Читать книгу: «Сон в летнюю ночь для идеальной пары. Роман», страница 6

Глава 3

1989 год

Церемонно поклонившись, Эдуард Андреевич поприветствовал девятиклассников на первом после зимних каникул уроке литературы немного по-театральному:

– С Новым годом, господа! Сегодня я буду читать вам Шекспира. Евгения Юрьевна любезно уступила нам свой урок, чтобы мы могли не торопиться.

Не льстя себе, Журавский догадался, что довольные улыбки на лицах учеников вызваны не предвкушением от встречи с гениальным автором, а отменой урока математики.

– Но, Эдуард Андреевич, – не удержалась Галя Архипова. – У нас в школьной программе не должно быть Шекспира!

В 9 «В» давно уже убедились в том, что Галя всегда знала, кто и что должен или не должен был делать.

– Думаю, что мы должны расширять свой кругозор. – Эдуард Андреевич улыбнулся, у него был железный аргумент для мотивации. – Я предлагаю вам не просто почитать вслух, я предлагаю вам поставить произведение Шекспира на сцене!

– Чур, я буду бедным Йориком! – прыснул Сашка Задорин и, обернувшись к Олегу, радостно сообщил. – А ты будешь таскать по сцене мой черепок!

– Нет, – отмел его предположение учитель литературы. – «Гамлета» в школьном театре мы играть не будем, это слишком грустная история. Мы развлечемся комедией. «Сон в летнюю ночь», читали?

– Но у нас в школе нет театра, – робко возразила ему Варя Ракитина.

– Будет! – с твердой уверенностью заявил всем Журавский.

Два урока подряд Эдуард Андреевич с выражением декламировал девятиклассникам любимую комедию. Иногда он читал целые страницы наизусть, по ходу действия перевоплощаясь то в загадочного и властного царя фей и эльфов Оберона, то в высокомерного герцога Тезея, то в беспорядочно влюбленных Деметрия и Лизандра, то в дурашливых ремесленников, выдумавших заняться самодеятельностью.

Женские роли Эдуарду Андреевичу тоже удавались. Когда созданные его актерским мастерством Гермия и Елена спорили между собой разными голосами, казалось, что у Журавского случилось раздвоение личности. Народ хохотал до слез.

Закрыв последнюю страницу книги, преподаватель понял, что затея удалась. Не потому, что его слушали, открыв рты, и не потому, что в конце моноспектакля он сорвал аплодисменты, а потому, что, когда прозвучал звонок с последнего урока, никто из ребят не двинулся с места и не напомнил, что занятия закончены, и пора бы по домам.

Журавский раскланялся и, выдержав театральную паузу, будничным тоном спросил:

– Роли распределять будем сейчас или завтра?

– Я буду герцогом Тезеем! – без промедления выкрикнул Артем Золотов. – Самая клёвая роль: ты – глава государства, а слов – кот наплакал, учить не надо!

Эдуард Андреевич усмехнулся, все шло по заранее продуманному сценарию:

– А невеста Тезея, Ипполита, разумеется – Снежана?

Белянская вдруг фыркнула:

– Вот еще! У Ипполиты две сцены за весь спектакль! Да ее любая сыграть может… даже Галя! – Снежана кокетливо расправила складки на новой юбке, она с третьего класса мечтала о карьере актрисы. – Я выбрала для себя роль Елены, вот она – главная. А Артем может сыграть моего жениха, Деметрия.

– Не-а, не пойдет! – встал на дыбы Золотов. – Там текста прорва, всю память сломаешь, пока выучишь! Я буду Тезеем.

Возмущенная его поведением Снежана даже побледнела:

– Ну, и иди ты! Кто хочет быть Деметрием? – бросила она клич, ничуть не сомневаясь в огромном количестве претендентов. Но, то ли претенденты застеснялись, то ли побаивались гнева Золотова, который запросто мог передумать – в общем, претендентов не оказалось. Белянская поджала губы и ткнула пальцем на всегда послушного ей Карнаухова. – Степа, ты – Деметрий.

– Я? – оторопел Карнаухов от нового назначения.

Снежана окинула его придирчивым взглядом. Конечно, Степка – это не Золотов, но за последний год он пережил все ступени подростковой эволюции: голос сломался и огрубел, оттопыренные уши спрятались под длинноволосой стрижкой, рост… хм, ростом он теперь, пожалуй, даже выше Золотова.

