Читать книгу: «Кошки-Посланники. Я стану твоим котом. Полуфантастическая сага о кошках в записках домашнего кота», страница 4

Василь Васильич решает проблему

Василь Васильич появился на свет на сыром земляном полу в старой заброшенной кузнице, которая стояла на краю поморской деревни. Впрочем, никакого света в покосившейся кузнице с маленькими заколоченными окнами не было и в помине, он пришел во тьму, пропахшую сыростью и ржавым железом. Он и предположить не мог, что всего через два с половиной месяца по земному времени, а по его собственным ощущениям – целую вечность, – его назовут таким красивым двойным именем. Он вообще ни о чем не знал и ничего не понимал.

Он не знал, что если лежать на сырой холодной земле под протекающей крышей, то можно замерзнуть и даже умереть. Он не знал, что всего в одном хвостике от него спят под навесом, сбившись в кучку, его братья и сестры. Он не знал, что мама с утра еще ничего не ела, а значит молока снова не хватит на всех ее малышей. Впрочем, что такое утро, он тоже не знал и не понимал, почему в одно и то же время его уши начинают раздирать громкие лязгающие звуки, которые не утихают до позднего вечера. Что такое вечер, он тоже не знал.

Но еще больше он не понимал. Он не понимал, почему всегда голодный, почему истошно кричит, когда голодный и почему теплое, вкусное, которое он с трудом отыскивает в теплом, пушистом и к которому жадно присасывается, быстро пропадает из его рта. Нет, он не родился глупым, он родился слабым. Ему было невдомек, что это приговор. Приговор его хрупкой жизни. Но он старался. Он старался выжить. Хотя, наверно, и этого он тоже не понимал. Не осознавал, что старается…

Дней пятьдесят от своего рождения у него, хоть и немного, но получалось. Не каждый день у него получалось открыть глаза. Иногда ему помогала мама, вылизывая шершавым языком его слипшиеся веки. У него получалось по чуть-чуть прибавлять в весе. В месяц он уже вставал на тоненькие дрожащие лапки и даже ковылял от спального места в ближайший закуток, чтобы там справить свои дела. У него получалось играть, когда в животе бурчало от голода. Правда, играл он недолго – надавав ему пятками по носу, более крепкие братья и сестры быстро теряли к нему интерес.

А потом у него резко престало получаться. К двум месяцам у него перестало получаться разлеплять глаза. Они превратились в маленькие щелочки. Полагаться на слух у него тоже не всегда получалось. Когда кузнец, работавший в новой кузнице неподалеку, заполнял всю округу звенящими ударами молота по наковальне, он терял все ориентиры. Все чаще он оставался наедине со своим одиночеством. Погруженный в вечную тьму кузницы, он долго неподвижно сидел, задрав голову, упираясь глазами в черную стену. На стене то появлялось, то исчезало размытое светлое пятнышко. С бесконечной тоской он всматривался в пятнышко и пытался представить тот самый прекрасный мир, которым так восторгаются его сестры и братья. Они уже все побывали где-то там, наверху, и звали его за собой.

Он старался. Подпрыгивал так высоко, как только мог. Силы быстро оставляли его, он валился на земляной пол и упрямо мечтал, что когда-нибудь выберется из своего заточения и увидит… Он так и не придумал, что он увидит. Самое отвратительное – он терял и без того небольшой вес и лысел. Его пузо раздулось, его облепило такое количество блох, что мама брезговала вылизывать самого слабого в помете, отдавая предпочтение малышам покрепче…

Я не часто вспоминаю Василь Васильича. С него началась моя земная история Неофита, которая затем переросла в историю Мастера. Мне нет нужды вспоминать о нем, потому что Василь Васильич живет внутри меня, со своей жаждой к жизни, своим упорством и стремлением побеждать сырую, темную вечность. Та встреча с Маркизом разбередила мою память, вытащив крохотного Василь Васильича из ее потайных уголков.

