Читать книгу: «На границе Великой степи. Контактные зоны лесостепного пограничья Южной Руси в XIII – первой половине XV в.», страница 4

§ 2.2. Рязанская земля

Рязанская земля, принявшая на себя первый удар объединенной армии Чингизидов зимой 1237/38 г., понесла в результате монгольского нашествия значительные демографические и материальные потери²⁰⁶. Прямым следствием военного разгрома стало оформление политической зависимости Рязани от Монгольской империи и Улуса Джучи, а также изменения административно-территориального характера на южных и юго-восточных рубежах княжества.

Одними из наиболее дискуссионных являются вопросы об административно-политическом статусе и состоянии правящих элит Рязанского княжества в первое десятилетие после монгольского нашествия. Следует отметить, что информация о событиях, происходивших в Рязани в первые десятилетия после «Батыевой рати», носит фрагментарный и зачастую противоречивый характер полулегендарного свойства. Это может объясняться как прекращением в это время собственно рязанского летописания, так и некоторой обособленностью Рязанского княжества от основных политических центров Северо-Восточной и Южной Руси. В связи с данным обстоятельством исследователями зачастую привлекались не только сведения летописных сводов, но и такой историко-литературный источник, как «Повесть о разорении Рязани Батыем», являвшаяся частью цикла повестей о Николе Заразском.

В частности, ряд дореволюционных, советских и современных российских историков широко и зачастую некритично использовали сведения, содержащиеся в «Повести…», для реконструкции генеалогического древа рязанских князей, а также событий, происходивших в период монгольского нашествия и становления политической зависимости Рязанского княжества от Монгольской империи и Улуса Джучи²⁰⁷. Как следствие, в отечественной историографии сложился ряд устоявшихся, но не соответствующих историческим реалиям представлений об административно-политическом статусе княжества в государственной системе империи Чингизидов в 40—50-х гг. XIII в., а также внешнеполитической деятельности первого правителя Рязани эпохи ордынской зависимости. Аргументированное опровержение историографических мифов представляется необходимым элементом восстановления достоверной картины исторических событий, относящихся к периоду становления рязанско-монгольских политико-дипломатических отношений.

В данном контексте особую актуальность приобретает проблема достоверности информации, имеющейся как в летописных, так и историко-литературных источниках. Рассматривая вопрос о соответствии историческим реалиям сведений, содержащихся в «Повести о разорении Рязани Батыем», необходимо отметить, что в исторической науке не сложилось однозначного мнения о времени составления цикла вышеуказанного произведения древнерусской литературы. По мнению А.Г. Кузьмина, «Повесть о разорении Рязани Батыем» тесно связана с летописным сказанием о нашествии Батыя на Рязанское княжество, присутствующим почти во всех позднейших летописных сводах²⁰⁸. В свою очередь, филолог Д.С. Лихачев, указывая на наличие в тексте архаичных литературных форм и стилистических оборотов, относил появление начального, краткого варианта «Повести…» к концу XIV в.²⁰⁹ С другой стороны, недавними исследованиями Б.М. Клосса, В.А. Кучкина и А.О. Амелькина был доказан факт позднего (XVI в.) происхождения цикла повестей о Николе Заразском, включающего в себя и «Повесть о разорении Рязани Батыем»²¹⁰.

Кроме того, следует учитывать, что большинство историко-литературных произведений Древней Руси представляют собой эклектичный синтез реальных исторических событий и религиозных сочинений, зачастую не имевших между собой непосредственной связи. Так, «Повесть о убиении Батыя», созданная в конце XV в., отразила в идеологически переработанном виде события, связанные с монгольским вторжением в Венгрию 1285 г., на которую наслоились мотивы преданий о победе венгерского короля Ласло IV над половцами в битве у озера Худ (1282 г.), а также отдельные эпизоды жития св. Саввы Сербского²¹¹.

Ввиду указанной специфики древнерусских «Повестей» представляется весьма вероятным, что базисной основой исторических сведений для автора (или авторов) цикла повестей о Николе Заразском послужили не дошедшие до нашего времени рязанские летописи, а также переработанные в контексте библейских сюжетов и житий христианских мучеников устные предания Рязанщины, легендарно отразившие реальные исторические события, в том числе эпизод, связанный с гибелью в ставке хана Менгу-Тимура сына Олега Ингваревича – Романа Ольговича Рязанского (19 июля 1270 г.)²¹².