– Ну-ка, скажи нам что-нибудь из текста, – тоном режиссера потребовала Белянская.

– Елена! О, Богиня, свет, блаженство! С чем глаз твоих сравню я совершенство?⁶ – пробормотал Карнаухов, так и не разобравшись, радоваться ему роли или огорчаться.

– М-да! – оценивающе произнесла Снежана. – Но, ничего, порепетируем!

– Я рад, что все устроилось, – хохотнул Журавский, получив свою долю представления. – Но тогда я точно знаю, что Гермию будет играть Лиза.

Белянская отреагировала сразу:

– Эдуард Андреевич, Вы нечестно распределяете роли! – Она метнула гневный взгляд на предпоследнюю парту. – Да мы с Лучинской на дух друг друга не переносим! Как же мы сможем подруг сыграть?

– Снежана, заткнись, пожалуйста! – вежливо попросила ее Лиза. – Ты невнимательно слушала пьесу: по сценарию нам больше полагается ругаться, чем дружить.

– Сама заткнись! – вскипела Белянская и привстала со стула. – Да я…

– Тише, тише, девочки! – смеясь, угомонил их преподаватель. – Я утверждаю вас на роли: никто в мире не сыграет их так естественно, как вы. Теперь осталось найти партнера для Гермии… Кто у нас Лизандр?

Для принятия решения Виктору понадобилось около двух секунд, но взметнувшаяся вверх рука Сашки оказалась проворнее.

– Ничуть не сомневался, – вполголоса проговорил Журавский, внося фамилию Задорина в список действующих лиц и исполнителей.

На следующий день Эдуард Андреевич, появившийся в классе, как всегда, после звонка, обнаружил за своим столом… Шекспира. В рамку портрета, снятого со стены кабинета литературы, была воткнута искусственная гвоздика, а перед бессмертным драматургом стоял полный граненый стакан, прикрытый корочкой хлеба, и бутылка американского джина, которую Артем стащил по такому случаю из отцовского бара. В классе витал дух затаенного озорства, и преподаватель литературы понял, что ученики ждут его ответной реакции.

– Не поздновато ли устраивать поминки по усопшему почти четыре столетия назад? – пряча улыбку в кулак, поинтересовался он.

– А мы только вчера узнали, что Шекспир умер, – гоготнул Золотов. – Вот и решили…

– Неправильно решили, – прервал его Журавский. – Вам водку пить еще рано, а в одиночку я как-то не привык.

– Так Вы не один, Вы – с Шекспиром! – посоветовал Артем. – К тому же, это – не водка, а джин.

Эдуард Андреевич неожиданно согласился:

– А, что, хорошая мысль! А твой дражайший родитель составит нам компанию. Завтра, Золотов, пусть твой отец в школу подойдет!

– Зачем? – насторожился Артем.

– Ну, как же? – рассмеялся Журавский, убирая бутылку под стол в качестве вещественного доказательства. – Он будет третьим. Невежливо лишать человека удовольствия попробовать свой собственный джин!

Возвращаясь с работы домой, Ольга Михайловна Лучинская напевала «Лунную сонату» Бетховена, которую только что блестяще отыграла одна из ее студенток в музучилище. Войдя в подъезд, обладательница почти абсолютного слуха поморщилась от звуков «Собачьего вальса», перебившего все очарование от общения с классикой. К тому же, музыкант безбожно фальшивил, а этого Ольга Михайловна просто не выносила. «Собачий вальс» сменился неверной мелодией, отдаленно напоминавшей «Сон в летнюю ночь». Боже! Уж лучше бы Мендельсон сжег ноты своего свадебного марша, чем такое! Прикидывая, у кого в доме есть пианино, Ольга Михайловна ужаснулась от внезапного предположения, которое крепло по мере того, как лифт поднимался к восьмому этажу. Дрожащими пальцами Лучинская порылась в сумочке и, отыскав ключи, отперла входную дверь. Какофония фортепьянной музыки водопадом обрушилась на несчастную хозяйку квартиры. Она прошла в гостиную, и ее изумленному взору предстало веселенькое трио: дочери играли на пианино в «четыре руки», две из которых принадлежали Лизе, одна – Кате и одна – Анютке. Увидев маму, младшие девочки отдернули руки от музыкального инструмента, а Лиза радостно воскликнула:

– Привет, мам! А мы тебя ждали! Никак не можем подобрать аккомпанемент для свадебного марша!

