Читать книгу: «Живее живых. История Эшлера. Роман в двух частях», страница 5

– Не могу с тобой спорить, так как во всем с тобой согласен, и общества твоего ищу ради этого согласия и того, что можно услышать в тишине.

– Ах ты мерзавец! Наконец-то ты раскрыл свои карты, и я рад, что ты умеешь слушать. Пойми, нет никакой разницы где и когда слушать тишину. Смерть настигает нас везде, равно как и раздумья о жизни. Ведь размышлять надо о жизни, а не о смерти.

– Хотя Сенека советовал иное – улыбнулся Эшлер.

– Игра слов. Все хотят высказаться, и если бы утвердили значения слов, то спорить было бы не о чем, или почти не о чем, но пусть у представителей толпы уберут слова: любовь, честь и мудрость. Им они ни к чему. Все равно они ими не пользуются, а только оправдывают свои животные инстинкты, приправливая их пряностями вежливости, флирта и соблазнения. Зачем понимать, зачем познавать глубины, зачем вообще идти за горизонт, когда можно просто выучить пару свежих острот, несколько новых комплиментов, разобраться в моде и красиво говорить о мечтах и горизонтах. На деле выясняется, что интерес представляют последствия вожделения, а не любовь. Любовь – это квинтэссенция всех стихий и Великого Духа. Великая любовь есть дочь Великого познания, и никак иначе. Все остальное – дань похоти, маскарад вожделения и царство низменного, не вечного и обреченного. Все надлежит одухотворить, а иначе все обратится в прах.

– Каждому свое, разве нет? Пусть человек будет волен выбирать свою судьбу, ведь тем мир и интересен, что он есть сумма блуждающих субъектов.

– Фу, фу, фу, какая мерзость тебе приходит в голову, ну а впрочем, все имеет право на существование, отказывая себе в праве на небытие, и потому стремится себя увековечить в газетной ерунде. Хе-хе, рифма получилась. И отшельникам не чуждо посмеяться: О муки! О любовь! О искушенья! Воистину, соблазн уединенья еще никто не победил. Однако, чаще всего мне тоскливо среди ощущения флера цветов зла и сплина собственных размышлений. Я опьянен ими.

– Как в глубину кулис – волшебное виденье,

Вдруг Радость светлая умчится вдаль, и вот

За мигом новый миг безжалостно пожрет

Все данные тебе Судьбою наслажденья

– О вспомни: с Временем тягаться бесполезно;

Оно – играющий без промаха игрок.

Ночная тень растет и убывает срок;

В часах иссяк песок, и вечно алчет бездна.

Приятно общаться с поклонником Бодлера. При всем моем нынешнем положении мне нравится то, к чему привело меня одиночество – к возможности иметь собственное мнение на любой счет, и в качестве судей иметь тех, кому я безразличен. Общество все-таки состоит из людей, и гуманность порой играет злую шутку, а заблуждаться я предпочту в одиночестве. Мои томления помилуй, Сатана!

– Порой с поклонниками общаться приятнее, чем с их кумирами, но это крайне редко. Гениям не везет на поклонников-падальщиков талантов.

– Мне кажется, нам трудно беседовать именно от того, что мы слишком хорошо понимаем друг друга. Ты – предатель, бежавший от людей, а я был ими растерзан и продал душу Бездне ради собственного спасения, ради того, чтобы жить. Хм, странно, но именно такая жизнь мне по душе. Помнишь это стихотворение:

Отверженник-поэт, что, обреченый аду,

Давно сменил очаг и ложе на вертеп.

В вас обретет покой и горькую усладу:

От угрызения спасут вертеп и склеп.

– Альков и черный гроб, как два родные брата,

В душе, что страшными восторгами богата,

Богохуления нечестные родят.

– Браво, друг мой, приятно мне общество того, кто прогуливался по ночному саду, где растут болезненные цветы. Как хорошо, когда тебе некого судить. Да, мое изгнание – это бегство больного чумой от больных камнем глупости. Может быть, на их счет я ошибаюсь, но теперь это неважно. Теперь я один, и не хочу делить свое одиночество с желчным, черствым мерзавцем, помнящим все обиду и всю причиненную ему боль лишь за то, что он удосужился думать иначе, жить по-иному и чувствовать иначе. Я хочу оставаться самим собой, простой тенью уходящего дня, тенью среди звезд, среди немого безмолвия красоты и серебристого, пьянящего изящества меланхолии, тоски с легкой ноткой грустной скорби. Меня пьянит это ощущение, это состояние, я нахожу его блаженным источником своего счастья. Это моя пляска смерти, и клянусь суккубами, она сладка, словно пляска смерти самого Сен-Санса в исполнении органиста. Моя грусть не утрата, а приобретение, нечто врожденное или инстинктивное, чьему раскрытию способствовали обстоятельства… Прости, мне легко начать откровенничать, ведь надо мной нет дамоклова меча общественного порицания.