Данное обстоятельство не позволяет рассматривать «Повесть…» в качестве аутентичного эпохе и заслуживающего абсолютного доверия источника. Вместе с тем представляется целесообразным использовать в данном исследовании информацию, содержащуюся в «Повести…», в контексте проведения сравнительного анализа как можно большего числа нарративных источников, с целью выявления механизмов формирования историографических мифов и возникновения на их основе ряда ошибочных гипотез.

Согласно сведениям летописных и историко-литературных источников, первые контакты рязанского княжеского дома с дипломатическими представителями и военно-политической элитой Монгольской империи произошли накануне вторжения войск Чингизидов в пределы русских земель поздней осенью 1237 г.²¹³ Провал переговоров о заключении мирного соглашения послужил формальной причиной вторжения монгольских войск в пределы Рязанского княжества. По сообщениям летописных источников, во время военных действий зимы 1237/38 г. погибает вся семья рязанского князя Юрия Ингваревича, возглавившего вместе с братьями (Олегом и Романом Ингваревичами) сопротивление завоевателям²¹⁴.

Заслуживает внимания тот факт, что в русских нарративных источниках содержится несколько различных версий поведения и гибели рязанского князя Юрия Ингваревича. Лаврентьевская летопись сообщает о его гибели во время штурма Рязани монгольскими войсками²¹⁵. Новгородская I летопись, отмечая факт руководства обороной Рязани князем Юрием Ингваревичем, умалчивает о его судьбе после падения города: «…князь же Рязаньскыи Юрьи затворися въ граде с людми; князь же Романъ Ингоровичь ста битися противу ихъ съ своими людьми…»²¹⁶ Согласно информации, содержащейся в Ипатьевском своде, рязанский князь был захвачен в плен во время взятия города и казнен позднее²¹⁷. В то же время пронскому князю Киру Михайловичу удается уйти с частью дружины на территорию Владимирского княжества²¹⁸. Позднее этот представитель рязанского княжеского дома был отмечен составителем Ипатьевского свода в качестве одного из участников сражения под Коломной²¹⁹.

Летописные и историко-литературные источники более позднего времени (Никоновский свод, «Повесть о разорении Рязани Батыем») также содержат различные версии гибели рязанского князя и членов его семьи во время событий зимы 1237/38 г. Согласно сообщению Никоновской летописи, «…князи же Рязаньстіи и Муромстіи и Пронстіи изшдше противу безбожных, и сотвориша съ ними брань, и быстъ сеча зла и одолеша безбожніи Измаилтяне, и бежаша князи во грады своя»²²⁰. После поражения рязанско-пронско-муромских дружин последовала осада Рязани и других городов, завершившаяся массовой гибелью населения и правящей верхушки: «Татарове же, рассвирепеше зело начаша воевати землю Рязанскую съ великою яростию, и грады ихъ разбивающе, и люди секуще и жгуще, и поплениша ю и до Проньска. И придоша окаянніи иноплеменицы подъ град ихъ столный Рязань месяца декабря в 6 денъ, и острогом оградиша его, князи же Рязанстіи затворишася во граде съ людми и крепко бившеся и изнемогоша. Татарове же взяша градъ ихъ Рязань того же месяца въ 21, и пожгоша весь. А князя великого Юрья Ингваровича убиша, и княгиню его и иныхъ князей побиша»²²¹. Информация о гибели всей семьи князя Юрия присутствует и в Типографской летописи²²².

В свою очередь, мусульманские и китайские хроники, содержащие сведения об осаде и взятии Рязани объединенными силами Чингизидов, не упоминают о полевом сражении монголов с рязанскими дружинами, а также ничего не говорят о судьбе Юрия Ингваревича, равно как и о других представителях рязанского княжеского дома²²³. Вышеуказанные разночтения в источниках свидетельствуют о том, что сообщения о событиях начального этапа монгольского нашествия на Русь, доходившие до основных центров летописания во второй половине XIII–XIV в., носили отрывочный и противоречивый характер, что еще более затрудняет реконструкцию реально происходивших исторических событий. Вместе с тем, учитывая значительные аналогии в описании начального этапа военной компании монголов 1237–1238 гг., присутствующие в хронике Рашид ад-Дина и «Юаньши», с информацией, содержащейся в ранних русских летописных сводах, наиболее вероятной представляется гибель семьи Юрия Ингваревича при взятии монгольскими войсками административных центров княжества – Рязани и Пронска.

