Читать книгу: «Пьесы для театра», страница 3

ТАНЯ: Не мешайте собирать мне вещи.

ЛЮСЬКА: Я долго терпела тебя, но когда-нибудь всему приходит конец!!

ТАНЯ: Не мешайте. Собирать. Мне. Вещи. Я уезжаю.

ЛЮСЬКА: И чтобы мы не видели тебя больше в нашем доме! Ни я, ни Андрей, ни Артем!

ТАНЯ (выпрямляя спину, гордо): Артем мой сын. И если с вами я надеюсь больше никогда не видеться, то Артема я все равно заберу к себе. И вы этому помешать уже не сможете никак.

ЛЮСЬКА: Смогу, ты меня плохо знаешь!

ТАНЯ (усмехаясь): Уж как знаю вас я, Людмила Михайловна, а попросту Люська, вас знал только один ваш муж. Он перед смертью, кстати, сказал мне: «Бойся ее, это страшный человек!».

ЛЮСЬКА: Это неправда! Этого не могло быть!

ТАНЯ: Тем не менее, это было, и вы знаете, что это правда. Именно из-за вас он торчал на работе, потому, что с вами не мог находиться дома, и именно это сделало ему карьеру.

ЛЮСЬКА: Замолчи! Он просто был гениальным адвокатом!

ТАНЯ: Может быть и гениальным. Но двадцать часов в сутки на работе тоже принесли свои плоды.

ЛЮСЬКА: У него были клиенты!

ТАНЯ: Да не пытайтесь обмануть меня, как вы обманываете себя! Мы же всегда дружили с ним. И он много о вас рассказал!!! Он говорил, что прячется на работе, ныряя в нее с головой, потому что изменять вам боится, а развестись не может.

ЛЮСЬКА: Ложь! Он всегда любил меня!

ТАНЯ: Он боялся вас! Потому, что всю энергию выпивали из него вы! Именно вы! А когда его не стало, вы позвали нас со съемной квартиры, чтобы пить нашу энергию и нашу кровь. Сейчас я уеду, вы будете питаться сыном, а потом внуком. Но я вам его не отдам!

ЛЮСЬКА: Ложь! Ты все лжешь!!! Лжешь! Убирайся! Чтоб я не видела тебя и не слышала о тебе! Артистка! Проститутка! Чтоб ноги твоей!… (гордо и возмущенно удаляется из комнаты).

Таня молча остается стоять посередине комнаты с опущенной головой.

Картина третья

Квартира Риты и Ольги. Обе молча сидят в комнате. Пауза длится некоторое время. В течение всего действия Оля сохраняет присущую ей нервозность и истеричность. В определенные моменты либо срывается на крик, либо пытается заплакать.

РИТА: Может быть, мне позвонить им туда, домой?

ОЛЯ: Мама, не надо, сколько можно говорить.

РИТА: А вдруг случилось что?

ОЛЯ: Уж лучше бы случилось. У меня плохие предчувствия.

РИТА: Я не понимаю. Вещи-то его точно остались, ты смотрела?

ОЛЯ: Ну, здесь же, говорю тебе, я все проверила уже сто раз!

РИТА: Не знаю тогда. Надо позвонить.

ОЛЯ: Вот как сделаем. Я сейчас пойду спать. Если появится, скажи, что я устала и сплю давно. А ты позвони тихонечко, как будто ничего не случилось. Просто поговори с Людмилой Михайловной. Мама, ты сможешь притвориться? Ничего не случилось, а я сплю. Поняла?

РИТА: Да уж поняла, конечно! Только лучше бы прямо спросить. Спокойнее будет.

ОЛЯ: А я тебе говорю – нет! Вот еще не хватало мне!..

Слышится шум открывающейся входной двери. Появляется мрачный Андрей. Он совершенно пьян и еле держится на ногах.

АНДРЕЙ: А-а, вы не спите еще?

РИТА: Ой, батюшки! Андрей, где ж вы так?

АНДРЕЙ: А я думал, – вы спите!!

ОЛЯ (медленно приближаясь к нему): Ты же совершенно пьян!

АНДРЕЙ: Неправда. Совершенство недосягаемо!

ОЛЯ: Посмотри на себя! Это походы к сыну превращают тебя в свинью?