Я вспомнил, как нашел в себе силы для последнего прыжка, как отыскал узкий проем под заколоченным окном, вылез и увидел… свет. Свет белой поморской ночи. Как щелками-глазами удивленно взирал на настоящий земной мир, не обращая внимания на кровоточащие раны на облысевшем тельце. Я вспомнил, как жадно пил молоко, забравшись лапами в молочное озеро, и удивлялся, что оно все не пропадает и не пропадает из моего рта. И как потом кто-то произнес: «Э-э, да ты, братец, вылитый Василь Васильич…»

***

День за днем я разбрасывал свой подшерсток по всей квартире, а через десять месяцев расплатился за свою оплошность. Заключение врача: «Кот – причина аллергии», – и его суровая рекомендация: «Удалить распространителя аллергена из квартиры», – долетели до моих недоверчивых ушей, посеяв внутри меня небольшую тревогу и поставив под сомнение не мое пребывание в семье, а навыки самого врача. Проводив доктора-чудака до двери, я запрыгнул на подоконник и тут же выкинул его слова из головы.

За окном стояла поздняя весна – любопытнейшее время года для кошки. Напротив меня, на дереве, восседала говорливая ворона. Она громко, вдумчиво каркала и отвлекала меня от настоящей живой мухи. Муха бестолково ползала, нарезая зигзаги на оконном стекле, и я уже предвкушал, как полакомлюсь настоящим мясным деликатесом. Но вместо запланированного перекуса я воспарил с подоконника…

«Заглянув Ванской кошке в глаза, можно увидеть всю свою жизнь. Так говорят люди на Земле», – улыбаясь, сказала Алиса, когда прощалась со мной.

…Я воспарил с подоконника на ее колени. Сразу забыл про муху и приготовился слушать. Но у нее закончились слова. Она целую вечность смотрела на меня, не проронив ни звука. Погруженный в сырость ее глаз, я не сделал ни одной попытки улизнуть с коленей. Пока я размышлял над своим нетипичным поведением, она искала в моих неванских глазах подсказку. Она нашла ее. Я получил наше общее будущее, белок-агрессор – условия перемирия, а муха… дополнительный час жизни.

В моем ближайшем будущем – утром следующего дня – скрывался первый большой подвох: в кошачьей клинике врачи лишили меня возможности иметь потомство. Постепенно мои гормоны снизили активность, и белок потерял заметную долю своей токсичности.

Второй подвох я заподозрил, когда через несколько дней очутился в воде. Вода была теплой. Я «тонул» в ванне.

***

Описывая собственный опыт в разделе «Аллергия хозяина на кошачий белок и как с ним бороться», я долго листал страницы громоздкого файла. На них мои сородичи делились своим жизненным опытом и выясняли, какой способ купания наиболее комфортный и в то же время самый результативный.

Одних купали в мелком тазике, смачивая шерсть губкой, другие плескались по шею в воде, кто-то принимал душ, а кого-то погружали в воду на три-четыре минуты, а потом повторяли погружение со сменной водой той же температуры. Итоги купания сводились в длинную таблицу. Сделав выборку, я обнаружил, что двойное погружение оказалось самым оптимальным способом очищения шерсти от аллергенного белка. К комфортной приравнивалась температура воды в тридцать восемь – тридцать девять градусов по Цельсию. Тут пожелания моих сородичей полностью совпали. С сушкой дело обстояло немного запутаннее. Кому-то нравилось оборачиваться в полотенце, кто-то вылизывался самостоятельно, большинство чередовало оба варианта, а профессиональную сушку феном предпочитали единицы. Но все сошлись в одном – главное, чтобы в комнате было тепло, не гулял сквозняк, а сама водная процедура не слишком затягивалась.

***

Мое терпение иссякло в самом начале процедуры – первые подмокшие секунды безнадежно увели стрелки часов в сырую вечность. Я возразил когтями. Возражал еще несколько купаний подряд, а потом согласился на компромисс – позволил купать себя, стоя на задних лапах, передними упираясь в край ванны.

Где-то глубоко внутри меня Василь Васильич снова встретился с вечностью. Он старался. Пусть не сразу, но у меня получилось.

Пончик в небе

Чуть замешкавшись на пороге, я принюхался к незнакомым запахам и осторожно ступил на незнакомую территорию… Они поручили мне заселить семью в более просторное жилище, но прежде – проверить зоны с хорошей энергетикой и пометить гепатогенные зоны с отрицательной энергией. Еще, кажется, я в тот день отыскивал неких мифических существ и, в зависимости от их сущности – злая или добрая, – должен был изгнать их или договориться с ними.