В январе 1238 г. в битве под Коломной погибает еще один представитель рязанского княжеского дома – Роман Ингваревич²²⁴. Таким образом, в результате зимней кампании монгольских войск (декабрь 1237 – январь 1238 г.) Рязанское княжество подверглось полному военному разгрому, сопровождавшемуся гибелью значительной части политической элиты, включая представителей правящей династии. Данное обстоятельство делает актуальным вопрос об административно-политическом статусе и системе управления рязанско-пронских земель в начальный период ордынской зависимости (1238–1252 гг.).

А.Г. Кузьмин, проведя анализ летописных сообщений, относящихся к политической истории Рязанского княжества XIII в., пришел к выводу о легендарности сведений «Повести о разорении Рязани Батыем», относящихся к эпизоду возвращения князей Ингваря Ингваревича (ум. в 1235 г.) и Михаила Всеволодовича (погиб в 1217 г.) в Рязань и Пронск сразу после разорения княжества²²⁵. Опираясь на данный вывод советского историка, американский исследователь Ч. Гальперин, а также современный российский историк и археолог Г.А. Шебанин высказали предположение о непосредственном управлении рязанскими землями монгольской администрацией в первые 14 лет после нашествия²²⁶. В то же время отсутствие в источниках какой-либо информации, способной подтвердить вышеуказанную гипотезу исследователей, не позволяет принять ее в качестве установленного факта.

Согласно устоявшимся нормам древнерусской лествичной традиции наследования престола, после гибели правящего князя и его сыновей наиболее вероятным претендентом на рязанский стол являлся выживший в военной катастрофе сын Ингваря Ингваревича и племянник Юрия Ингваревича – Олег Ингваревич Красный, сообщения о котором сохранились в ряде летописных источников²²⁷.

В «Повести о разорении Рязани Батыем» содержится информация как о гибели целого ряда рязанских и союзных им князей в битве с монголами на южных границах княжества, так и о якобы состоявшемся пленении и позднейшей мученической гибели Олега Ингваревича: «…И бысть сеча зла и ужасна… Ту убиен бысть благоверный князь велики Георгий Ингоревич, брат его князь Давид Ингоревич Муромсккий, брат его князь Глеб Ингоревич Коломенский, брат их Всеволод Проньской, и многая князи месныа и воеводы крепкыа, и воинство… А князя Олга Ингоревича яша еле жива суща… Царь Батый видя Олга Ингоревича велми красна и храбра и изнемогающи от великых ран, и хотя его изврачевать от великых ран и на свою прелесть возвратити. Князь Олег Ингоревич укори царя Батыа, и нарек его безбожна, и врага христианска. Окаяный Батый и дохну огнем от мерскаго сердца своего, и въскоре повеле Олга ножи на части роздробити. Сии бо есть вторый страстроположник Стефан приа венецъ своего страданиа от всемилостиваго бога и испи чашу смертную своею братею ровно»²²⁸.

Рассматривая данное сообщение литературно-исторического источника, следует учитывать, что цикл повестей о Николе Заразском, в который входит и «Повесть о разорении Рязани Батыем», был создан в период жесточайшего военного противостояния Московского царства (включившего к тому времени в свой состав земли Рязанского княжества) с «татарскими» государствами, позиционировавшими себя наследниками Золотой Орды (Крымское и Казанское ханства). Сама «Повесть…» была написана автором (авторами) в панегирическом стиле с целью прославления династии рязанских князей и всех русских воинов, противостоящих военной угрозе со стороны степняков-иноверцев. В данных обстоятельствах вполне закономерно выглядит представленное в «Повести…» окончание истории «пленения» Олега Ингваревича как его мученической гибели за христианскую веру с отсылками к житиям раннехристианских мучеников.

Кроме того, идентичность описаний казни Романа Рязанского, содержащейся в Московском летописном своде, с аналогичным эпизодом «Повести о разорении Рязани Батыем», относящимся к гибели Олега Красного в ставке Батыя²²⁹, свидетельствует о намеренном или ошибочном перенесении составителем «Повести…» событий, связанных с казнью в ставке хана Менгу-Тимура рязанского князя Романа Ольговича (1270 г.), являвшегося сыном Олега Ингваревича Красного, во времена монгольского нашествия.