– Тебе не нужен ад или рай?

– О, зачем? В раю скучно, а ад пуст. Нет ничего ужаснее середняков-бюргеров, буржуа и прочих мещан. Они навевают образы картин Якоба де Гейна, а их дома – натюрморты Питера Боеля. Лучше провести вечер в клубе «зеленая лампа» или среди людей, как Гордон Комсток. Все же, я предпочту общество мертвых поэтов, неторопливых эпикурейцев.

Люблю я отчаяние мое безмерное,

нам радость в последней капле дана,

И только одно здесь я знаю верное:

Надо всякую чашу пить – до дна.

– Расцветайте, отцветайте, многоцветно, полновластно

Раскрывайте все богатство ваших скрытых, юных сил,

Но в расцвете не забудьте, что и смерть как жизнь прекрасна,

И что царственно величье холодеющих могил.

Услышав эти строки, монах встал и поклонился Эшлеру. Они расстались. Монах смотрел на ночное ясное небо полное звезд, и о чем-то думал. Эшлер же поклонился в ответ, и отправился в свое поместье, где его ждали последние приготовления к Самайну, напевая «Литания Сатане» Бодлера. Как же приятно разделить с кем-то свое одиночество! С кем-то, у кого зоркое сердце! Эшлер замедлил свой скорый шаг, желая насладиться свежестью летней ночи, ее ясностью и теплотой. И демоны блуждают, когда в них есть стремления, среди своих миров, созданных ими самими внутри себя!

Завтра снова придется работать, ведь самое страшное в аду – это повторяемость, эта круговая порука, не вбирающая в себя ничего лишнего, ибо круг – фигура идеальная!

История Эшлера

Часть первая. Проклятые древности

О великом событии, изменившим облик христианского мира, только спустя год узнал Фридрих, и его жизнь нырнула в историческую неотвратимость перемен. Событие, которое он представлял себе иначе, чем оно случилось. Он мечтал принять в нем участие, смотреть, как простой смертный человек уподобляется пророку, несущему благостную весть, воспламеняет сердца и умы людей, предрекая им, спасение от невежества – матери всех пороков. Юноша грезил себя первым, кто прочтет эти краткие доказательства заблуждения человечества. Увы, но случилось это очень далеко от его родного городка.

Роковой удар был нанесен простым священником, но его эхо, подобно залпу тысяч василисков разнеслось по всему миру от стука молотка, прибивающего тезисы, метко сражающего в самое сердце всякого, кто владел грамотой и мечтал изменить мир к лучшему – к Царствию Небесному.

Фридриха сразило разочарование, но вместе с ним в его душу вселилась надежда. Это событие, совершенное отцом Лютером зажгло в его душе пламя, томившееся в нем уже долгие годы. Фридрих чувствовал себя безвольной марионеткой в духе этого события, ставшего для юноши гением, ангелом-хранителем, определившим его дальнейшую жизнь в огромном корабле-мире.

Легко поселяется надежда в пустой желудок. Фридрих зарабатывал деньги, давая частные уроки грамматики и риторики, одновременно помогая пожилому профессору, доктору обоих прав в подготовке занятий, то есть, был у остроума на побегушках. Фридрих был кем-то вроде соискателя, так как денег семьи не хватало, чтобы полноценно оплатить его образование, и поэтому он с профессором заключил пакт взаимопомощи. У профессора была одна снобистская черта: он не переносил на дух богатеньких буржуа.

Летний зной остывал, тьма окутывала мир. Всякий, кто не желал пасть в объятия древних языческих богов, спасался в кабаках и притонах, и вообще всюду, лишь бы горел свет, а тишину разгоняла какофония человекоподобных голосов веселившихся студентов и прочего сброда прожигателей жизни.

