буду ждать тебя около входа в школу.

– Спасибо.

Телефон выскользнул из потных рук и вернулся к своему законному владельцу. В глазах Антона стоял невысказанный вопрос.

– Он приедет, – кивнула я головой, и Антон поднял вверх большой палец.

Я увидела Вадима Михайловича сразу же, как только вышла из школы. В своей синей ветровке и джинсах он ничем не выделялся из толпы встречающих первоклашек родителей, но в отличие от них его лицо не озарилось радостью встречи, а скорее стало более сосредоточенным.

– Вадим Михайлович! Это я, Ксюша, – снова повторила я ту же фразу, робко подходя к мужчине, и махнула Антону, чтобы он не ждал и уходил домой.

Друг послушно кивнул и пошел, ежесекундно оглядываясь.

– Где у вас тут можно присесть и спокойно поговорить? – спросил мужчина.

– Давайте за школой. Там скамейки есть.

И я, волнуясь, повела Вадима Михайловича за собой. Мы уселись на облезлую скамейку за кустами боярышника, и я сбивчиво и путано поведала полицейскому свою домашнюю заготовку. Дома мне казалось, что моя ложь будет отскакивать от зубов, а голос звенеть колокольчиком, но не тут-то было: в колокольной толще были скрытые от глаз тайные раковины, поэтому он звучал надтреснуто и фальшиво. Я мучилась, краснела и бледнела, однако упрямо продолжала идти по намеченному пути. К счастью, мое волнение и сбивчивость в конечном итоге пошли мне на пользу, поскольку Вадим Михайлович принял их за волнение искренности. Он достал блокнот и стал делать пометки, уточняя еще раз детали.

– Так ты говоришь, что видела, как он из гаража выходил?

– Да. Я за углом присела, чтобы гольф подтянуть. Он меня и не заметил. Оглянулся по сторонам, дверь притворил и быстро пошел.

– А ты уверена, что узнала его?

– Конечно. Там близко было. Можете сами проверить.

– А почему сразу не сказала?

– Испугалась я. И растерялась. Но это точно он был.

– Ну хорошо. Я проверю все.

– Вы только маме не говорите, пожалуйста. Заругает.

– Хорошо.

Дядю Борю взяли через двое суток. Весь двор наблюдал, как его посадили в машину и увезли в полицию. Соседки возмущенно обсуждали, как можно было вообще подумать на такого милого человека. Такой, дескать, безобидный и добрый человек. С ребятишками возился, угощал постоянно. Видимо, эти полицейские совсем отчаялись найти настоящего преступника, вот и взяли первого попавшегося невинного человека. А убийца уже давно за тридевять земель от нашего города.

Однако вскоре страшная правда прогремела во всеуслышание: образцы ДНК, оставшиеся на теле девочки, совпали с образцами дяди Бори, в его квартире нашли какие-то вещи Насти, измазанные в крови, и вина мужчины была неоспоримо доказана. И тут же двор взорвался в крике искреннего возмущения противоположного свойства. Дескать, всегда Бориса подозревали в нехорошем: и рядом с детской площадкой специально, мол, терся, чтобы за девчонками подглядывать, и конфетами подманивал, и вообще взгляд у него был подозрительный, да и не женат – короче, полный набор признаков маньяка.

Престарелая мать дяди Бори долго не хотела верить, что ее замечательного сына обвиняют в таком ужасном преступлении, но когда осознала чудовищную правду, попала в больницу с инфарктом, после которого еле оправилась и уехала куда-то из города. Их брошенная квартира зазияла выбитыми стеклами, а дверь всю измазали граффити. Кажется, жилье потом долго продавали, пытаясь копеечной ценой завлечь не особо брезгливого покупателя.

Я умолила Вадима Михайловича не выдавать меня и не говорить никому, что это я навела полицию на убийцу, которого без моей помощи вряд ли когда-нибудь смогли бы вычислить. Мне не хотелось привлекать к себе лишнего внимания, даже вообще говорить на эту тему мне было неприятно. К тому же обман, на который я пошла, все еще тянул за подол мою совесть.

Но разве могла я сказать Вадиму Михайловичу настоящую правду? Разве поверил бы мне взрослый человек, полицейский, если бы я призналась, что никакого дяди Бори я у гаража не видела. Зато сразу же, как только приоткрыла гараж, почувствовала на месте убийства присутствие знакомой ауры – этот мерзкий, с металлическим привкусом запах, запах беды и кровожадного вожделения. Запах, который я так хорошо помнила и который всегда вызывал во мне тошноту и ужас. Этот подспудно ожидавший своего подтверждения ужас давно валялся в дальнем ящике моего сознания недописанным листком, и только теперь был окончательно завершен и увенчан оттиском кровавого штампа.