Принимая во внимание вышеизложенные аргументы, а также учитывая сообщения ряда ближневосточных хронистов (Джувейни, Вассафа) о религиозной индифферентности и веротерпимости Бату²³⁰, можно сделать достаточно обоснованный вывод о том, что сообщение литературно-панегирического произведения XVI в. о казни князя Олега Ингваревича в монгольском плену является позднейшей исторической легендой, не имеющей подтверждения в аутентичных эпохе письменных источниках.

Еще одним историографическим мифом, получившим широкое распространение в отечественных и отчасти в зарубежных исторических исследованиях, является тезис о продолжительном (по А.Н. Насонову, 10-летнем) «ордынском пленении» Олега Ингваревича²³¹. Данный тезис основывается на отрывочном сообщении Лаврентьевской летописи, датировавшей возвращение Олега Ингваревича из Орды 6760 (1252) г. (без указания времени и обстоятельств появления рязанского князя в ставке Бату): «…Пустиша Татарове Олга князя Рязаньского. в свою землю…»²³², а также позднейших летописных сводах середины XVI–XVII в., прямо указывавших на длительный (14-летний) срок пребывания рязанского князя в ордынском плену: «Олега с собой сведе, а был 14 лет в Орде и прииде опять на свою отчину»²³³.

Вместе с тем в более ранних летописях не содержится информации о столь длительных сроках пребывания в монгольском (ордынском) «плену» как рязанских, так и в целом русских князей на протяжении всего периода ордынской зависимости²³⁴. Данное обстоятельство позволяет поставить под сомнение достоверность сведений, присутствующих в Воскресенской летописи и родословных списках представителей московской аристократии, время составления которых приходится на эпоху, отделенную от описываемых событий тремя столетиями. В то же время московским историком А.В. Кузьминым на основе исследований ряда северорусских летописных сводов была доказана ошибочность утвердившегося в научной литературе постулата о политическом «заложничестве» рязанского князя в ставках монгольских правителей, в период с 1237 по 1252 г.²³⁵ Тем не менее тезис о многолетнем «ордынском плене» Олега Красного продолжает встречаться в работах современных исследователей²³⁶.

Первое упоминание о деятельности Олега Ингваревича как правителя Рязанской земли содержится в тексте Новгородской IV летописи, отмечающей начало поездки рязанского князя в ставку великого хана («каана») 1242 г.: «Иде Александр къ Батыю царю, а Олегъ Рязанский къ канови иде»²³⁷. Исходя из данного сообщения можно констатировать, что Олег Красный стал первым русским князем, получившим вызов от центральных властей Монгольской империи.

Указанная поездка вполне соответствовала имперской политической традиции посещений зависимыми правителями ставок великих ханов, глав улусов, а также мест пребывания некоторых представителей имперской военной элиты, не принадлежавших к «золотому роду», но имевших полномочия региональных наместников (Чормагун, Байджу-нойон). В частности, в 40—50-х гг. XIII в. подобные поездки совершали не только представители русских княжеских домов, но и ряд правителей государств, признавших сюзеренитет Чингизидов и стремившиеся заручиться их поддержкой в борьбе с внешними врагами или внутридинастическом противостоянии (грузинские царевичи Давид Нарини и Давид Улу, сельджукские султаны Изз ад-Дин Кей-Кавус II и Рукн ад-Дин, правитель Киликийской Армении – Хетум I)²³⁸.

В ряде случаев поездкам указанных правителей в ставку великого хана предшествовало посещение ими ставок глав улусов или монгольских военачальников. Так, Хетум I перед поездкой к великому хану Мунке в 1253 г. посетил месторасположение Бачунойона «…военачальника татарских войск расположенных на востоке…»²³⁹, а Ярослав Всеволодович, получив в 1245 г. вызов от имени великого хана, предварил свою поездку посещением ставки правителя Улуса Джучи, по всей вероятности для получения предварительной инвеституры на Владимирское княжение. По сообщению Новгородской I летописи в 1245 г., «князь Ярославъ Всеволодиць позван цесарем татарским, и иде в татары къ Батыеви, воеводе татарьску»²⁴⁰. К сожалению, как и в случае с Олегом Ингваревичем Рязанским, русские летописи не содержат никаких сведений о результатах поездки Ярослава Всеволодовича, ограничиваясь кратким сообщением о его кончине во время возвращения на Русь осенью 1246 г.²⁴¹

По аналогии с приведенными примерами допустимо высказать гипотезу о том, что перед поездкой рязанского князя «къ канови» произошло посещение Олегом Красным ставки Бату. Оно могло состояться как во временном промежутке между кампанией 1237/38 г. и началом похода в Европу (1240 г.), так и непосредственно перед поездкой в столицу империи, после возвращения Джучидов в половецкие степи весной 1242 г. Вместе с тем отсутствие в источниках какой-либо информации по данному вопросу относит вышеизложенную гипотезу к сфере гипотетических предположений.