Никаких духов – ни плохих, ни хороших – мне обнаружить не удалось, а в зонах я вообще запутался. Чтобы реабилитировать себя в их глазах, я просто-напросто наделил исследуемое пространство громким, счастливым урчанием и с удовольствием разлегся в центре большой комнаты напротив окна непривычной угловой конструкции. Его подоконник выглядел не таким широким, как в старой квартире. «Зато гуляя по нему, можно легко менять ракурс картинки за стеклом», – вынес я одобрительное решение.

Северное лето обрадовалось мне как постоянному зрителю. Несколько раз в день оно обновляло панораму за окном, заманивая меня в свою мастеровую. Летний репертуар предлагал на выбор всего два жанра – пейзажный и анималистический. Вполне достаточно, чтобы почаще выглядывать в окно!

Иной раз, под утро, нарисует под окном двух моих бездомных сородичей. Они громко и нудно начнут выяснять отношения, но так и не уладят конфликта – с дикими воплями сойдутся в жестокой лапопашной драке.

В другой раз подтянет к окну мокрое, мышиного цвета, небо. Будет долго, утомительно его теребить, вытряхивая вниз тонны мелких капель. Разодрав в пушистые клочья плотную тучу, возьмется за кисть. Раскрасит верхнюю половину холста приглушенной синевой, придаст клочьям вид белых творожных пончиков, растреплет их усыпанной по бокам пудрой. Землю выстелет молочным нефритом и до краев наполнит картину полупрозрачным янтарем. Вечером расплещет у горизонта двадцать пять оттенков серого, подсинит их пастельной бирюзой и так и оставит сереть до полуночи. А то и вовсе в угоду северному летнему дню отменит ночь, всего лишь присаживая зеленоватое солнце за горизонт.

И я не устоял, соблазнился – одним ловким прыжком влетел в открытую форточку и, оттолкнувшись от нее задними лапами, рванул за растрепанным белым пончиком.

***

В Новостной Кототеке я много раз читал истории кошек-высотомеров – любителей выйти в окно. Финалы в каждой истории были непредсказуемы. Кто-то летел с высокого этажа и оставался цел и невредим, а кому-то хватало и трех этажей, чтобы сильно покалечиться. Две истории я слышал собственными ушами.

Закрыв последнюю свежую страницу с земными новостями, я шел к выходу из Кототеки. Мое внимание привлекла небольшая группа кошек-Неофитов. Они стояли спиной ко мне и выражали сильное беспокойство – лупили хвостами направо и налево. Я привернул к ним, чтобы узнать, что их так разволновало.

Неофитов интересовал короткошерстный кот в нарядной белой сорочке с черными заплатками на спинке. Он сидел напротив них и рассказывал, как впервые летел с «космической» высоты – восьмого этажа. Свой полет он совершил в юном возрасте, имея легкую весовую категорию. По большей мере это и уберегло его от травмирования.

– Каково это – парить над землей, подражая орлу в небе? – спросил я у бесстрашного кота-экстремала.

Неофиты удивленно уставились на меня, а парашютист – так летуны себя называют – ответил, что орлом он себя точно не ощущал, скорее пингвином.

– Да ты сам представь! – обратился он ко мне, заметив мое замешательство. – Что ты почувствуешь, когда твои лапы, привыкшие ступать по твердой поверхности, вдруг лишатся возможности опереться? Не сомневайся – ты растеряешься и в первые секунды парения будешь цепляться когтями за воздушное пространство, чтобы замедлить свое падение. Чем быстрее ты осознаешь, что в воздухе нет ни одной точки опоры, тем скорее вспомнишь о рулевом – собственном хвосте. Он – твое спасение, то вытяжное кольцо, что раскрывает парашют.

Теперь пришла моя очередь удивляться:

– Если все так, как ты описываешь, зачем тебе понадобилось планировать с такой высоты?

Мой новый вопрос понравился Неофитам, они энергично закивали головами.

– Риск абсолютно неоправданный, – многозначительно добавил один из них.

– Да я и сам толком не знаю, зачем рисковал, – смутился парашютист. – Окно оказалось распахнутым, и запахи поздней весны выманили меня на подоконник. Хотел бы я сказать, что моей душой овладел возвышенный порыв, навеянный сезонной романтикой за окном, но, по-видимому, все гораздо банальней. Я улетел вслед за своим основным инстинктом.

