Читать книгу: «Выбор», страница 3
Наступил апрель. Побелённые деревья ярко сверкали на фоне чёрной земли, а Саша стала уставать: Вадим меньше уходил из дома, но больше ярился. Нервное напряжение, хоть и позитивное, истощало её.
В день годовщины она поняла: всё решится сегодня. Вадим принёс ей огромный букет роз.
– Сашулечка, милая! Я знаю, ты простишь меня!
Сердце застучало громче. Саша улыбалась от души, не сдерживаясь.
– Я очень перед тобой виноват. У меня была другая женщина! Она не такая как ты, она не умная, не умеет играть… не знаю что вообще!
Саша смотрела ласково, как на ребёнка:
– Ничего-ничего. Главное, чтобы ты был счастлив.
– Саша, ты такая у меня милая. Такая добрая, хорошая. Я такой мудак.
Он встал на колени, подполз на коленях к ней и уткнулся головой в бёдра.
– Прости меня! – забормотал он, – прости! Прости!
Саша, улыбаясь, гладила его по голове:
– Ну что ты, что ты. Главное, что бы она тебе нравилась, а остальное ерунда.
– Я её ненавижу!
– Зачем же ты так? Ну, полюбила она женатого, что же делать? И ты полюбил – значит надо быть вместе.
– Ни за что! Знать её не хочу!
Саша почувствовали неладное. Она села на стул, Вадим поднял голову, и они посмотрели друг на друга.
– Что значит: не хочу знать? Как же вы будете жить?
Вадим счастливо улыбнулся.
– Никак! Мы с ней расстались.
– Как? И ты меня не бросаешь?
– Кисулечка! нет, конечно. Если ради каждой, – тут он опустил слово, уважая Сашину щепетильность, – бросать такую жену как ты…
– Вадим, ты сейчас серьёзно? Ты не хочешь развода?
Вадим поднялся.
– Я попросил прощения, какой развод!?
У Саши потекли слёзы.
– Кисуля, я понимаю, нужно смириться с изменой. Но это не так страшно. Ты скоро об этом забудешь, – он погладил её по спине и спина затряслась. Уронив лицо на руки, Саша рыдала. Вадим устало вздохнул, лёг на диван и закрыл глаза.
Когда Саша начала смолкать, он позвал её:
– Саш.
– Ууу, – всё ещё с плачем отозвалась Саша.
– У меня голова болит.
Саша пару раз вздохнула и вытерла лицо ладонью.
Пошла на кухню, налила в стакан воды и высвободила из пластинки таблетку.
Перевод с английского
Три года мы кивали друг другу при встрече: мы жили в общежитии на одном этаже. Сначала я знал её только в лицо, позже услышал имя и «переводчица».
Лично мы познакомились на четвёртом курсе: я увидел Тоню в новой Третьяковке. Когда я вошёл, она стояла в первом зале, возле «Обнажённой» Татлина. Не ожидая никого встретить, я обрадовался ей как другу.
– Тоня! Ты давно тут?
Она обернулась медленно, не сразу сфокусировав на мне взгляд.
– а. Привет. Минут двадцать, тридцать, – и снова повернулась к картине.
На ней была тёмная вязаная кофта и широкая юбка, доходящая до середины икр; нельзя было разглядеть очертания её фигуры, но было ясно: Тоня маленькая, до болезненности худая. Только кисти рук, лежавшие на перекинутой через плечо сумочке, с выпуклыми венами, темневшими на фоне прозрачной кожи, казались крупными, почти мужскими. Я понимал – это обманчивое впечатление, и стоит прикоснуться к ним ладонью, как они полностью под ней исчезнут.
– Знаешь, – заметила она, глядя на «обнажённую», – чем больше на неё смотрю, тем больше убеждаюсь – это всё та же башня.
Хотя она на меня не смотрела, я кивнул молча.
Мы пошли от одной привлекавшей её картины к другой, пропуская целые залы. Она остановилась как-то вдруг. Оголив запястье, посмотрела на часы (позже я заметил, что у неё не было привычки узнавать время с экрана телефона) и махнула рукой:
– Мне пора. Пока! Приятно было встретиться.
От неожиданности я повторил её жест.