Фридрих прятался в библиотеке, штудируя Энхиридион к Лаврентию Блаженного Отца Церкви и «Этику» Аристотеля, создавая материал для речи высокого цицероновского стиля.

Мысли Фридриха прорвались сквозь магическую стену из слов и предложений, устремившись в мир слияния Единого Бога и пророческой древности, языческой древности могучих героев, чудовищ и титанов. В мире сладострастия и подвига, дух времени, Великий Хронос, шептал Фридриху фантазии соития в вечности, вечного Слова Божьего, которое есть «любовь» и прекрасной Венеры. Вакханалия первых святых, утопающих в объятиях обнаженных нимф и дриад веселой ватагой ворвались посреди созерцательного философствования, захватив дух юноши окончательно. Мысль была наградой вечного Господа невечной плоти: стареющей, красивой, нежной, теплой, стройной и грациозной, словно пушистая спутница приложила дьявольскую лапку к творениям да Винчи.

Неизвестно как долго пробыл Фридрих в забытьи среди ушедшей навсегда древности. Увы, но Лета не поглощает в себя все полностью, некоторые явления отзвучат набатным эхом бессмертия.

Сноп золотистых, блестящих лучей неторопливо вошел в библиотеку, расстилаясь роскошным ковром. Мягкое утреннее тепло, нежно пригладив Фридриха по длинным каштановым кудрям, пробудило его ото сна, словно Святой Дух вдохнул в него жизнь, вырвав из языческого мрака царства чудовищ, порождаемых сном разума.

Проходящие мимо товарищи посмеивались над Фридрихом, показывая на него пальцем и сочиняя новую подленькую остроту, щеголяя которой, они надеются снискать расположение порядочного общества. К тому же, вместе с ростом городов, университетов и притонов, вырастают в изобилии соревнования по классам школы злословия. Каждый считал своим долгом победить в этом сочинительстве острот и каламбуров ради небольшого душевного отдыха и насмешки над собственной нищенской судьбой человека, выброшенного в большой мир, потрясаемый великими делами, меняющими историю. Среди великих дел копошатся мелкие студенты рядом с маргиналами и попрошайками, которых в Англии давно уже наказывают за леность и праздность. Вся жизнь нуворишей-гуманистов – это веселье и тоска, любовь и страх, свобода, и нищета с одним днем без надежд на завтра.

Фридрих знал, что причина злобы кроется в самоуязвленности, в недостатке ума. Он эпикурейски переносил все обиняки, и иногда воспринимал их с долей сократовской самоиронии. Вступив в мир взрослых людей, не понимая разницы между правилами формальной игры и закулисных интриг, ему пришлось долго осваиваться методом проб и ошибок, приведших его к истине Эпикура: «Живи уединенно!».

К Фридриху подсел его друг Ульрих, швейцарец по происхождению, но влюбленный в Рейх, созданный его кумиром Максимилианом I. Ульрих выглядел как жнец на службе у Смерти: высокий рост, впалые щеки, сухие длинные светлые волосы, морщинистый узкий лоб и почти стеклянные карие глаза, пронзавшие в самую душу. У каждого, кто имел смелости пообщаться с Ульрихом, в первый раз тряслись коленки, а в душе неистово кричало и вопило желание удрать поскорее. Про Ульриха ходила шутка, что он слишком долго сидел подле Люцифера в аду мессера Алигьери. Врачи же поставили Ульриху диагноз: избыток черной желчи, прописав ему такой образ жизни, который он вел всегда. Ульрих мечтал стать философом, доктором обоих прав и великим теологом, как Фома Аквинат, но при этом иногда он мечтал о далеких землях, о подвигах и приключениях, в том числе любовных.

Ульрих и Фридрих долго смотрели друг на друга, потом улыбнулись заговорщически, и Фридрих сказал:

– Сдаюсь, ты выиграл. Жуткий вид, будто смотришь в бездну.

– Хм, не люблю выигрывать, но такова Судьба. – Медленно, прерывистой и тихой речью ответил Ульрих – слышал о Лютере или все еще мечтаешь об Эпикуре?

– Знаешь, тут рядом есть дом главы гильдии Альбрехта Вагнера? Он имеет отношения с ганзейским союзом то ли сам, то ли через посредников.

– Ммм, припоминаю… – протянул Ульрих.

– Так вот у него дочка божественной красоты. Я хочу написать для нее сонет и приложить подарок, но… – возбужденно говорил Фридрих, пока Ульрих его не перебил.

