Читать книгу: «Игра на выбывание. и другие истории», страница 2

Глава 4. Сашка

Александр Лазарев начал терять веру с того самого момента, как обрел ее.

Конечно, никто не смог бы об этом догадаться, когда в начале одиннадцатого класса он явился в школу с Библией в руке и огнем прозелитизма в глазах. Побывав в летнем лагере для подростков, организованном одной из протестантских деноминаций, что росли в те годы как грибы, Саша с головой погрузился в веру евангельскую. Бескомпромиссные доводы Священного Писания из уст ревностных его толкователей в сандалиях на босу ногу, помноженные на юношеский максимализм и подростковый бунт – и вот бывший заводила многих школьных беспорядков превратился в кроткую овечку с мечом огненным в руке.

Первой эту новость разнесла, конечно же, Машка Стрельникова. «Сашка Лазарев стал исусиком» – ходило волнами по школьным коридорам. Никто не верил, пока не увидели своими глазами. Подходили, спрашивали, дивились состриженному «хаеру», трогали черную карманную Библию, разве что пальцы в ребра не вкладывали.

Саша внутренне ликовал. Никогда он сам не смог бы рассказать о чуде своего обращения так быстро такому количеству людей. А тут явно чувствовалась рука Господня. Значит, Божья любовь коснется многих в стенах школы.

Мало кто знал, что дома его ждала непрестанная и жестокая война с родителями, слишком поздно осознавшими, что отпустить Сашку в тот лагерь было фатальной ошибкой. Они были единодушны в запрете посещать собрания «проклятых сектантов», встречая его из школы по часам, чтобы он не успел улизнуть на встречу с «братьями во Христе». Отец даже обещал натравить на «это общество» ФСБ, но Сашка верил, что Бог защитит Своих избранников.

Молиться ему приходилось тайком в ванной комнате, а Библию он мог читать либо с фонариком под одеялом, когда все засыпали, либо на переменах в школе. Шестнадцатилетний мученик за веру вставал и ложился с надеждой, что однажды пелена неверия упадет с глаз его родителей, и, подобно Савлу на пути в Дамаск, они узрят небесный свет и услышат голос Пастыря.¹

Пока же единственной отдушиной для него была школа.

Класс воспринял нового Сашку без энтузиазма. Поначалу многим казалось, что без него тусовки и попойки утратили былую лихость и безбашенность. Лазарев всегда отличался своей эксцентричностью и нонконформизмом. Было сложно поверить, что этот заядлый металлюга с длинной светлой гривой, ножом в рюкзаке и ожогами от сигарет на левом запястье мог превратиться в фанатичного религиозника.

Только некоторые взрослые, включая Ника, видели, что это всего лишь другая сторона той же медали.

Несколько раз ребята пытались звать Сашку на вечеринки, но тот отвечал цитатами из Библии, и очень скоро от него отстали. Свято место пустовало недолго, тусовки и попойки пошли своим чередом, а Сашка остался сидеть на первой парте первого ряда со своей неизменной Библией и кучей вопросов к учителю биологии.

Ребята же жили дальше своей подростковой жизнью, кто с недоумением, а кто с усмешкой наблюдая за ним, как за диковинным, но не особо опасным зверьком.

Ник старался не акцентировать внимания на религиозных убеждениях юноши, куда лучше его родителей понимая, что всякое действие рождает противодействие. Он только недовольно поморщился, когда услышал, что после вручения аттестатов Сашка не пойдет с классом в ресторан. Но настаивать не стал. Понимал, что без толку.

Несмотря на обильный посев евангельского семени в школе, в веру так никто и не обратился.

Были долгие беседы с Надей Свиридовой, которая казалась Саше наиболее вероятным кандидатом на спасение. Но все ее вопросы, в конце концов, сводились к тому, возможен ли брак между христианином и неверующей, и если она станет христианкой, то сможет ли потом выйти замуж за неверующего. Он пытался рассказать ей о любви Христа, о Его жертве и о том, что плотские отношения совсем не так важны, как она думает, но его слова падали на каменистую почву, и разговор снова и снова возвращался к больному для нее вопросу.

