Читать книгу: «Два одиночества в любви», страница 3
Раньше, когда Боря был совсем малышом, родители часто его оставляли на попечительство бабушке. Та была старухой семидесяти лет с тяжёлыми советскими ценностями с очками, где линзы были с толщину детского пальца. Из-за преклонного возраста, с ней часто шутила память, иногда убегая или возвращаясь слишком поздно. Это с ней произошло на прогулке. Она решила прогуляться зимой с коляской, где лежал маленький тогда Боря. Он был тих и тогда. Бабуля в этот раз забыла коляску, в парке, на одной из дорожек, где редко проходили люди. Она отвлеклась на какую-то ерунду из телефона. А он лежал. Лежал и лежал на морозе, который мелкими шагами начал подходить к нему, натачивая свои клыки. Через тридцать минут к нему пришла бабуля, найдя на том же месте, запыхаясь и проклиная саму себя. Но вместо русого мальчика с яркими зелёненькими глазками, лежал седенький и с серенькими глазками. Она пыталась поверить своим глазам, однако не могла. Лицо, рот, ушки…всё то же самое, но…Что произошло? Зима проела что-то. Внешнюю теплоту. Она осталась внутри лишь. Она лишь грела его, пока бабуля его искала. Но вместо взгляда, где горели летние леса и поля травы, в них был лишь мороз и иглы холода. Цвет кожи изменился: вместо телесного, привычного, был лишь цвет фарфора, белого как сажа или мел. Словно вместе с памятью, бабушке начал изменять в целом разум. Ей оставалось лишь отвести внука домой, запивая своё горе слезами.
До прихода Леры оставалось два часа. Он лишь сидел на подоконнике и смотрел в закат, попивая гадкий растворимый кофе. Боря его очень редко пил, потому что обычно потом от него болит голова. Сегодня же был странный день, поэтому он сделал и странное действие. «Это слишком глупо, однако. Я хочу словно ей рассказать многое, но и не хочу. Что это вообще за чувство, когда ты сидишь и боишься сделать что-то не так с человеком…Скорее всего я заболел чем-то, простудился на улице».
Когда снег тает, то он превращается в холодненькую воду, но если эту воду согреть ещё сильнее, то она превращается в кипяток… «Я сам себе изменяю, когда делаю то, что не хочу? Или когда делаю что-то новое? Наверное, нет. Или да. Зачем люди изменяют друг другу? Почему я вообще задаю эти вопросы?… Что такое вообще любовь?» Он читал книги, где люди влюбляются, где они расстаются, где любовь спасает. Иногда эти истории задевали его, после чего он всплакивал или рыдал, но на самом деле он и сам не знал из-за чего.
Лера с усилием пыталась вычесать свои волосы. Из-за усталости или лени, она заснула и проснулась лишь за час до того времени, к которому они условились. Она материла себя в зубы и без звука, но продолжала расчесываться. Она хотела выглядеть безупречно, но…для него? Ей это в голову не приходило. Вообще же Лера могла пойти и не накрашенная, и выглядящей, словно домовёнок Кузя, но сейчас к неё задача была стать богиней, ну или хотя бы королевой, чтобы он оценил внешний вид на сто двадцать баллов. Но всё-таки странное чувство сидело у неё…
Люди настолько иногда…глупы. Может внутри каждый себя считает уникальным или гением, но никто никогда этого не подтверждал. Гений-это тот, кто вечно сомневается в себе. Тот, кто делает себя уникальнее каждый новый день. Посредственность будет говорить о своей невероятной мощи и сверхъестественной натуре. Люди, если бы меньше думали языком, а мозгом, то становились бы лучше.
Боря не искал в себе уникальных черт или чего-либо такого, но иногда…иногда он говорил сам себе, что он – самый умный, а все вокруг, лишь ничто и никто ему в подмётки не годится. Голос разума в этот момент затухал и уходил на самые задворки, а собственное тчеславие переходило через все пороги. Его характер в этот момент становился невыносимым. Иррациональность и глупость выходило на сцену, и плясали они чечётку, пока весь ум был в заложниках в кладовке. Хорошо, что сейчас эта его черта не проснулась. Он положил чашку кофе на стол и в спешке побежал, чуть ли не упав в коридоре. Боря открыл и перед ним стояла Лера…
"Что он думает?"-словно запах краски в только что выкрашенной комнате было у неё в голове. "Он что-нибудь скажет или нет? Или мне нужно самой что-то сказать?". Одна секунда проносилась мучительно долго. Они оба смотрели друг другу в глаза, но словно проходил их взгляд сквозь. Там-то ли удивление, то ли страх, то ли радость, то ли… пустота. Она и он оценивали существо перед ним, потому что таких ситуаций прежде у них не было: в поздний час пришёл одноклассник, и это не школа, и…
– Привет! – сказала Лера, пройдя через эту секунду глупого молчания. Она приукрасила свой голос радостью, чтобы Боря был настроен на весёлый, дружелюбный лад.