– Но таланта у тебя точно больше, чем денег. Маргарита Вагнер очарует кого угодно, но не думал, что попадешься и ты, кто прекрасно знает идею Платона об эйдосах. Кстати, у меня для тебя есть кое-что.

После этих слов Ульрих вынул небольшой свиток:

– Это трактат «О Сущем и Едином» мессера Джованни пико делла Мирандолы из академии в Кареджи. Трактат о том, как соединяются Платон и Аристотель, бывшие, как ты знаешь, соперниками. Трактат мне переписали друзья из Кареджи.

– Постой, примирить Платона и Аристотеля? Каким образом это возможно? – удивился Фридрих, забыв о любовной тоске.

– Сам посмотри – ответил Ульрих, протягивая свиток – это лучше, чем пасть в лоно геенны огненной, пусть и милой, как Маргарита.

– Влечет меня к ней, вот и все – раздраженно ответил Фридрих. Он знал, что такие разговоры с Ульрихом бесполезны, ему неведома страсть к красоте, жажда обладания этим сокровищем, словно прирученным фениксом.

– Понимаю, но есть предложение интереснее. Приходи на закате в старый квартал, и оттуда доберись до хижины лесника, что стоит вдоль могучего дуба. Постучи и скажи: «Carpe diem».

– Ты не можешь просто напиться у старого Иеронима? Решил придумать развлечение? – улыбнулся Фридрих.

– Нет, вино, и эль меня не пьянят. Приходи, вот и все. Доброго дня и храни тебя Бог – сказал Ульрих и неторопливо ушел бесшумными шагами, будто бы время не властно над ним.

Фридриху пришлось отправляться на занятия голодным, но его больше интересовал свиток Мирандолы. Фридрих знал о Мирандоле весьма жуткие вещи: якобы он практиковал магию и продал душу Дьяволу за тайные знания общения и воскрешения мертвых. Людская молва рассказывала о нем небылицы, а ученые старались держаться от этих гуманистов подальше.

После занятий Фридрих украдкой, словно опасный вор, пришел в свою комнату, и прежде чем войти, осторожно огляделся, опасаясь слежки. За чтение гуманистов можно было лишиться места или даже попасть к инквизиторам, в любом случае, костры возжигались, суды велись и этому не бывает конца. Излишняя осторожность не замечается как чудаковатая странность, если обладатель странности является чудаком, поэтому никто не обратит внимание на подобную предосторожность.

Фридрих сел за письменный стол у окна, чтобы отдаться чтению запретного трактата человека, попавшего под суд за свои идеи. Держать в руках копию плода свободной мысли, устремленной к одной только истине, с лихвой устраняло всякое чувство опасности, превращая его в источник мученичества. Рисковать жизнью ради истины – это подвиг, на который способен только человек, знающий, что такое любовь. Чувство опасности только усиливало любопытство, тем более, Фридриха поразило до глубины души, что кто-то сумел примирить Платона и Аристотеля. Ведь, примирив их, можно примирить весь мир под крылом Единой Истины, единого знания, познание единой сути вещей – вот мечта всякого, кто желает власти, даже пусть и власти над собой. В душе Фридриха распалялась страсть, вожделеющая этот свиток с письменами, и чем более он размышлял о содержимом и могуществе слов, тем сильнее он желал развернуть его, показать его лучам света Божьего, дабы тот осветил ему мудрость человека.

Комнату постепенно заполнял мягкий золотистый с розоватым оттенком свет. Приближалась колесница Гелиоса, возвещающая о приближении союза Гекаты и Морфея. Розовато-алый плащ расстилался по небу, смешиваясь с небесно-голубым небом и сероватыми облаками, разбросанными по небосводу, словно ангельский шелк, рассыпая окровавленное золото по крышам домов и церквей блистательными лучами. Зной и жар полудня остывал особой свежестью и приветливой лаской, обнимая каждый полный вдох, и легкостью придавал умиротворяющее успокоение и уют.

Фридрих почувствовал теплоту вечера, стряхнул с себя забытье размышления и оглянулся осмотреть комнату, словно был тут впервые и не узнавал привычных вещей. Спустя мгновение, он пришел в себя, но мысль о прочитанном, строгой и властной демоницей, восседала рядом с ним, на окне, закрывая своим телом свет так, чтобы игра теней была увлекательная и завораживающая.

