Читать книгу: «Возрастное. Книга 1. Часть 1», страница 7

Глава 6
Июнь 1906 – Август 1907
Город Хотимск. Моя учеба в Хейдере

Приехали мы в город Хотимск к вечеру следующего дня, словно с неба упали. Никак нас не ждали и не гадали, а мы, пятеро Фейгиных и двое Насыриных, прибыли прямо к Головичерам, в мамин отчий дом, к бабушке Саре. Такое указание дал нам мамин дядя Залман-Бер, брат ее покойного отца Лейбы. Сам же он, по приезду, пошел к себе домой.

Вечером отец пошел в родительский дом, к Фейгиным. Еще были свежи раны от смерти его отца, дедушки Моисея. Он умер в 1903 году от рака желудка. Нам в Почеп об этом сразу же сообщили. Отец «читал» ежедневную поминальную молитву – кадиш – посвященную покойному, а также годовую – Йор-Цайт¹⁹¹, но в деревне Норино – только годовую, да и то с трудом. Вскорости он вернулся к нам.

Первые дни всей семьей мы жили у бабушки Сары, потом сняли полдома у соседа Моисея Релина¹⁹².

Семья Релина в день нашего приезда в Хотимск уехала в Клетню на постоянное местожительство. Дело в том, что Релин, отменный мастер сапожного дела, получил справку о своем «честном поведении» у полицейского урядника¹⁹³ города Хотимска, господина Манского¹⁹⁴.

Он уже побывал в Брянске, в Аттестационной Комиссии, и получил «Аттестат Зрелости». Потом, на основании этих документов, в канцелярии Брянского Исправника¹⁹⁵ ему выдали «Паспорт» на «Право на Жительство¹⁹⁶ по всей Орловской¹⁹⁷ губернии», но при одном условии – «Без Права Найма». И вот сегодня семья Релина уезжает в Клетню.

Вот именно об этом «методе» получения «права на жительство» на территории всей Орловской губернии несколько лет тому назад моему отцу говорил Гутерман.

А пока что, мы, семья из пяти душ, переезжаем, в который раз, в другую квартиру, на этот раз – просторную, расположенную между домами обеих, ныне овдовевших бабушек. Нам удобно. На первое время, пока отец не начнет зарабатывать на жизнь. Куда бы родители ни зашли, поговорить о том, о сем, их обязательно попросят: – Возьмите детям. – И брали… Обязаны были. Иначе? Неповиновение родителям… Не возьмешь? Сами принесут. Поневоле возьмешь. Потому что… Надо…Детям.

Первым делом меня отдали в школу – Хейдер¹⁹⁸ – к ребе Лейбу. Это была старая перекосившаяся изба одной вдовы, Лейи¹⁹⁹ – Лизы, по мужу – Хайкина²⁰⁰.

Мы, человек восемь-десять талмидым²⁰¹ Первого, Второго, и Третьего года обучения, сидим на длинных (ви дер идишер голэс) скамейках у четырехугольного стола. Три группы, разделив условно стол на группы, шепотком зубрят, вернее, гудят свой предмет. Какая-то группа получает задание, или отвечает по вчерашнему уроку.

О подробностях учебы, с твоего разрешения, мой дорогой читатель, я расскажу немногим позже, на очереди вопрос устройства отца на работу.

И снова отец следует рекомендации своего «вожака» Гутермана – организовать Артель. В начале – из трех столяров, а потом… видно будет. Согласились: Турик²⁰², Авербах-отец, сын его живет в городе Почепе, и мой отец.

Они арендовали подвал в Глухом²⁰³ переулке, сделали верстаки, все устроили, пока что без вывески, взяли заказы, задатки… Деньги нужны для покупки материалов.

Поработали, примерно, с полгода, а результаты??? Неважные. Причины? Авербах заболел и, очевидно, надолго. Временно работать никто не идет, и решили… Заказов не брать, имеющиеся заказы выполнить и… кто куда???

Вообще, об артели, у ее членов, а главное у заказчиков, мнение осталось очень хорошее.

Так в чем же дело? Дело совсем в «ином».

