Читать книгу: «Вкус жизни», страница 68

– Наверное, наши некоторые городские избалованные, инфантильные, внешне интеллигентные мальчики не умели переживать за других, только себя, любимых, лелеяли. А девочкам ничего не оставалось, как вешать груз всех семейных забот на свои нежные плечики. Сельских ребят, не испорченных цивилизацией, у нас на курсе «имелось в наличии» всего двое. Было бы больше, может, и подправили бы они картину разводов в лучшую сторону. Они как-то больше понимали, что любить – значит, утверждать неповторимость существования другого человека, что человек с адекватной собственной оценкой не ищет виноватых в других. Считали, что не нужно переделывать ни мужа, ни жену, и, раз выбрав, любят друг друга такими, какие есть. Сельские ребята как-то проще относились к жизненным перипетиям, мужественнее, что ли, – философски серьезно рассуждала Лиля, пожалуй, больше для себя, чем для подруг. – Мужчины, покидая нас, оправдывают себя тем, что мы, женщины, сильные и сами сможем справиться со всем, что встретится нам на жизненном пути, что мы можем без них воспитать наших общих детей. Они сбрасывают на нас свою главную задачу мужчины – защиту своей семьи от жизненных невзгод и тем предают своих детей.

Нам надо кричать от ярости, а мы плачем от обиды и жалости к себе, к детям и упорно несем нашу непосильную ношу. Материнской болью сердца кровоточат, но мы терпим и не тычем этим мужчинам в нос, не требуем изменить отношение в обществе к семье. Сами-то они не захотят лишаться привилегированного положения, свободы. Поражает их негосударственный подход к государственным проблемам.

– Не все хорошо в нашем королевстве с мужчинами. Сначала они оказываются неспособными защитить своего ребенка, жену, потом Родину. Женщина может воспитать в мальчике нежность, трудолюбие, но вырастить защитника, воспитать в нем мужчину – функция отца. – Это Галя поддержала Лилю.

– А гражданские браки? Это же позор мужчинам, их бессилию. Ищут тех, кто их будет лучше нянчить, – вклинилась в разговор Аня. – И потом, с каким здоровьем родятся дети, если их мамы будут находиться в нервном напряжении: женится-не женится? Жанна, вот ты говоришь «не может быть», чтобы восемьдесят процентов. Все может быть. Я как-то вникла в жизнь своих соседей по лестничной площадке и что же обнаружила? В первой квартире жена мужа выгнала и одна дочь вырастила. Тот считал, что если он мужчина, то этого уже достаточно, чтобы все в семье считали его хозяином и беспрекословно подчинялись ему. Стариков ее не уважал, из собственной квартиры их гнал. Маты-перематы каждый день.

Во второй квартире хозяин летчиком был. Погиб при исполнении. Великодушный, сильный был человек. Другого такого хоть сто верст в округе обойди – не отыщешь. Двоих детей жена сама воспитывала. Не захотела отчима сыновьям. В третьей квартире муж все больным притворялся. Жена на себе все заботы тащила, а он гулял напропалую и жизни радовался. Когда супруга об этом узнала, с ней произошел нервный срыв. Сильно болела. Муж, правда, в старости одумался, детям стал помогать.

В четвертой вроде бы все было нормально. Он бесплоден, но они воспитывали приемного сына. И вдруг смотрю – с молодой идет. Что не поделили? В пятой – здоровенный мужичина смертным боем жену бьет, выпивает, конечно. В шестой мужчина один живет, семью оставил и вольничает. В следующей квартире – женщина одна дочь растит. Продолжать?

– Аня, не распаляйся, ты можешь удушить своей болтовней. Хватит, я устала от негативной информации, – взмолилась Жанна, – хотела от тебя услышать что-то высокое, значительное, умное, доброе, достойное, чтобы в душе был простор и радость, а ты опять за свое.

– Ну, давай, сама рассказывай, флаг тебе в руки! – надулась Аня.

В наступившей тишине явственно проступил разговор Аллы и Гали.

– … И почему же не сложилось? Ведь одной из лучших была в группе.