Беспокойно бродил Фридрих по небольшой комнате из угла в угол, словно зверь, предчувствующий опасность. Сомнение присоединилось к демонице, нашептывая ему противоречивые желания, доказывая разумность обоих. Фридриха мучил демон Мирандолы, но не отставало в пытках томительное ощущение таинственности предложения Ульриха. Проклятое знание, проклятый, ненавистный Эпикур, учивший равнодушию к страстям. Сильнейшая скука без страстей, без Амора, без приключений, но на все это нет денег, ни славы и людского мнения, способные поднять из грязи любого сорвиголову с его пороками и обелить до ангелоподобной белизны. Только демоны, только духи мудрецов зовут вперед, указывая на слепящее солнце. Тишины и луны хотел Фридрих, и он знал, куда ему нужно идти.

Горожане толпились на площади и у дверей церкви, стремясь успеть занять лучшие места на вечерней службе. Бытует мнение, что облатки вкуснее, если получить их первыми. Базилика возвышалась в центре площади, словно нерушимая крепость Воли Господа, проповедующая убранством своим скромность, целомудрие и милосердие любви к ближнему. Стены базилики не раз укрывали от врагов, и порой преступники получали убежище и шанс отмолить свой грех, получив возможность начать праведную жизнь. Ведь одна раскаявшаяся душа лучше, чем тысячи праведных, ибо сойти с тропы греха очень сложно, вступив на нее однажды, не получив своевременной кары. Базилика хранила все тайны и сплетни прихожан вместе со скрипторием и библиотекой мысли Отцов Церкви и ученых мужей, желавших понять и донести всем слово Божие, познавая тайны мироздания. Из-под крыла церкви вышли все без исключения гуманисты, и как странно, что мощные каменные стены равнодушно смотрели на то, как из них выходят маги и еретики, но пути Господни неисповедимы. Остается только уповать на милость его в день Страшного Суда. Базилика для горожан была спасительным ковчегом в юдоли скорби и царствии суеты. Монахи почитали базилику своим домом, землей обетованной посреди грешного и порочного мира, оберегая реликвии и мудрость апостолов от лап невежд. Монахи спасались в базилике от грохочущей дневной суеты, от жаркого знойного полудня и страстей, в игре которых, они, по наивности, не принимали участия. Хотя не все столь набожны, и острое перо сатиры нанесло монахам изрядное количество ран. Стены хранят секреты, стены хранят дух былого и дух Святой. Сюда пришел Фридрих.

Фридрих сел у церковной паперти, рассматривая горожан, проходивших мимо. Чья-то рука мягко легла ему на плечо. Фридрих не сразу отреагировал на этот жест, не сразу почувствовав руку на своем плече, ибо призраки древности еще донимали его беспокойный и уставший ум. Он оглянулся и увидел отца Альбрехта, который решил приглядывать за Фридрихом. Фридрих напоминал ему самого себя в молодости: горячий, но в меру, сообразительный, набожный, скромный и тихий человек. Теперь же отец Альбрехт был одним из редких монахов, кто разделял учение цистерианцев искренне. Про него сложно сказать что-либо порочащее его сан. К тому же, он уже был в почтенном возрасте, о чем ярко напоминала ему разраставшаяся плешь и остатки волос покрывались пепельной сединой. На лице появились неглубокие морщины, а лоб постоянно нахмурен. При этом в его глазах была странная всепрощающая доброта. Он на все смотрел так, словно ничто его не удивляло, а только радовало, словно все были ему как дети заблудшие. Он почувствовал смятение Фридриха и сказал ему с искренней честностью то, что шептало ему любящее монашеское сердце:

– Доброго тебе вечера, сын мой, я вижу ты в печали. Какие мысли гнетут тебя?

– Порой мне кажется, что Господь оставил нас. Порой, я чувствую себя чужим в этом мире. У меня ничего нет, я почти нищенствую, а другие – обогащаются обманом и хитростью на зависть лисьей и женской породе. Простите, отец Альбрехт, есть еще кое-что, что озадачивает меня сильнее, но сказать этого я вам не могу.

– Блаженны нищие духом, ибо откроются им врата в Царствие Христово. Людей же прости и отпусти им прегрешения их, ведь злобою своей ты несешь вдобавок к своим грехам и чужие. Бери с собой только веру и смело иди с ней. Богатство ты все равно потеряешь, а способ его приобретения грозит ниспровержением души во мрак.