– Мне тоже. Пока, – ответил с автоматизмом вежливого человека.
И остался с чувством обиды: я двигался вслед за ней, а она меня так внезапно оставила; словно назло, я бродил по галерее до закрытия.
Однако с той встречи всё началось. Она стала запросто стучаться ко мне в дверь, протягивая книгу, которую я не просил и даже не знал, и которую в итоге читал взахлёб. Я приглашал её – она входила, не смущаясь и моего соседа; как со мной, она была со всеми спокойно приветлива. Если мы начинали говорить между собой, Тоня не пыталась закрепиться, остаться в нашем внимании. Она умела молчать, не испытывая дискомфорта, но поднималась при малейшей паузе в общем разговоре, если решала, что ей пора. У неё был собственный, очень жёсткий регламент на всё, и когда заканчивалось время, выделенное на отдых, она возвращалась к работе. (Иногда я льстил себе мыслью, что вписан в её строго разлинованную жизнь отдельной строкой).
Работала она очень много – переводы были и её профессией, и любовью. За технические переводы она бралась ради заработка, и выполняла их почти с той же скоростью, с какой читала и набирала текст; художественный перевод же отнимал у неё столько времени и сил, что иногда я думал – автору было работать проще. Она прочитывала диссертации, чтобы перевести одно предложение; она составляла свои словари синонимов, фразеологизмов и устаревших слов. Я не перечислю всего, потому что, не понимая её работы, многое находил бессмысленным. Тоня и к учёбе относилась так же: лекции она печатала на ноутбуке со слов преподавателя, а потом уточняла и дорабатывала по учебникам – в итоге они имели математическую структурность и развёрнутые комментарии в сносках. Она показывала несколько курсов – их можно было выпускать отдельными книжками.
Несмотря на это мы часто бывали вместе: в кино, на выставках; с Тоней я привык к театру. Мы всегда брали самые дешёвые билеты (здорово выручали студенческие), потому что у нас обоих вечно не хватало денег. Один раз я предложил заплатить за неё – Тоня отказалась наотрез.
Я многое о ней знаю. Тоня родом из Питера, поступила в Москву, чтобы уехать от матери, строгой, властной и по-женски несчастливой. Возможно, именно несчастливость сильнее всего тяготила Тоню. Школьные годы её не были озарены светом особой дружбы: она признавала, что подруги появлялись по схожести в укладе жизни, а не внутреннему желанию. Там, где рос я, компания много значила, и, задумавшись, понимаю, что тоже был не искренен в выборе друзей. Тоня говорила, что была некрасива и в детстве и сейчас – я сердито мотал из стороны в сторону головой – и она улыбалась.
В Тонином личике, до буквальности заострённом – подбородок словно сходился в одной точке, с большими, цвета морской воды глазами и красными прорезанными сетью вен веками, я мог увидеть, в зависимости от желания, и ребёнка, и сухонькую старушку. Мне нравились эти иллюзии – они словно сближали меня и с её прошлым, и с будущим. Я разглядел её жизнь в большом увеличении (даже ближе, чем она мою, потому что больше спрашивал, чем отвечал); мы свели к единому знаменателю лучшие книги и фильмы, раскрыли воспоминания, ничтожные для биографии, но бесконечно важные для собственной картины мира.
Я с ревностью, возбуждаемой даже девушками, следил за всеми Тониными встречами и знал: она ни с кем не проводит и доли того времени, что со мной. И всё я же знал – Тоня на самом деле была далека от меня. Однажды я почувствовал это особенно остро.
Мы шли из РАМТа пешком. В тот день я первый раз видел Тонины слёзы. Она смотрела на сцену, её ладони, соприкасавшиеся тыльной стороной, были зажаты между колен, а локти сведены, из-за чего поднимались плечи. Слёзы накапливались над нижним веком, затапливали глаза, и переливались через край; ползли вниз и срывались с подбородка. Я весь спектакль косил на неё глаза, почему-то гордясь собой.
Мы вышли с Неглинной на Цветной бульвар; лишь бы что-то сказать, я заметил:
– Хочется пить.
– Давай зайдём, купим, – предложила она.