По мнению А.Н. Насонова, Олег Ингваревич удерживался в ставке Великого хана с 1242 по 1252 г.²⁴² Однако данный тезис исследователя опровергается сообщением новгородской летописи Авраамки, отмечавший под 1243 г. возвращение рязанского князя на родину: «прииде Олегъ отъ Кана»²⁴³. Таким образом, поездка Олега Ингваревича к «Кану» заняла около или чуть больше года и, по всей вероятности, завершилась получением ярлыка на княжение от Туракины (вдовы великого хана Угэдэя), являвшейся временной правительницей Монгольской империи в период «междуцарствия» (1241–1246)²⁴⁴.

Основанием для подобного предположения могут являться сообщения Ата-Малика Джувейни и Киракоса Гандзакеци о результатах поездок в ставки великих ханов правителей государств, признавших политическую зависимость от Чингизидов. Так, после избрания в 1246 г. великим ханом Гуюка ряду правителей вассальных государств, присутствовавших на курултае, были вручены ярлыки, подтверждающие их властные полномочия: «А султаном Рума он (Гуюк. – Л. В.) назначил султана Рукн ад-Дина, поскольку тот явился к нему заявить о своей покорности… И ярлыки были выданы султанам Такавора и Алеппо»²⁴⁵. Главным итогом поездки царя Малой (Киликийской) Армении Гетумом (Хетумом) I в ставку великого хана Мункэ (Менгу) в 1253 г. стало подтверждение привилегированного статуса армянского правителя как вассала-союзника Монгольской империи, а также освобождение армянской церкви от налогов: «…Преподнеся подарки, [царь Хетум] по достоинству был почтен им [Менгу]… [хан] пожаловал ему указ с печатью, дабы никто не смел притеснять его и страну его; он [Менгу] пожаловал также грамоту, освобождавшую повсеместно церкви [от податей]»²⁴⁶.

Заслуживает внимания и тот факт, что в год возвращения Олега Ингваревича Красного в ставку великих ханов был направлен сын владимирского князя Ярослава Всеволодовича – Константин Ярославович²⁴⁷. Разбор причин и целей поездки Константина Ярославовича не является целью данного исследования, однако следует отметить, что успешное возвращение на родину рязанского князя могло оказать определенное влияние на решение Ярослава Всеволодовича об отправке своего сына в ставку Туракины.

Характерно, что согласно сообщению Лаврентьевской летописи поездка Константина Ярославовича «к Кановичам» также заняла около двух лет²⁴⁸.

После успешного возвращения рязанского князя из ставки Туракины сведения о нем вновь прерываются. Следующее по времени упоминание Олега Красного в русских летописях относится к 1250 г. По сообщению Вологодской летописи: «Князь Олег Рязанской пошел в Орду и всадиша его в садъ»²⁴⁹. Причины ареста рязанского князя не отражены в письменных источниках и находятся в сфере предположений исследователей. По мнению А.В. Кузьмина, политические репрессии в отношении правителя Рязани могли быть связаны с попытками Даниила Галицкого и митрополита Кирилла создать антиордынскую коалицию из русских княжеств, в которую попытались привлечь и Олега Ингваревича²⁵⁰. Основанием для данного тезиса, на взгляд исследователя, является сообщение В.Н. Татищева о приезде в Рязань митрополита Кирилла в 1250 г., основной целью поездки которого по землям Северо-Восточной Руси, согласно гипотезе А.В. Кузьмина, являлась организация антиордынского военно-политического союза²⁵¹.