– Но обыватель так любит солнце, что вовек не устанет сочинять ему сонеты и радовать его блестящей роскошью и вычурными одеяниями, щегольски сидящими.

– Суета мирская привлекательна и притягательна, вскружит голову изобилием мимолетных чудес, желаемых снова и снова изо дня в день, и все изощреннее должны оные быть. Люди любят солнце не за теплоту его, а за возможность поблестеть на нем. Прости им прегрешения их, ибо не нам с тобой судить тех, кого Спаситель призывал любить. В многой мудрости много печали, ибо умножающий познания, умножает скорби.

– Кто это сказал? Этого нет в Евангелии.

– Не все Евангелие должным образом изучается. Внешняя премудрость, грамота и шапочка свидетельствуют об уме более, нежели корпение над Плотином и Боэцием. Эти слова из премудростей Соломоновых. Соломон – древний царь земли израилевой, почитавшийся как премудрый из живущих. Говорят, что он приручил демонов числом семьдесят два, и сами ангелы споспешествовали делу сему. Он с Божьей помощью и ангельской подмогой построил первый храм для сынов Израилевых, дабы могли они справлять свои ритуалы во славу Бога. Демонов же запер за семью печатями, но любопытство невежд сильнее всего. Отворили они печати те, и мир канул во мрак смертей, болезней, злобы, проклятий, невежества и алчности.

– Откуда вам это известно? Ни от кого я не слышал ничего подобного. Вы занимаетесь магией?

– Нет, что ты, сын мой, я лишь читаю Писание и ищу премудрости Господа, дабы просвещать ею страждущих. Много книг древних хранятся в разных местах, почитаемые как святыни или томятся забытыми в надежде открыться искателю запретной мудрости. Я верю только в силу Господа, а магия – вещь противоестественная и ни к чему тому, кто блажен в вере своей.

Вот посмотри – отец Альбрехт указал на другую сторону паперти, напротив нас там сидел маленький мальчик с светлыми спутанными волосами, немытыми и грязными. Лицо его, исхудалое и бледное, покрыто болячками и грязью, словно он работал на каменоломне. Мальчик был одет в рубища и лохмотья, не имея обуви. Вид он производил удручающий. Его было очень жалко, и взгляд Фридриха заметил рядом с мальчиком костыли, ставшие орудием, ударившим по его сердцу так сильно, что глаза его невольно задрожали, а сердце сжалось от горечи. Отец Альбрехт продолжал – этот мальчик не просит милостыню. Мы приютили его в базилике, и он прислуживает в скриптории и у алтаря. Он читает проповеди собственного сочинения. Устами младенца глаголет истина. Помнишь, сказано: «будьте как дети, ибо их есть царствие небесное». Мальчик слаб телом, часто болеет, порой плохо спит и питается простой пищей, чтобы не нагружать больной желудок. Дух его силен, ведь, несмотря на его немощи, он ни разу не пожаловался на горькую судьбу. Каждый раз, когда ему тяжело, я предлагал помочь ему, и он не отказывался, но говорил так: «Спасибо отец Альбрехт, но Господь не ниспошлет мне того, с чем бы я не справился». Мальчик никогда не забудет похвалить мироздание за красивые облака, за теплое солнце, прекрасный день жизни, за красивые разноцветные ковры цветов и мириады одежд благородных матрон. Детский глаз радуется всему, везде видит красоту и премудрость Божью. Я немного завидую ему и злюсь на тех, кто при здоровом аппетите, здоровом взоре, поступи и разуме тратит свою жизнь на приобретение, на роскошь, на обжорство, а в красивой деве видит лишь угоду своему вожделению. Хотел бы свое здоровье отдать этому мальчику, ибо в его годы я таким не был. Мое детство, безвозвратно ушедшее, я отмаливаю сейчас, а он уже сейчас молится за врагов и обидчиков не только своих, но и чужих. Знаешь, его однажды чуть не выпорол минорит, прибывший к нам погостить. Он направлялся в Капую. Этот минорит услышал, как мальчик вечером молил Господа простить альбигойцев и сарацин. Мальчика мы спасли всей братией. Эх.… У него помыслы и сила духа Бернарда Клервосского.

Когда ты, сын мой, сочтешь, будто силы твои на исходе, вспоминай этого мальчика. Мы дали ему имя Бенедикт. Вставай, скоро начнется служба, а потом я хотел бы снова с тобой поговорить. Мне думается, что я смогу найти тебе занятие полезное и по душе.