– И зачем вам свадебный марш? – строго спросила детей Ольга Михайловна.

Лиза не прикасалась к клавишам восемь лет, а теперь ей свадебный марш подавай! Старшая дочь беззаботно махнула рукой и сообщила как само собой разумеющееся:

– Мы с Сашкой женимся скоро, к свадьбе нужен «Сон в летнюю ночь».

Маме стало дурно. Пробормотав: «Час от часу не легче!», Ольга Михайловна присела на диван и стала медленно разматывать шарф.

– Лиза, – осторожно начала она, будто ступая по ломкому льду. – Мы с папой, конечно, любим Сашу, как родного сына, и с родителями его дружим… И, конечно, не станем вас отговаривать, это бессмысленно… Но тебе – пятнадцать, Саше – шестнадцать, сначала вам надо закончить школу, поступить в институт! Куда спешить?

Лиза захлопала ресницами, девочки переглянулись… и дружно прыснули смехом.

– Мама, – вытирая слезы, проговорила старшая. – Я же не всерьез за Сашку выхожу, мы – жених и невеста в пьесе. Шекспир, «Сон в летнюю ночь», понимаешь?

Через две недели после начала репетиций Евгения Юрьевна уступила женскому любопытству и заглянула в актовый зал. В споре с Эдуардом о том, согласится ли ее класс участвовать в его постановке, Леднева проиграла, и теперь ей безумно хотелось узнать, как он справляется с ее архаровцами.

Вместо того, чтобы зубрить текст комедии, архаровцы в актовом зале развлекались. Половина класса носилась друг за другом, перепрыгивая через ряды кресел, другая половина осваивала сценическое пространство. Лиза и Сашка барабанили «кан-кан» на расстроенном вдребезги пианино. А на перекладине с занавесом, на двухметровой высоте висел Степка Карнаухов: он вопил так, что можно было подумать, он висит над пропастью. Снежана шикала на него снизу и поторапливала Золотова, который внимательно изучал кнопки электрического пульта управления всем этим сооружением, потому что забыл, какая из них опускает занавес. Но он ее честно искал… развлекая Снежану историями о сорвавшихся верхолазах. Эдуард Андреевич отсутствовал.

Евгения Юрьевна открыла было рот, чтобы при помощи одной фразы прекратить все это безобразие… и передумала. «Посмотрим, сумеет ли наш гениальный режиссер справиться с этой анархией», – саркастически подумала она и тихо уселась в кресло у стены. Впрочем, она могла бы сделать это и громко, ее бы все равно не заметили.

– Шурик, глянь, что я за кулисами нашел!

В голосе Олега звучал восторг от предвкушения шалости, и Сашка оторвался от «кан-кана». Замшелые транспаранты для первомайской демонстрации были исписаны лозунгами только с одной стороны.

– Вторая сторона чистая, – показал Клементьев и предложил. – Давайте, что ли, увековечим собственные мысли? Я и краску нашел…

Сашку идея увлекла.

– Я попозже, – помотала головой Лиза, и ребята отправились реализовывать задуманное без нее.

Перебирая клавиши давно забытых аккордов, она услышала, как кто-то встал у нее за спиной. Вдоль позвоночника пробежала стайка мурашек.

– Витя, ты умеешь играть на пианино? – спросила она, не оборачиваясь.

– Как ты поняла, что это я? – удивился Гордеев.

Лиза пожала плечами:

– Не знаю… Почувствовала.

Он подошел к раскрытому инструменту и коснулся незнакомых клавиш. Их руки оказались на расстоянии терции.

– Я не умею. Не знал, что умеешь ты.

Она улыбнулась и, слегка наклонив голову, согрела его серебряным взглядом.

– Я тоже не умею, просто вдруг захотелось… Меня учили, еще в первом классе, но, наверное, я бесталанная.

– Неправда, – горячо возразил Виктор. – Ты очень даже талантливая. И даже не важно, играешь ты на пианино или нет.