В общем, обратить Надю не вышло.

Гораздо интереснее были споры с Андреем Кравцовым.

Этот парень был почти готовым христианином: положительный, спокойный, всегда стоявший среди толпы особняком, готовый заступиться за слабого и гонимого – ему оставалось лишь признать Иисуса своим Господом. Но как раз этого он делать ни в какую не хотел. Сколько ни читал ему Сашка отрывков из Послания к Римлянам, сколько ни объяснял необходимость покаяния и веры – Андрей неизменно твердил: «Я верю в высшую силу, но не доверяю организованной религии».

Он даже однажды согласился пойти с Сашкой на собрание. Пришел, исправно отсидел два часа в душном переполненном зале клуба, послушал проповеди, пение, но на призыв выйти вперед и примириться с Господом, к великому разочарованию своего одноклассника, не откликнулся.

После Андрей сказал: «Саша, ты веришь, и это очень хорошо. Ты стал другим, лучше, чем был. Это здорово. Но пойми, это не для меня. Пожалуйста, не навязывай мне больше свою веру».

На этом их дискуссии прекратились.

После школы была альтернативная служба, женитьба в церкви, рождение сына, ранние похороны родителей, так и не принявших Христа, а в промежутках – постоянные поездки по церковным делам, бесчисленные собрания, проповеди, беседы, молитвы. Жизнь верующего полна событий, кажущихся яркими и значимыми человеку, живущему под невидимым колпаком религиозной догмы, сторонящемуся большого и непонятного мира с его пугающим разнообразием путей и мнений.

Единоверцы считали Александра «духовным», «особенным», «помазанником». Он был харизматичен, начитан, имел хорошую память, мог говорить горячо и убедительно, а некоторый опыт «страданий за Христа», полученный в юности, придавал ему ореол святости в глазах тех, кому не выпала сия «честь».

На него равнялись, к его советам прислушивались, его общества искали, ему прочили большое будущее в церковной иерархии.

И, конечно же, все обожали слушать историю его обращения, скрашенную разными «смачными» деталями – как ни странно, в кругах верующих особенно ценятся истории всяких асоциальных личностей. Видимо, чем дальше человек был от веры, тем большую победу ощущают при его обращении «ловцы человеков».

Однако сейчас, на столь символичном тридцать третьем году жизни, постулаты веры, ранее казавшиеся Александру незыблемыми, перестали удовлетворять его интеллектуальный голод.

Книги, которые он жадно читал, духовные и светские, порождали больше вопросов, чем ответов, заставляя смотреть на Слово Божье под разными углами, часто идущими вразрез с учением братства. Он понимал, что этим усложняет себе жизнь, но не читать не мог, как ни старались убедить его братья, что «много читать утомительно для тела»² и нужно «надеяться на Господа всем сердцем своим и не полагаться на разум свой»³.

После очередного бурного обсуждения какого-нибудь пункта учения, вызывающего у него сомнения, вновь услышав от старейшин совет на все случаи жизни: «Нужно больше молиться, поститься и читать Библию», Александр с горечью ощущал, что все дальше уходит от стада.

Да, он продолжал посещать собрания, изучать Писание, молиться (правда, уже не так истово, как в былые годы), но за всем этим зияла огромная пустота. Он сотни раз слышал и употреблял расхожую фразу о том, что в душе любого неверующего имеется «дыра в форме Бога», но теперь неожиданно обнаружил этот вакуум внутри себя.

То место, которое раньше занимал в его жизни Друг грешников, вдруг оказалось свободно.

Более того, он начал понимать, что с самого начала своей жизни «во Христе» был не настолько убежден, как того хотелось ему и другим.

Он вспомнил, как в первые месяцы после обращения «надевал» на себя по утрам свою «новую природу», напоминая себе, что он теперь христианин, а не язычник. Как часто ловил себя в середине дня на том, что забыл о вере, о Христе, о жизни вечной, погрузившись в поток повседневных дел. Как порой стеснялся своей веры, как чего-то постыдного, предпочитая умолчать о ней, если было возможно.