Рассматривая вопрос о причинах вызова в Орду и ареста рязанского князя в 1250 г., следует отметить, что первым предположение о существовании антимонгольского альянса русских князей на раннем этапе формирования политической зависимости сформулировал А.Н. Насонов, по мнению которого перед событиями 1252 г. («Неврюевой рати») Андрей Ярославович Владимирский «сделал как будто попытку войти в соглашение с Даниилом Галицким, рассчитывая, очевидно, на военную помощь от папы (римского первосвященника. – Л. В.)»²⁵². По всей вероятности, эта догадка исследователя в значительной степени определялась идеологическими установками советской историографии, базисом которых являлось гипотетическое умозаключение К. Маркса о неких попытках князя Андрея Владимирского «противиться монголам», представленное в «Хронологических выписках» немецкого экономиста и философа²⁵³.

Позднее В.В. Каргалов, сконцентрировав представления советских историков о политике, проводимой русскими князьями в отношении Золотой Орды на рубеже 1240— 1250-х гг., сделал вывод о складывании к этому времени антимонгольской коалиции. По мнению исследователя, в эту коалицию вошли сильнейшие русские князья того времени – Андрей Ярославович Владимирский, Даниил Романович Галицкий и Ярослав Ярославович Тверской²⁵⁴.

Вместе с тем сам факт посещения митрополитом Кириллом Рязани, сведения о котором содержатся лишь в исторических трудах В.Н. Татищева и отсутствуют в дошедших до нас летописных источниках, не может являться свидетельством светской политико-дипломатической деятельности первосвященника РПЦ. Наиболее вероятной целью возможного визита киевского митрополита в Рязань могла быть ревизия Рязанской епархии недавно утвержденным предстоятелем Русской православной церкви, равно как и других епархий Северо-Восточной Руси. По достаточно обоснованному предположению Т.Р. Галимова, после легитимации статуса Кирилла, произошедшей в результате поездки в Никею в 1250 г., главной задачей нового митрополита являлось сохранение контроля над епархиями Северо-Восточной Руси и недопущение церковного сепаратизма местных епископий (в первую очередь Ростовской, Владимирской и Новгородской), находившихся под ктиторским покровительством Ярославичей, а также других удельных князей и боярской аристократии²⁵⁵. В пользу данной гипотезы свидетельствует сообщение Лаврентьевской летописи об утверждении Кириллом новгородского епископа Далмата, рукоположенного в сан новым главой Русской церкви. Характерно, что во время поездки в Новгород митрополита сопровождал ростовский епископ, являвшийся старейшим иерархом Залесской Руси после гибели владимирского епископа Митрофана во время штурма города монгольскими войсками зимой 1238 г.²⁵⁶

Единственным свидетельством союзнических отношений Даниила Романовича и Андрея Ярославовича может служить сообщение Лаврентьевской летописи о бракосочетании владимирского князя и дочери Даниила Галицкого в 1250 г.²⁵⁷ Однако ни вышеприведенное летописное сообщение, ни дальнейшее развитие военно-политических событий не позволяют говорить об антиордынской направленности данного союза, скрепленного династическим браком. В частности, Е.И. Иванова отмечает отсутствие согласованных антиордынских действий между Андреем Ярославовичем Владимирским и Даниилом Романовичем Галицким в период «Куремсиной» и «Неврюевой» ратей²⁵⁸. Также следует отметить, что заключение в 1250 г. мирного соглашения между Даниилом Галицким и венгерским королем Белой IV, сопровождавшееся бракосочетанием сына галицкого князя Льва Даниловича и дочери правителя Венгрии²⁵⁹, не повлекло за собой создания военного союза двух государств, направленного против Золотой Орды. На это указывает как отсутствие сообщений о совместных действиях галицко-волынских и венгерских войск в военных кампаниях Даниила Галицкого в период «Татарской рати» (1253–1257), так и неоказание военной поддержки галицко-волынским князьям со стороны Белы IV во время подхода войск Бурундая к границам владений Романовичей в 1258 г. Учитывая вышеизложенные аргументы, можно сделать вывод о том, что тезис о создании в начале 50-х гг. XIII в. «антимонгольской коалиции» русских князей представляется лишь гипотезой, не имеющей под собой доказательной базы в письменных источниках.