Мизинец его правой руки с ноты «до» поднялся до «ре», пальчик ее левой руки с «ми» двинулся на «ми-бемоль». Перейдя с белой клавиши на черную, Гордеев слегка дотронулся до Лизы, и ее мизинец скользнул вниз. Ему показалось, что щелкнула электрическая искра, и прозвучало неожиданно чистое для расстроенного фортепиано «ре».

У Лизы перехватило дыхание: его мизинец оказался сверху и, обведя ноготь на ее пальце, проследовал до запястья. Потом рука Виктора накрыла ее кисть целиком. Опередив его прикосновения, щекочущие мурашки заструилась от Лизиных пальцев к шее и, запнувшись о ее вздох, попадали куда-то в другое измерение…

– Вот так номер! – раздался из-за спины противный голос Золотова. – У нас тут что, еще один роман намечается, а?

Лиза вздрогнула, Виктор убрал руку. Артем не унимался:

– Мало нам Фролова с Ракитиной, – мотнул он головой в сторону парочки, которая уже давно перестала таиться. – Так еще и вы?

– Молодец, Артем! Соблюдаешь моральный облик коллектива! – парировала Лучинская на уровне защитных рефлексов. – Теперь спой «Тили-тили-тесто» и отправляйся в детский сад. Если будешь паинькой – Снежана заберет тебя домой вечером.

Остроумной фразы в ответ Золотов придумать не сумел и, поцокав языком, ухмыльнулся:

– И куда только Задорин смотрит?

Лиза отчетливо услышала, как Гордеев скрипнул зубами.

Девятиклассники продолжали носиться по актовому залу, поэтому слов не было слышно, но Евгения Юрьевна ничуть не сомневалась, что на сцене разыгрываются важные события. Золотов с издевательской улыбкой стоял, засунув руки в карманы. Гордеев подался вперед, кулаки сжаты, но что-то удерживало их от прогулки в сторону Артемовой физиономии. Лучинская растерялась и побледнела.

Евгения Юрьевна уже готова была вмешаться, но в этот момент в зал вошел Эдуард Андреевич. Он хлопнул в ладоши и, не повышая голоса, произнес:

– Господа актеры! Прошу тишины, репетиция начинается.

Ледневой почудилось, что кто-то нажал кнопку паузы на видеомагнитофоне. Голоса разом смолкли, беготня прекратилась, Сашка с Олегом бросили недописанный транспарант «Долой экзаме…» Потом сцена опустела, и девятиклассники стали превращаться в героев Шекспира.

Первым к рампе вышел Гришка Лихаманов. Он изображал горожанина, которому в постановке ко дню свадьбы герцога Тезея поручили роль героя-любовника. В залихватски заломленной шляпе и штанах-шароварах Пирам чувствовал себя неловко.

– О, ночи тьма! О, ночь, что так черна! – стесняясь, забубнил он себе под нос.

– Нам не слышно! Говори громче! – раздались голоса из зала.

Лихаманов пригрозил зрителям кулаком и, собравшись с духом, закричал со всей силой, на которую были способны его связки:

– О, ночь, увижу ль Фисбы я прекрасный лик? Эдуард Андреевич, где же моя Фисба? – добавил он уже помимо роли. – Я не могу работать один!

– Фисба! – позвал Журавский, и из-за кулис, путаясь в длинной юбке явилась «возлюбленная» Пирама, в которой Евгения Юрьевна не без труда узнала… Клементьева!

– Фу, черт! – Олег недовольно выдернул из-под ботинка свой подол. – Не представляю, как вам удалось меня уговорить? Эдуард Андреевич, неужели нельзя на эту роль назначить кого-нибудь из девчонок? Я чувствую себя «Теткой Чарлея».⁷

– Это не по-рыцарски, Олег! – рассмеялся Журавский и выдал историческую справку. – Советский актер Григорий Милляр говорил, что соглашался играть Бабу Ягу лишь по одной причине: хотел избавить от этой участи прекрасных дам!

– Так, если бы Фисба была дамой! – проворчал Клементьев. – А то ремесленник, который переодевается женщиной, чтобы сыграть роль в свадебном шоу… извращение какое-то! Надеюсь, мне не придется целоваться с Лихамановым?

– Добродетель Фисбы будет вне опасности! – заверил режиссер. – Она общается с Пирамом исключительно через стену.