– И тебе – ответил парень, отойдя из дверного проема и как бы пропуская её внутрь. Он начал прятать свои глаза в пол, потому что ему стало "неловко". То ли от красоты, которую он начал замечать только сейчас за девять лет, которые они знакомы, то ли от ситуации, в общем.
"Почему я волнуюсь?" – всё ещё, целый день, думали эти двое. Для одного это было впервые, а для другого – просто необычным явлением. К Боре вообще впервые пришёл человек в гости, именно к нему. Лера же волновалась от того, что перед ней была книга с иностранными рукописями, которые следовало ещё изучить, вникнуть в них и понять. Пока что она не понимала их и видела лишь диковинную и необычную вещицу, которая завораживала, но и настораживала, своей, как раз, неизведанностью. Она видела перед собой парня в длинных мешковатых штанах с клетчатым паттерном, в мешковатой чёрной футболке с теми же очками. Как ни парадоксально, Лера была удивлена, что даже такой человек может быть одет как обычный человек и выглядеть…мило? "Мило? Что?" – спросила сама себя, но потом сразу же выкинула это странное замечание, которое она никак не ожидала встретить. Но, на самом деле, румянец цвета киноваря пробежал по её щекам, но лишь на мгновение.
Лера-декорация разрушения. От третьего лица виднеется как будто, что она – ураган, который рушит всё и источает гигантскую энергию. Однако всё не так и лишь иллюзия на самом деле. Лишь хрупкая статуэтка внутри пытается с помощью силы такой как то защититься. Она, на самом деле, хочет спокойствия, чтобы вечные лавовые потоки застыли, магма перестала бурлить, а на их место пришла вода, которая застынет и станет льдом, который будет оберегать, и охлаждать, не давая снова взорваться вулкану иррационального бытия. Но окружение – такие же, как она, горы с адским пламенем внутри. Среди них ей иногда настолько одиноко, что кажется, вокруг один огромный вакуум, где лишь она барахтается в необъятном ничто. Если бы она не лгала другим, окружающим и в самом главном образе – себе, то она, может, стала бы другой, и знали бы её как спокойную девушку, а не как бунтарку или заводилу компании. Её роль слишком приросла к ней, в общественном свете затмив саму её. Но на самом деле – Лера не такова, лишь общество поменяло сущность, пытаясь вытеснить настоящую личность.
Первое катание на коньках, первая попытка поехать на велосипеде, первые попытки шагов у детей…Это всё было сравнимо с чувством Бори, которое летало туда и обратно внутри оболочки физической. Голова думала и просчитывала множество вариантов, что делать. Растерянность ледяной глыбы весь день продолжалась и продолжалась.
Они прошли в гостиную. Лера села на диван, а Боря стоял в проёме и, немного подумав, предложил ей чай. Она согласилась и начала осматриваться повнимательнее, пока серые глаза не вернулись, поглощая всё её внимание. Везде был порядок, как в больнице, всё по своим местам и только запах был не идеальным – пахло затхлостью. Пока она смотрела, на пути её глаз попался чехол. "Что это? Инструмент? Он, что ли, на чём то играет?". Прошерстив всю память, ничего не пришло. "Скорее всего, мамы или папы".
Боря тем временем уже всё принёс: чашки чая, одна маленькая, другая побольше, и тарелку с конфетами, самыми разными, синими, громадными или дорогими. В руках его был поднос и жидкость в кружках вечно тряслась.
Они сели пить чай. Он глядел то в пустоту, то на неё. Она же смотрела в окно, в дряхлеющий малиновый закат. Родные пенаты, может, сыграли свою роль, поэтому Боря прервал молчание.
– Эти сутки завернули мои мир в узел, а потом он развернулся рисунком, который никогда не видел.
– Что? Не поняла.
– Да так…я о своём…о глупом.
К слову, он редко, но говорил так. Обычно после того, как говорил какую-то важную для него вещь, которую мало кто мог понимать, а разъяснять её было слишком инфантильно. По крайней мере, так Боря думал. Лера же почти всегда не понимала этих мыслей, хотя внимала, что в них что-то есть.
– Кстати! – положив кружку, Лера повернулась к Боре, и у неё в глазах загорелся огонь – Тут я видела чехольчик от какого-то музыкального инструмента…Это чьё?