– Так ты охотился? – догадался я.

– Ага, на голубя. Сизый негодяй дразнил меня – сидел на самой верхушке дерева.

– Что же произошло дальше, после приземления?

К слову сказать, дотошность – преобладающая черта моего характера.

– Мы-р-р-рр! Излишняя самоуверенность и беспечность, сдобренные глупостью, быстро убедили меня, что дворовая жизнь – это интересное, вполне безопасное приключение. Я легко адаптировался и ни за что не хотел возвращаться домой. Днем я нежился на солнышке – оно приятно согревало мои бока, а ночью охотился. Мои гормоны здорово разбушевались – семенники все еще оставались при мне. Сколько я оставил потомства – не считал, сколько выжило – мне не удалось узнать. Зато неудачно свел знакомство с крохотными прыгающими насекомыми. Паразиты не давали мне покоя ни днем, ни ночью. Я все реже думал о семье и почти забыл своего старшего друга – возрастного кота.

– Погоди-ка, выходит, твоя семья не искала тебя? – искренне посочувствовал я парашютисту.

– Наоборот, еще как искала! Но я был хитер. Завидев юную хозяйку, я удирал прочь. Даже не спрашивай, почему, – сам не в курсе, меня словно подменили.

– Сколько ты продержался? И как вернулся домой?

Задавшая эти вопросы кошечка подошла к нам поближе и представилась Дульсинеей. В этот момент выяснилось, что рассказчика зовут Тим. «И где моя вежливость? – укорил я себя. – Как всегда, убежал вперед паровоза и забыл познакомиться!»

– Меня перехитрили. Поймали на приманку-вкуснятинку и быстро упаковали в шлейку, – рассмеялся Тим. – На улице я прожил чуть больше месяца. Мой старший друг очень обрадовался моему возвращению, да и я, как только увидел его, выкинул из головы все мысли об уличной жизни. Еще приятно было осознавать, что насекомые больше не прыгают по мне и не донимают своей назойливостью.

– Ты легко отделался, – заметила Дульсинея. – Я подслушивала ваш разговор с самого начала. Ты, Тим, безусловно, камикадзе. В этом мы с тобой похожи – я тоже летела с восьмого этажа. Но в отличие от тебя, угодив в ловушку распахнутого окна, я оказалась совершенно не готова к бездомной жизни – превратилась в абсолютно беспомощное, неадекватное существо.

Неофиты замолотили хвостами с удвоенной силой, а мой хвост едва дернулся. Я заранее придавил его лапой, чтобы он не отвлекал меня от рассказчиков. Во время паузы я хорошо разглядел кошку-экстремалку. Дуся (она сказала, что мы можем так ее называть), как и Тим, носила короткошерстную белую шубку с темно-серыми пятнышками на спинке, но отличалась точеным станом – узкая в бедрах, с высокими лапами и плавными поворотами тела. Ее стройную фигурку украшала изящная головка с ассиметричной челкой. Неровные темные пряди челки спадали на раскосые выразительные глаза серо-зеленого цвета. Кошечка неподвижно сидела на задних лапках, обернув передние тонким хвостом, живописно разлинованным в черную и серую полоску.

– Орел из меня тоже не получился, – удрученно произнесла Дульсинея. – Но мне повезло. Я удачно спланировала в небольшой сугроб. Заканчивалась зима, и уцелевшая, не успевшая растаять кучка снега смягчила мое падение.

Дуся еле слышно вздохнула, опустив красивые раскосые глаза.

– Можно, я угадаю, что произошло дальше? – вполголоса попросил Тим.

Изящная головка кошечки едва качнулась в знак согласия.

– Охваченная испугом, ты побежала вдоль дома, пока страх не загнал тебя в подвал или еще дальше – в чужой двор?

– Ты угадал. Я просидела в подвале две недели. Потом голод выманил меня наружу. Но я так и не пришла в себя. Кажется, ты говорил, что тебя словно подменили? Та же перемена произошла и со мной. Я не узнавала никого из своей семьи, а имя слышала, как в глубоком сне, потому что… я забыла его. У меня получалось только прятаться и шипеть. О-фр-ш-ш! Я вдруг стала невероятно бдительной – никого не подпускала к себе на близкое расстояние, и фокус с приманкой проваливался раз за разом. Никто не мог помочь мне – из милого домашнего питомца я превратилась в дикую, неадекватную кошку, сторонившуюся даже своих сородичей.