– Приехала я сдавать кандидатский экзамен в аспирантуру по иностранному языку. Слышу, на консультации шушукаются девушки, мол, кто председателю понравится, тот сдаст. Поняла, что они имели в виду. Платьице простенькое надела, туфли без каблуков, волосы пригладила, косметики ни грамма. Вижу, все равно понравилась. Глазки его так и заблестели, как петушок вокруг меня топтаться, увиваться стал. Ну, я и уехала. Не смогла через себя переступить. Семья для меня – святое. И с непосредственным начальником постоянно проблемы возникали. Отказала я одному из наших директоров, так сразу давление началось. Сделаю доклад, а потом мои идеи у него в отчете обнаруживаю. Ссориться? Не подладишь – вылетишь в два счета с работы, и профком не защитит. Там тоже все схвачено. Человек в коллективе зависит от мнения коллег и уже тем уязвим. Сплетни изводили. Ни один мужчина не касался меня, кроме мужа, но не верили люди, что я отказала большому начальнику… Даже женщины.

– Мужчины часто сплетничают о верных женщинах, недоступных их плотоядным желаниям, – усмехнулась Лера. – Из зависти.

– Чем старательнее человек карабкается наверх, тем больше встречает на пути препятствий морального плана. Руки опускались от бессилия. Плюнула я на науку и решила детей воспитывать, работу, конечно, не бросила. А наиболее наглым сплетникам отвечала: «Если бы я изменяла мужу, то не сидела бы в простых инженерах». Откровенности они мне не прощали. Только терять мне уже было нечего. Фантазии их не были разнообразными… Я даже третьего хотела родить и с работы уйти.

– За чем дело стало?

– Третью кроватку негде было бы разместить в нашей маленькой квартире. И все же до сих пор жалею, а вдруг дочурка в меня пошла бы? Так вот на мне и закончилась моя порода. Обидно, – грустно улыбнулась Галина.

Мила Лене говорит:

– Я раньше, бывало, приеду к старикам, а у них и там, и сям – кругом беспорядок. В ящиках все в кучу набросано. Думала: на пенсии оба, чего бы им не разобрать, не рассортировать этот хлам. А у них, оказывается, сил не было. Им хотя бы кое-что самое необходимое сделать и ложку до рта донести. И Вадик мой удивлялся, мол, сидят на лавочке, лясы точат, лучше бы лед на крыльце скололи. А я как-то прислушалась к их беседам и поняла, что до пенсии они хорошо работали, были уважаемы, а теперь никто не помнит их заслуг. Вот и сидят они, положив бессильные, бесполезные руки на колени, и рассказывают друг другу про свою прежнюю жизнь, делятся былыми радостями, нынешними заботами. Общаются.

Инна перехватила инициативу в разговоре Жанны с Аней:

– …Вернулся из армии? Слава Богу.

– Сказал, мол, я спортсмен, но военного из меня не вышло. Не мое это: не стал я там сильнее ни телом, ни духом. А оба племянника нашли себя в армии, хотя и не спортсмены.

– …Я бы половину своих сотрудников уволила, но где взять уверенности в том, что те, кто придут на эту мизерную зарплату, будут лучше прежних.

– …В этом году у меня на одно место в аспирантуру три претендента. По способностям – не по знаниям – все трое потенциально приблизительно одинаковые, но один – «от Ивана Ивановича», другой – сын очень состоятельных родителей, а третий – лучший студент моего последнего выпуска. Раньше, при Союзе, я обязана была взять первого кандидата, а теперь могу выбирать между первым и вторым. Конкуренция! Кого посоветуешь взять? – едко усмехнулась Алла. – За каждого из этих двоих мне в основном самой пахать придется, вот и соображай тут…

Лена через силу расправила ватные ноги, осторожно разогнула онемевшую спину и устало прикрыла веки.