Я не стал спорить, и мы спустились в ближайший магазинчик. К моему удивлению, она взяла корзинку и бросила в неё плотный пакет с виноградом; ягоды были тёмно-фиолетовые, крупные, как абрикосы. Машинально теребя пакет, она прошла за мной к полкам с водой. Полулитровая бутылка стоила сорок пять рублей. Если бы не Тонин виноград в корзинке, за который я твёрдо решился платить, я ни за что не стал бы покупать дорогую воду.
– Ну, пойдём? – спросил я, взяв бутылку, и протянув другую руку к её корзинке.
– Ага. Я на улице подожду.
Тоня вернула на место виноград и опустевшую корзинку, и вышла из магазина под тяжёлым взглядом охранника.
Я секунду постоял, усмехнулся, затем поставил обратно бутылку, и, высокомерно посмотрев на того же охранника, вышел за Тоней.
– Не купил? – улыбнулась она.
Без четырёхсотрублевого винограда я легко ей признался:
– Да ну их! Дорого. Сорок пять рублей за поллитра!
Мы двинулись по бульвару дальше.
– Ну, тогда угощаю. И поесть, и попить.
Она протянула мне виноградины. В её ладони умещалось пять штук.
– Тонь!– поразился я, – ты как сумела? Я же всё время смотрел на тебя.
– Охранник тоже смотрел, да невнимательно. Держи.
Ягоды были плотные, даже жёсткие, без сладкого липкого сока, почти безвкусные. Но я с удовольствием ел их; а Тоня всё вынимала и вынимала из карманов.
Её слёзы, и хулиганство, которое я без сомнений с ней разделял, казалось, позволили подойти вплотную к той стенке, что мучила меня, и заглянуть за неё.
– Знаешь, так забавно: идём из театра, – я не посмел сказать про слёзы, – едим краденый виноград… почти как в «Завтраке у Тиффани», да? – прячась за улыбкой, я решился, – ты чувствуешь, это пошёл новый виток отношений?
– Ага.
Она вынула из кармана ещё горсть и частично разжала ладонь над моей. Две ягоды выпали, две остались у неё в руке:
– Всё, последние. В карман больше не помещалось.
Больше она мне ничего не ответила. Она про нас ничего не думала.
Мы подошли к Достоевской, Тоня посмотрела на часы.
– Я в метро. Много времени, у меня ещё работа. Ты как?
Сейчас её желание убежать, даже не попытаться закрепить что-то новое, что уже мерещилось мне, ради нескольких абзацев перевода, показались равносильны предательству.
Я возразил ей, наверное, впервые:
– Тонь, не уйдёт твой перевод, завтра наверстаешь. Пойдём гулять.
– Нет, на сегодня ещё норма осталась. Да и не до общаги же пешком идти. Холодно.
Я был уверен, что так и будет; но я не договаривался с ней об этом.
Я пошёл с ней в метро. Я был до бешенства разочарован.
Через неделю я познакомился с Мариной. Она жила в Кузьминках, и я, проводив её, тратил час на возвращение в общежитие.
Я больше не тянулся к Тоне, она не приходила сама. Мы снова кивали друг другу при встречах. Через год мы выпустились; она поступила в аспирантуру, а я покинул общежитие и больше её не встречал.
Сейчас я внимательно смотрю в магазинах иностранные книги. Я не покупаю их, даже если нахожу, что искал, но спустя время снова продолжаю искать. И стыд, и обида, и нежность примешиваются к волнению, с которым я вижу маленькую строчку на форзаце:
«Перевод с английского А. Репиной»
Поздний ребёнок
Перед отбытием московского поезда вокзал кипит. Люди шумят, торопятся, выстраиваются в огромные очереди на пропускном пункте, порой с трудом поднимая сумки на ленту рентгена; вдоль уже поданного состава толпятся у дверей, прощаясь и делая последние наставления. Поезд трогается – остающиеся бодро идут по движению, помахивая руками, изображая ими звонки и поцелуи, но поезд движется быстрее, и они отстают. Только мальчик, провожавший школьную любовь, бежит до самого конца платформы, но отстаёт и он. И уже не видно поезда, лишь гудки долетают до перрона – медленно и тихо расходятся провожающие.