А я вдруг обнаружил, что Дульсинея обладает способностью изменять не только свою сущность, но и подвергать панике мою. «Никогда не пытаться стать орлом, фыр-ш-ш, летающим пингвином… Никогда не подходить к открытому окну, никогда не выглядывать и не охотиться из него. Никогда, никогда, никогда…» – повторял я про себя, нечаянно предав забвению тот факт, что произнесенные сегодня «никогда» мне никогда так отчетливо не вспомнить на Земле.

– Я вернулась домой спустя два месяца, – сказала Дуся, воскресив во мне мое любопытство. – Моя хозяйка несколько дней терпеливо караулила меня у ловушки с едой. Знаю – банально, но эффективно. Голод вынудил меня зайти в нее, и только я прикоснулась к еде, как дверца ловушки захлопнулась. Дома я моментально пришла в себя и вспомнила, наконец, свое имя.

«Хорошо, что Дульсинея и Тим возвратились в свои семьи, – с удовлетворением подумал я, когда оба экстремала, попрощавшись со всеми, направились к выходу из Кототеки. – Им есть что обсудить… Фыр-ш-ш! Нет, пингвины меня никогда особо не привлекали, нечего даже и думать об этом».

***

Планировал я недолго – всего один этаж. Это спасло меня. Ощутив под лапами твердую опору, я, не оглядываясь, зашагал вдоль дома. Ушел недалеко – она разоблачила побег буквально в считанные секунды после того, как я улетел.

На следующий день я обнаружил, что форточки в квартире выглядят немного странно – дробят уличную картинку на мизерные квадратики.

Часы одиночества

У художника за моим окном закончились летние краски. Осеннее небо временами смахивало на чернично-творожный йогурт, которым я без спроса лакомился на обеденном столе. Слоистая масса йогурта опускалась все ниже и становилась все плотнее. Когда под тяжестью собственного веса тучные слои обрушивали на землю густой ливень, за окном возникали сплошные помехи. Иногда выпадал и творожный осадок. Он меньше искажал заоконную картинку и отличался мастерством маскировки. Я запрыгивал на подоконник и часами всматривался в белое, невесомое, тонкое за стеклом. День за днем порывистый ветер трепал молочный янтарь, взбивая его в одну сплошную серую тучу. Мне казалось, что надо мной тоже кучкуются хмурые облака.

Интуиция меня не подвела. Одним утром коробка-чемодан разинула ненасытный рот. Изучив подушечкой лапы края пасти самой коварной, по мнению Барсика, коробки, я осторожно забрался внутрь, чтобы не спеша исследовать ее. Увлекшись, я чуть было не попался. Руки подхватили меня в последний момент – громко щелкнув, чемодан захлопнул свою пасть.

На следующий день я обнаружил изрядно располневший чемодан в коридоре. «Других коробок нет. Едут без меня, – заподозрил я, внимательно наблюдая за их сборами. – Однако кто-то же должен ко мне приходить, чтобы наполнить миску едой, освежить лоток и разнообразить мой досуг игрой с дразнилкой?» Когда она взяла меня на руки и нежно чмокнула в нос, а он, потрепав мои уши, наставительно произнес что-то вроде: «Держи хвост по ветру!» – мои глубокие подозрения стали еще глубже. Закрылась дверь. Я не сдвинулся с места, сидел и ждал, прислушиваясь, как что-то монотонно стучит внутри меня.

Это часы одиночества начали свой отсчет.

***

На Планете часы одиночества тоже отмеряют ход. Они отсчитывают два разных времени. Для одних кошек стрелки часов двигаются очень медленно. Они почти замерли и показывают время, которое мы называем Одиноким Одиночеством. Для всех остальных моих сородичей время носит название Одиночество Воспоминаний.