Пишу

– …Недавно по телефону беседовала с редактором московского журнала по поводу моих стихов. Он восхитился одной моей строчкой: «Она выше всяких похвал. Вы сами-то понимаете ее великолепие? Она как нота, с которой начинается песня. Ведь читателю после ее прочтения уже не надо объяснять, что этот дедушка любит внучку, что он не умеет разговаривать с маленькими детьми, но искренне хочет объяснить ребенку, что такое дружба народов и какие в нашей стране были прекрасные традиции. Возможно, судя по языку, дедушка много лет был руководящим или партийным работником. Не правда ли? И все это вытекает из одной только фразы! И никаких слов больше не надо. Вы специально ее придумали и вставили?»

«Нет, – ответила я честно, – у меня зеркальная память, дед на самом деле так мне сказал давным-давно, когда мне было восемь лет. Помню, мне тогда очень понравилось, что он разговаривает со мной, как со взрослой. «Значит, считает меня умной, способной понять его», – порадовалась я. Ведь у меня, как у большинства детдомовских детей, был комплекс неполноценности, боязнь оказаться глупее домашних».

«Если вы интуитивно занесли эту фразу в свое произведение, то это еще лучше. В этом-то и состоит наше писательство – не разъясняя подробно, одной фразой уметь подать образ. Например, совсем не обязательно писать, что ваш герой химик. Достаточно того, чтобы в его бытовом отвлеченном разговоре – хотя бы о разводе – прозвучали непроизвольно употребленные чисто химические термины, что-то типа диссоциации, абсорбции или, допустим, он сравнил бы семейную жизнь с процессом дистилляции. Не теряйте эту способность, развивайте ее в себе», – сказал мне на прощание столичный редактор.

Люди все эмоционально разные, все думают и говорят по-разному, а не по заранее заготовленному клише. Они живые, а не механические куклы, – делилась Рита с Аллой. – Я как-то прочитала знакомой – она критик – стихотворение о воспитательнице детского дома, которая каждое лето брала детдомовского ребенка в свою семью, и он там приобщался к реальной жизни, так она заявила мне, что человек ни наедине с собой, ни вслух не станет говорить высокопарно.

Я на нее уставилась и возразила: «Так это я так думаю, говорю и пишу. Я – тот реальный человек, который мысленно благодарил эту прекрасную женщину за доброту к чужому ребенку. Я не выдумывала эти высокие чувства и слова, это говорила благодарная душа бывшего детдомовца, которому на жизненном пути встретились добрые люди. Я хочу, чтобы о них узнали многие. Ты же благодарна матери за то, что она нянчилась с тобой, допустим, до двадцати лет, мужу за то, что он, наверное, уж лет тридцать неусыпно опекает тебя. Вот и моя душа всегда поет, когда я встречаю истинно доброго человека. Конечно, теперь уже не так звонко, как в детстве, и все же она до сих пор восторгается. Конечно, мои чувства со временем ослабли, притупились. Я никогда не смогу писать, как в юности. Былое не оживает во мне с такой же силой, как прежде, не рождает мгновенных, восхитительных всеобъемлющих, ярких вспышек, но поэт в любом возрасте не может быть нечувствительным ни к чужому горю, ни к проявлению добра.

Моя душа от радости звенит колокольчикам, колоколом, набатом звучит от чужой беды. Почему я должна душить в себе благодарное чувство к человеку, который не просто формально исполняет свои обязанности по отношению к ребенку, но и делает много больше, чем было предписано инструкцией? Мне хочется говорить об этой женщине высокие слова, петь гимн ее доброте. Я не стесняюсь своих чувств, потому что они искренни. Разве только на похоронах надо говорить о человеке прекрасные слова?

Ты меня не понимаешь, потому что не чувствуешь того же? Тебя шокируют слишком восторженные слова? Я воспитана на героических песнях о войне, о Родине, о бедах людских, и я на самом деле так думаю, так чувствую, так отношусь к людям. Я сама с самого раннего детства испытала слишком много такого, что на всю жизнь сделало меня небезразличной к проявлению несправедливости или, напротив, радости. Ты моложе меня, и ты не воспитывалась в детдоме…»

Наверное, знакомая обиделась на меня. Получается, я ее упрекнула в недостаточном внимании к эмоциональному воспитанию. Я была нетактична. Во мне говорила обида. Вот всегда я так… глупо… на эмоциях. Тормоза не срабатывают, – вздохнула Рита. – И все равно я оставляю за собой право не во всем соглашаться с друзьями и знакомыми.