Около вокзала стоит автомобиль. К нему прислонился, запрокинув голову, человек, худой и невысокого роста. Его голова седая, и в густых насупленных бровях больше белых нитей, чем чёрных, но его не назовёшь стариком – так ярко блестят его глаза. Его зовут Маркин Алексей Юрьевич, он провожал свою двадцатитрехлетнюю дочь Машеньку. Было жутко провожать её в первый раз, когда Маша уезжала, не зная, где она будет жить и работать, но теперь всё было налажено, и Москва полюбилась ей. Глядя на шпиль вокзала, Маркин думал не о дочери: его жена Алевтина наверняка плачет, пока его нет. Весь год после отъезда Машеньки, они словно избегают друг друга и разговаривают лишь о незначительных вещах. И отчуждение с женой ранило его ещё больше расставания с дочерью.
Маркин не знал Алю в возрасте Машеньки. Не знал её тридцатилетней. Они встретились, когда ей было сорок, а ему сорок шесть, и Маркин тогда думал, что истратил все предназначенные ему редкие радости. Были жена, с который он развёлся двадцать лет назад, не прожив в браке и трёх лет, и сын, появившийся вопреки планам и не принёсший никому настоящей радости. Он стремился возместить это материально, но как только стало возможно, жена уехала из России и видимо не нуждалась, и связь с сыном исчезла окончательно. Все эти годы ему отравляли жизнь стыд и горечь за свою нелюбовь.
У Алевтины никогда не было семьи и детей. Она преподавала в музыкальной школе, и искренне любила музыку и своих учеников. Её постоянная готовность удивляться и радоваться миру казались Маркину чудом, а личная неустроенность и ранимость побуждали взять под свою опеку. Они сошлись легко и естественно, будто давно знали об этом и лишь ждали определенного срока. Маркину казалось, что он снял затемняющие очки – так стало светло и радостно, а когда появилась Машенька, жизнь словно началась заново. Третья четверть жизни стала самой счастливой.
Но Маша выросла, захотела сама чего-то добиться, и столица, забирающая всю талантливую смелую молодёжь провинций, поманила её. И весь год Маркин замечал у Али на лице следы слёз, но никогда – сами слёзы. Часто он заставал жену в комнате Маши, с книгой в руках, опущенной на колени, и взглядом, устремлённым в стену. Услышав его, Аля поднимала книгу к глазам.
Недовольство росло в нём.
– К чёрту! – выругался он и сел за руль.
Дома Аля встретила его у двери, и, мгновенно понимая его настроение, испугалась:
– Что случилось!?
– Что? Ничего! Просто проводил нашу дочь в большой красивый город, где она хорошо зарабатывает!
Аля растерянно улыбнулась.
– А чего ж ты злой такой? Будешь кушать?
– Кушать? Не буду! Аля, давай поговорим с тобой!
Он взял её за руку, и хотел усадить к себе на колени, но она, стесняясь своей полноты, села на стул.
– Лёша, что такое?
– Ты мне скажи! Почему мы так убиваемся? Да ещё всегда отдельно друг от друга! Наша дочь жива, здорова, живёт в хорошем месте, работает по специальности, да за хорошие деньги. Так чего же мы убиваемся, а!? – со злым напором спрашивал Маркин.
У Алевтины покраснели глаза:
– Наша Машенька…так далеко, одна…
– Так ты же прекрасно знаешь, она живёт с Олей. Здравого смысла в той хоть отбавляй. Да и Маша давно уже не маленькая, неужели в твоей голове ей по-прежнему десять лет!?
– Нет …
– Она уже несколько лет живёт своей жизнью, и с нами она жила, но времени проводила не больше, чем сейчас, приезжая на праздники. А если мы захотим, можем в любое время сесть на поезд, и меньше, чем через день быть у неё. Мы же пенсионеры, что нам мешает? Поехали завтра в Москву!? – продолжал наседать Маркин.
Аля заплакала. Маркин мгновенно успокоился, устыдившись своего напора. Он подошёл и обнял её. Она долго плакала, а он слегка покачивался из стороны в сторону, увлекая её с собой. Когда рыдания стали затихать, он тихо и ласково заговорил:
– Мы Машины родители, мы любим её, она любит нас. И это не изменится. Даже если она станет самым главным начальником, даже если нарожает пятерых детей, ты останешься её мамой, а она твоей дочкой. Нам не из-за чего расстраиваться. Мы есть друг у друга, и есть у неё. И мы с тобой можем жить, как нам хочется, и где нам хочется.
