Читать книгу: «Симфония Миры», страница 4

Соната №2

«Avec une volupte dormante»* (фр. с наслаждением, как во сне).

Самое лучшее в нас открывают и пробуждает именно другие люди. Мы учимся любить, когда видим любовь к себе. И учим этому других людей. Любовь открывает в нас самые лучшие наши качества.

Перевернувшись на другой бок, я не ожидала, что окажусь на полу. Острая боль пронзила мою правую ключицу. Пока я протирала глаза, пытаясь хоть что-то разглядеть в полумраке, ко мне пришло осознание того, что я уснула не дома. Нет кота под боком, и моя кровать намного выше.

Зачем я тут? Страх и вина, как две лучшие подружки, вернулись ко мне снова. Я окинула взглядом комнату в поисках часов. Здесь никто не следит за временем? Телефон. Когда я включила его, то не сразу смогла что-либо там посмотреть. Из-за большого количества оповещений сильно глючил сенсор.

О чем я только думала?

Пять утра. Консерватория. У меня через три часа вступительный экзамен. О чем я только думала? Меня трясло, пока я пыталась понять, где мои вещи. На бегу обуваясь, я вернулась на кухню еще раз, чтобы выпить воды. В горле пересохло так, что я не могла сглотнуть. Голова была опустошена настолько, что любая мысль приносила боль. Нужно заехать домой и переодеться. Надеюсь, папа догадается не устраивать скандал перед таким важным событием.

Но я ошиблась.

– Где ты была? – почти с порога налетел на меня отец. Выглядел он очень взволнованным.

– Ночевала у Вероники.

– Что за платье на тебе? И почему ты мне врешь? – Папа схватил меня за руку, не давая подняться наверх. – Пока ты живешь в моем доме, и я тебя обеспечиваю, ты будешь жить по правилам этого дома.

Я боялась, что он снова не сможет контролировать свой гнев и ударит меня. Внутри все трепетало от вины. Слова мачехи звучали в голове как раздражающий фон. Я не могла в это верить. Не хотела. Она специально сказала это, чтобы я услышала.

– Тогда я больше не живу в этом доме. – голос мой звучал как в вакууме, холодно и приглушенно. На секунду мне показалось, что это говорю не я.

Папа сильнее сжал мое запястье. Он кипел, но не хотел повторять вчерашнюю ошибку.

– Ты не совершеннолетняя. И я за тебя несу ответственность.

– Через пару дней можешь избавить себя от этой ноши.

Отец резко развернул меня, заставив посмотреть в глаза.

– Эля, что с тобой происходит? Я не могу понять. Куда делась моя обожаемая дочь? – гнев сменился отчаянием.

Едва сдерживая слезы, я прошептала.

– Я все знаю, пап. Знаю, что я не родная. – Слова звучали как ложь. Но были правдой. Это я прочитала в глазах папы. Он не удивился, услышав их, и не поспешил меня переубеждать. Он лишь замер, как будто получил удар хлыстом. Лицо его исказилось болью.

– Зачем ты так говоришь?

– Я слышала разговор Оксаны. Почему ты мне сам не сказал?

– Очевидно же, – папа нервно сглотнул. – Не было ни дня, что мы прожили вместе, и я бы не относился к тебе как не родной. И ты это знаешь.

Слова, которые произносил папа, значили для него больше, чем просто оправдание. Он жил своей семьей. Всегда. Но состав его семьи изменился.

– Знаю, – сдалась я. – Но Оксана знала, а я нет. – Слезы опять подступили к глазам. – Ты никогда бы мне не сказал. – Ком в горле достиг нетерпимых размеров, но я сдержала рыдание где-то в груди. Как бы я хотела не знать этого! Прижаться к отцу и снова быть его дочкой.

У меня концерт, – закончив тем самым диалог, я поднялась наверх.

Раньше я очень тщательно готовилась к выступлениям. Заранее планировала наряды, прическу. Поэтому сейчас мне было трудно собраться с мыслями и быстро понять, что одеть, чтобы выглядеть хотя бы сносно. Устав перебирать вещи, я упростила себе задачу и надела платье, в котором сдавала экзамены две недели назад.

– Я отвезу? – прозвучало как мольба. Папа, который всегда руководил, сейчас не настаивал.

***

На сцене сегодня плохо настроили освещение. Две лампочки из пяти на потолке не горели, оставшиеся три вот-вот тоже испустят последний прощальный луч. Черный рояль сливался со стеной из-за мрака. Слишком темный зал для выступления студентов, чье будущее решалось прямо сейчас. Я вздохнула. Воздух тоже тяжелый, не мешало бы проветрить.