– Алла, говорят, человек не может дать того, чего нет в нем. Но человек также не может и взять того, что не соответствует его душе. Вот в чем беда, вот в чем проблема. Как надо было мне преподнести материал, чтобы пробудить в ней понимание?.. Я думала, рассказав о своих чувствах. Не получилось… Искать к ее сердцу другие пути?

Если бы мужчина не принял моего стихотворения, я бы поняла. Говорят, что у большинства женщин эмоциональная планка, уровень чувствительности выше, чем у мужчин, и поэтому они не дотягивают до нас, не воспринимают наши чувства, не могут понять, поверить в их искренность. Я, правда, в этом очень даже сомневаюсь… Хотя всем известно, что порог слышимости у мужчин и женщин разный. У нас в ушах колики и в голове вибрация от слишком громкой музыки, а мужчинам она в удовольствие.

…Существует эмоциональная глухота. Но утверждать, что у мужчин она встречается чаще, я не могу. Высокий порог душевной нечувствительности – когда человек не слышит чужую боль – теперь явление нередкое и среди женщин. Почему она, допустим, верит Достоевскому, что есть такие тонкие люди, как Алеша Карамазов, но не желает поверить, что есть на свете бывшие детдомовцы, которые до конца своей жизни остались болезненно чувствительными, излишне эмоциональными. Мне хотелось ей крикнуть, мол, познакомься, я и есть один из представителей этой достаточно большой когорты людей, чувствующих и ведущих себя несколько иначе, чем ты и тебе подобные хорошие люди. Просто мы немного другие. А она сказала: не тот формат… А потом жалуемся, что дети вырастают жестокие.

– …Мне нравится искренность и ясность твоих строк. Просто пишешь, а сердце прожигает. На душу легко ложатся. Самое трудное – это просто писать о сложном. Поэтический мир тебе достался из детства, и тебе удалось его в себе сохранить. У тебя удивительное погружение в наше детство! Очень личная книга, сердечная. Она полна человеческого содержания. В ней тоска ребенка по любви и ласке. Давно читала, но многие твои строфы до сих пор не идут из моей головы. Чувствуется, что писал внутренне свободный человек, – выразила свое мнение о Ритиной книге Лиля.

– Но смотреть на мир детскими глазами не стоит. Это слишком дорого обходится, – пошутила Лера.

«Лилина похвала прозвучала мягко, дружелюбно и настолько безукоризненно смодулировано, что даже кажется искренней», – удовлетворенно хмыкнула Инна.

– Самое важное – значимость выбранной тобой темы, собственная авторская позиция и интонация. Правду пишешь… И грандиозные идеи могут быть выражены в форме утонченной простоты, – задумчиво произнесла Лена. – Эта книга – образ нашего детства. Миллионы соотечественников могут сказать: «Это мое детство». Каждый человек может найти в ней осколки своей жизни.

– Не вскружили успехи голову? От восторга еще не потеряла рассудок? – зловредно хихикнула Инна, сама даже не успев понять почему.

– Ты это по поводу моей скромной персоны? – спокойно удивилась Рита.

– Не лишне упомянуть, что и в наши времена, и во времена оные неприкрытая правда не встречала сочувствия, если она не изящная, – вставила умную фразу Инна.

Аня смущенно поведала:

– Я очень любила фильм «А зори здесь тихие». И вдруг узнала, что автор выдумал эту историю. С тех пор не могу смотреть этот фильм. И другие фильмы про войну. Такая вот я странная… Я искренне считала, что в основу любого сценария обязательно должен ложиться реальный факт, который писатель доносит до нас согласно своему писательскому дару. А в детстве я Луи Буссенара читала. Так его «Капитан Сорвиголова» меня не воодушевлял. «Ври, но не завирайся! – сердилась я. – Десять пуль получил – и живой. Моему папе одной хватило…»

– Значит, мои книги для тебя. Читай, может, они помогут тебе пересилить твой «пунктик» и повернут к пониманию твоей ошибки, – улыбается Рита. – Что из того, что сюжет придуманный? Все равно в нем правда войны. Борис Васильев был фронтовиком, на себе прочувствовал все тяготы тех страшных лет. Его проза – барометр чести и совести. Я люблю все его произведения.