– Это…Это моё. Скрипка, дедова, стара как мир, реликвия семьи.
– Ничего себе! А ты играть на ней умеешь? – спросила она, сжав резко в своих малюсеньких пальцах его ладонь. Она настолько была велика, что она одна была больше двух её. И не смущало даже Леру действие её, настолько удивление, любопытно взыграло в ней.
– Да, немного умею.
– Прошу! Прошу! Пожалуйста, сыграй что-нибудь! – чуть ли не слёзно просила она. Удивление…оно уже распирало её, разрывало грудь с головою и кровь в венах превратилась в кипяток.
А он молчал…"Думает? Или…Он не хочет слушать? Ну ответь хоть что-нибудь, собака!". А на самом деле он пересиливал себя. Старался понять…"Что делать? Она ж никогда не слышала…Может…к чёрту? А зачем? Отказавшись, я что-то сделаю не так? Да плев…плевать".
– Сейчас. Только скрипку дай достать – ответил всё-таки Боря, когда Лера уже почти стояла перед ним на коленях. Иногда любопытство у этой огненной девушки перебивало почти всё.
– Ура! Наконец! – вырвался из её рта крик облегчения, что она наконец-то удовлетворит все свои наглые потребности в соискании всех правд его.
Что ж, делать было нечего. Его заставили раскрыть правду своего внутреннего мира. К лучшему? К худшему это? Неизвестно.
Руки стали весить сотни тонн, а ноги словно слились с полом в одно целое. Но потом он всё-таки пошёл и достал скрипку. "М-да…ну, что ж…". Собравшись с силами, он начал…
С силой сначала водя смычком по нейлону, он выдавать начал странные звуки, но потом волнение стало отступать из Сталинграда мыслей его. "Боря, успокойся. Она лишь человек, не монстр. Она не имеет ни сил бесконечно страшных, ни магии в жилах своих". Начало, составленное из необычайно скрипучих звуков, продолжалось мёдом бытия. Его лес воскрес и темнота начала проходить. Холод сменился теплотой. Волки отступили и дали проход другим зверям. Колба над розой раскололась и внешних кислород к ней начал проходить. Он не разрушал её, потому стал теплей и миролюбивей. И всё это – в нём, именно в эту секунду. А музыка была сладка как карамель и тягуча до невозможности. Красота его охватила. Перед глазами не видел он ни Леры, ни квартиры, а лишь пейзажи дальних стран, которых нет на свете нигде. Он словно стоял в дюне средь песков, и горы сзади его стояли, а впереди лишь пропасть и океан с водой такой голубизны, что ни один лазурит или краситель не сравнится. Безмятежность красоты и спокойствие бытия наконец-то стали сплавом единым навсегда, надеялся так Борис, очень надеялся. Ради кого всё это он делал? Ради себя? Ради Её? Нет. Ради чего-то большего…
Она была заворожена. Что ей думать? Она лишь смотрела в окно, как солнца свет до конца ушёл, темнота съела небо. Из глаза её одного вышла слеза, то ли от радости, то ли от эмоций. Потом ещё одна. Потом другая. Ещё две. Четыре… Солнце окончательно стало живым. Лес стал живым. Всё живо. Она отринула оковы себя. Поняла, что она не есть она сама. Что быть с собой в единении и есть быть истинной собой. Ей не хотелось больше врать. Не другим, а себе. "Плевать…Я…Хочу…Быть…Собою…". Её душа всё-таки не выдержала. Её образ бунтаря и весельчака упал, рухнул. Она перестала держаться, и слёзы хлынули со всей силой, она лишь прикрывала своё лицо руками, чтобы Боря не видел такого унижения. Она заплакала за себя и те четырнадцать лет, которые она была не тем человеком, в которого её пытались превратить. "И вот какая я?! Что я?! Я ненавижу себя! Что я хочу!?". Её били по голове молотками словно. Она не могла поймать одну мысль, всё сразу в миг разлетались, когда она тянулась за одной. "О чём ты мечтала?! А?! Дура! Набитая дура!". Она уже хотела вскричать от собственной бессильности, но не могла, боялась, что Боря перестанет играть.
А он всё играл. Он так же молчал, играл, его светлая душа кричала словно бы молитву о том, что правда высшая есть сила, и перед собой, и перед другими. Ни дрогнул мускул, ни один на лице, и лишь в последний аккорд упала слеза его.