Наверное, если бы не Машка Стрельникова, растрезвонившая о его обращении по всей школе в первые же дни, его проповеди услышало бы куда меньшее число людей. И если бы не активное противление родителей, возможно, он не остался бы таким твердым в следовании избранному пути.

Александр также помнил, как годами загонял на задворки сознания неудобные вопросы: например, о справедливости и любви Бога, создавшего геенну огненную и отправляющего туда всех, кто не уверует; или о страданиях и гибели сотен тысяч невинных по всей земле. Как довольствовался отговорками вроде: «А ты кто, человек, что споришь с Богом? Изделие скажет ли сделавшему его: зачем ты меня так сделал?»⁴, как сам отвечал сомневающимся и скептикам заученными фразами и цитатами, как «веровал, ибо абсурдно»⁵.

Такое подавление, как способ выхода из когнитивного диссонанса, не могло не привести к краху – и крах, наконец, наступил.

Проведя полжизни в церкви и, фактически, не имея близких друзей вне ее круга, Александр был готов признать, что утратил веру. Это неизбежно шокировало бы его жену и членов общины, но он считал, что должен быть честным с собой и с другими – он больше не христианин.

Сейчас он возвращался с собрания старейшин, где открыто сказал братьям о своих сомнениях в боговдохновенности Писания и в существовании Бога вообще. Несмотря на то, что все вело к этому, его признание произвело эффект разорвавшейся бомбы. Александру дали две недели на то, чтобы пересмотреть свои взгляды, в противном случае ему грозило отлучение.

Он шел по припорошенному снегом проспекту, а в голове у него играла песня, случайно услышанная неделю назад в клубе, который их община делила с сайентологами, металлистами, детскими кружками и танцами «кому за пятьдесят». Песня была из его бурного доевангельского прошлого. Кто-то включил ее в подвале, где репетировали местные металхэды, когда Александр поднимался из туалета на второй этаж, готовясь к проповеди. Это была «For Whom The Bell Tolls»⁶ Металлики.

Из клуба он вышел тогда сам не свой. Он никак не мог отделаться от внезапно нахлынувшей ностальгии. Подростковые годы, небывалая свобода, романтика улиц, лица школьных друзей – все разом навалилось на него, прорвало дамбу запретов и дисциплины, возводимую годами, разбило в пух и прах набившие оскомину аргументы о бренности бытия, о суетности земных исканий и греховности плотских помыслов.

Его «новая природа» отчаянно сигнализировала об опасности оглядываться назад, о хитрых уловках врага душ человеческих, о том, что глупо менять семнадцать лет жизни с Иисусом на миску чечевичной похлебки.

Все напрасно. Воспоминания упали благодатным семенем на почву, глубоко взрыхленную жестокими сомнениями последних лет. Остатки брони его веры стремительно рассыпались под удары колокола Металлики.

И вот он шагает по свежему снежку под оранжевым светом вечерних фонарей, напевая себе под нос:

For whom the bell tolls?

Time marches on.

For whom the bell tolls?⁷

В этот момент в кармане его куртки зазвонил телефон.

Глава 5. Дорога

«Дорога петляла и разветвлялась, и не было ей ни конца, ни края. На каждой развилке путник останавливался. Иногда, чтобы сделать выбор, он прислушивался к внутреннему голосу, иногда смотрел на небо в ожидании ответа, но чаще просто бросал монетку. Он знал, что должен идти, но не знал куда.

Ведь жизнь – путешествие, а не место назначения».

Андрей озаглавил отрывок «Путник», закрыл ноутбук и посмотрел в окно. Мимо проплывала очередная заснеженная деревушка.

Он был в пути уже двенадцать часов, до места оставалось чуть меньше суток. Поезд 105Е «Нижневартовск-Волгоград» прибудет в Саратов завтра, в воскресенье 29 декабря, в пять тринадцать утра по местному времени. Сейчас они ехали по Татарстану.