– У него такое умное красивое одухотворенное лицо. Ему нельзя не верить, – призналась Галя.

– Наверное, приятно, когда слова послушны велению твоих мыслей. Ощущаешь необыкновенную легкость, полет, – сказала Лера.

– …Подкупает, что ты о нас, о детдомовцах, написала, – тепло сказала Жанна, еще не читавшая книг Риты.

– Человек лучше воспринимает то, что перекликается с его собственными бедами.

– Правильно сделала. Слова одного известного журналиста вспомнила: «Если я не напишу о своих прекрасных друзьях, память о них умрет вместе со мной».

– В своих книгах ты пытаешься смотреть на мир глазами других людей? Надеешься предугадать и описать чужие переживания? Пустой номер. Это еще никому не удавалось. Все писатели свою душу выворачивают наизнанку, – громогласно декларирует Инна.

– Главное, что эти стихи – прямое попадание в нерв времени, – по достоинству оценивает поэзию подруги Лера.

– Наверное, стихи мне больше удаются, – потупилась Рита, и лицо ее заалело.

– Вот живет человек обыденной жизнью и вдруг находит свое призвание и расцветает, – улыбнулась Алла.

– Недостаточно отвечать запросам времени, надо еще уметь противостоять ему, – припечатала Риту Инна. – Хорошо, что ты не подделываешься под вкусы непредвзятого читателя. Твои книги в метро в полусонном состоянии не почитаешь. Они требуют душевного взаимодействия с героями. В них что-то приходится домысливать, что-то читать между строк. Но мне больше нравятся забавные, пикантные, приятные темы, – добавила она.

– Удаются стихи потому, что ты много знаешь о жизни. Не сахарно, не причесанно пишешь. Молодым полезно почитать о грустном. Пусть задумаются о себе, о тех, кто рядом с ними.

– На одном легком чтении оскотиниться можно, – сердито пробурчала Эмма, на минуту оторвавшись от разговора с Кирой.

– А где же так необходимая мне критика? Хвалу надо приправлять перцем и горчицей, – пошутила Рита.

– Удел специалистов разбирать произведение по косточкам. Мы выражаем чувства, которые вызывают твои стихи, – ответила Лиля.

– Продолжайте хвалить, не отвлекайтесь, – пошутила Инна.

– Главная тема звучит громко и тревожно. Пресловутая пестрота и теснота деталей оборачивается избытком страшного, рвущего душу прошлого, – будто оглянувшись на свое детство, вздохнув, сказала Кира.

– Создающего упадническое настроение. А как же созидательность, оптимизм? – дополнила Инна слова Киры своим видением стихов Риты. – Я со всей страстью критикую только то, что люблю, к чему небезразлична. Видишь, как стараюсь, – не преминула шутливо добавить она. – И все же мне больше нравится легкая, непринужденная игра ума писателя, наполненная высокоинтеллектуальными, но не заумными философскими раздумьями.

– Первое, что напрашивается тебе ответить, так это то, что время, когда у меня было желание и эмоции легко и ярко воспеть жизнь, упущено навсегда.

– Это и понятно. Как бы сказать короче, чтобы «не растечься мыслью по древу» В юности утренняя роса казалась брильянтами, подарками природы, а в старости – слезами уходящих лет… Вот ты пишешь и, наверное, думаешь, что ангелы будут плакать, если ты займешься чем-нибудь другим.

– Ставлю сотню против рубля, что тебе «ржачка» и перевертыши ближе, – буркнула Лиля.

– Позор на мою седую голову! – рассмеялась Инна, небрежно тронув рукой свою прическу без единого седого волоса, – А тебе тонкий юмор и легкая грусть Чехова претят. Тебе надо, чтобы, с пеной у рта негодовали, чтобы эмоции разлетались фейерверком!