АНДРЕЙ (продолжая): Совершенство – удел святых. Я не свинья. Я никто. А никто не может быть пьяным или трезвым. Мне плохо.

ОЛЯ: Неудивительно.

РИТА: Может быть, чаю поставить?

ОЛЯ: Мама, перестань! Он будет напиваться, а мы должны его чаем отпаивать?!!

РИТА: Так ты не видишь, что ли, плохо же ему

Андрей почти падает на стул, стоящий перед столом и кладет голову на руки.

ОЛЯ (Андрею): Приведи себя в порядок, я не позволю тебе войти в мою комнату в таком виде.

АНДРЕЙ (с трудом поднимая голову и грустно глядя на нее): И не надо.

ОЛЯ: Тогда ночуй там, где пил! (разворачивается, чтобы уйти)

АНДРЕЙ: Стой!

ОЛЯ: Что-о? Это ты мне?

АНДРЕЙ (медленно, четко пытаясь выговаривать слова): У тебя есть выпить? Я знаю, что у тебя есть.

ОЛЯ (Рите удивленно): Мам, это как понимать? Это он у нас еще и выпить просит?

РИТА: Да подожди ты, может случилось что. Андрей, вы расскажите. Как дома у вас? Вы же дома были?

Андрей с трудом кивает головой.

РИТА: Все живы – здоровы?

Андрей снова кивает.

РИТА: Так что ж произошло-то? Событие, что ли какое-то? Или вы со своей супругой как-то… (делает непонятные жесты руками, пытаясь подобрать нужное слово)

АНДРЕЙ (смотрит на нее пристальным пьяным взглядом): Все живы, все. За маму волнуетесь? Я ж не убийца какой-нибудь. (продолжает сам с собой): Я только …ух!… чтобы все… и всё! А так – не-е-е. Это не ко мне. Я не умею. Да и что я, в самом деле… А вы что, правда подумали? (обращается к Рите): У вас же есть там что-нибудь?

РИТА: Что вы, Андрей, вам не надо больше!

ОЛЯ (Рите): Да перестань ты с ним разговаривать! Нам не хватало еще выслушивать этот пьяный бред! Мало нам переживаний, что ли? Еще из-за какого-то пьяницы…

АНДРЕЙ (перебивает ее): А ты! А ты, вообще!… Ты, вообще, если не можешь пьющему… пьющему человеку помочь, то хотя бы не мешай! Я сейчас не с тобой говорю!

ОЛЯ: Мама! Как он смеет! (Андрею): Да как ты разговариваешь со мной? Что ты о себе возомнил?

АНДРЕЙ: Я не зам..не вазм… Я не мнил!

ОЛЯ: Я тебя здесь жду, мы уже и в милицию, и в скорую звонить хотели! Ты приходишь в таком виде и устраиваешь мне сцены?! Да что ты есть такое?

АНДРЕЙ: Ты сама сказала – я твой рыцарь.

ОЛЯ (Рите): Мама, посмотри-ка на этого рыцаря! (Андрею): Ты же сейчас под стол скатишься

АНДРЕЙ (Рите): Не… Это меня тяжелые доспехи вниз тянут.

РИТА: Ну, правда, Андрей, как-то вы не очень… Да в таком виде!. Олечка плакала. Хотела вашей маме звонить…

ОЛЯ: Мама! Замолчи! Нужно больно звонить! (Подбегая к Андрею, кричит ему прямо в лицо): Мне просто непонятно, как можно так со мной поступить! Как можно так издеваться! Как можно думать только о себе!

Андрей поднимает голову и пытается слушать ее внимательно.

ОЛЯ: Ты знал, что я жду! Мы хотели куда-нибудь пойти вместе!

Андрей улыбается

ОЛЯ (гневно): Что ты улыбаешься?

АНДРЕЙ: Хотели. На кладбище. С тобой.

ОЛЯ (хватаясь за голову, чуть ли не воет. Андрей во время ее реплики согласно кивает головой): О, Боже! Самое святое! Самое светлое! Из этого поганого рта! Я доверилась ему, я ему поверила! А он! А ты!… Ты все изгадил! На святое! На самое сокровенное! Я тебе этого никогда не прощу! Никогда, нет!

АНДРЕЙ: Нет?… Ну, тогда выпить дай!