ГЛАВА 11. Сергей. Противостояние

Сергей отошел подальше в сторону от лежащих в шезлонгах людей и достал телефон. Ветер трепал рубашку: то просовывал свои ласковые прохладные пальцы под ткань и игриво оглаживал кожу, то облеплял ткань вокруг тела, чтобы через секунду попытаться сорвать одежду с детской непосредственностью. Море едва заметно колыхалось густой синей массой воды, а солнечные блики мельтешили в глазах даже при опущенных веках.

Сергей поставил ногу на нижнюю планку бортика, или как там его называют на корабле, – это он не знал и, если честно, не испытывал ни малейшего желания узнать. Если бы не жена, Сергей ни за что не поехал бы в этот дурацкий круиз по Средиземноморью. Больше всего ему хотелось сейчас уехать на дачу, завалиться там в траве среди тоненьких березок и лежать, слушая, как листья о чем-то перешуршиваются между собой на языке облаков, ветра и дождя. Глядеть, как вершины деревьев в плавном танце то соединяются друг с другом, то разъединяются, открывая в прорехе теплое, как парное молоко, небо, ласковое-ласковое, а не жгучее и пронзительное, как здесь. Возникшее вдруг желание прикоснуться рукой к гладкой, облезающей белыми лоскутами березке было таким сильным, что Сергей даже сжал руку в кулак.

Сергей усмехнулся. Старый дурак! Так удивлялся стойкому нежеланию Тани принять этот драгоценный подарок (да если бы Сергею в ее годы предложили в круиз поехать, то на голове бы скакал от радости!). Так кричал на дочь, когда она окончательно и бесповоротно отказалась, отрезав резкими и больно отдавшимися в сердце словами любые пути уговорить ее. А вот поди ж ты: сам он тоже не особо и рад баснословно дорогой каюте с прекрасным видом, изысканной еде, ежедневно открывающимся видам на новые города, которые лежат, как драгоценные фарфоровые игрушки, среди гор и зелени. Даже добродушная вежливость иностранцев и вышколенность обслуги стала раздражать. Даже ежедневная хорошая погода и ежечасно меняющее оттенки цветов прозрачное море надоело хуже горькой редьки.

Солнце обожгло плечо. Сергей ругнулся и подвинулся правее, чтобы снова оказаться в благословенной тени.

Кой черт он обещал жене год назад заказать круиз на следующую годовщину и тем выполнить ее заветное желание?! Но жена, сорвавшая обещание с его противящихся губ, ни за что не дала бы ему пойти на попятные. И вот теперь Сергею приходилось сопровождать ее в ежедневных экскурсиях, рыскать по магазинам, таскаться по раскаленным булыжным улочкам старинных городов, растягивая лицо в гримасе показного интереса. И чувствовать, что сердце колотится в груди, как набат, а рубашка становится насквозь мокрой от пота. Сергей сжал зубы в бессильной ярости. Эх, если бы не жена!..

Но нет, нет, супруга безусловно заслужила эту поездку, о которой мечтала так давно, и он бы считал себя последним подлецом, если бы не выполнил ее заветное желание. И может быть, даже и к лучшему, что Таня не поехала с ними, и они могут хоть немного отдохнуть друг от друга. Особенно жена.

Боже, как она устала, бедная! Он-то уходил каждый день на работу, общался там со множеством людей, был озабочен разными проблемами, загружающими его голову, а она… «Я на тебе, как на войне…» Эти слова известной песни как нельзя более подходили к ситуации в его семье. Ад кромешный, а не жизнь! Возвращаясь домой, Сергей иногда даже замирал перед входной дверью, не решаясь нажать на кнопку звонка, потому что знал, что там его ожидает все то же – ожесточенное противостояние двух близких людей: истерика жены и хамство дочери.

Таня смотрела на родителей исподлобья, как смотрит затравленный волчонок, и так же, как волчонок, скалила зубы и огрызалась. Огрызалась на все. Сергею даже казалось, что она полностью утратила способность нормально реагировать на слова и разговаривать в спокойном тоне.

…Сергей осторожно стучит в дверь, за которой слышатся звуки компьютерной игры и стук по клавишам.

– Можно войти?

Стук прекращается.