Общение и правда получилось милым. Клементьев и Лихаманов кокетничали друг с другом через нагромождение из стульев, а остальные участники спектакля валялись от хохота, держась за животы. Проблема возникла в финале диалога: несколько строф текста напрочь испарилось из Гришкиной головы. Лихаманов не растерялся и посредством собственного вольного переложения оригинала детально объяснил Фисбе, что он, как Пирам, хочет от нее, как от женщины. И, хотя Фисба была Олегом Клементьевым, ее щеки покрылись пунцовым румянцем.

Евгения Юрьевна застыла с открытым ртом.

– Да-а-а! Шекспир сегодня отдыхает! – потрясенно протянул Журавский. – Лихаманов, возьми книгу и отправляйся учить текст!

– Извините, Эдуард Андреевич, – виноватым тоном произнес Гришка. – Я слишком сильно вошел в образ!

– Не забудь выйти, – посоветовал ему вслед преподаватель и вызвал Гермию и Елену, занятых в следующем эпизоде.

Юные актрисы, кажется, вошли в роли не хуже Лихаманова. Они воспроизводили ссору героинь, но было ясно, что ругаются девчонки всерьез. Выплескивая ненависть, накопившуюся за два с половиной года, они с удовольствием обменивались репликами:

– Обманщица! Ты – язва, ты – воровка!

– Стыдись! Ты – лицемерка, кукла!

Однако, когда Лиза дошла до фразы: «Елена! Ты – раскрашенная жердь!», Белянская, славившаяся в школе своим ростом манекенщицы и неумеренным употреблением декоративной косметики, не выдержала:

– Эдуард Андреевич! Это уж слишком!

Лучинская обернулась к режиссеру и невинно захлопала ресницами:

– Это не я, это – Шекспир!

– Девочки, не ссорьтесь! – миролюбиво предложил Журавский. Снежана фыркнула и продолжила, ехидно глядя на соперницу:

– Ах, Гермия страшна бывает в гневе!

Она была уже и в школе злючкой,

Хоть и мала – неистова и зла!

– Не так уж я мала, чтоб не достать до глаз твоих ногтями! – возразила ей Лиза, всем своим видом подтверждая, что от слов до дела – один шаг.

– Лучинская, не смей мне угрожать! – в ярости взвизгнула Снежана.

– Так, девочки, это уже перебор! – наконец, вмешался Эдуард Андреевич. – Отложим ваш эпизод до следующей репетиции. В дальнейшем попрошу вас придерживаться текста.

Он оглянулся в поисках участников очередной сцены и увидел у стены Евгению Юрьевну. Журавский удивленно поднял брови и, вызвав «к барьеру» Степку Карнаухова, пересел к ней поближе.

– Посмотреть пришла? – шепотом спросил он соседку.

– Ага, – кивнула она. – У вас неплохо получается.

Эдуард Андреевич не смог удержать довольной улыбки.

– А что я тебе говорил?

Он с трудом оторвал взгляд от Жени и заставил себя вернуться вниманием на сцену, где прекрасная Елена соблазняла бессердечного Деметрия. Снежана уже успела переключиться с предыдущего диалога, насыщенного негативными эмоциями, и была настроена лирически.

– Ты притянул меня, магнит жестокий! – ласково вздыхала она по отвергавшему ее в данный момент герою, и плечи Деметрия-Карнаухова расправлялись прямо на глазах.

Степка еще не верил своему счастью. Оказаться с Белянской в паре он не мечтал даже в самых смелых снах! И хотя Снежана давно помирилась с Артемом, Золотов почему-то роль Деметрия себе так и не потребовал. Это давало Степке возможность побыть рядом с предметом своего обожания если не в реальной жизни, то хотя бы на сцене.

Слова: «Не искушай ты ненависть мою! Меня тошнит, когда тебя я вижу!», исходившие от Деметрия, не желающего в этом эпизоде иметь с Еленой ничего общего, казались Карнаухову кощунственными. Но, помня о том, что в финале пьесы им предстоит пожениться, Степка отважно переносил все тяготы сценария. Белянская призывно протянула к нему руки:

– Твое лицо мне освещает ночь!

Пустынным этот лес я не считаю.

Ты здесь со мной, ты для меня – весь мир!