– Не в масть, Инна. Хватит цепляться ко всем, – остановила ее Лера. – Ритина первая книга не верх оптимизма, и, тем не менее, она светлая, добрая, чистая. Тебе бы призму в голове поменять или линзы в глазах перефокусировать.

Замечание получило одобрение подруг.

– Инна, а ты откуда узнала о хобби Риты? Она же его не афишировала, – спросила Мила примиряюще.

– Она пресс-релизы от секретных агентов получает, – пошутила Жанна.

– Носом учуяла, – рассмеялась Инна. И добавила: – Вот ты, Рита, копаешься в печалях и невзгодах, одолевающих детей, поешь гимны добру и справедливости, призываешь верить, надеяться, а ведь мир такой несправедливый!

– Как же без надежды?.. Многого самого грязного в своих книгах я недоговариваю. Не хочу нести детям чернуху.

– Обнаруживаешь тенденцию обходить острые углы?

– Когда пишешь, надо думать не только о том, что сказать детям, но и о том, чего не сказать. «Даже в таком урезанном виде ко двору ли приходится моя печальная правда? – беспокоилась я.

– Это вопрос таланта и ситуации. Случаются и прескверные вещи. Но у тебя все к месту, – успокоила Риту Лера.

– Первая книга вызвала оглушающий эффект? Ну как же, глас маленького детдомовского народа!

– Сенсация живет мало. Важно, чтобы произведение долго служило людям, – остановила Инну Лена.

– Мне кажется, эта книга пока лучшее из всего мною написанного. Уже четырежды переиздавалась. Не знаю, какая судьба ждет еще недописанную…

– Твое творчество нравственно, а значит, креативно. Это главный критерий, – четко обозначила свое мнение Эмма.

– Рита, я уважаю твою позицию, но тебе следует снять табу – запрет с души – и дописать опущенные жесткие главы, – небрежно посоветовала Инна.

– Сейчас разуюсь и побегу дописывать… Оставляю это тебе. Собери мозги в кучку и посоображай конкретно. Нарисуй картину нашего детства крупными яркими мазками, – пошутила Рита. – А мне достаточно того, что я пишу о том, как трудно юному доброму сердцу во взрослом мире, когда жестоко ранят самые, казалось бы, простые поступки, и о том, что будет оно, это сердце, мучиться, пока само не окрепнет, пока душа не покроется защитным панцирем.

Я хочу видеть в своих читателях собеседников, людей небезразличных. Пусть почитают и что-то о себе поймут.

– Чушь городишь, – сразу всё поняв по Ритиной улыбке, упавшим голосом пробурчала Инна тихо, чтобы не слышали другие, и насупилась. – Мечтаешь увидеть в моей «писанине» что-то совершенно непотребное?

– Да ладно тебе, не дуйся, – попросила Рита.

Инна тут же вздернула подбородок вверх. Чем-чем, а лицом управлять она умела превосходно.

– Меня волнует трагическая поэзия твоих строк. В них особая, смелая экспрессия образов, – сказала Эмма.

– А меня поражает аскетическое богатство черно-белой палитры. Правда, странное сочетание слов? – спросила Лера. – Один умный человек сказал: «Творческое поэтическое воображение – пиковое воплощение воображения».

– Ты забыла подчеркнуть «женское», – заметила Инна.

– Можно подумать, для женщин существуют другие законы мышления, – возроптала Лиля.

– Как к тебе приходят стихи? Ты настраиваешься на них? – спросила Галя.

– Нет. Они все время присутствуют в голове. Чуть тронешь их мыслями, и сами полились… Вспомни, как ты кормила грудью Сережку… Странная аналогия?

– Женщинам очень даже понятная.

– Мысли и рифмы ничем невозможно заглушить.

– А если ты не имеешь возможности их выплескивать, они набатом звучат в голове? Так же можно свихнуться.

– Тогда я «пишу» во сне. Утром, конечно, ничего не помню и переживаю. Но, видно, такая разрядка необходима моему организму. Наверное, это на самом деле своеобразная защитная реакция.