Моя мать снова «на сносях». В нашем городе Хотимске врачи на «консилиуме» изучили случаи смерти новорожденных детей через несколько дней после родов и рекомендовали нашей родне, на последний месяц везти маму в город Бежица, что в десяти верстах от Брянска. Там работают «мировой известности» врачи: Чмутов – по женским болезням, и Абрумянцев – хирург и «общие» болезни. Сопровождать маму будет, конечно, отец. Попутно он сдаст «экзамен» и получит «Право на жительство» в Орловской губернии.

По предварительным данным мои родители пробудут в городе Бежице больше месяца, а мы с вами поговорим о моих успехах в Хейдере.

В наших «местечковых²⁰⁴» Хейдерах, учебный год состоит из двух полугодий с двумя каникулами. И, если учителю не понравился ученик (тупица, неполноценный, неугомонный, неряха, нестерпимый и др.) его в это полугодие не исключит, а на второе не оставит. Реб Лейб – глубокий старик, почетный, к нему попасть нелегко. По теперешним временам сказали бы – «конкурс», пять, десять человек на место. Это был настоящий меламед²⁰⁵ гемары²⁰⁶ на гебреиш²⁰⁷.

Читать печатный гебреиш, не зная перевода, отец научил меня еще в деревне Норино, когда мне исполнилось пять с половиной лет, а отъезда оттуда и не предвиделось. Как говориться – не было бы счастья; так несчастье помогло.

Спустя примерно месяц после начала учебы, отец пришел в Хейдер. Слышу, он спросил рэба Лейба о том, как он оценивает мои «способности»? Как у него память? Как он «запоминает»?

– Память у Вашего сына крепче «тюрьмы». – Ответил мой учитель. – «тюрьма», по гебреиш, да и в жаргоне, «тфисе» – это «тюрьма». В тюрьму, я знаю, садят воров. Вопрос отца был о моей памяти. «Запоминание»?

Я удивился спокойствию отца на несоответствие ответа вопросу. Лишь через полгода, когда я углубился в изучении «талмуда», я понял, что в разговорном изречении слово «тфисе» и «тофус» пишутся почти одинаковыми буквами, а значение, в переводе на жаргон, исключительно разное: «тфисе» – «тюрьма», «тофус» – «ловить», «улавливать», чем быстрее, тем и лучше, и выше оценивается «знания» ученика.

И если бы у меня сейчас был словарь по «Гебреиш», то можно было бы эти два слова перевести, и доказать, что это – «интуиция». Опять же «память» бывает «творческая», и злая, «злопамятная».

Приметно к концу года моей учебы у рэба Лейба про мою успеваемость прошла молва, что я – «а лёрнер» – знающий – будущий ученый.

В Хотимске, как и в других местечках Белоруссии, считалось, что если евреи – богатые, то значит, они и ученые… Как бы не так! Единицы из них приглашались Рэбами проверить знания своих учеников.

Наш рэб Лейб, из-за меня, не мог пригласить мою родню, Блантеров, или Головичеров, виднейших учёных города, поэтому пригласили Тамаркина²⁰⁸, владельца крупнейшего оптового галантерейного магазина. Этот, с позволения сказать «ученый», даже ставил «баллы», отметки.

Опрос учеников начался, и очередь дошла до меня. Наш «инспектор» задал мне самый трудный вопрос: «Комментарий» Талмуда, разобрать, вразумительно пояснить, с переводом его содержание с «Гебреиш» на еврейский жаргон – ивре-тайтш. Глянул я на рэба Лейба, а он «незримо дрожит», он очень желает мне помочь, хотя бы мимикой.

А я резко встал со своего места, набрался смелости, повысил свой голос, и, нараспев с жестикуляцией, соответствующей содержанию, «комментарий» Талмуда изложил, как нельзя лучше. А своими глазами пожираю обоих, «Инспектора» и Рэба Лейба. Вижу, Рэб Лейб сияет, Тамаркин улыбается. Погладив меня по голове, он сказал: – Он «знает».

Всем ребятам он поставил по «тройке», мне – «четыре». Рэб Лейб «ожил». Он отвел «инспектора» на шаг от стола и, кивнув головой на меня, пояснил, что я внук Блантера и Головичера, и похвалил меня.