ОЛЯ (удивленно): Это что, так бывает?! Ты слышишь, что я тебе говорю? (Хватает его за плечи и начинает трясти): Ты слышишь, о чем я?! Ты, вообще-то, хоть что-нибудь понимаешь?!!

Андрей отворачивается от нее, но без сопротивления.

ОЛЯ: Ты меня слышишь?! Ты меня слышишь?! (Оборачиваясь к Рите): Мама! Мамочка! Как же это?

Рита подбегает к Оле, обнимает ее и гладит по голове, успокаивая. Оля заходится в рыданиях на плече у матери.

РИТА: Ну, успокойся, доченька, ну что ж ты так… Успокойся, прости его, он не со зла, наверное

ОЛЯ: Не со зла?!! Разве можно говорить такие вещи не со зла?!! Он хочет.. Он просто хочет угробить меня, потому что понимает, что не умеет любить! (снова поворачиваясь к Андрею): Ты не умеешь любить и чувствовать, как я, поэтому ты ранишь меня и ранишь больно. И это невыносимо!!!! Ты – черствое бревно!

АНДРЕЙ (многозначительно, с пьяной усмешкой): Это я бревно?

ОЛЯ: Я хотела найти в тебе опору, а ты, видя, как я страдаю и мучаюсь, только воспользовался моей слабостью!

АНДРЕЙ (утвердительно): Я воспользовался.

ОЛЯ: Я уже отдала тебе все самое сокровенное, что у меня было, не оставив себе ничего взамен!

АНДРЕЙ (напрягаясь, чтобы понять): Не может быть! У тебя там много было. И водка даже.

ОЛЯ: Мужлан! Я подарила тебе свою девственность!!!

Оля вырывается из объятий матери и бежит к шкафу. Достает бутылку водки и держит ее в руке.

АНДРЕЙ: А на хрена она мне? И кому я теперь нужен с этой твоей две… девз… дверь-за… дерзостью?

ОЛЯ: Да как ты смеешь?!! Я берегла себя ради любимого человека! Я еще не отошла от своей потери! Я принесла себя в жертву ради нашей разгорающейся любви!!! Мне столько пришлось!…

АНДРЕЙ (сначала иронично, потом, напрягшись, говорит почти связно): Ой-ой-ой! В жертву она принесла! А зачем? Кто от тебя просил таких жертв? А? Я просил? (показывая на Риту): Она просила? (берет со стола какой-то столовый предмет): Может быть он просил? А? Никто не просил! И мне ничего не надо было, ясно? Я, вообще, ничего не хотел! И ты тоже! Ты просто поняла, что твои бредни про любовь больше никто не будет слушать, и решила использовать меня. И не нужна ты никому со своей придуманной любовью! И вообще ты никому не нужна, и никого не любила! Ни меня, ни этого своего!

ОЛЯ (Рите, шепотом в ужасе): Мама!

Рита хватается за сердце.

АНДРЕЙ: Ни мать, ни-ко-го! Ты любила только свои идеи, которые сама же и сочинила. А, я понял! Ты – шизофреничка. Твои истерики и слезы – это все… это… (не находя подходящего слова, машет рукой). Да и что тут говорить, если…

ОЛЯ: Что ты знаешь о любви? Ты никогда не любил!!! Ты и меня никогда не любил!

АНДРЕЙ: Ну вот. Сама и сказала.

РИТА: Да что же это? Хватит уже!

ОЛЯ: Нет, мама, пусть говорит!

АНДРЕЙ: Говорить? А что говорить? Я тебя не любил. Никогда. Я любил свою жену. А теперь у меня нет жены. И мне некого любить.

РИТА: Батюшки!

ОЛЯ (начиная бесцельно метаться): Изверг! Изверг! Я не вынесу! (всхлипывая в голос): Я не вынесу этого! Господи, помоги мне!

Продолжая метаться с бутылкой, на какое-то мгновение задерживается возле шкафа, проводит быстро некоторую манипуляцию, скрытую от зрителей. Не видно, что именно она делает, но похоже, что откупорив бутылку, она наливает из нее в стакан водки и задерживается еще на несколько мгновений.

РИТА (подходит к Андрею, она тоже готова разрыдаться): Как же это? Что же это? Зачем же вы так с ней, Андрюша?

АНДРЕЙ: Простите меня.