– Неужели нельзя меня хоть на минуту оставить одну?

– Таня!

Звук отодвигаемого кресла. Дверь резко распахивается, и Сергей едва не отшатывается от полоснувшего его ненавистью взгляда дочери.

– Ну чего еще? – бурчит она, опуская бунтующие глаза.

– Я могу с тобой поговорить?

Сергей старается держать себя в руках и говорит спокойно, но чувствует, как грудь стесняется, а сердце начинает покалывать.

Таня садится в кресло и скрещивает на груди руки. Наушники она не вынимает из ушей и постукивает ногой в такт музыке, булькающей в ухе.

– Ты могла бы хоть наушники из ушей вынуть?

Таня выдергивает наушники и бросает их, не глядя, на замусоренный стол, где среди книг и тетрадок стоят стаканы с недопитым соком и грязные тарелки, которые девочка не удосужилась донести до кухни. Рядом на полу валяется брошенная в кучу школьная одежда, которую жена покупала в дорогом бутике. Таня прослеживает взгляд отца, слегка смущается и перебрасывает ворох мятой одежды на неубранную кровать. Сергей морщится.

– Ты говори, пап, – подгоняет его Таня, – а то через пятнадцать минут у меня с одноклассниками в Майнкрафте игра на сервере начнется.

– Обождут твои одноклассники, – строго говорит Сергей. – Мне с тобой обсудить кое-что надо.

Таня нехотя кивает головой.

– Танюш, – мягко начинает Сергей, – мы с мамой договорились поехать летом в круиз по Средиземному морю.

Таня кидает быстрый взгляд на отца и поджимает губы.

– А мне-то что? – спрашивает она. – Я как бы в лагерь собиралась.

– Танюш, а может, ты с нами поедешь? Мне бы очень хотелось взять и тебя, и маму.

Таня смотрит на отца, и Сергей поражается, какой у нее отчужденный взгляд. Как будто это не его родная дочь, а подменыш, который заменил дорогого ему человечка. Но нет, это же она, Нютка, как он называл ее в детстве. Он сам выбрал ей это имя. Он это хорошо помнит.

…Вот он идет встречать Марину в роддом, волнуется, протягивая сестричкам одеяло и купленные розовые ленты. Ходит, мается, нервно поглядывая то на часы, то на телефон, вместе с другими такими же бедолагами, чувствующими, что жизнь перешла какой-то Рубикон, но еще не до конца осознающими всю эпохальность этого перехода.

Через час к нему выходит побледневшая и осунувшаяся, но счастливая Марина со свертком в руках. Сергей машинально сует деньги в ждущие руки, не понимая, кому и сколько он дает, и даже толком не видя лиц в крутящемся калейдоскопе поздравлений. Улыбки, фотографии. И вот наконец он остается наедине с семьей.

Сергей осторожно заглядывает в сверток, боясь даже взглядом напугать или разбудить. Боже, какое все крохотное и нежное! Причмокивает губками. И кто сказал, что все младенцы страхолюдины? Нет, это дитя – его дочь – прекрасно почти неземной красотой.

– Держи! – ласково шепчет Марина.

Сергей пугается.

– Ну что же ты! – смеется Марина. – Держи!

– А вдруг уроню?

– Не уронишь!

Сергей принимает сверток и обхватывает его руками, которые сразу же становятся неуклюжими. Держит осторожно, как драгоценную хрустальную вазу, наполненную живым теплым весом.

Глаза, еще мутно-голубые, с не до конца определившимся цветом радужной оболочки, смотрят на него удивленно.

– Танюшка! – говорит умиленный Сергей. – Нютка-незабудка.

– То есть прерогатива выбора имени – вся твоя? А вдруг у нее глаза будут не голубые, а карие – как у тебя? – лукаво спрашивает Марина и прижимается к его плечу.

– Нет, они будут голубые, как у тебя, – уверенно говорит Сергей.

Пальцы больно сводит от боязни не удержать эту хрупкую бабочку, каким-то волшебным ветром занесенную в его раскрытые навстречу чуду ладони…

…Вот Тане три с половиной года. Залитое небом июля лето на даче. Солнце пытается наспех высушить дорожку и зажигает золотые искры в мокрой после короткого дождя траве и листьях сирени. Сергей пробирается по тропинке сквозь густые кусты смородины, где гроздья ягод уже наливаются сочной чернотой. Тишина врачует измученные городским шумом уши благословенным бальзамом птичьего пения, стрекота кузнечиков и вздохов воды, которую впитывает земля.