В ее голосе звучала искренняя мольба, в глазах отражалось желание. Степка смутился, учителя переглянулись. Снежана совсем не переигрывала, она даже не играла, во время спектакля она была Еленой!

– Слушай, а у Белянской-то и вправду талант, – поразилась вполголоса Евгения Юрьевна. – Я даже не знала…

– Ты много чего еще не знаешь, – загадочно произнес Журавский, намекая, конечно же, на свои таланты. Леднева хмыкнула: опять он со своей заносчивостью!..

Карнаухов, который от адресованной ему ласки забыл свой текст, в эти минуты мямлил нечто невразумительное. Снежана пару раз подсказала ему слова, и он совсем сбился.

– Черт возьми, Стэп, когда ты все выучишь? Это же невозможно! – вдруг взорвалась Белянская и сразу же стала похожа сама на себя. – Эдуард Андреевич, влепите двойку по литературе этому олуху!

С досады она швырнула на пол искусственный цветок, который, еще будучи Еленой, держала в руках, и отправилась за кулисы. Степка сник и поплелся за ней.

Режиссер объявил выход новых героев и, уже в который раз, убедился, что с выбором актеров, играющих другую помолвленную пару, он явно ошибся. Гермия и Лизандр в исполнении Лучинской и Задорина не были и вполовину так романтичны, как Елена и Деметрий.

Лиза изо всех сил старалась придать своей роли очарование любви, но ее Гермия была скорее похожа на боевую подругу Лизандра, чем на его невесту. У Сашки все было иначе. Ему не требовалось притворяться. Когда он произносил «люблю тебя», он имел в виду именно то, что чувствовал на самом деле… и от этого диалоги становились еще сложнее.

– Лизандр мой! Я тебя люблю!

Но ляг подальше, я о том молю! – декламировала Лучинская, мужественно борясь с улыбкой, кривившей ее губы. —

Для юноши с девицей стыд людской

Не допускает близости такой!

На этих словах голос Лизы сорвался на фальцет, и она, не выдержав, расхохоталась:

– Эдуард Андреевич! У меня не получается! Тут такие страсти-мордасти! Я же потом не смогу с Сашкой за одной партой сидеть…

Режиссер устало провел рукой по глазам.

– Ладно, на сегодня всё! – объявил он конец репетиции.

Школьники сложили реквизит за сцену, похватали свои вещи и потянулись к выходу. Наконец, актовый зал опустел.

– Ничего не понимаю, – в отчаянии признался Журавский Евгении. – Я специально отдал эти роли Задорину и Лучинской. Диалог щекотливый, но я думал, что они легко справятся с образом влюбленных.

– И что дало тебе повод так думать?

Ха! Кажется, она подвергает сомнению его режиссерскую проницательность?

– Всем известно: ребята дружат, – пожал плечами Эдуард Андреевич, удивляясь, как этот факт может быть незнаком их классной руководительнице. Хотя… Женя вообще недогадлива в области любовных отношений!

Евгения Юрьевна улыбнулась, и в глубине ее зеленых глаз сверкнула вечная, как мир, тайна:

– У Лизы роман с Гордеевым.

Журавскому понадобилось не меньше пяти секунд на осознание новости – и он потрясенно присвистнул:

– Повезло Виктору. А как же Сашка?

Леднева покачала головой:

– Ты же сам сказал: они с Лучинской дружат…

– Ага, а ты, значит, в курсе событий, – пробормотал задетый собственной неосведомленностью журналист. Раньше в его практике подобных проколов не случалось: он всегда считал, что видит людей насквозь! – На картах гадаешь или рассчитываешь математические ожидания?

– Тут скорее физика, чем математика, – поделилась секретом Евгения. – Когда Гордеев и Лучинская смотрят друг на друга – в воздухе начинает потрескивать электричество.

– Что, так серьезно? – усмехнулся Эдуард Андреевич. Ощущение «влюбленного» электричества было ему знакомо.

Женя кивнула, подарив ему еще одну теплую улыбку, и Журавский почувствовал, что сидеть в кресле стало как-то неудобно. Давненько он не был на свиданиях!

– Может, обсудим эту педагогическую ситуацию сегодня вечером? – придвинувшись к ней, интимным голосом проговорил он. – Пригласи меня к себе на ужин…

Шаг оказался неверным. Улыбка слетела с ее лица, и она, как ракушка, моментально захлопнула створки.