Назвали мою фамилию, и я села за рояль и приготовила руки. Три глубоких вздоха помогли мне настроиться на работу. Но я не репетировала последние дни, и пальцы мои не разыграны. Когда я опустила взгляд на клавиши, то они расплылись серым пятном. Надо было позавтракать. Сделав контрольный выдох, я начала.

Мои пальцы побежали по клавишам, делая легкие постукивания, исполняя Кампанеллу Листа. Я закрыла глаза, представляя звон колокольчиков. Доиграв первое произведения, я положила руки на колени, чтобы перевести дыхание в минутной паузе. Члены комиссии молчаливо ожидали продолжения, но у меня случился ступор. Я все забыла. Забыла, какое произведение следующее в репертуаре, забыла, как его играть. Даже имя сейчас свое не могла вспомнить. Пальцы задрожали, и пот градом полился по моей спине. У меня началась паника. Страх провала еще сильнее усугубил мое состояние. Еще немного и я потеряю сознание, поэтому ногтями вцепилась в стул, стараясь просто дышать.

Через минуту страх отступил, взгляд упал в пустоту. Паника сменилась апатией. Я смотрела, но ничего не видела. У меня не было сил, чтобы продолжить выступление, поднять руки или же просто отвести взгляд. Было ощущение, что меня покинула душа. Мне стал безразличен концерт, приемная комиссия, время, мое будущее. Я не умерла и сейчас снова могла дышать. Только это было важно.

– У вас все хорошо? Вы в порядке? – засуетился самый старший председатель жюри.

Язык тоже онемел, но в моей голове я слышала мелодию Mike Orgish – «Soulf». Все так сложно и одновременно просто. В один момент я потеряла ощущение важности данного мероприятия для себя. Почему я вообще здесь и чье место занимаю.

Я ушла со сцены, боясь бросить даже мимолетный взгляд в сторону зала, где сидит мой отец и еще человек тридцать слушателей, помимо приемной комиссии. За дверью меня снова накрыла паника. Я не могу больше играть. Игра на пианино приносит мне боль. Раньше музыка лечила меня, сейчас же ранит. За отчаянием последовала злость. Я так злилась на себя, винила во всем. Столько лет я жила этим. Каждый день, снова и снова. За моей спиной уже множество выступлений, концертов. Как я могла так сплоховать? Как такое могло случиться. Жгучая ненависть, как горячая вода пролилась на голову и обожгла тело. В голове звучала музыка, которая не прозвучала на сцене. Мне хотелось бежать и прятаться.

Эта соната Бетховена, папа был прав, я всегда спешила в середине..

– Папа, – бросилась я в объятия единственного человека, который всегда был рядом. Пусть строг, но я была любима. – Прости меня, – слезы текли из глаз, намочив его белую рубашку.

– Это ты меня прости. Оксана места себе не находит, винит себя во всем. Ты жестока, девочка моя. Я тебя так не воспитывал.

– Да.

– Я учил тебя отвечать за свои поступки. – Папа грустно вздохнул. – Но так и не научил себя быть честным с самим собой. Ты заслуживала правды. А я трус. Но мир жесток с теми, кто не знает жизни.

Мы обнимались в коридоре консерватории. Папа вытирал мои слезы и целовал лоб. А я зарывалась в его рубашку, карябая щеки о пуговицы. Я не хотела больше этих мыслей, но назревал тяжелый для нас обоих разговор, поэтому нужно было собраться.

– Позавтракаем?

Папа нервничал. Он долго изучал меню и не отпускал мою руку. На какое-то время забота о моем поступлении и вообще о будущем ушла у отца на второй план. Сейчас он боялся за мою жизнь.

– Может, закажем абрикосовое мороженое?

– Как Оксана себя чувствует?

– Хорошо, завтра поедем на плановое УЗИ.

– Кто мой отец? – я осеклась. Мысль, что у меня может быть другой отец, ранила меня. Но еще больше это ранило папу. Я видела это по его глазам. Он всегда ругал меня за раздражающую манеру перескакивать от вопроса к вопросу.

– Я не говорил тебе, потому что защищал тебя. И мама просила держать это в секрете. Я не мог ее ослушаться.

Мама.

– У нее был другой мужчина? Как я не подумала об этом. Она изменила тебе! – Глупо, наивно, почти по-детски возмутилась я. Как можно вообще изменять такому преданному и заботливому мужчине как наш папа. Его глаза всегда смотрели с заботой, но когда он злился, морщинка прорезала лоб и плечи опускались. Ему пришлось нелегко, но он всегда шел с гордо поднятой головой. Но сейчас нести проблемы становилось все сложнее. И самая его главная проблема – это я.