Аля подняла глаза и улыбнулась:
– На море!
Её слёзы облегчили душу обоим, и каждым днём они снова сближались, незаметно став друг другу ещё роднее. Изредка поднимались разговоры о переезде, но высказанная сначала как шутка, эта мечта постепенно занимала их умы. Спустя два месяца, в жаркий июль, мечта обрела вид небольшого домика в посёлке, недалеко от Туапсе. Не всерьёз, словно случайно, была выставлена на продажу квартира, и первого сентября они уже ночевали в новом месте. Три недели Аля металась, переставляла вещи, и вновь украдкой плакала, но Маркин был спокоен.
– Как же Маша приедет-то!? Ни комнаты своей, ничего! – расстраивалась Аля.
– Она к родителям приезжает. Где постелешь ей, там и будет спать.
Вопреки сомнениям, Маша приняла переезд родителей с восторгом, и к концу сентября приехала в отпуск. За эти две недели Маркин с женой окончательно полюбили новый край. Провожали Машу вместе, и Аля была весела. Они вернулись не в опустевший дом, а в дом, проводивших любимых гостей, и оставшихся наедине с хозяевами.
Выход из игры
Лена выдернула шнур пылесоса из розетки и повалилась на диван. Домашние дела перестали привлекать её с тех пор, как ушёл Максим. Готовить и убираться для себя не имело такого значение, как ради кого-то.
Свет люстры бил в глаза, не давая задремать, Лена, хмурясь, встала. Перешагнув через пылесосный шнур, она прошла на кухню и по привычке щёлкнула кнопкой электрического чайника. Пить чай не хотелось, но занимать себя чем-то было нужно. В течение минуты чайник рычал всё громче, потом крякнул и быстро стих. Взяв чашку, Лена вспомнила, что выбирать сервиз Максим ходил вместе с ней, долго смотрела на чашку, всхлипнула, состроила гримасу, но слёзы не потекли.
Лена с Максимом были вместе пять лет, из которых почти год – в браке. Максим переехал обратно к бабушке, у которой жил до свадьбы, и Лена не могла этого понять: попробовав самостоятельной жизни, она бы ни за что не вернулась к родителям. Скрывая правду, Лена объясняла им, что Максим теперь много работает, и они оставляли деньги и приветы зятю. Отсутствие его вещей в квартире не было заметно: исчез только его ноутбук со стола, да освободилась полка в шкафу – и то на короткое время. Документы в ЗАГС были поданы, и это раздражало Лену, но в развод она не верила.
Допив чай, Лена вышла на балкон. Небо было сиренево-серое, а внизу горели уличные фонари. Мальчишки играли в футбол, окружённые теплыми жёлтыми огоньками, и их голоса, отражаясь от стен домов, становились похожими на крики птиц – стрижей или ласточек. Лене захотелось выйти из дома, развеяться, поговорить с кем-то, и она вспомнила о школьной подружке Ксюше: они недавно столкнулись в автобусе и договорились как-нибудь встретиться.
Лена набрала Ксюшин номер; послушав гудки, уже собралась положить трубку, но Ксюша ответила.
– Алло! – крикнула Ксюша. Были слышны музыка и чужие голоса.
– Ксюша, привет! – тоже закричала Лена.
– Лен! что случилось!?
– Ничего! Ты занята сейчас!?
– Я у друзей! На даче! День рождения отмечаем!
– Ааа…– от разочарования Лена забыла, что надо кричать, – я хотела встретиться предложить.
– Что!? – не расслышала Ксюша. – Извини, плохо слышно!
– Хотела встретиться предложить! – опять закричала Лена.
Постепенно в трубке стало тише, видимо Ксюша куда-то отошла.
– Лен, что-то случилось? – уже спокойным голосом спросила Ксюша.
– Нет-нет, всё нормально. Просто хотела с тобой увидеться.
– А с Максимом что?
Лена на секунду замедлила с ответом.
– Всё хорошо. Просто подумала – надо нам с тобой чаще встречаться.