– Извини, мне пора идти, – поспешно засобиралась Евгения Юрьевна.

Журавский подскочил за ней вслед.

– Женя, стой! Вот, дьявол! – чертыхнулся он, запнувшись о ножку кресла, но все-таки успел схватить ее за руку.

Сузив глаза, она обжигающе грозно посмотрела на кольцо его пальцев на запястье, и пальцы разжались сами собой. Журавский неловко спрятал руку за спину.

– Хорошо, – вздохнул он. – Давай изменим формулировку вопроса: приходи сегодня ко мне? Тетя Маша будет дома, так что посягательств с моей стороны можешь не опасаться…

Леднева фыркнула:

– Можно подумать, что я тебя боюсь! Еще не хватало!

– Значит… часов в семь? – попробовал Эдуард взять ее «на слабо».

Все еще недоумевая, почему она поддалась на уговоры Журавского, ровно в семь вечера Евгения Юрьевна постучалась к соседям. Мария Васильевна ласково поприветствовала Женю и, приняв у нее из рук коробку конфет, засуетилась возле духовки, из которой доносились сладкие запахи. От помощи хозяйка категорически отказалась, и Евгении ничего не оставалось, как пройти в гостиную, где, расположившись на диване, Журавский читал свежую «Комсомолку».

– Нашел свою статью и упиваешься собственным остроумием или любуешься фамилией ее автора? – не удержалась от колкости Леднева. Эдуард слегка покраснел, и она рассмеялась. – Что? Я попала в точку?

– Твоя проницательность не заставляла тебя задуматься о карьере журналистки? – сделал он ей самый приятный, на его взгляд, из всех мыслимых комплиментов.

– Моя проницательность скорее заставляет меня задуматься о твоей карьере, – посерьезнела Евгения. – Статья и вправду хорошая. Скажи мне честно: что ты потерял в школе?

– Я не потерял, – со всей искренностью признался он. – Я хочу найти.

– О чем речь? – еще из-за угла прокричала тетя Маша, как будто не хотела застать молодых людей врасплох, и внесла в гостиную шикарный пирог с вареньем.

– О чем, о чем, о моей карьере, разумеется, – хохотнул Эдуард, отламывая кусочек пирога, за что получил от тетушки шлепок по настырным пальцам. – Кажется, у вас, дамы, другой темы нет!

– Да-да, – Мария Васильевна озабоченно покачала головой и начала расставлять чайные чашки. – Эдик меня очень беспокоит. Женечка, ну, хоть Вы ему скажите: глупо было бросать такую работу, не говоря уже о перспективах стать главным редактором!

Евгения Юрьевна с жестом: «а я о чем говорила?» молча развела руками.

– Ну, ладно, раскрою карты, – сдавшись, пообещал Журавский и попытался логически обосновать свой сумасбродный поступок. – Наш главный уходит на пенсию года через полтора. Цена должности его заместителя возрастает чуть ли не каждый день, и за последние полгода сменилось уже трое. Кстати, я должен был стать первым из них: главный терпеть не может конкурентов! А теперь я временно для него неопасен. Мои статьи печатаются так часто, как я их пишу, меня нельзя уволить, потому что я там не работаю. Смекаете? А вернуться я всегда успею, времени – хоть отбавляй!

Мария Васильевна умильно сложила руки перед грудью. Как умно все продумал ее Эдик! Она вздохнула с явным облегчением: будет-таки ее племянник главным редактором… и вдруг вспомнила, что оставила на кухне конфеты.

Взгляд Жени, наоборот, стал прохладным. Так, вот оно что! Журавскому просто нужно было переждать где-нибудь бурю, чтобы потом, в удобный момент… А она-то насочиняла себе, что он появился в школе из-за нее…

– И почему – именно моя школа? – чужим, похолодевшим голосом поинтересовалась она. – Преподавал бы в университете!

– А ты до сих пор не догадываешься? – Эдуард пристально посмотрел в зеленые глаза, упорно не желавшие признавать очевидное, и крепко, так, чтобы Женя не вырвалась, взял ее за руку. – Я там, потому что это твоя школа. Я хочу найти там тебя.