Марина читает, сидя на веранде. Эта картина заставляет Сергея ускорить и без того широкий шаг. Он торопится. Ему не терпится поскорей обнять своих загорелых девчонок после целой недели разлуки.

– А Нютка где? – спрашивает Сергей, чувствуя, как на лицо сама собой наползает расслабленная улыбка нежности.

– Она в нашей постели лежит. Ест арбуз и смотрит мультики на планшете.

Радостная Марина встает, чтобы обнять мужа и принять из его рук пакеты с продуктами.

Отворяется дверь и появляется она, Нютка, измазанная по уши арбузным соком. Уверенным тоном с порога она заявляет:

– Папочка, я ела арбуз на кровати и пролила арбузный сок тебе на одеяло и простыню. Очень много. Извини. Так получилось, и с этим уже ничего не поделаешь.

Марина ахает, но Сергей начинает так смеяться, что она тоже не выдерживает педагогической позы, машет рукой и присоединяется к нему. Сергей разводит руками. Вот уж точно. Так получилось, и с этим уже ничего не поделаешь.

Эта фраза становится семейной легендой и определением любых жизненных невзгод…

Как же так получилось, думает Сергей, глядя на ставшую ему чужой дочь. Кто виноват? Он? Жена? Дочь? Или жизнь, расставившая все согласно каким-то своим приоритетам? И что – теперь уже совсем-совсем ничего не поделаешь?

– Я не поеду с ней! – категорически заявляет Таня. – Ты ей обещал, вот и выполняй обещание. А мне ваш круиз нужен, как кролику Виагра.

– Татьяна! – ахает Сергей.

– Ну что «Татьяна»! – взрывается дочь. – В гробу я этот ваш круиз видала. В белых тапках! И ее тоже!

Сергей хватается рукой за сердце. В комнату вбегает жена, которая подслушивала за дверью.

– Ты что делаешь, мерзавка?! – шипит она злобно на Татьяну. – Тебе отца совсем не жалко? Ты его в гроб вогнать хочешь?

Танино лицо белеет, но становится еще более упрямым.

– Да отстаньте вы от меня! Целый год меня изводили. Дайте хоть летом отдохнуть по-человечески! Без вас!

Сергей слышит в ее истеричном крике близко подбирающиеся слезы и обреченно встает. Поговорю с дочерью потом, решает он. Нет, ну вот зачем жена вмешалась?! Как будто нарочно, ну честное слово! Если бы она не вошла, он смог бы как-нибудь еще убедить Таню. Но сейчас… Это же, как красная тряпка для быка.

Сергей машет рукой и выходит из комнаты. Руки дрожат, и он никак не может набрать воды из кулера, чтобы запить таблетки, которые пьет украдкой от жены.

А из комнаты слышатся крики, кромсающие на неровные лоскуты тишину и мирный покой вечера.

– Ты!.. Дрянь!.. Неблагодарная!.. Да мы для тебя!..

– Достали!.. К черту!.. Подавитесь!..

Звук пощечины, от которого Сергею становится нехорошо. Потом рыдания Тани. Хлопает дверь. Выбегает разъяренная жена.

– Я так больше не могу. Я сойду с ума, – плачет она и бросается на диван. Ее плечи вздрагивают.

Сергей выходит на широкий балкон, прижимается затылком к прохладной кирпичной стене и замирает, невидяще глядя на скопление вечерних огней. За что это ему? Господи, ну вот за что ему это все? Впрочем, нет, он знает за что. Он слишком хорошо знает это. Слишком хорошо.

ГЛАВА 12. Сергей. Разговор

Мимо проходит стайка о чем-то весело галдящих испанцев. Они едва не задевают облокотившегося на бортик Сергея.

– Сорри!

Сергей подвигается, чтобы пропустить их, смотрит им вслед и наконец открывает телефон. Пробегается по разным чатам, не особо вчитываясь в сообщения и просто пытаясь этим ненужным действием оттянуть момент, ради которого он и пришел сюда: подальше от криков у бассейна, от людского гула и веселой музыки поговорить с дочерью. Сергей находит номер телефона Тани и звонит. Эта обязанность, которую они с женой по очереди исправно выполняют каждый день, не то чтобы тяготит его – ведь они реально переживают за оставшуюся в Москве дочь, – но все-таки исторгает из глубины души от самого себя тщательно скрываемый вздох.