– Нет, нет, что ты, нет. Мы познакомились, когда она была беременна тобой. Твоя мама была необычайно красивым и светлым человеком. Она перебегала улицу в сильный дождь, и я придержал дверки автобуса, чтобы она успела в него запрыгнуть.

Я закатила глаза. История, которую слышали все уже минимум по сто раз. Мама была младше папы почти на пять лет, и в момент знакомства ей было около двадцати. Но это не помешало ему через полгода на ней жениться.

– Глаза в глаза. Ты взял у нее деньги, чтобы передать за проезд. Ваши руки соприкоснулись, и больше вы не расставались.

– Да. Именно так! Теперь ты понимаешь, почему я не женился на ней в этот же день? Мы дождались твоего появления и после этого официально расписались. Ее голубые глаза цвета небосвода сияли, как солнце на рассвете. И я, молодой офицер, не смог устоять.

– Перестань, слишком сопливо, как в кино. – Мое настроение улучшалось с каждым куском мороженого, облитым сладким сиропом.

– Ты моя дочь. Я помню первый твой зуб с температурой сорок. Первое твое слово и первые шаги, – папины глаза увлажнились. – Ты не хотела есть ничего, кроме бананов, когда тебе было три. А в шесть ты заявила нам с мамой, что хочешь стать пианисткой.

«Но скоро у тебя появится родной ребенок. Его ты все равно будешь любить больше» – Мои мысли выедали клеймо на моей груди. И чем больше я думала об этом, тем больше оно становилось.

Я должна признать, что папа до сих пор в свои сорок с хвостиком выглядит очень привлекательно. Ему шла военная форма, он был уважаемым человеком на службе, любил в выходные с подчиненными погонять в футбол. И глаза его снова сияли, все благодаря Оксане. Она сделала его мягче и сентиментальнее.

Продолжая смотреть на отца, я чувствовала, как чувство обиды внутри разрастается все сильнее.

– Не ищи его. Он обидел твою маму. Обидит и тебя.

Я опустила глаза в стол, но голос мой был тверд.

– Пап, пожалуйста. Я хочу его узнать.

– Он не хороший человек. Хорошие люди не бросают своих детей и беременных жен.

– Ты знаешь о нем хоть что-нибудь?

– Знаю, что у него была сестра. Твоя мама жила с ней, когда мы познакомились.

– А где были мои бабушка с дедушкой?

– Твоя мама какое-то время не общалась с ними.

– Сложно в это поверить. Мама так их любила. И тебя, пап. И меня.

– Хочешь навестить их?

Я кивнула. Они жили в другом городе, и летом я уезжала к ним пожить на месяц. Это люди, с которыми я всегда ощущала присутствие мамы. Мама была бы копией бабушки, если бы судьба позволила ей постареть.

– Ты отпустишь меня?

– Конечно. Когда это я тебя не отпускал к ним.

– Давай Оксане тоже возьмем пирожных. – Мне хотелось извиниться перед мачехой.

– Она нас убьет, ты что! Она же не ест сладкое! – Папа усмехнулся. Ему казалось это глупостью, беречь фигуру во время беременности.

– Тогда я возьму два.

– Эльмир. – Я замерла.

– Пообещай мне не искать его.

Голос его звучал требовательно и грозно. Он редко использовал такой тон дома с семьей, чаще на службе, с подчиненными. Но он не может этого требовать от меня. Не сейчас.

Возмущение сменилось теплым чувством благодарности. Он всегда заботился обо мне, как никто.

Или может.

– Обещаю, пап. – Мы обнялись.

Это будет первое в жизни обещание, которое я не сдержу.

***

– Ты должен мне помочь.

– Чем? Научить тебя целоваться?

– Очень смешно. Я умею, – уверенно соврала я. – Всего лишь найти моего отца.

– Где ты его потеряла? В торговом центре, пока стояла в очереди за туфлями?

Я кинула взгляд на свои балетки. Да, они не из дешевых, но самые простые, кремовые. Папа учил меня не выделяться. Или выделяться не дорогой одеждой, а, к примеру, хорошим воспитанием или образованием.

– Когда в последний раз ты его видела?

– Кого? Папу? Утром?

– Ты не пробовала посмотреть его дома?

– Да ты не понял.

– Поймешь тебя.

«Мистер, до сих пор не знаю, как тебя зовут» достал чашку кофе из кофемашинки. Мой ранний визит разбудил красавчика, но он не злился. Парень забыл надеть майку, отчего мне постоянно приходилось уводить взгляд от его живота, на котором не было кубиков, но красиво выделялись косые мышцы. На черных спортивных штанах болтались белые завязки, которые тоже привлекали мое внимание. Еще немного и мне придется рассматривать узоры плитки на полу.