Сегодня Андрей проснулся в четыре утра, на час раньше, чем обычно. Поезд еще шел по Удмуртии. За окном было темно, вагон мерно покачивался, соседи по плацкарту сопели во сне, через стенку кто-то негромко, но часто кашлял. Он лежал в тускло освещенном вагоне, глядя снизу в полку, с которой свешивалась босая нога ребенка (Андрей смутно помнил, как среди ночи помогал его матери засунуть чемодан на самый верх), и пытался размышлять о цели своей поездки.

Но вместо этого в голове роились идеи для очередного рассказа, который он решил назвать «Пусть мертвые погребают своих мертвецов». Он давно хотел написать что-нибудь про зомби-апокалипсис в России, и вот этот момент настал. Как только рассвело, Андрей открыл ноутбук и стал набирать текст.

Сейчас рассказ был написан, за ним последовала короткая зарисовка о путнике, и теперь мысли наконец-то заработали в нужном направлении.

Андрей снова прошелся по известным фактам.

Факт первый: его одноклассники таинственно умирают один за другим.

Об этом ему сообщила Надя, и можно было бы усомниться в правдивости ее слов, но он провел полторы недели в поисках и выяснил, что информация верна. На страницах Антона Рыжкова и Маши Стрельниковой в соцсетях были многочисленные соболезнования от друзей и знакомых. Страниц Ибрагимовых он не обнаружил, но если верить Надиной хронологии, они не застали эпоху повального интернет-эксгибиционизма. Профиль Алисы Бернштейн на Фейсбуке не использовался два года и месяц. Игорь Калугин действительно жил в Малайзии, или так было указано в Одноклассниках (в других соцсетях его не было), но около года не заходил на сайт.

Никакой информации об остальных ребятах Андрей найти не смог, хотя просмотрел сотни профилей их тезок. Возможно, они просто скрывались за вымышленными никами и аватарками котят, цветочков или супергероев, но ему почему-то казалось, что дело в другом – их тоже настигла беда.

Факт второй: Надя, Сашка и он сам живы и договорились встретиться в Саратове.

Телефон Сашки удалось добыть через сайт их общины. Андрей позвонил на указанный там номер церкви, ему долго не хотели давать личные контактные данные, и только после того, как он сказал, что когда-то посещал собрания и хотел бы снова побеседовать с Александром, мужчина на том конце провода наконец уступил и дал номер.

Сашка очень обрадовался звонку и сразу сообщил, что его вера – дело прошлое. Андрей почему-то почувствовал при этом огромное облегчение. Внимательно выслушав бывшего одноклассника, Сашка спросил, чем может помочь. Ответа на этот вопрос Андрей не знал, но сказал, что скоро приезжает и хотел бы встретиться. Сашка тут же согласился.

Факт третий: Ник больше не работает в сорок второй.

Андрей позвонил в свою старую школу сразу же, как только убедился, что Надин рассказ правдив. Поговорив с молодой, судя по голосу, секретаршей, он выяснил, что та не знает Николая Ивановича Кречетова. Возможно, он уже давно не работает, а она здесь уже третий год, и почему бы вам не попробовать поискать его в соцсетях. Андрей поблагодарил ее и спросил, кто сейчас директор школы. Секретарь назвала незнакомую женщину, и он понял, что найти Ника через Игоря Викторовича, их старого директора, тоже не выйдет.

Андрей знал, что если Ник остался в системе образования, то его имя обязательно должно всплыть в интернете – каждая школа обязана иметь свой сайт, который мало кто посещает, но где есть имена всех работающих педагогов. Нику сейчас должно быть что-то около пятидесяти, а в таком возрасте учителя еще работают вовсю. Но поиски пока не дали результатов.

А что если с ним что-то случилось? Вдруг Ник тоже одно из звеньев в этой страшной цепи?

В голове у Андрея зазвучали вступительные аккорды «Скованных одной цепью» Наутилуса.

Круговая порука мажет, как копоть…⁸

Может ли быть такое, что Ника больше нет? Узнала бы об этом Машка? Почему Надя ничего не сказала о Нике? Пыталась ли она связаться с ним?

Почему Андрей не вспоминал о Нике все эти годы? Как такое вообще возможно?