ОЛЯ (подходит к ним с наполненным стаканом): Мама, скажи ему, я не вынесу, мама! Скажи, пусть он уходит! (ставит стакан на стол. Обращается к Андрею): Как я ошиблась! Ты сломал нам жизнь. Без тебя было спокойно и привычно. Теперь все разрушено, потоптано, выжжено. Теперь не осталось ничего (Безжизненно падает на стул рядом с ним). Если я и грустила, то это была светлая грусть, это была память, светлая и святая! Мы жили так, как мы хотели. И никому не мешали! А ты пришел и сломал нашу жизнь.

АНДРЕЙ (устало): Ухожу, ухожу. Вот и сказали друг другу все, что хотели. (Тянется за стаканом, при этом Оля с готовностью двигается, чтобы ему было удобнее). (Рите): Вы извините меня. Я знаю, что недостоин называться порядочным человеком, которым вы меня считали. (Делает несколько больших глотков и тут же начинает задыхаться)

РИТА (испуганно поворачивается к нему): Ай! Водички надо! (убегает за водой)

Оля продолжает сидеть, наблюдая за корчащимся Андреем. Возвращается Рита с водой. Оля встает ей навстречу, медленно забирает стакан у нее из рук.

ОЛЯ: Я сама.

Оля так же медленно двигаясь, подходит к Андрею со стаканом воды в руке и молча встречается с ним взглядом. Он пытается поднять руку за водой, но она не делает ни малейшего движения в его сторону.

РИТА (продолжая суетиться): Скорую надо! Ему же плохо!

ОЛЯ: Не надо скорую, мама!

РИТА (останавливаясь и замирая, до нее медленно доходят слова дочери): Как это «не надо»? Что это ты говоришь?

Андрей делает рывок, чтобы встать, валится на пол и замирает. Обе женщины несколько секунд молча стоят над ним, не сводя глаз. Рита смотрит с ужасом и страхом, Оля – внимательно.

ОЛЯ (с гробовой мрачностью): Ну, все. Теперь можно скорую, мама…

РИТА (кидаясь обнять дочь, надрывно кричит): Доченька моя! Олечка! За что же тебе все это?! Да за что же?!!

Занавес

Конец пьесы.

СПАСИБО ГРАФИНЕ

Пьеса в двух действиях (все персонажи в ней реальны, хоть их имена и поступки вымышлены)

Действующие лица

Софья, интеллигентная женщина средних лет

Оксана, ее соседка

Борис, приятель Оксаны

Олег, постоялец

Действие происходит в наши дни в одном из провинциальных городов

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Картина первая

Просторная комната в современной квартире: диван, телевизор, обеденный стол и прочие необходимые атрибуты приличной обстановки.

Некоторое время на сцене никого нет. Потом раздаются настойчивые звонки в дверь и после паузы звук открываемого замка. С ключами в руках появляется взволнованная Оксана.

ОКСАНА (озираясь): Сонь, ты дома?! Ушла, что ли?! Нету тебя? (Убедившись, что никого нет, начинает нервно ходить по комнате, потом что-то бормочет, будто продолжая начатый ранее диалог): Ну, козел, блин! Урод! (продолжает возбужденно ходить из стороны в сторону, вертя в пальцах ключи). Нет, он, видите ли, разуверился! Да я сама первая разуверилась в этом оборотне! Будет тут мне еще! А я в прокуратуру напишу! И в этот, как его… В телевиденье! Подумаешь, нашелся тут незаменимый. Я таких козлов кобелиных пачками отшивала! И отшивать буду! Гнать его на хрен, пусть катится к едрене фене!

Появляется Софья в верхней одежде. Она вернулась домой, спокойно встает в дверях, постепенно раздевается и наблюдает за метущейся Оксаной.

ОКСАНА (не замечая Софьи): Возомнил о себе невесть что, а сам-то. Не то что полезное, даже бесполезного не сделает, лентяй безрукий. Толку ноль, а нервы все пощипал, не дай Бог!

СОФЬЯ (понимающе): Поругались. Из-за чего на этот раз?

ОКСАНА: Ох! Пришла, что ли? Я тебя и не видела! Посижу у тебя, пока этот псих не успокоится.

СОФЬЯ (с улыбкой): Да сиди уж, не в первый раз, да и не в последний. Только он все равно знает, что ты у меня.