В атриуме Фридриха окутал приятный запах легкого воздуха, не отягченного иллюзиями тщеславной прелести ароматов косметики и суеты ремесел. В воздухе витали только призраки благовоний и ладана, смешиваясь с запахами, приносимыми с собой прихожанами, желающими очиститься от всего мирского или уменьшить тяжесть греховной ноши.

– Сквозь Страшный суд, на корабле, ведомые пастырем войдем, в Царствие Небесное, и команда пастыря – добродетели и знания – слабоватым и мягким голосом, произнес некто за его спиной. Фридрих ничего не ответил и глубоко задумался над этими словами.

Люди заполняли наос, занимая места поудобнее и поближе к алтарю, надеясь, что тем самым они покажут рвение в спасении уши. Сплетни, анекдоты, шуточки растворялись в воздухе, вытесняя благочестивую скромную тишину смирения на гул и хаос голосов, превращая место молитвы в рыночную площадь. Люди не умеют оставлять дела свои за вратами храма, где обитает Дух Святой. Страшно покидать земные пределы без гарантий уверенности, без скрепленного печатью договора, без слова чести благородного человека, но святые мужи оказались там, и многим тоже хочется попасть в место вечного блаженства, но это чудовищно тяжело. Прихожане обращают внимание на место, где сидят: они хотят видеть все лучше остальных. Они толкаются, ссорятся ради очереди или неаккуратного толчка. Хохочут над сплетнями о куртуазном подвиге молодого щеголя, и с зазнайством, предрекая ему то фиаско, то высшую награду Амора, что превращает разговор в яблоко раздора. Ожидание мессы выглядело, будто ждут представления шарлатанов и циркачей во время ярмарок. Чудеса тела равны чудесам духа только в показной зрелищности.

Простор зала храма сужался, становясь тесной комнатой, от чего Фридрих ощущал себя неуютно, и удушье, костлявой холодной рукой подкрадывалось к его горлу. Воздух становился затхлым, безжизненным, противным по аромату, наполняясь нотками ротовой гнили, испарений вина, косметики, навоза. Голоса, запахи, яркий свет закатного солнца, омывавшего кровью сцены страшного суда и пороков, наводили на Фридриха головокружение и печаль Гераклита, от которой он не знал спасения, кроме церкви и Эпикура. Только церковь дарила ему красоту света, прелесть красот мира, игру теней в лучах трех солнц; только Эпикур подарил атараксию для созерцания величия прекрасного творения Господа.

Ангельское пение органа заставило всех в благочестивом трепете замолчать. Храм ожил. Казалось, что сейчас с внешних барельефов сойдут цари Израилевы, явится Соломон и Екклесиаст вместе с Моисеем и Давидом. С другой стороны снизойдут семь прекрасных свободных покровительниц добродетелей истинного христианина, святые ученые мужи и отцы церкви. Призванное святое воинство направит корабль сквозь бездны адских зол в мир, где Господь примет нас, как отец принял блудного сына. Вторил божественному органу хор из мальчиков и подростков, прекрасных маленьких херувимчиков, чей незамутненный взор способен видеть благодать во всем существующем. Не зря сказал Спаситель: «будьте как дети, ибо их есть Царствие Небесное».

Месса заканчивается проповедью, для чтения которой на трибуну поднялся отец Альбрехт. Осмотрев паству равнодушным и спокойным взором, осенив ее крестным знамением, он начал говорить:

– В день сей возблагодарим Бога за благо, снизошедшее на нас по Его воле, за день жизни, за счастье близких и любовь в семьях и сердцах ближних. За все дары, Господи, мы воздаем хвалу тебе, ибо сотворил ты мир и людей, а за грех наш послал Сына своего, дабы искупить все прегрешения наши и дать нам Слово Свое, чтимое нами по сей день и во веки веков. Аминь.