Даже во время учебы в универе, от которого до школы было рукой подать, он ни разу не зашел к своему классному руководителю.

И если есть те, кто приходит к тебе, найдутся и те, кто придет за тобой…

Они точно пришли за Ником, как приходили за всеми остальными. За Димкой, за Светкой и Рустамом, за Алисой, Антоном и Машкой.

Кто бы они ни были или что бы это ни было, но все мы обречены.

А значит, придут и за ним. Настанет его черед. Придут непременно, куда бы он ни бежал.

Может быть, прямо сейчас он несется навстречу собственной судьбе, вместо того, чтобы улепетывать без оглядки.

Да, совершенно точно, дорога, по которой ты убегаешь от судьбы, приводит именно к тому, от чего ты бежал.

Выхода нет. И нет надежды.

Ты все равно погибнешь, как погибли другие, так не лучше ли прекратить эту бессмысленную игру, выйти на ближайшей станции и прыгнуть под…

Телефонный звонок вырвал его из состояния транса, прогнал наваждение, едва не засосавшее его с головой.

Это была Надя. Она снова звонила, чтобы справиться о его делах. Только в этот раз ее интонации показались ему особенно тревожными. Он успокоил ее, несмотря на колотивший его озноб, они немного поговорили, и Андрей ощутил, как морок отступает.

Он прошелся по вагону, налил себе горячего чая и с полчаса просто сидел, глядя на зимний пейзаж за окном. Он ни о чем не думал, лишь наслаждался тишиной и покоем внутри.

Убедившись, что душевный баланс окончательно восстановлен, Андрей осторожно вернулся к размышлениям.

Если бы с Ником что-то случилось, Машка обязательно бы узнала об этом, а значит, Надя бы тоже знала.

Нет, Ник не мог умереть. Андрей чувствовал это где-то на уровне подсознания. Ник должен жить.

Можно верить и в отсутствие веры…

Нет, он не верит. Он знает. И он найдет Ника. Потому что Ник – ключ ко всему.

И никакие идиотские наваждения не смогут ему помешать.

С этими мыслями Андрей снова открыл ноутбук и продолжил искать своего классного руководителя.

Поезд тяжелой стрелой летел к месту назначения, оставляя позади сотни столбиков-километров, неуклонно сокращая дистанцию между настоящим и прошлым.

За окном медленно плыл розовый закат, когда поиски наконец увенчались успехом.

Глава 6. Встреча

Было раннее воскресное утро, вокзальные фонари ярко освещали усыпанные снегом платформы, пахло пирожками и креозотом, а на перроне его встречала Надя.

На ней было длинное, по самые икры, серое пальто, серая вязаная шапочка с шарфом и такого же цвета угги. «Некто в сером»⁹, – совершенно не к месту мелькнула у Андрея ассоциация. Надя слегка пританцовывала не то от холода, не то от нетерпения. Андрей отметил, что она совсем не изменилась со школы. Даже очки такие же.

Он подошел к ней, придерживая дорожную сумку на плече, и наклонился, чтобы чмокнуть ее в щеку. Надя повисла на его шее. «Легкая, как пятнадцатилетняя девчонка», – подумал Андрей.

– Андрюша! Как же я рада тебя видеть! Ты не представляешь, как я всю дорогу за тебя волновалась!

На самом деле, он очень хорошо себе это представлял: она звонила ему каждые полчаса, спрашивала, в порядке ли он, говорила, что переживает, не сошел ли поезд с рельсов, не захватили ли его террористы, не преследует ли его проводник-маньяк, не подали ли ему чай со стрихнином. Андрей смеялся, отшучивался, а сам в свою очередь спрашивал, все ли хорошо, не видела ли она подозрительных незнакомцев, не задуло ли сквозняком конфорку на кухне и есть ли под рукой телефон спасательной службы.

При воспоминании о том ее звонке, что оказался столь своевременным, его снова начал пробирать легкий озноб.

– Ну, ничего страшного с нами не случилось, значит, надежда есть, – попытался пошутить Андрей. – Куда мы сейчас?