Чаще всего Таня дает односложные и неохотные ответы, превращая их диалоги в некое подобие дежурного рапорта. Поела? – Поела! – Умылась? – Умылась! – Здорова? – Здорова! – Все нормально? – А то! И стул, кстати, папочка, тоже нужной консистенции.

Иногда отвечает с длинными паузами и невпопад, что сразу же приводит к провалу резидента: Таня явно играет на компьютере и не желает тратить ни одной драгоценной секунды компьютерного времени на общение с «любимыми» родителями. Но в ответ на прямой вопрос тут же замыкается, не желая сдавать явки и пароли.

Пару раз Сергей нарывался на прямое хамство и грубость и выныривал из пучины разговора, задыхаясь от злости и с бьющейся у виска жилкой. Ему хотелось расколошматить о палубу телефон, перенеся на него свой гнев, но вовремя подключалось рацио, и он только раздраженно убирал в карман ни в чем не повинный гаджет.

Сергей даже пытался обижаться и заменял разговор по телефону сухим общением в мессенджере, но подобные уловки не срабатывали. Таня по полдня игнорировала его сообщения, хотя посиневшие галочки и указывали, что послания дошли до адресата и были успешно прочитаны. И тогда снова приходилось звонить и этим обрекать самого себя на Сизифов труд: тащить в гору тяжеленный камень отцовской любви, надеясь, что он когда-нибудь достигнет вожделенной вершины – ответной ласки и внимания, – однако снова и снова с горечью видеть, как камень рушится вниз, в черную пропасть безразличия и неблагодарности.

Таня взяла трубку тут же, как будто ждала звонка, и пока звучало ее привычное «Привет, па!», Сергей попытался угадать по интонации, по какому из сценариев будет развиваться сегодняшний диалог, не смог этого сделать и удивился. Танин голос звучал непривычно мягко, чуть ли не ласково.

– Танюш, у тебя все в порядке?

Секундная задержка.

– Да, у меня все хорошо.

Однако Сергею что-то не нравится в этом искусственно бодром голосе дочери. Он хмурится.

– Ирина приходила?

– Да, конечно. Холодильник скоро треснет от еды, которую она мне наготовила.

Сергей улыбается. Да, с Ирой им повезло. Она и в самом деле относится к Танюшке с участием и вниманием.

– Бабушка навещает?

– Конечно. На дачу уговаривает ехать, но что мне на даче делать? Тут у меня друзья, занятия по фотошопу и вообще…

Сегодня Таня находится в каком-то необычно размягченном состоянии, и Сергею хочется и дальше лепить податливый разговор, но он не знает, что сказать, настолько давно они нормально не общались.

– А чем ты занималась сегодня?

– Да ничем, – чувствуется, что дочь пожимает плечами. – Па-а-ап…

– Что?

– Слушай… Я тут от скуки захотела пересмотреть наши семейные альбомы. Нашла все, начиная со школы, с первого класса. Но почему-то не вижу совсем детских. Когда я маленькая была.

На лбу Сергея, несмотря на иссушающую жару, вдруг выступает пот.

– Па-а-ап…

– Да-да, Танюш, извини. Я не понял. Какие альбомы?

– Ну, фотографий. Ты разве не фотографировал меня, когда я была совсем маленькой? У всех такие есть. Всякие там мимимишные младенцы в соплях с выпачканными лицами. Колясочки-фигасочки, игрушки-погремушки. Дитё на горшке в фас и в анфас. Встреча из роддома. И все такое, – несмотря на пренебрежительный сарказм человека, считающего себя безумно взрослым, в голосе Тани звенит странное нервное натяжение. – Я нашла фотки только с первого класса. И где более ранние? Я посмотреть хотела.

Сергей мнется. Мозг лихорадочно придумывает, что сказать. Если честно, Нютка первый раз спрашивает его об этом, и Сергей не знает, что говорила ей на этот счет жена, поэтому боится попасть впросак.

– Па-а-ап?

– Извини, Нютка, тут ходят всякие, разговору мешают.

Сергей нервно косится на проходящего мимо стюарта и переводит взгляд на дальний горизонт, где искрящееся море как будто испаряется прямо в голубое небо.

– Ты знаешь, – начинает он осторожно, – это давно было, поэтому я толком не помню. Когда мы переезжали из старой квартиры в эту, часть коробок грузчики потеряли. Мы тогда это не сразу обнаружили. Пока распаковывали коробки, пока вещи разбирали, много времени прошло. Короче, кое-чего по мелочам не досчитались. Предъявлять претензии было уже поздно, да и некому. Сами виноваты, что проморгали.

