Читать книгу: «Взгляд», страница 5
– Как вам кофе, берите мармелад, отец прислал из Турции, он раньше работал натурщиком в вашем институте, может слышали о таком – Владимир Красно-Солнышко, так его называли, он, когда позировал, всегда улыбался почему-то, от этого и прозвали Красным Солнышком.
– Слышал конечно, о нём ходят легенды, а о его любвеобильности – особенно, простите. Значит, известная искусствовед Ольга Александровна Румянцева ваша мама? Я читал её труды по искусству Северного Возрождения, был впечатлён и даже влюблён в неё, пока учился у неё на курсе, 15 лет назад. А я-то думаю – на кого вы так похожи!
– Вы учились у моей мамы! – Инесса смотрела на Антона, как на чудом сохранившийся артефакт средних веков. Она сразу прониклась к нему, почему-то уже доверяла и ей захотелось снять с него тёплый свитер грубой вязки, от кофе стало жарко даже в футболке, а он, возможно, мается от жары.
Антон действительно почувствовал жар, но только в сердце, он так был благодарен совету института, доверившему ему задание по квартире профессора Бахарева, иначе бы не состоялась эта встреча. Он с ужасом думал о том, что было бы, если б это дело поручили другому, как бы он жил, так и не встретив её, свою воскресшую мечту, а в этом он уже не сомневался, что это именно она, его мечта, его княгиня, стоило только заглянуть в глаза Инессы, в этот зеленый омут.
Такой же зелёный омут он видел раньше в глазах своей преподавательницы по истории искусств, Ольги Александровны, стройной и утончённой женщины с прекрасными манерами, ожившей красавицы с полотен мастеров Возрождения, застывшей в моложавом возрасте, как цветок в янтаре, княгини Ольги, как её все называли, в которую он влюбился безответно. Многие студенты были влюблены в неё, как в образ настоящей королевы, перепутавшей века, как образец истинной красоты, не исчезающей от бытовых неурядиц и измены мужа. В то время она жила с профессором по живописи Бахаревым, стареющим рыцарем и оберегающим Оленьку от возможных любовных переживаний и измен, так как раньше она была брошена натурщиком-бабником, который уехал со своими собаками в Турцию к молодой турчанке с миндальными глазами, бросив свою жену с дочкой-подростком, подлец.
Так и страдал Антон, студент Академии художеств, учась на искусствоведа, частенько тайком провожая княгиню домой. И вот теперь он получил награду за верность своей княгине, перед ним сидела так похожая на неё молодая женщина, её дочь.
После защиты диплома Антон уехал сначала на север, пытаясь забыть княгиню Ольгу, потом в Италию. 15 лет он занимался только искусством, писал книги о мастерах эпохи Возрождения, специализируясь исключительно на женских портретах, изливая тем самым свою любовь к Ольге Александровне, не угасающую ни на минуту, коллеги искусствоведы даже прозвали его дамским угодником. Но все, получившие однажды укол Амура в сфере средневековой гармонии, собирали книги с прекрасными иллюстрациями зарубежных издательств известного автора, посвятившего своё творчество неразгаданной тайне красоты застывших на холстах молчаливых красавиц.
После смерти Ольги Александровны Антон вернулся и устроился в институт на кафедру искусствоведения, ходил и гладил стол в аудитории, заглядывал под него, надеясь найти там хоть что-то, оставшееся от княгини, скрепочку или заколку от её чудных волос, всегда пахнущих жасмином.
Антон понимал, что болезненно боготворит Ольгу, но не хотел лечить эту болезнь, сердце его томилось и старело потихоньку, а на левом виске появилась седина, со стороны сердца. И все придуманные им причины жить дальше уже заметно бледнели на фоне жизни. Он думал, что сердце его за эти годы успокоится, и он наконец встретит девушку, но забыть княгиню Ольгу так и не смог.
Инесса, видя как что-то происходит в душе гостя, думала: «моё сердце согласно, ну зачем все эти предисловия, нас тянет друг к другу, это очевидно, зачем растягивать время, оно и так свернулось в такую упругую пружину ожиданий и надежд, что будет очень больно, если протянуть ещё немного, выполняя все приличные обязательства и расшаркивания, цветы и встречи на мосту, придуманный кем-то ритуал последовательности, так хочется просто уткнуться в эту грубую вязку свитера на его груди, немного поплакать и рассмеяться ».