– Ко мне в Ленинский. Я вызову такси. Примешь у меня душ, позавтракаешь. Сашка обещал подъехать к семи. Он где-то в самом начале Заводского живет.

– До сих пор?

– Наверное… Я у него не бывала.

Они болтали на отвлеченные темы, пока ждали Яндекс такси, будто не было никакой угрозы, будто просто два давно не видевшихся человека встретились и обсуждают то немногое, что их все еще объединяет.

Андрей слушал рассказ Нади о ее работе в библиотеке и думал о том, что все-таки рад снова ее видеть. Надя стала для него мостиком, соединяющим его школьное прошлое с его школьным настоящим, и он был бы ей безмерно благодарен за это, не будь повод таким грустным.

В такси они ехали молча.

– Так вот где ты живешь. – Он окинул взглядом старую серую хрущевку с осыпающимися балконами, заваленный каким-то строительным мусором двор, машины, стоящие впритирку друг ко другу. – Очень похоже на наш старый двор.

– А твои родители…

– Отец в Закарпатье. Мама… Мама умерла шесть лет назад.

– Андрей, мне очень жаль.

– Спасибо, Надь. Ну что, пойдем?

Надя порылась в сумочке, достала ключ от домофона, и они вошли в тускло освещенный, пахнущий сыростью и бычками подъезд. Андрей смотрел на ее хрупкую фигурку, поднимаясь следом по заплеванным ступенькам.

Что ждет их впереди? Куда приведет эта дорога?

Они поднялись на пятый этаж. Площадка была освещена единственной лампочкой без плафона. Андрей сразу угадал Надину квартиру – единственная деревянная дверь, обитая какими-то перекошенными рейками. Номер тридцать четыре.

– Вот мы и пришли, – сказала хозяйка и посмотрела на Андрея, как бы ища поддержки. – Извини, я волнуюсь – гости у меня не часто бывают…

Она вошла первой и включила свет в тесном коридорчике, обклеенном старыми обоями в виде кирпичной стены. Андрей в нерешительности мялся на пороге.

– Да ты проходи, проходи, не бойся натоптать, у меня все равно не прибрано.

Надя с довольным видом оглядела сияющую идеальным порядком квартирку. Она вылизывала ее по два раза в день с того самого момента, как Андрей сообщил о своем приезде.

– Уютно у тебя, – сказал он, разуваясь. – Можно я сразу в душ?

– Конечно-конечно! Сейчас только колонку зажгу.

Надя побежала на кухню, а Андрей прошел в зал и огляделся.

Стенка советских времен со старыми черно-белыми фотографиями, чайными сервизами и фужерами, красно-коричневый ковер на стене в лучших традициях бабушкиных квартир, у окна обшарпанный столик, накрытый клетчатой скатертью, а снаружи – освещенная фонарями дорога, трамвайные рельсы и вереница одинаковых девятиэтажек. Все в этой квартире навевало тоску.

Как она здесь живет?

– Тебе дать полотенце? – послышался Надин голос из кухни.

– Нет, спасибо, у меня свое.

Андрей вдруг удивился тому, как просто он оказался один в квартире с чужой, в общем-то, женщиной, и собирается теперь принять у нее душ.

Жизнь странная штука. И прекрасная в своей странности.

Они успели позавтракать яичницей с беконом и вкуснейшими оладьями со сметаной и уже допивали чай, когда в домофон позвонили.

– Это Сашка!

Надя кинулась открывать, Андрей последовал за ней в коридор.

Через минуту на пороге стоял Александр – изрядно покрупневший, немного полысевший, но в глазах все тот же озорной огонек, который до одиннадцатого класса заставлял учителей напрягаться в ожидании очередной выходки.

«Меняются ли люди с годами? Или мы все те же дети, только научились играть роли, навязанные нам обществом?» – думал Андрей, похлопывая широкую спину сгребшего его в охапку Александра.

– Ну что, вся компания в сборе? Можем считать собрание открытым? – пробасил Сашка, после того, как они обменялись обычными для давно не видевшихся людей вопросами и допили чай. – Кстати, что именно мы будем делать? Я так и не понял, как мы можем повлиять на происходящее, если оно на самом деле происходит.