Тетя Маша с конфетами затормозила перед дверью в гостиную. Там было тихо, и она осторожно выглянула из-за угла. Головы молодых людей соприкасались, скорее всего, губами, он удерживал ее за затылок. Сей вопиющий поступок Эдуарда, видимо, не вызвал сопротивления у Жени, и Мария Васильевна, стараясь не скрипеть половицами пола, тихонечко отошла назад.

«Надеюсь, что Анна Ивановна еще не заснула перед своим телевизором, – подумала тетя Маша, ступая на цыпочках в сторону входной двери и жалея, что нельзя отрезать для соседки кусочек пирога. – Придется идти с конфетами». Уже накидывая на плечи шаль, она услышала из гостиной счастливый смех: мелодичный – Женечки Ледневой и раскатистый – своего племянника, который умел вносить веселые нотки даже в самые торжественные моменты. «Так-то лучше, девочка моя! Так-то гораздо лучше!» – улыбнулась Мария Васильевна и, вытерев краешком шали навернувшуюся слезинку, отправилась в гости к подруге.

– Спасибо, вечер был просто замечательный! – поблагодарила Женя провожатого у дверей своей квартиры. Ее глаза сияли, как изумрудное море после дождя.

Ее спутник привлек даму к себе:

– Увидимся завтра на работе? – спросил он, сожалея о том, что придется сейчас отпустить ее, и, помедлив, рискнул. – Или ты… все-таки пригласишь меня к себе?

Женя напряглась, но вырываться не стала.

– Не торопи меня, ладно? – попросила она, и Эдуард с радостью отметил перемены: из ее зрачков больше не смотрел на мир перепуганный зверек, она попросила просто подождать, как будто это был всего лишь вопрос времени.

– Спокойной ночи, – прошептал он ей на ухо и легко коснулся поцелуем ее губ. – Я подожду.

И он вдруг почувствовал себя способным на этот подвиг.

После уроков Эдуард Андреевич назначил для Гермии и Лизандра дополнительную репетицию. Кроме дуэта героев, режиссера и Олега Клементьева в актовом зале почему-то оказался Гордеев, и Сашка со злостью подумал, что тот таскается за ними уж слишком настырно.

Диалоги комедии повторялись, но мастерство актеров не поддавалось совершенствованию. Лиза не могла сосредоточиться на признании в любви и давилась от смеха в самых неподходящих местах пьесы. Сашку бесило присутствие Гордеева. Репетиция превратилась в пытку.

Через двадцать минут тщетных усилий поставить сцену Эдуард Андреевич, сидевший в первом ряду, позвал Задорина в зал.

– Саша, мне кажется, что ты должен увидеть Лизандра со стороны, – голос режиссера был полон энтузиазма, и Сашка поразился его терпению: ведь ясно же было, что такими темпами они могут завалить спектакль «на раз». – Пусть кто-нибудь прочитает эту роль, тогда, возможно, дело сдвинется с мертвой точки…

Решив, что Эдуард Андреевич хочет показать мастер-класс и сам выйдет на сцену, Задорин кивнул. Пускай прочувствует на себе, каково играть роман с девчонкой, которая не может вести себя серьезно и называет влюбленных в нее парней братьями!

Но режиссер не сдвинулся с места. Не оборачиваясь, он протянул томик Шекспира через плечо, туда, где во втором ряду наблюдали за событиями немногочисленные зрители.

– Гордеев, твоя очередь!

– Я? – изумился тот.

Журавский пригласил его на репетицию после своего урока, и до сего момента Виктор мучился вопросом: зачем? Ему было неприятно просто глазеть на Лизу рядом с Задориным на сцене, а теперь… на сцену надо было идти самому!

Пять ступенек из зала к рампе. Зажатая в руках книжка с текстом, который за две недели репетиций запомнился как-то сам собой. Вспыхнувшие жаждой крови зрачки Задорина. Эдуард Андреевич, заинтересованно подавшийся вперед. И Лиза…

Лиза улыбалась и выжидающе смотрела на него. Виктор кашлянул: в горле пересохло, язык не слушался.

– Ну что, моя любовь? Как бледны щеки!

Как быстро вдруг на них увяли розы! – неуверенно проговорил он, и Лиза моментально откликнулась:

– Не оттого ль, что нет дождя, который

Из бури глаз моих легко добыть.