ОКСАНА: Знает-то знает, но ключа ведь у него нету! Ты, главное, дверь не открывай. А то и тебе достанется.

СОФЬЯ (смеясь): Мне не достанется, не переживай. А вот тебе уже пора разобраться в ваших отношениях. (Достает чашки, потихонечку накрывает стол. В процессе разговора усаживаются пить кофе). Вот мы сейчас посидим спокойно и все обсудим. Расскажешь не спеша за чашечкой кофе, сама и разберешься – что у вас за любовь такая зарождается.

ОКСАНА: Да уж спасибо тебе. Я же по-соседски понимаю как тебе, наверное, наши вопли надоели. А что делать? Эта же скотина по-другому и разговаривать не умеет. Или орет как ишак резаный, или, если довольный, ржет как петух на насесте.

СОФЬЯ (смеется): Как же, интересно, петухи ржут на насесте?

ОКСАНА: Да не придирайся ты к словам. Вот как он ржет, так и петухи ржут, что не слышала никогда?

СОФЬЯ: Ржанья петухов? Нет.

ОКСАНА: Да ну его к лешему! Хоть пять минут с тобой в покое кофе попить дай. И не буду я про него даже говорить ничего, много чести для этого урода. Вот сейчас, например, я ему вчера говорю, когда он начал инструменты перевозить: в шкафу места нет, куда ты свои железки суешь? А он мне: им на улице в гараже храниться нельзя, там что-то такое электрическое намокнет. Ну а мне-то что? Я что должна его электросхемы по своим лифчикам заворачивать, чтоб не отсырели? А сегодня лезу на полку, так там его хлама больше, чем моих бигудей, и все мне на голову сыпется. И как вот с человеком разговаривать после этого? Ну я и швырнула ему в его упрямую башку весь этот мусор. Он еще, гад, так спокойно сначала специально, чтоб меня позлить спрашивает (передразнивает): и что я такого сделал, что ты взбесилась? А я ему: ты видишь, места нет? Не надо впихивать в этот шкаф невпихуемое! Я дверцу открыть не могу, чтоб мне что-нибудь на голову не упало! Так он говорит: выброси свое шмотье, а то ходишь как шалава распутная, стыдно с тобой рядом стоять. Это я-то шалава, Сонь? Представляешь? Он уже забыл, что ли, свою бывшую, вот уж кто шалава, так точно она. И вечно под мухой еще! Это она его спаивала, наверняка, специально. Кто же с ней трезвым-то сойдется, со страху ведь окочуришься!. А потом, главное, добавляет так, по-умному: я уже разуверился, что в этом доме для меня вообще где-нибудь найдется место.

СОФЬЯ: Так ты, значит, из-за места в шкафу на него так набросилась?

ОКСАНА: Да при чем тут место в шкафу?! Он еще ко мне не перебрался, а уже все вверх дном встало! Я когда с Витькой жила, разве тот так себя вел?

СОФЬЯ (с улыбкой): Да он еще похлеще был, вспомни!

ОКСАНА: Ничего не похлеще, напьется и спит себе спокойно, только храпел, зараза. Днем храпел, а ночью хотел, больше и не делал ничего, сволочь. Два недостатка и ни одного достоинства! Хотел и храпел, храпел и хотел…

СОФЬЯ: Ужасно! Как можно мириться с такими недостатками? Интересно, а какой из них ты считаешь бОльшим?

ОКСАНА: А какая разница? Что храпит, что хочет, – все равно не выспишься!

Софья хохочет

ОКСАНА: Смешно тебе! Ты сама попробуй, это ж круглые сутки продолжалось, а мне на работу с утра, я ж работала, а не он. Таскала ему только пожрать целыми сумками и готовила. Где уж он выпивку брал, – не знаю. Пойдет с утра работу искать и к обеду уже тепленький приходит, бац, – и храпеть. Не-е, с Витьком тоже несладко было. А жрал как, а? Целую бадью щей сварю, а назавтра нет ничего. Когда успевал только? Алкаши ведь столько не едят вроде. Да, Сонь?

СОФЬЯ: Не знаю я.

ОКСАНА: И, главное, говорит, я ем мало, я пощусь. Ага, постился он! Пятнадцать минут после каждого обеда!

СОФЬЯ: Ну так тебе не угодишь! Один храпит и не работает, другой работает и железочки хранит, а тебе все не нравится.