Надя вопросительно посмотрела на Андрея.

– Думаю, в том, что происходит что-то очень неприятное, сомнений нет, – начал Андрей, глядя по очереди на своих собеседников. – Вопрос в том, как мы можем это изменить. Я уверен, что нам нужно поехать к Нику. Почему-то мне кажется, что вся эта история как-то связана с ним.

– Ой, а мне он как раз позапрошлой ночью приснился, – закивала Надя. – Он был такой же, как в школе. Молодой. И он… кажется, он сказал, что хочет помочь. Я помню, как проснулась с мыслью, что надо найти Ника. А потом позвонила Андрею, и он сказал, что Ник больше не работает в сорок второй.

Сашка слушал Надю, и с каждым ее словом его рот открывался все шире.

– Это очень странно для начинающего скептика, но я тоже видел Ника во сне. И… – он на мгновение замер, как бы вспоминая что-то. – Да, это было позапрошлой ночью.

Все трое многозначительно переглянулись.

Андрей продолжил:

– Кажется, я знаю, где его искать. Я не говорил вам по телефону, потому что не был до конца уверен. Но теперь я вижу, что моя мысль подтверждается.

– И где же он? – в унисон спросили Сашка и Надя.

– Прежде, чем я отвечу, давайте посмотрим на картину в целом. Думаю, мы все согласны, что происходящее в высшей степени загадочно и, в некотором смысле, сверхъестественно. Конечно, все мы помним про бритву Оккама…

– Про что? – Надино лицо выражало недоумение и некоторый испуг.

– Это такой принцип, согласно которому самое простое объяснение, как правило, является самым правильным, – пояснил Андрей, намеренно упрощая. – И, казалось бы, самое простое – предположить, что все это не более, чем совпадение.

– Аминь, брат! – пробурчал Сашка.

Надя недоуменно покосилась на него, но тот подмигнул, и она расслабилась.

– Почему же я не склонен считать, что это так? Причина – та самая бритва Оккама.

– Это как? – Сашка состряпал удивленное лицо.

– Слишком много совпадений. Смотрите. Все смерти связаны одной нитью – умирают наши одноклассники. Подожди, Сашка, я знаю, что ты хочешь возразить. Позволь, я продолжу. Так вот, часть этих смертей носит очень странный характер. Не пившая прежде Светка, Антон с сердечным приступом, да и Димка – часто ли люди вываливаются из автобусов на ходу? Мы не знаем, живы ли остальные, но есть все основания полагать, что Игорь не случайно перестал отвечать Машке. Да и сама Машка… как-будто кто-то убрал человека, знавшего слишком много. Но главное, скажите, с вами ничего необычного не происходило за последние несколько недель?

Надя испуганно замотала головой.

Сашка внимательно смотрел на Андрея. Казалось, он решает, стоит ли сообщить что-то или нет. Потом, немного запинаясь, сказал:

– Я на прошлой неделе… короче, слетел с трассы на своей «четырнадцатой».

– Что?! – в один голос воскликнули Надя и Андрей.

– Да глупость, все обошлось. Первую зиму за рулем – вот и поставил сдуру зимнюю резину только на передние колеса. Гололед был, ну и улетели на встречку и в сугроб. Все целы, все нормально.

– И что ты об этом думаешь? – тихо спросила Надя.

– Думаю, что я хреновый водитель. А вот супруга мне зарядила проповедь о том, что это знак свыше и что надо покаяться в своем неверии. Похоже, меня эти речи ждут теперь каждый раз, когда что-то пойдет не так.

– А вы не считаете, что это происшествие вписывается в общую картину? – спросил Андрей.

Надя тут же закивала. Сашка молча вертел в руках пустую чашку.

Андрей продолжал:

– Я не говорил вам, но примерно за три месяца до Надиного письма меня стали посещать навязчивые мысли. Мысли о самоубийстве. Как будто кто-то мне диктует их. Я никогда, никогда не думал об этом, да и сейчас нет никакого повода. Это настолько противоречит всем моим жизненным принципам, но мысли приходят все чаще и чаще. И я уверен, что это связано со всем, что происходит.