– Эм, погоди…
Ксюша на несколько секунд пропала; из трубки донеслись шорохи, как будто её прикрывали ладонью.
– Алло, Лен, ты тут?
– Да, я слушаю.
– Хочешь, приезжай к нам, хозяин не против. Я тебе адрес смской скину, от Ярославского на электричке сорок минут.
Лене стало неловко.
– Нет, Ксюш, мне вставать завтра рано, не смогу поехать. Давай в другой раз встретимся.
– А, ну ладно, давай. Звони, если что.
Лена попрощалась и остро ощутила, что в квартире одна. Так и не сумев придумать себе занятие, она рано легла в постель, но долго ворочалась, вставала, брала в руки телефон, пытаясь через фотографии в социальных сетях разгадывать чужую жизнь. На большой супружеской кровати Лена упорно занимала только край, меньше половины, объясняла себе привычкой, но в тайне надеялась, что это поможет избавиться от одиночества. После полуночи Лена заснула, неглубоким, беспокойным сном.
Накануне расставания, ничего не предчувствуя, Лена купила билеты в театр. Ни она, ни Максим не бывали раньше в театре, но в институте часто обсуждались разные постановки. Лене было обидно никогда не участвовать в этих разговорах, и она решила сделать Максиму необычный сюрприз. Но дата спектакля приближалась, а Максим не возвращался. Лена не могла решить, что же делать с этими билетами, вспоминала о них постоянно, и даже видела во сне.
Утром Лена встала и вновь подумала о билетах. Ей захотелось окончательно что-то решить, перед выходом из дома она положила их в сумку. В институте Лена обратилась к одногруппнице:
– У меня два билета есть в театр, – и уточнила. – Лишние.
Затем продолжала:
– Тебе могу по тысяче отдать.
– Нет, по тысяче дорого для меня, – девушка даже не поинтересовалась спектаклем.
– Ну, по девятьсот.
– Я дороже пятисот не беру билеты…
– Да где же в нормальный театр билеты по пятьсот бывают!? – возмутилась Лена. Одногруппница не стала с ней спорить, пожала плечами и отошла. Отдавать свои билеты по пятьсот рублей Лене было жалко. Она решила отдать их бесплатно, но – не просто так.
Лена поехала к институту Максима, успела к началу перемены, и остановилась недалеко от крыльца, вглядываясь в выходящую толпу. Максим увидел её сразу, словно ждал, но остановился с друзьями и закурил. Лена обиделась, но осталась стоять, глядя на него в упор. Максим встал спиной к ней, но, чувствуя её взгляд, несколько раз обернулся; бросив сигарету, подошёл.
– Ты чего здесь? – грубо спросил он.
– Подарок тебе принесла, – снисходительно улыбнулась Лена, – прощальный.
Заранее держать билеты в руках Лене не хотелось, и, только с улыбкой глядя на Максима, она запустила руку в сумку. Но билеты не находились. Лена стала нервно перебирать содержимое, заглядывая внутрь, испугавшись, что Максим уйдёт, она зачастила:
– Давно купила уже. Ещё месяц назад. Думала – чего мы никогда в театр не ходим. Вот и взяла билеты.
Наконец билеты попались в ладонь, и, вновь улыбаясь, Лена прямой рукой протянула их Максиму.
– Держи. Сводишь кого-нибудь.
– Лен, какой нафиг театр? – удивился Максим, но взглянув на протянутую руку, возмутился, – Блин, полторы тыщи билет!
– Да что деньги! Бери.
– Да ты не работала никогда, а на всякую ерунду тратишь деньги. Сама теперь иди в театр!
Лена опустила уставшую руку. Максим воспринял это как конец разговора.
– Ну, давай, пока.
Лена не хотела уходить ни с чем.
– Макс, подожди! Неужели, нас, правда, в октябре разведут?
– Да решено же всё!
– Как же мы можем расстаться?!
– А что мешает? Детей нет, квартира предков твоих – не претендую.
– Ну, а мебель там… посуда – мы же всё вместе покупали.
– Я просто таскался с тобой, а покупали твои родители. У бабушки и посуда, и мебель есть, оставь всё себе.