ОКСАНА: Эх, Сонька! Я ж понимаю все. Так ведь хочется же, чтоб все как у людей, чтоб любовь, нежность там, забота всякая. Ты вот всю жизнь одна живешь, ты этого не знаешь, уже и мечтать перестала. А я ведь и без мужика не могу, и тебе иной раз позавидую. Пришла домой, и сама себе хозяйка. Хочешь телевизор смотри, хочешь, на свиданку иди, никто тебе слова не скажет. Вот одна живешь, а все равно и не грустишь вроде никогда.

Софья задумчиво улыбается, пожимая плечами

ОКСАНА: А если что, – я ж тут рядом, я тебе грустить не дам.

СОФЬЯ: Это я вижу.

ОКСАНА: Мы вот с тобой в парк гулять пойдем. Там, между прочим, одинокие мужики попадаются: кто на пробежке, кто собак выгуливает.

СОФЬЯ: Спасибо за приглашение, только я что-то не очень знакомиться готова. Я уж лучше как-нибудь так, одной привычнее.

ОКСАНА: Дура ты, Сонь! Нельзя такой хозяйке и умнице одной. Все равно когда-то надо личную жизнь начинать.

СОФЬЯ (задумчиво): Нет, Оксаночка! Немолодая я для этого, да и желания нет. Вот сын пишет, что у него работа интересная, дел очень много, тоже не до личной жизни, вот ему бы пару… А там, Бог даст, внуки пойдут, им пригожусь. Не хочу ничего в жизни менять, налюбилась уже.

ОКСАНА: Не знаю, права ли ты или нет. Я, вот говорю тебе, одна не смогла бы жить. Мне без мужика скучно делается. А детей заводить сама боюсь, я ж не дура совсем, понимаю, что ребенка вырастить надо. Ох, да и рожать-то не от кого. От козлов не хочется, а нормальные что-то не торопятся со мной семью заводить, порасхватали их всех уже. (Вздыхает) Так и ждешь принца сказочного, а надежда все уходит и уходит. Мне ведь тридцатник-то уже давно пробил, а опоры так и не обрела.

СОФЬЯ: А ты не надейся ни на какую опору, живи сама. Пока будешь надежную опору искать, ничего не сложится. Захочешь от любимого родить – рожай, вырастить сумеешь, там все один к одному сложится. Я вот никогда не сомневалась, что сына рожу. Любила просто сильно.

ОКСАНА: А что ж замуж-то не вышла? Расскажи-ка мне про отца его, а то ведь так и не узнаю ничего. Никогда не расскажешь ведь. Работала с ним, да?

СОФЬЯ: Не рассказывала, потому что и рассказывать нечего. То, что он женат был, ты знаешь. Приезжал к нам сюда в командировку системы управления автоматизировать. Жил в гостинице каждый месяц по неделе. На работе мы с ним и пересеклись, я тогда ему технические задачи готовила, долго сидели, до ночи. Потом он меня провожал, а потом у меня же и оставаться стал. У него контракт через год закончился. Ему уезжать, а я беременная. Ну, он и уехал, а потом звонил каждый день, скучал очень. Сначала решила – не буду ему про беременность говорить, потом не выдержала, рассказала, так он сорвался, приехал. Не волнуйся, говорит, мы все решим, я к тебе перееду, распишемся, ты только держись…

Софья замолкает, видно, что воспоминания даются ее болезненно. Оксана внимательно слушает, в паузе кладет свою руку на руку Софьи, молча и сочувствующе ожидает продолжения.

СОФЬЯ: Не захотела я. Там ребенок, девочке пять лет, хорошенькая такая, Верочкой зовут. Очень красивая девочка, на отца похожа, он мне фотографии показывал. Жена с больным сердцем. Испугалась я.

ОКСАНА: Чего испугалась-то? Жены?

СОФЬЯ: Нет, конечно! Гнева Божьего или, как это сказать, судьбу чужую порушить…

ОКСАНА: Ох, и глупая же ты, Сонь, ну, чесс-слово! Гнева она испугалась! Бог он такие вещи допускает, а ты от своего счастья отказалась!

СОФЬЯ: Не отказалась, Оксан! Я вот Владика родила. А про Бога нельзя так. Я хоть и не очень понимаю, но сердцем чувствую, не Господь допускает, а люди. Бог все дает, что не попросишь. А вот брать или не брать – это человек для себя сам решает. Я уверена, что все правильно пошло. Не зря говорят, на чужом несчастье своего счастья не выстроишь.