Царствие Антихриста грядет, ибо сказано у Иоанна в Евангелии: « многие обольстители вошли в мир, не исповедующие Иисуса Христа, пришедшего во плоти: такой человек есть обольститель и антихрист», а далее, по разумению Господа, вторит Иоанну и апостол Матфей, говоря так: «берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей шкуре, а сами суть волки хищные.… И плодам деяний узнаете их.… Ибо восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут великие знамения и чудеса, дабы прельстить, если возможно, и избранных». Церкви, крещенной самими апостолами Петром и Павлом угрожают нелепые и еретические домыслы внутри самой Церкви. Папа дал приют и просвещение верным слугам, которые возгордясь, низвергнули свои души во мрак. О Ком я говорю? Я говорю о пастыре Лютере, коего одержал в себе тот, чье имя не говорится никогда. Он обуял, верного некогда сына истинной Церкви, сладкими речами, пообещав ему власть и богатство, растлив душу его, стал наущать его говорить свои постыдные речи, обвиняя Церковь в неправедности. Наша братия ежедневно молится за Мартина Лютера, и просит Господа вразумить его, наставив на путь спасения, ибо сказано у апостола Луки: «Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии».

Как Лютер забыл во грехе гордыни, ослепленный сладкими посулами уст лукавых, и совершая ныне грех равный греху первого ангела Господа, так и нам надлежит помнить Слово Божие, помнить участь и силу Лукавого, способного совратить всякого, а потому сказано в евангелии от Матфея: «Входите тесными вратами, потому что широки врата и распространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их». Обратимся же к Писанию, вспомним, что говорил нам Господь, что завещал нам устами пророков. Так в притчах Соломоновых сказано: «Сын мудрый радует отца, а сын глупый – огорчение для его матери. Не доставляют пользы сокровища неправедные, правда же избавляет от смерти». И далее говорится там же: «Память праведника пребудет благословенна, а имя нечестивых омерзеет. Мудрый сердцем принимает заповеди, а глупый устами преткнется. Кто ходит в непорочности, тот ходит безопасно, а кто превращает пути свои, тот будет наказан». Многознание не научает уму, а только вера способна дать человеку Истину, ибо сказано у мудрого Экклезиаста: «Сколько бы человек ни трудился в исследовании, он все-таки не постигнет этого, и если бы какой мудрец сказал, что он знает, он не может постигнуть». Господь всякому отмеряет то, чего оный заслуживает, ибо сказал Сын Божий в Евангелии от Марка: «И посылают к Нему некоторых из фарисеев и иродиан, чтобы уловить Его в слове. Они же, придя, говорят Ему: Учитель! Мы знаем, что Ты справедлив и не заботишься об угождении кому-либо, ибо не смотришь ни на какое лице, но истинно пути Божию учишь. Позволительно ли давать подать кесарю или нет? Давать ли нам или не давать? Но Он, зная их лицемерие, сказал им: что искушаете Меня? принесите Мне динарий, чтобы Мне видеть его. Они принесли. Тогда говорит им: чье это изображение и надпись? Они сказали Ему: кесаревы. Иисус сказал им в ответ: отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу. И дивились Ему». Забываем мы великую и бесконечную Мудрость Божию, кто благами своими неистощим и любовью своею вечен и непреходящ. Установил Господь, что всякое стремление есть лишь доброта и любовь, но всякая добродетель, имеющая тысячекратное воздаяние здесь и на небесах. Забывают многие этот закон Божий, и потому ждет кара их здесь и на суде Божием. Нет у человека власти ни над чем, кроме своей добродетели, ведущей к спасению души, ибо сказано у Экклезиаста: «Не во власти человека и то благо, чтобы есть и пить и услаждать душу свою от труда своего. Я увидел, что и это – от руки Божией, потому что кто может есть и кто может наслаждаться без Него? Ибо человеку, который добр пред лицем Его, Он дает мудрость и знание и радость, а грешнику дает заботу собирать и копить, чтобы отдать доброму пред лицем Божиим». Нет нужды говорить мне своими словами, ибо они – ничто перед речами пророков и апостолов, передавших нам заветы древние, дарованные самим Господом через верных рабов Его. И последнее говорю вам, соблюдайте заповеди, чтите истинную Церковь, заботьтесь о спасении здесь и сейчас, ибо на Страшном Суде никому не будет пощады. Сказано в притчах Соломоновых: «Итак, дети, послушайте меня; и блаженны те, которые хранят пути мои! Послушайте наставления и будьте мудры, и не отступайте. Блажен человек, который слушает меня, бодрствуя каждый день у ворот моих и стоя на страже у дверей моих! Потому что, кто нашел меня, тот нашел жизнь, и получит благодать от Господа, а согрешающий против меня наносит вред душе своей: все ненавидящие меня любят смерть».