Реальную причину вызова Олега Ингваревича в ставку Бату можно выявить, применив методику сравнительно-исторического анализа. Аналогичный случай вызова и временного ареста правителя зависимого от монголов государства зафиксирован в армянских и грузинских источниках. По сообщению армянских хроник: «…в году 698 [1249 г.] Бачу (Байджу-нойон, командующий монгольской армией на Ближнем Востоке с 1242 г. – Л. В.) и его знатные люди заподозрили грузинского царя и других князей [в намерении] восстать, схватили грузинского царя Давида, а всех остальных заковали в цепи и приговорили к смерти. С божьей помощью им удалось избежать этой участи…»²⁶⁰ Анонимный грузинский «Хронограф» уточняет, что подозреваемым удалось оправдаться на суде, после чего они были признаны невиновными и освобождены²⁶¹. В 1271–1272 гг. сельджукский визирь Фахр ал-Дин Али был подвергнут процедуре судебного разбирательства в ставке ильхана Абаги, по результатам которого был лишен государственных должностей, однако сохранил жизнь и свободу²⁶². По предположению С.П. Карпова, на яргу рассматривался проступок трапезундского василевса Георгия Комнина, плененного монголами в 1280 г., после чего он вернулся в собственные владения²⁶³.

В то же время представители аристократии зависимых от монголов государств, уличенные в отношениях с враждебными государствами или подготовке мятежа, были казнены по приговорам ханского суда. К числу таковых следует отнести грузинского амирспасалара Закарэ²⁶⁴ и визиря Румского (Иконийского султаната) – Муин-ад-дина Перване²⁶⁵.

На основании вышеприведенных примеров допустимо высказать предположение о том, что вызов в Орду Олега Красного мог быть спровоцирован доносом и имел своей целью проведение судебного расследования. Учитывая тот факт, что ярлык, подтверждавший княжеские полномочия Олега Ингваревича, был получен в ставке Туракины-хатун и, по всей вероятности, был впоследствии подтвержден великим ханом Гуюком после его избрания в 1246 г., у Джучидов могли иметься некоторые основания для подозрений в политической нелояльности правителя Рязанского княжества. Вероятно, процедуры судебного разбирательства по уложениям Ясы были проведены и в отношении рязанского князя, по результатам которых он был полностью оправдан.

Длительность пребывания рязанского князя в ставке Бату может объясняться нестабильной политической ситуацией в Монгольской империи, сложившейся после скоропостижной кончины великого хана Гуюка в 1248 г.

и развернувшейся в 1248–1251 гг. борьбой за власть между различными ветвями Чингизидов. В этот период времени все внимание Джучидов было сосредоточено на проведении всемонгольского курултая и поддержке своего кандидата (Менгу) на ханский престол²⁶⁶. Кроме того, согласно сообщению Ата-Малика Джувейни, судебные процедуры на яргу могли иметь многомесячную продолжительность, в зависимости от сложности разбираемого дела²⁶⁷.

Примечательно, что в 1252 г. состоялась поездка Александра Ярославича Невского в ставку Бату. По мнению Ю.В. Селезнева, этот визит в Орду был вызван необходимостью подтверждения полномочий на великое княжение Владимирское в связи с избранием зимой 1251 г. нового великого хана Менгу²⁶⁸, хотя источники это не фиксируют²⁶⁹. Вместе с тем летописное сообщение фиксирует утверждение за Александром Ярославичем великокняжеского титула²⁷⁰. Вероятно, тогда же произошло подтверждение княжеских полномочий рязанского князя Олега Ингваревича Красного. В 1252 г. Олег Ингваревич был освобожден из заключения и вернулся в Рязань: «…Тогож лѣта. Пустиша Татарове Ѡлга кнѧзѧ Рѧзаньского. в свою землю…»²⁷¹

Княжеские полномочия сохранялись за Олегом Ингваревичем вплоть до его кончины в 1258 г. После смерти Олега Красного в 1258 г. рязанский стол переходит по прямой линии к его сыну Роману Ольговичу, правившему 12 лет, вплоть до своей гибели в ставке хана Менгу-Тимура в 1270 г.²⁷² Несмотря на казнь рязанского князя, обвиненного, по мнению ряда исследователей, в государственной измене и оскорблении представителей «Золотого рода»²⁷³, власти Улуса Джучи сохраняют права на престол за его сыновьями – Ярославом Романовичем и Федором Романовичем, с вероятным разделением княжества на два удела – Рязанский и Пронский. Косвенным свидетельством этому могут служить сообщения Лаврентьевской летописи о кончине братьев Романовичей, отмеченных разными владельческими титулами²⁷⁴.