– Пошли, ребята. – Сказал нам Тамаркин. – День жаркий, попьем водички с сиропом и печеньем, я вас угощу.

Он и рэб Лейб пошли с нами.

После смерти дедушки Лейба, у бабушки Сары я был «любимейший» внук, потому что я, первый из будущих внуков, был назван его именем, надеясь, что я продолжу род талмудистов. А я стал… коммунистом.

Теперь рассажу немного об «мудростях» моих сверстников, об ученических хитростях на уроках в нашей школе.

Представьте себе, что все мы, школьники, сидим за одним столом, занимаемся.

Сквозь окна, расположенные с двух сторон, мы видим разное. С одной стороны – огороды, люди трудятся на них, кто – копает землю лопатой, кто – работает граблями. Они что-то сажают, носят воду ведром и поливают грядки лейкой. С другой стороны – люди идут, что-то несут. Спешат подводы, люди что-то куда-то везут.

Одним словом, все работают, а мы сидим в школе-хате, «протираем» брюки и «гудим» на все лады. Это называется – мы изучаем Тору (библию) – Хумеш²⁰⁹, Талмуд – Гемара, и другие науки.

День жаркий, солнечный, вот и хочется нам в реке Ипуть²¹⁰ покупаться. Спрашивается – может ли у нас, учеников, быть большое желание зубрить, учиться???

Ребе и сам не прочь вздремнуть, уснуть. Но он же учитель, он не должен спать во время урока. И вот он задает вопрос ученику.

– Еся²¹¹, где мы остановились? На какой строке? Фразе? – А наш Еся, как раз не выучил задание по Гемара. Ученики в таких случаях начинают гадать. Страница Гемара большая, двумя детскими ладошками не закроешь, поэтому ученик объявляет те слова что видны. На сей раз попались два слова, и Еся их громогласно объявил. – «довор ахейр». Эти два слова в переводе на «жаргон» имеют два абсолютно разных значения. Первое – это «другой предмет», второе – это «свинья».

Все ученики подняли дружный хохот, а Есе и больно и смешно, потому что ребе Лейб ударил своей рукой по его рукам, лежавшим на Гемара.

Это еще ничего, не так больно, ударил то рукой, а другие учителя бьют ремнем.

Были и у нас такие ученики, которые доводили учителя, как говорится – «до белого каления», а он, нет, нет, да и хлопнет «виновника» по плечу, на котором одна лишь тонкая ситцевая рубашонка.

Наказанный ученик не плачет навзрыд, да и вообще не плачет, но, не потому, что ему мол, не больно, нет, даже очень больно, это видно хотя бы по «жемчугам слез» на его глазах, а потому что «не принято» у мальчиков плакать, это «ведь только девчонки плачут».

Я учусь у ребе Лейба третье полугодие. Ни меня, ни большинство других учеников за весь этот период, не только не били, но и плохого слова не сказали нам. Из четырех ребят нашей группы не успевал один Еся. Не всегда он был виноват, частично были виноваты «любители» подсказывать, которые порой и сами не знали правильного ответа. Были еще и другие «подвохи» у нас. Не было и дня, чтобы все было хорошо тогда, когда кому-нибудь что-нибудь подсказали.

Когда я учился у ребе Лейбы, я старался изо всех сил «поступать правильно». Я считал, вернее мне отец пояснил, что мы, «митнагдим», должны использовать все имеющиеся у нас возможности учиться, и делать это наилучшим образом. Свои успехи я должен был соизмерять со своими способностями и не должен был показывать, что я сравниваю себя с кем-нибудь из «хасидов».

Отец уже тогда, когда мне исполнилось семь с половиной лет, рассказал мне «историю» тех дней, когда он, будучи юношей, ходил в семью Головичеров, к Абраму и Меиру. Сперва целью его визитов было послушать как они учат Гемара, а потом он и сам включился в учебу. Более того, иногда даже сам дедушка Лейб подсаживал отца к себе, к своей Гемаре.

И тогда они уже «вчетвером» изучали, разбирали и решали затронутые «вопросы».

А чем вся эта учеба закончилось???