– Недавно с интересом читала биографический роман одного известного ученого. Его с детства окружали знаменитые люди науки и искусства. И в собственной взрослой жизни судьба не обходила его разнообразием событий. Ему было о чем писать, было чем заинтересовать читателей. А вот каким образом суровая безрадостная жизнь, бедная внешними событиями, могла стать источником смелого воображения, выразившегося в столь сильных и ярких стихах? В них то романтические порывы мятежного духа, то глубокое, исполненное страсти искреннее правдолюбие, то горечь, то нежность и грусть, – сказала Галя, ни к кому конкретно не обращаясь. Откуда такое поэтическое созерцание?..

– Как же должны были сойтись звезды, чтобы тебе повезло и ты смогла прокричать на всю страну о безотцовщине, – задумчиво проговорила Аня.

– Не преувеличивай. Докричалась ли – это еще вопрос.

– И в прозе ты просто и ясно выстраиваешь объем внутреннего гиперболически романтичного мира своих героев, эмоционально, неожиданно, раскованно выписываешь отдельное, самостоятельное пространство каждого героя, – сказала Мила. – Вроде бы непритязательные мелодраматические истории, но ведь как поражают и трогают, от них трудно оторваться. Наверное, потому, что твои героини живут рядом с нами и каждая женщина в них себя видит…

– Глобальное в минимальном? – удивилась Инна. – К чему бы мне еще придраться? Я выполняю твою просьбу. – Это она добавила с веселой ухмылкой.

– Как ты, всецело отданная борьбе за существование (работе и заботе о близких) и личное человеческое достоинство, поглощенная мыслями о своем неудачном браке, можешь писать книги с глубоким пониманием реалий повседневности и ее социальных контрастов? Как тебе удается оставаться эмоционально насыщенной, ироничной, но душевной и не потеряться во всем этом густом месиве проблем? – закончила свою мысль Галя.

– Если есть знание и обладание способностью постижения не только себя, но и других, никакая занятость не помеха, – ответила за Риту Лера. – У тебя настоящие стихи, а не «взбивание пены». Не отступай, подруга. Еще Чехов говорил: «Человек в ответе за свой талант».

– Мне кажется, что дети, прочитавшие твои книги, став взрослыми, не смогут совершать преступления, – сказала Аня.

– Это мне наивысшая награда.

– Придумала вопрос! Мир давно объяснен, народонаселение типизировано. Что еще нового может придумать писатель? – азартно спросила Инна.

– Каждая эпоха выдает своего героя, и его надо осмыслить, – спокойно ответила Алла.

– Кто же герой нашего времени? Где-то я слышала: «Несчастна та страна, в которой нет великих героев». Ну или что-то в этом духе.

Может, Инна и надеялась, но диспута не последовало. Не сумела она на этот раз зажечь сокурсниц. Они погрузились в персональные размышления.

Вошла Кира. Прислушалась к разговорам.

Галя говорила:

– …Еще бы! Его выбросили, как изношенные ботинки, как исписанный стержень шариковой ручки!.. Оскорбили, унизили, распяли…

– …Да ты, я смотрю, нарасхват! – Это Инна удивленно заметила Ане.

– …Кажется, Толстой писал, что «интересны несчастные семьи, потому что они разные», – заметила Жанна.

– Мне они не просто интересны, это моя постоянная фантомная боль, – уточнила Рита.

– Тема бесконечная, как жизнь. В ней не выдохнешься, не испишешься.

– …У тебя кое-где существует не́которая, как бы намеренная разорванность текста. Это для выделения второго плана? И вставные «новеллки» тоже? – спросила Алла.

– Правильно поняла, – обрадовалась Рита. – Сознательные пустоты, умолчание. Оставляю пространство для размышления.

– «Разговорчики в строю!» Зашибись. Я в шоке. Некоторые ваши выражения совершенно простреливают, – разошлась в своих эмоциях Инна.

– …Книги – хранилище образов, без которых человек не человек. В них тысячелетняя мудрость, ответы на многие загадки мироздания и загадки человеческого сердца, – задумчиво изрекла в пространство Аня (только для того, чтобы что-нибудь сказать?) строгим монотонным голосом. Совсем как на уроке.