– Почему ты ничего не сказал? – Надя побледнела, как полотно. Казалось, она вот-вот упадет в обморок.

– Решил, что ты и без того взволнована. Да и что бы это изменило? В общем, я подумал, что совпадений слишком много для бритвы Оккама. Остается один вариант – все эти события связаны между собой.

– Да уж… – пробормотал Сашка. – Ты почти убедил меня стать мистиком. Вот только одна неувязочка. Допустим, ты и я стали жертвами этого… эмм… проклятия. А что же Надя? С ней, вроде, ничего сверхъестественно-убийственного не происходило? Или мы чего-то не знаем, а, Надь?

Надя поджала губы и отрицательно покачала головой:

– Нет, ничего такого. Только боялась до смерти. Да и сейчас боюсь. Днем и ночью перед глазами все ребята стоят. И вы тоже.

Сашка торжествующе воззрился на Андрея:

– Ну, что скажешь, Шерлок? Почему Надю этот невидимый киллер обошел стороной?

– Я не знаю, как это объяснить. Но Надя – очень важное звено, ведь именно благодаря ей ты и я обо всем узнали.

– Мне не хочется утверждать очевидное, но не значит ли это, что она в опасности… как Маша?

Услышав это, Надя вздрогнула, как будто рядом взорвалась петарда.

– Думаю, мы все в опасности, Саша, – ответил Андрей. – И поэтому мы должны как можно быстрее найти Ника.

Сашкино лицо сохраняло скептическое выражение.

– Ладно, допустим, ты прав. Тогда у меня два вопроса: с чем именно мы, по-твоему, имеем дело, и как нам может помочь наш старый классный руководитель?

– Саша, ну что ты пристал к Андрею? Откуда ему знать все ответы?

– Я, и правда, не знаю всех ответов. Но пара идей у меня имеется. Возможно, мы действительно имеем дело с чем-то вроде проклятия, как ты, Сашка, верно подметил раньше. Оно как-то связано с нашим классом, а следовательно, Ник тоже часть этого.

Надя вдруг вскрикнула и подпрыгнула на стуле:

– Ребята! А вы помните, как на выпускном мы резали ленты?

– Не помню, – буркнул Сашка. – Я там не был.

– Я тоже не помню. Что за ленты, Надь?

Надя встала и начала взволнованно ходить взад-вперед по залу. Когда она поворачивалась к окну, в ее очках отражалось недавно взошедшее солнце.

– В ресторане был момент, когда родители раздали нам разноцветные ленты. На каждой было написано одно из наших имен. Двенадцать лент – Саши ведь не было. Ника посадили на стул лицом к нам, и мы по-очереди подходили к нему, давали ему один конец ленты, говорили какие-то слова благодарности и разматывали ленточку. В итоге получилось, что от Ника расходились цветные лучи к каждому из нас. А потом ему дали ножницы, и он эти ленточки… отрезал.

Она остановилась посреди зала с выражением немого ужаса на лице.

– Что-то такое припоминаю теперь, – сказал Андрей. – Это, вроде, символизировало, что мы выходим в свободное плавание, да?

– Да-да! Кто-то из родителей еще сказал что-то вроде: «Вы разлетитесь кто куда, но узы дружбы, связывающие вас, останутся навсегда».

Сашка хмыкнул и откинулся на стуле, который при этом угрожающе затрещал.

– И что же, вы думаете, что из-за этого… эмм… обряда вдруг стали один за другим погибать наши одноклассники? Интересно, а если меня там не было, значит, мне ничего не угрожает?

Андрей поднялся, подошел к окну и постоял там с полминуты в задумчивости.

– Я не думаю, что это был обряд, и, скорее всего, дело совсем не в нем. Но вот невидимые нити… В этом что-то есть.

– Ладно. Пусть так. Так что же насчет Ника? Зачем нам нужен он?

– Мы втроем видели его во сне. Я не верю в такие совпадения.

– Погоди, ты тоже видел Ника во сне?