Удачно придуманная ложь окрыляет его, и он уже более уверенно продолжает.

– И самые первые альбомы, кажется, тоже там были. Твои дошкольные. Но я не уверен. Ты у мамы спроси. Она, может, лучше помнит, как дело было. Ты ей позвони и спроси.

– Ладно. Потом. А почему я не помню переезда? Совсем не помню.

– Ты? – Сергей стирает рукой пот со лба. – Да ты же тогда в больнице лежала. Не помнишь, разве?

– Да, помню, – задумчиво соглашается Таня. – Помню. И старую квартиру помню. Там окна на институт выходили.

– Точно, – вздыхает с облегчением Сергей. – Ты тогда в больнице лежала, а мы переездом занимались. А после больницы повезли тебя сразу же в новую квартиру. Мама тебе пирог испекла. Мороженого тебе накупили, игрушек. Ты помнишь?

– Нет, не очень, – с сомнением говорит Таня. – Я тогда маленькая была. Значит, ничего не осталось?

Сергей изо всех сил прислушивается к далекому голосу дочери, пытаясь понять причину, побудившую ее с такой настойчивостью расспрашивать об этом.

– Танечка, у тебя все хорошо? Точно? Что-то голос какой-то не такой, как обычно. Ты как будто в нос говоришь. Ты не простудилась случайно? Кондиционером тебя не продуло?

– Какой кондиционер, пап?! – усмехается Таня. – Сегодня в Москве всего 23 градуса. И дождь вот-вот пойдет. Это у вас там жара.

– Ах да! Конечно.

– Пап, а вы когда приедете? Какого числа? Я забыла.

Сергей снова удивляется. Неужели скучает?

– Нам тут еще десять дней плавать.

– Понятно.

Сергей слышит в голосе дочери явное разочарование.

– Танюш, да что у тебя случилось такое? Тебя кто-нибудь обидел?

– Никто меня не обидел. Вот еще! – огрызается Таня, но тут же снова смягчает голос: – Не бери в голову, па. Все у меня путем.

Ее нарочито бодрый голос не убеждает Сергея.

– Танюш, я тебя, знаешь, о чем попросить хотел?

– Говори.

– Я договорился с дядей Мишей, что он зайдет тебя проведать. Ты не возражаешь?

– Дядя Миша?

Молчание.

– Он ненадолго зайдет. Хорошо? Будь с ним любезна, пожалуйста. Ну для меня, котенок.

– Хорошо, – бурчит Таня, и Сергей снова удивляется ее покладистости.

– Тогда до завтра?

Снова пауза.

– Хорошо, папочка, – и почти на гране слышимости, как будто ветер шелестит в трубке: – Я люблю тебя.

– И я тебя, малыш. Очень сильно.

– Пока.

Сергей выключает телефон и стоит в задумчивости, нахмурясь. Потом набирает номер друга.

– Слушаю! – говорит Михаил.

– Миш, привет! Не отвлекаю?

– Да ты что?! Когда это ты меня от чего отвлекал? Вот вовлекал – да! Дело было. И привлекал. Факт. Не раз. Отрицать не буду.

Голос друга звучит весело и бодро. Заметно, что у него хорошее настроение, и он не прочь похохмить и поболтать.

– Я на минуту, по делу.

– Если ты о сертификации, то я все держу под контролем. Сейчас доделываем…

– Я не об этом, – морщится, перебивая его, Сергей. – Я же сказал: во время моего отсутствия ты всеми делами руководишь. Приеду – расскажешь.

– Да-да, конечно. Ты же отдыхаешь. Жене привет!

– Передам. У меня к тебе личная просьба.

– Слушаю. Говори, что надо. Все сделаю.

– Да тут даже и не дело, в общем-то. Просто съезди к Танюшке. Проведай ее. Что-то она там захандрила, похоже.

– Что-нибудь серьезное? – голос друга меняется, становится сосредоточенней.

– Да нет, не думаю. Но ты все равно проведай. Заскочи на минутку, поговори с девочкой.

– Конечно. Обещаю.

Сергей чувствует, как начинает расслабляться. Если Михаил сказал, то он это обязательно сделает.

– Ты меня очень обяжешь.

– Да о чем речь. Отложу дела и прямо сейчас поеду.

– Спасибо, Миш. И мне сразу же перезвони.

– Договорились. Ну будь здоров.

– Ты тоже. До связи.