ОКСАНА: Ну а он-то что? Он-то ведь хотел с тобой остаться?

СОФЬЯ: Хотел. Очень хотел. Переживал страшно. Даже с женой объяснился. Сказал, что уходит. Она у него умница, молодец. Скандалов устраивать не стала. Всплакнула так, говорит, если там тебе лучше, то иди туда. Если будет хуже, то возвращайся, мы тебя любим.

ОКСАНА: Во дурра!

СОФЬЯ: Нет, Оксаночка! Не дура она. Я по этим словам поняла, что он им нужен. А я не имею права. Нельзя тому, кто в очереди последний стоит, всех локтями распихивать. Она была первая, у нее и права все. (Задумчиво): Prior in tempore, patrior in yure.

ОКСАНА: Это ты что сейчас сказала?

СОФЬЯ: Это принцип римского права такой: первый по времени имеет преимущественные права.

ОКСАНА: Глупости это все! Все это ваше римское право! Не в Риме живем, слава Богу! Да и не древнее время на дворе, третье тысячелетие, как – никак. Идет к тебе в руки, так бери, а будешь хлюпать, так ни с чем и останешься. Это уж я точно знаю! Это наше, тутошнее право, и оно так работает.

СОФЬЯ: Нет, не получается так. Все в мире взаимосвязано. Да я и не грущу, что так вышло. У меня сын от него, я считаю, что правильно поступила. И мы все счастливы.

ОКСАНА: А он-то что? Как же он-то согласился?

СОФЬЯ: А я ему сказала, что ребеночка не будет, чтоб не переживал, а возвращался в семью.

ОКСАНА: Обманула, значит?

СОФЬЯ: Ну, да.

ОКСАНА: Ага, только не там где надо! Все нормальные бабы врут, что беременные, чтобы мужика отхватить, а ты прямо блаженная какая-то, взяла и все наоборот сделала!

СОФЬЯ (улыбается): Где ж это ты таких нормальных врущих баб наблюдала?

ОКСАНА: Да везде! А что ты думала, все будут правду говорить? Да не бывает такого, мужики иначе вообще не женятся! А ты чокнутая точно, ну просто по всей голове! Жили бы сейчас себе припеваючи с мужем и сыном, и плевать хотели на всё.

СОФЬЯ: Не говори так, Оксан, ты здесь многого не уловила. Во-первых, неизвестно, как бы и кто жил. А, во-вторых, хитростью и обманом никогда ничего путного не построишь.

ОКСАНА: Нет, родная моя! Я тут буду спорить до посинения! Именно с хитростью и построишь: и на работу устроишься, и мужика словишь, и деньгу сшибешь. Тогда только счастье заработаешь.

СОФЬЯ: Заработаешь, только вряд ли счастье, так, видимость одну. А покой в душе, радость и удовлетворение только через светлый путь достигаются. Нельзя всю жизнь в боевой стойке стоять, мышцы не выдержат. Только это еще не все. Есть и высшие силы, которые нам показывают: взял чужое, так убедись, что тебе от этого только хуже. Многие из твоих «нормальных баб» довольны семейной жизнью?

ОКСАНА: Тьфу, да что ты такое говоришь?! Сейчас мужики такие, что от них никакой пользы в хозяйстве, только вред один. Все они, блин, а-а-а… даже говорить не хочу.

СОФЬЯ: Ну, вот тебе и ответ. Не мужики такие, а выбираем так. Хватаем чужое, а потом еще и недовольны. Терпения нет у женщин. И любви тоже. Когда любишь, плохого не пожелаешь. И прощать надо уметь, и поступиться чем-нибудь иногда.

ОКСАНА: Что это я буду поступаться? Я что, этому козлу все прощать должна? Нет, ты скажи, Сонь, я что – не права?

СОФЬЯ: А какая разница, Оксан? С любимыми людьми не всегда стоит быть правыми. Разве это важно?

ОКСАНА: Как это – «неважно»? Ничего себе заявочки! Ему, значит, все можно, и орать, и кулаками махать. Он, между прочим, в моей квартире живет, пусть знает свое место.