Раздражение Лены прорвалось:
– Конечно! Тебе всегда было наплевать на наш дом. Год, как сыр в масле катался, а сейчас что!?
– Опять?! Пока, Лен.
– Подожди, – Лена схватила его за руку.
– Что ещё?
Лена снова сменила тон:
– Максим… подумай до октября.
– Не начинай.
– Что мы уже в двадцать один в разводе будем? Ведь у нас много хорошего было!
– Лен.
Лена наморщила лоб и жалобно добавила.
– Пожалуйста. Просто подумай.
Макс выдохнул.
– Пока, Лен.
Лена не ответила. Максим дружелюбно хлопнул её по плечу, но больше ничего не добавив, ушёл. Лена, всхлипывая, побрела к остановке, разжав ладони, она выронила билеты на асфальт. Ей хотелось приехать домой и лечь спать, а проснуться, только когда Максим одумается и вернётся.
Через несколько метров Лена остановилась, быстро пошла обратно и подняла билеты. Со злостью, будто в отместку Максиму, она решила сама сходить в театр. Чтобы идти не одной, Лена набрала номер Ксюши. Ксюша не отвечала, но Лена набрала заново.
– Алло, – прохрипела Ксюша.
– Ксень, привет. У меня предложение! – бодро сообщила Лена.
Ксюша отозвалась после паузы:
– Какое…
– Приглашаю тебя в театр, – Лена сказала название театра и постановки, прочитав по билету. – В эту субботу, в семь.
– Угу.
– Ты пойдёшь?
– Угу.
– Ну, хорошо, до субботы.
– Давай. – Ксюша сразу положила трубку, а Лена стала мысленно выбирать платье.
В театр Лена ехала на такси, делая вид, что не замечает взглядов молодого водителя. Лена знала, что выглядит эффектно: тёмные волосы приподнимались у корней, шли нежной волной к затылку и сплетались в сложный объёмный узел; блестящие, почти бриллиантовые, нити серег касались открытых ключиц; красное атласное платье струилось от талии и скрывало туфли на тонкой шпильке. Заплатив, Лена осталась сидеть в машине. Догадавшись, водитель вышел, открыл дверь и подал её руку.
– Спасибо, – не глядя, бросила Лена.
– Может, заберу Вас после спектакля?
– Не нужно. Меня отвезут, – с удовольствием соврала Лена.
Она гордо направилась к театру, и, приподнимая юбку, взошла по ступеням к массивной двери.
– Ещё рано, девушка, – сказала ей пожилая женщина в зелёных брюках, – за сорок пять минут только пускают.
Лена ничего не ответила, недовольно спустилась с лестницы и встала неподалеку. Она достала из маленькой сумочки телефон, набрала Ксюшин номер, но он был недоступен. Лена позвонила ещё раз: гудки пошли, но тут же пропали. Теряя спокойствие, нажала на вызов третий раз, и услышала Ксюшу:
– Да?!
У Ксюши опять что-то шумело в трубке.
– Алло, Ксюш?
– Да! привет.
– Привет, ты едешь?
– Да… – с сомнением протянула Ксюша.
– В театр? – уточнила Лена.
– Нет… в Питер…, – Ксюша непонимающе замолчала, но вдруг вскрикнула, – Лена! Лена, прости, пожалуйста. Я забыла!
Лена молчала.
– Лен?
– Что? – строго отозвалась Лена.
– Прости меня, пожалуйста. Надо было напомнить! Ты когда звонила, я спала, поговорили – опять уснула и забыла.
– Ясно.
– Ты обижаешься?
– Нет! просто билеты я не бесплатно… – Лена сморщилась: в ухо загудел сигнал прерывания связи.
Перезванивать не имело смысла; первым порывом Лены было возмущённо развернуться и уйти. Но она представила, что если сейчас вызвать такси, может приехать тот же водитель и увидеть: она возвращается, никуда не попав; позвонить в другую службу ей в голову не пришло. Скоро двери театра открылись, и люди стали заходить. Вошла и Лена. Она на секунду восхитилась убранством просторного холла, но долго рассматривать стены не смогла и отвлеклась на людей. Все были одеты «как придётся»: много футболок и джинс на молодёжи, затрапезных кофт и брюк на взрослых женщинах, иногда мелькали простенькие платьишки и рубашки. «Так даже в магазин не одеваются!», с неприязнью подумала Лена. Только собственные отражения в больших зеркалах поддерживали её. Лена прошла в партер и села на своё место, с раздражением взглянув на соседнее пустовавшее. Скучая, она достала телефон: сфотографировала сцену, большую люстру и несколько раз себя, стараясь, чтобы было видно красную обивку кресла. Народ прибывал.