Она не сомневалась, что и Антон так же думает, видя, как дрожат его ресницы, а кончики пальцев побелели, сжимая тонкий синий фарфор кофейной чашки. Он неотрывно смотрел на неё, словно заснул, а глаза продолжали жить. Она почему-то доверяла ему, всматриваясь в серые пейзажи его глаз, надеясь отыскать в них страстные тона, какие-то всполохи.
О, ей так хотелось этого, не зря же она сегодня долго выплакивала свою печаль о забытом томлении в груди, запивая её сухим красным. И вот результат налицо, перед ней сидел воплощённый образ её надежды, только уж слишком красивый, она бы согласилась и на более неприглядный, лишь бы мужественный и порядочный, и пусть она в измазанной футболке, не это главное…
«Он тоже не во фраке, ему бы пошёл строгий костюм, а я бы нарядилась в мамино длинное платье с изумрудным колье бабушки, ну и в курточку из Турции, уже прохладно, мы бы шли по Летнему саду, распугивая голодных голубей и останавливаясь на берегу Фонтанки, чтобы сфотографироваться на память, а брызги от проплывающего мимо кораблика с махающей нам публикой в дождевиках легонько долетали бы до пожухлой травы на берегу и давали импульс расцвести запоздалым фиалкам, или нет, незабудкам, мама любила незабудки».
Наконец кофе закончился, возможно Ниночка что-то подмешала в него, иначе откуда тогда такие дикие мысли, нежелание ждать естественный ход событий и бешеный ритм сердца, возможно ли это в природе: такое быстрое решение, не испортит ли всё торопливое желание срезать кожуру ещё не созревшего яблока, ведь внутри совсем белые косточки. Прошло-то всего пол часа.
Сильный ветер за окном запутался в кроне тополя и, испугав птиц, ринулся во все открытые форточки домов. Ворвавшись в мастерскую Инессы, пошелестел страницами журнала Наследие на подоконнике, лизнул законченную картину на мольберте и с силой ударился о шёлковую ширму с китайской вышивкой, отчего та пошатнулась и чуть не упала на них, если б Инесса не подхватила её. Полетавший в комнате ветер немного остудил начавший гореть огонь в сердцах одиноких людей.
– Пора закрыть окно, уже прохладно. Что ж, теперь мы можем пойти, – Инесса нашла ключи в шкафу, накинула куртку.
В подъезде было холодно, старое окно никогда не закрывалось до конца и поэтому зимой на подоконнике всегда лежал снег, сейчас же завывал ветер и между рамами засыхали залетевшие листья. Дверь в квартиру с трудом открылась, «надо бы смазать замок, всегда вожусь с ним, или заменить на новый».
Время исчезало за кухонным окном вместе с сиреневыми сумерками в чёрном небе над Невой. Зажжённые огни набережной были размыты дождём, который то ли шёл, то ли моросил, освещённый город в арке дома смотрелся картиной уличного вернисажа, забытой в непогоду, из форточки пахнуло сыростью.
Ниночка ждала Инессу, разогревая несколько раз котлеты, от чего они стали похожи на кусочки перезимовавшей коры, («и чего так долго можно делать в квартире профессора, неужели уже целуются» думала она, тихонько всхлипывая), накрыла ужин на кухне и приготовилась слушать, широко раскрыв глазки, уже успевшие поплакать от понимания того, что опять каравай не для неё, опять ей придётся завидовать и страдать от одиночества, оберегая любовь красавицы Инессы от сплетен соседок.
– Да, Ниночка, ты права, пора прекращать страдать, больше не покупаем бутылки и по воскресениям ходим в театр, – Инесса вошла в кухню, пожалела, что за окном такая темень, и совсем не видно, как уходил по двору Антон, улыбнулась Ниночке. Она, как никто, понимала её одинокое сердце. Они поужинали остывшими котлетами и разбрелись по своим норкам, каждая со своими думами.
Сказав Антону на прощанье «счастливо», Инесса закрыла дверь и прислонилась к ней, к этой спасительной ограде от своих и Антона порывов. Неуклюжее смущение и бурлящий до боли в висках вулкан желания и понимание, что хватит мучить себя, закончился столкновением в тёмной прихожей профессора, горячими поцелуями и взлетевшим, как маленькая птичка из травы, испугом «а если это ошибка, мираж, иллюзия, несоответствие общественным устоям, так не бывает». Но яркое ощущение счастья и свершившейся справедливости, задвинуло этот предательский испуг под старый профессорский диван, на котором они долго сидели, обнявшись, как после вечной разлуки, как будто он вернулся живым с войны, а она дождалась, пережив блокаду. Они словно ступили на отколотую льдину и теперь плыли на ней, оберегая друг друга от сильного ветра неизвестности.