СОФЬЯ: Да какое место? Он же человек, мужчина! А ты ему как собачке место указываешь!

ОКСАНА: Собачке, это точно! Только не собачка он, а кобель вонючий!

Раздается звонок в дверь.

ОКСАНА: Вот! Точно – кобель! Пронюхал уже, где я. За мной, небось, пришел.

Софья идет открывать дверь. За сценой голос Бориса.

БОРИС: Привет, графиня! Как жизнь твоя молодая, беззаботная? Чучундра моя, небось, у тебя прячется?

Софья возвращается вместе с Борисом, мужчиной слегка помятым и небритым. Оксана демонстративно отворачивается в сторону.

СОФЬЯ: Попьешь кофе с нами?

БОРИС: Что ты мне кофе предлагаешь? От него ни уму, ни сердцу радости. (Оксане, стараясь быть нежным): Пошли домой, коза! Хватит графиню напрягать, я с тобой поговорить хочу, по-мужски, дома!

ОКСАНА: Знаю я как ты разговариваешь… У меня еще тот синяк не сошел…

БОРИС: Пошли, сказал!

ОКСАНА: Сам иди!

БОРИС: Ладно, пошли, не трону, если орать не будешь.

ОКСАНА: А я и не ору, только вещи свои не разбрасывай, не в хлеву живешь! Я, Сонь, об его тапки, которые возле дивана живут, палец на ноге сломала. Вот третий день уже болит. И как только так можно все…

БОРИС (строго): Опять завелась?!

ОКСАНА: Да ничего я не завелась! (хнычет): Мне ж тоже покоя хочется, чтоб нормально, чтоб как у людей, муж любимый, в доме порядок.

БОРИС: Ты мозги свои сначала в порядок приведи, дура. (Неожиданно резко повышает голос так, что и Оксана, и Софья вздрагивают): А ну, пошла домой, говорю!!!

Оксана вздыхает, медленно встает и, демонстрируя всем своим видом неудовольствие от вынужденного подчинения, очень медленно удаляется в сторону входной двери.

БОРИС: Ты, графинь, не ругайся на нас. Эта ж не соображает, что соседям покой нужен, ей бы лишь представление устроить. А ты наша зрительша, вот она и бегает к тебе всю дорогу. Забрала бы ты у ней ключи свои, что ли.

СОФЬЯ: Зачем? Пусть будут, и ей спокойнее, да и тебе, может, тоже. Иногда прибежит, выплачется.

БОРИС: Выплачется! Чего ей плакать-то? Что я ей плохого делаю?

СОФЬЯ: Борь, ну ты б хоть руку не поднимал на нее, а?

БОРИС: Я?! Я что, руку поднимал? Я ей один раз всего кулак показал, когда она меня в гараж к мужикам не пускала. В стойку боевую встала перед дверью и начала руками махать. Ну и пару раз она сама приложилась, руками-то когда машут и прыгают, можно и мебель повредить, не только синяк поставить. Так я ее скручу, а она ведь вырывается, дрянь. Я ж ее пальцем ни разу не тронул! А она меня как дубасит, ты видела? Вот, смотри здесь (хочет закатать рукав.)

СОФЬЯ: Ладно уж, идите, миритесь. Не ссорились бы уже…. Взрослые люди, вроде бы…

БОРИС: Ты мне, графиня, почитать дай что-нибудь. А то я этого твоего рифмоплета….уже заканчиваю. Там пара листов осталась. Вечером дочитаю, новую начну.

СОФЬЯ: И как, понравилось?

БОРИС: Да чему там нравиться – стихами всю дорогу говорят. Там, где нормально говорят, там нравится. Вот про женщин там смешно написано, типа, я же не могу молчать, раз я женщина. Коль одна мысль бабе в голову забрела, так она ее и говорит обязательно. Это точно, я тоже заметил, это вы все такие.

СОФЬЯ: Да, у Шекспира много таких выражений, он поэтому и не устаревает! А что бы ты теперь почитать хотел?

БОРИС: Ну только не в стихах! Нормальное дай, где разговаривают. Вон, что у тебя за книжка там, на диване валяется?

СОФЬЯ: Тебе наверняка понравится (дает ему книгу) Читал такую?

БОРИС (глубокомысленно): Ну, слышал, конечно, ладно, возьму пока. Не скучай, графиня! (Уходит).