– Ты опять с сумкой? Еще не переехала?

– Я уехала к бабушке и дедушке.

Мне пришлось сделать очередную попытку смотреть куда угодно в сторону, на шкаф, на чашку, но не на светлую мягкую кожу в метре от меня.

– Уже уехала?

– Да. Папа сам лично посадил меня в поезд. У него нет сомнений, что я уехала. Но я вышла из последнего вагона еще до того, как тронулся поезд.

– Что? – На меня смотрели глаза с осуждением.

– Иначе он бы не отпустил меня искать отца. Ну, биологического осеменителя. Того, кто буквально оплодотворил яйцеклетку моей мамы, передал свои ДНК-гены и бросил ее.

– Если бы это слышала твоя мама, ей бы не понравилось. Что она говорит по этому поводу?

– Ее нет.

– Тоже пропала?

– Нет, умерла. Давно.

– Прости. – Парень виновато посмотрел на меня.

– Это не ты, это рак.

Мы помолчали немного. Потом парень прочистил голос, пару раз хмыкнул и продолжил:

– Как я могу найти твоего отца, если не знаю даже, как тебя зовут?

– Да, ты прав. Тогда попрошу кого-нибудь другого.

– Нет уж, мы в ответе за того, кого приручили. Рассказывай, что знаешь.

А знала я очень мало. Практически ничего.

– Тебе есть восемнадцать?

– Почти.

– Почти? Значит, нет. И куда ты теперь поедешь?

– К Веронике.

– Можешь остаться у меня, пока мы ищем твоего второго батю.

Я подняла заинтересованный взгляд на парня. Сегодня я оставила несколько десяток пропущенных звонков подруге на телефон, и столько же смс. Но ответа не было. Больше друзей я не нажила из-за плотного графика занятий по музыке и школьных уроков. С остальными одноклассниками я толком не сблизилась, всегда сидела с Вероникой и доверяла только ей.

– Ты не возьмешь с меня денег за проживание?

– Ну, только если ты будешь готовить завтраки.

Он точно думает, что я чокнутая. Но точно меня не сдаст.

Мне не придется напрягать подругу. Да и родители ее могут меня сдать и рассказать отцу, что я живу у них.

Но папа бы такое точно не одобрил.

Тут я вспомнила, что в сумке у меня только пижама с далматинцами. Она хлопковая и не натирает. Но почему-то именно сейчас мне захотелось спрятать ее как можно дальше.

– Мне не в чем спать. – Не смогла смолчать я.

– Можешь взять одну из моих футболок. Но только одну!

– Заметано. И еще кое-что. – Я тяжело выдохнула, собираясь с мыслями. – Можешь не ходить по дому без рубашки, пожалуйста. Если тебя это не затруднит, одевайся после душа.

Брови парня взлетели в удивлении, и он расхохотался. А я покраснела как помидор.

– Ты ведь не шутишь? Да? Целовалась она.

Я хлопала глазами, уже сожалея о своей откровенности. Но парень добр ко мне. Хочу отплатить той же монетой и быть искренней. Ну хотя бы не врать. Сидеть и пялиться на него полуголого, как полоумная, вытирая слюни с подбородка не очень красиво. Он подумает, что я в него втюрилась. Зачем мне это? Мы друзья. Ну, или будем друзьями, если он захочет дружить с такой как я.

– Напомни только, зачем мы ищем твоего кровного батю, если и твой ничего?

– Я просто хочу его увидеть.

– А если он разочарует тебя? Или сделает больно?

– Он уже бросил меня. Куда хуже.

– Отцы бывают дерьмовыми. Не хочу, чтоб ты пожалела. Кто тебя сможет защитить от него?

Я сделала громкий вздох: – Не хочешь, не помогай. Я сама его найду.

– Ты в этом платье напоминаешь мою учительницу из начальных классов.

– Спасибо.

– Это не комплимент. У меня сегодня вечеринка. Яна обещала приехать. Уверен, она сразу потащит тебя за шмотками.

– Это у нее я одолжила платье? Она не будет ругаться?

– Поверь. Она даже не заметит пропажу. Ещё и комплимент тебе отвесит, скажет, что у тебя хороший вкус и спросит, где ты его купила.

Действительно ли я хотела узнать, кто мой отец? Или это был лишь предлог, чтоб остаться. Не думала, что «Мистер, до сих пор не знаю, как тебя зовут» так быстро согласится мне помогать.