Планета создана для кошек, но нет ничего желанней для нас, чем наша жизнь на Земле. В ожидании земного часа, уединившись от других хищников, дикие коты старательно ворошат свою память. Они снова и снова переживают моменты удачной охоты и рождение на заре детенышей. Бродят по невидимым тропам и запутывают следы. Забираются высоко в горы, чтобы отыскать уютное логово. Совершают короткие перебежки в степном разнотравье и пересекают раскаленные под солнцем пустыни. Они заново попадают в капканы, видят себя умирающими от выстрелов и гибнут от ран в жестокой схватке с соперником. Они надеются, что в следующем настоящем им повезет больше и что в нем будет меньше боли и страдания.

Домашние кошки вспоминают время, проведенное вместе с человеком. Даже у Смотрящих нет-нет да найдется хотя бы одно доброе воспоминание. Они называют его Отблеском Надежды. Оно согревает котячью душу и дарит веру в то, что в следующий раз Отблеск обязательно найдет Свет Домашнего Очага.

***

На Земле за закрытой входной дверью я нашел… абсолютную вседозволенность. Хозяин за дверь – в квартире новый зверь! И никаких часов одиночества! Сообразительный новый зверь быстро наверстал ощутимую нехватку общения. Он подсказал мне, что в покинутом людьми жилище я имею полное право расширить свои права, а обязанности, наоборот, сократить до минимума. «Ешь, спи, используй лоток по назначению, – убеждал меня зверь-провокатор и, ничуть не смущаясь, подливал сливки в молоко: – Теперь вся квартира целиком – это одна большая игровая. В ней припрятано много интересных игрушек. Бери их и владей ими!»

Первым делом я взял холодильник. Запрыгнув на него, завладел всяким хламом. Сосредоточенно ронял трофеи на пол. Прибравшись наверху, я обнаружил уютное спальное место – расчищенная поверхность оптимально вмещала одного пушистого кота. Спать не хотелось, и я спрыгнул вниз. Внизу лениво поиграл с трофейными обломками, а вспомнив о запретных игрушках, метнулся в комнату.

Раздобыл карандаши с ручками и быстро загнал все это замечательное добро в самые труднодоступные места в квартире – под диван и под ванну. Расчихвостив себя за излишнюю расторопность, с трудом выудил часть обратно. Долго тестировал карандаши на зуб, но, увлекшись, приговорил их к обгрызанию, а металлические ручки стартовали дальше – бренча, разлетелись по комнатам.

Каждый новый день игровая удивляла меня своими неистощимыми запасами. Откуда-то взялась длинная прямая дистанция, которая соединила комнаты от окна до окна. «Получится отличный забег!» – обрадовался я и сорвался с низкого старта, ускоряясь с каждой секундой. Во втором забеге шторы превратились в тренажер – в первом я превысил скорость и со всего размаху налетел на батарею. Перед тем как начать тренировку, я потратил много времени на то, чтобы избавиться от ярких помех в глазах и вернуть себе нормальное зрение в привычных мне приглушенных тонах.

Несмотря на щедрость квартирной игровой, я заметил, что все чаще скучаю по ним. Художник за окном старался изо всех сил – каждый день приглашал меня на просмотр новых картин. Еще две недели назад мне нравились все его творения, а сейчас я с удивлением обнаружил, что они переполнены грустью и одиночеством. Одинокая ворона на дереве грустно каркала, бездомные сородичи после драки грустно расходились в разные стороны – каждый шел к своему одиночеству. Разоблачая живописца, я заподозрил, что и растрепанные белые пончики в летнем небе грустили – одиноко таяли, в грусти своей растворяясь.

Мои часы одиночества возобновили ход: во мне загрустил Василь Васильич. У меня сразу перестало получаться играть. Зверь-провокатор растерянно поджал хвост.

Погруженный в свое одиночество Василь Васильич неподвижно сидел на придверном коврике. Задрав голову, он смотрел на закрытую дверь. За дверью то раздавались, то затихали шаги. С бесконечной тоской он прислушивался к ним и представлял, как они возвращаются и как обнимают его…

У него получилось. Они вернулись! Немного пожурили меня за мое неправильное поведение: я нарушил одну из трех основных обязанностей – напрудил большую лужу в коридоре. Со временем я научился их ждать. Готовился к встрече за пару дней до их приезда – жил на коврике у входной двери. Я больше никогда не ходил на «мокрое дело», потому что знал – они всегда возвращаются.