Так я же вам уже все рассказал…

Отец увез мать в город Жиздру…

Потом родился я, и теперь, через восемьдесят три года сижу и пишу «мемуары» – отчет за все пять поколений семьи Фейгиных: моего отца, меня, моих детей, внуков, правнуков.

Возвращаюсь к вопросу о том, чтобы «поступать правильно»…

Я считал, что такая экзекуция не украшает учения «закона Божьего» и высказал Ребе об этом, как мог и как понимал, один на один. Ребе ответил мне, что «без этого нельзя».

И уже на следующий день Науму²¹² из второй группы класса попало ремешком по спине за ошибки в правилах писания Гебреиш.

Обычно, когда я рассказывал отцу о таких вот «побоях», он отвечал. – Тебя же не бьют. Пусть дети лучше готовятся. А он? На то он и Ребе. – Их этого мне стало ясно, что отец не против «ремешка», лишь бы «это» было на пользу делу. Мол, и нас били в Хейдере.

Спустя несколько дней «ремешок» опять «гулял» по двум малышам. Опять досталась Науму и Боре²¹³. Они оба макали свои перьевые ручки в одну и ту же чернильницу, а та перевернулась и чернила разлились на две тетради. Капнуло на мою Гемару. Наум, которому это было не впервой, остался и продолжил заниматься, а Боря в слезах ушел домой.

На завтра, после порки дома, Боря пришел в Хейдер, как в рот воды набравши, правда, с новой чернильницей-непроливашкой.

Как говорится, всё стало на свои места. Но «ремешок» существует и находит свое применение, как «закон».

На этот раз я был вынужден сказать отцу. – Послушай, папа, я уже не маленький. Мне всё равно, что ты сделаешь со мной, но, если этот ненавистный старый Ребе когда-нибудь дотронется «ремешком» до одного из нас, клянусь, что «мы все вместе сломаем ему шею».

Кажется, отец меня понял. Он поговорил с ребе. На этом все и кончилось. «Ремешка» на столе не стало.

Второй год пошел с тех пор, как мы приехали в город Хотимск. Кружковская работа по-прежнему велась через пень-колоду.

С приездом моих родных пополнились организационные силы. В нашей «семейной» квартире «удобней» вести «политмассовую» работу.

Чтение «материалов» всегда сопровождалось «чаепитием». Самовар всегда кипит, на столе стоит чайная посуда, полные и наполовину недопитые стаканы. Остывший чай выливают и тут же наливают горячий, благо сахар, мелко нарубленный, лежит в сахарнице, ибо чай пьют вприкуску не только мещане, но и рабочий люд.

У большинства населения сахар хранят для больных. «Головай зол мен им нитдарфун». = Дай Бог, чтобы он не был нужен.

Мамина сестра тетя Рая, уже взрослая, играла с малышами, нашими и соседскими, в разные детские игры. Так маскировали политбеседу, причем, не без неприятностей от местной полиции, от которой спасал все тот же стражник Сергеенко, шеф тети Раи.

К примеру, на «массовке» под Первое Мая 1907 года, вечером в лесу был мой отец. В то время он, хоть и был отец семьи, но ходил почти безбородый. На очной ставке в полиции Стражник Сергеенко вместо Хаима, «опознал» его младшего брата, Исаака, такого же безбородого, но, пока еще, холостого. Таким образом, «подставной» Хаим, а точнее, Исаак, «отдыхал» несколько дней в Хотимском предварительном карцере, вместе с еще двумя десятками человек, борцов за свои права, за свободу.

Дорогие вы мои наследники, читатели!

Вы вправе спросить у меня.

– Чем вызвана необходимость переключения темы о «школьных порках», и вдруг на предмайскую массовку?

Отвечаю.

– Тем, что отец с каждым днем стал внимательней выслушивать задаваемые мною вопросы, и надо сказать, далеко не детского характера.

Хотя бы мой разговор с отцом о «порках».

Вдумайтесь, мое заявление отцу. – Послушай; папа, я уже не маленький… – Семилетний мальчик не просит, а заявляет о решении «коллектива», и ему все равно, что отец сделает с ним. Это ли не «самопожертвование» во имя общего дела? Это ли не сила коллектива?