Неожиданно рядом села девушка. Лена вытащила из сумки не надорванный билет и обратилась к ней:
– На это место билет у меня.
Девушка сразу встала, и спокойно отошла ко входу; больше место рядом с Леной никто не занимал. Она расправила юбку, стала рассматривать и ретушировать сделанные фотографии. Когда простенькая мелодия прозвучала третий раз, и приятный мужской голос попросил отключить телефоны, открылся занавес.
Название пьесы было Лене знакомо, она слышала, что это по книге, однако сюжета не знала – могло быть и о войне. К облегчению Лены на сцене появились весёлые выпивающие парни. «Комедия!» – подумала она. Герои шутили, гоняли на машине, воровали цветы ради девушки, в которую влюбился один из них. Лена улыбалась, довольная собой, – культурно проводить время оказалось приятно.
Но постепенно смешки стали оставлять неприятное чувство, щенок в руках героини вызвал неясный страх. В антракте Лена не вставала, без единой мысли продолжала смотреть на закрытую сцену.
Во втором акте Лена следила за действием, сжавшись. Ей было жаль Ленца, но она обрадовалась – не могло же быть двух смертей! Любовь Роберта и Пат была важнее всего. Даже плача, оттирая глаза ладонью, чтобы продолжать видеть, Лена надеялась на счастливый конец. Когда Роберт попрощался с Пат, Лена зарыдала в голос.
Все вставали с мест, аплодируя. Ожившие герои улыбались и принимали цветы. Когда они скрылись занавесом, и зал начал пустеть, Лена быстро пошла прочь, чуть не упав, зацепившись каблуком за подол. Она выскочила на улицу и рухнула на ближайшую скамью, не умея и не желая останавливать слёзы. Лена плакала о героях и о себе.
Она впервые поняла – Максим не вернётся к ней. Сначала они играли в любовь, потом, следуя правилам, стали играть в брак, но Максим сумел выйти из игры. Он не вернётся, потому что любви нет, а других причин и не должно быть. Лена плакала, не обращая внимания на прохожих, не ощущая холода.
Но горечь таяла; рыдания постепенно стихали. Слёзы уже шли от другого чувства: Лена плакала о своей освободившейся душе, о прекращении сложной, запутанной игры. И о том новом, что рано или поздно войдёт в её жизнь.
Когда стало совсем легко, Лена поехала домой. Старенький водитель всю дорогу спрашивал, кто же обидел такую красавицу, а Лена, всё ещё нервно вздыхая, улыбалась и качала головой.
Возвращение
Вадим ушёл на весь вечер к другу, а Саша встретила этого друга в магазине. Она пришла домой, обдумывая это факт, поела, вымыла посуду, вымыла заодно во всей квартире полы, прилегла на диван, и, как-то вдруг, почувствовала облегчение.
Ни в школе, ни в институте Саша не сводила никого с ума, но нравилась часто, и рядом всегда были тихие ненавязчивые поклонники. Саша пару раз в месяц ходила в кино, реже – целовалась возле подъезда, а потом возвращалась в свою комнату и спокойно ложилась спать. И утром шла с удовольствием на учёбу или работу: она училась на фортепианном отделении института искусств и была музыкальным руководителем в детском саду, куда после ГОСов собиралась выйти на полную ставку.
В её жизни Вадим был элементом чуждым и оказался случайно. Он пришёл в сад к администрации с коммерческим предложением, увидел Сашу и, твердя о любви с первого взгляда, пошёл за ней в университет. На следующий день он ожидал Сашу возле сада. К администрации он больше не приходил – увлёкся другими идеями, но Сашу, как она, шутя, замечала на первых порах, он «взял в оборот». К дежурствам возле сада прибавились встречи возле университета. Стоял апрель.