Молчание, словно игра смерти, стояла в комнате. Лишь щебетание птиц за окном немного доносилось. Крик детей, играющих на крышах гаражов. А в комнате лишь тишина…звук холодильника появился…звук телевизора с соседней квартиры…видимо от квартиры Леры… Это молчание и лечило их, и ранило одновременно. Она – вся с заплаканным лицом и трясущимися руками, смотрела то в окно, то на него, то в его глаза, где было целое море, в котором треснули льды. Он же стоял, всё с скрипкой, и тоже смотрел, только то в пустоту, то на Неё, то в окно.
– Значит…ты умеешь всё-таки играть…и эти звуки скрипки, о которых говорила я утром, были твои…прикольно…
– Ага… Ну, как-то так…
– Спасибо.
– А? Это за что? – ответил ей Боря, одновременно спешно и медленно кладя скрипку в чехол.
– Да так – сказала она, лишь улыбнувшись, потирая глаза рукавом кофты, в котором она пришла.
– Ты вообще сегодня странная какая-то – пробурчал Боря, взяв кружку чая, чтобы как-то себя занять и не смотреть просто в пустоту.
– Да кто ж мне это говорит. Ты в школе самый нелюдимый человек на свете! Ни с кем почти не говоришь, всё время молчишь и смотришь постоянно куда-то в сторону.
– А мне и не надо. Я не хочу и люди тоже. Если человек ко мне не подходит, то тогда зачем его тревожить попросту? Тем более: одному как-то жить удобнее, не надо ни на кого надеется, кроме как на себя. Ты же себя предать не можешь?
– Когда как… – тихо-тихо, почти беззвучно сказала Лера.
– Что?
– Ничего. Продолжай.
– Так вот. Поэтому я и «нелюдимый», как ты выразилась. Скорее всего, я просто реалист, или слишком стеснительный человек, или же и то, и то. Когда ты один, никто от тебя ничего не хочет, никто ничего не требует. Лишь ты от себя можешь, и только. И не за кого переживать. Вообще, самые сильные люди те, кто смог сжиться с одиночеством, принять его, не боятся его, а просто принять факт его наличия как данность. И если в одиночестве ты можешь делать всё, то тебе никто и не нужен…
– А если в один момент тебе кто-то нужен будет?
– В каком плане?
– Если ты влюбишься.
– Это как?
– Ты никогда не влюблялся? Ты никогда не любил?
– Скорее всего, нет. Никогда в своей жизни. Я и не знаю, что это: любить человека.
Лера смотрела на него с удивлением и сожалением. Такой тонкий человек ни разу не любил? Ей даже стало его жаль, что он не испытывал эти чувства.
– А ты любила? – прервал её мысли Боря, смотря на окно и свет дальних домов, торгового центра.
– Да, один раз бывало – ответила она, всё смотря на лицо Бори, в котором отражались эти огни дальних домой и эти огни центров, и эти огни звёзд. Они отражались, так как в комнате была кромешная темень.
– И какого это?
– По началу – прекрасно. Как всегда, как в книгах, сказках. Когда внутри все эти чувства и у тебя, и у него. Это была моя первая любовь. Он был прекрасен, и я его боготворила, а он, как казалось, боготворит меня. Казалось, что это навсегда. Мне кроме него никого не надо было. Но как всё самое хорошее, и этот период закончился. Он оказался самым искусным лжецом на свете, который водил меня и ещё одну девочку за нос. Я видела на улице, как он целовался с другой. Она тоже не знала обо мне. Он пытался как-то оправдаться, но этому оправданий, как ты понимаешь, быть не может. Мы ушли от него. После этого я неделю лила слёзы, не могла учиться, пила вечно успокоительное, иногда резала себе руки…
– Как ты думаешь: что-то хорошее дала тебе эта любовь?
Она задумалась. Прокрутила все воспоминания. У неё снова спёрлось дыхание.
– Так да или нет?
– Что-то хорошее и дала, но без любви нельзя называть себя живым.
– Любила ли ты потом?
– Нет…это была…имитация любви. Попытка заделать кровоточащую рану кем-то. Иногда это помогало, иногда нет.
– Думала ли ты о тех, кем ты просто воспользовалась?
– Я никем не пользовалась!
– Пользовалась…пользовалась…чтобы самой сделать лучше. Ты давала шанс им на взаимную любовь, врала что можешь её им дать, а потом выбрасывала их. Тогда чем ты лучше того, самого первого твоего парня, твоей первой любви?
– Что тогда ты предлагаешь делать?! Не любить?! Не встречаться?! Что ты можешь знать, ты вообще никогда не любил! – не выдержала по итогу она.
– Не врать себе и другим. Не давать ложные надежды. Ведь без моего вопроса ты бы и дальше думала, что любила остальных по-настоящему. Сначала стоит разобраться в себе, чтобы потом не убивать чувства других. Другой не заделает душевные раны, а лишь расширит их.