Кира отвлеклась на Лилю. Та с легкой грустью говорила Жанне о себе, казалось бы, не в общую тему. Навеяло…

– Я долго не находила понимания среди сотрудников, хотя вела себя, как мне думалось, идеально. Но это с моей точки зрения. Я всю себя отдавала работе, но наживала врагов из тех, которым было за мной не угнаться. Их ругали, ставили мою работу им в пример. Сама того не замечая, я разворошила осиное гнездо, и меня постоянно жалили, принижали, оскорбляли, подсиживали, оговаривали. Иногда прямо говорили – не высовывайся. А я хотела в жизни чего-то добиться и доказывала свои к тому способности.

И вдруг одна пожилая женщина из соседней лаборатории, увидев меня, воскликнула: «Наслышана о вас. Теперь мне все ясно. Наивный взгляд. Искренне возмущаетесь людской непорядочностью. Приходите в тихое бешенство – по причине бессилия что-либо изменить – от сплетен, обвивающих вас, невиновную, потому что открыты в выражении чувств, не способны сделать кому бы то ни было больно. Грудью станете за человека, которого считаете правым. Поразительное трудолюбие, безграничная честность и вера в добро. Наверное, тратите свое личное время, только бы студенты успели подготовиться к занятиям, понять тему. Все объясните, все растолкуете. И постоянно утверждаете: «Не студенты для нас, а мы для них».

Студенты, наверное, пользуются вашей добротой. Еще верите, что честным трудом добьетесь многого. А пока повышения по службе достаются блатным бездельникам (нет, и умным, и трудолюбивым тоже, но все же блатным в первую голову) или тем, кто делает много не на благо института, а лично начальникам. И все-то у вас чересчур, через край, все на пределе возможностей и излишне эмоционально. Отдаете себя делу, в ущерб себе. Делаю вывод: вы воспитывались в детском доме. Вот увидела вас, и появилась потребность убедиться, что я не ошиблась. Сколько таких вот чистых, добрых прошло через мои руки! А скольких обломала жизнь, и становились они колючим шиповником или вовсе увядали… А выжившие – как реликты, как редкие дикие прекрасные розы…»

Она говорила так старомодно, так забыто. Я сама иногда думала в том же ключе. Помню, я тогда загрустила: «Неужели я такая примитивная, предсказуемая?» Она поняла мои мысли. «Нет, – ответила она, – вы хороший человек, просто для меня, с моим опытом, люди вашего типа прозрачны. Вы для меня раскрытая книга, а для других… Да и вообще я неплохо разбираюсь в человеческой природе. Я все свое свободное время посвящаю ее изучению. Вы торопитесь отдать себя людям, часто не заслуживающим вашего внимания. Не разменивайтесь по мелочам. Концентрируйте свои таланты и выдавайте небольшими порциями, тогда вас надолго хватит, и терроризировать станут реже, и заметят скорее…»

Рита откликнулась на признание Лили:

– Недавно смотрела телепередачу, в которой детдомовские дети с обидой говорили о том, что домашние дети и даже их родители обзывают их, оскорбляют их человеческое достоинство. И вы бы видели, как эти разряженные, наглые, самодовольные юноши и девушки бросались в бой, чтобы защитить и выгородить себя! Мол, что мы особенного сказали? Ведь они же на самом деле подкидыши. Не подумали, что эти несправедливо обиженные судьбой дети не виноваты в своем нынешнем положении.

Эти молодые люди не умели ставить себя на место детдомовцев, их незрелые души не способны были прочувствовать боль несчастных. А ведь не дай бог какого-то жестокого случая, и новые условия быстро дали бы им почувствовать, что значит сносить незаслуженные унижения. Детдомовские дети сидели понурив головы. Они не находили понимания в реальном мире, у реальных людей. Они осознавали, что говорят с домашними на разных языках. Им было неуютно и страшно тоскливо среди себе неподобных. Они чувствовали безысходность своего будущего, ощущали себя заклейменными. На их тоскливых лицах читалось: «Сытый голодного не разумеет».