Читать книгу: «Заговор жрецов», страница 20

8

…В конце апреля состоялась еще одна встреча Алексеева с управляющим особым Комитетом по делам Дальнего Востока контр-адмиралом Абазовым.

На этот раз в Харбин Абазов приехал по поручению Николая II выяснить подлинную картину происходящих на Дальнем Востоке событий.

В первую же минуту встречи Абазов, не таясь, сказал Алексееву, что его поездка связана с вызовом в Петербург командующего 2-й Маньчжурской армии генерала Гриппенберга и его беседой с государем.

– … Его величество удручен всем здесь случившемся настолько, что вы себе, Евгений Иванович, даже не представляете, – сообщил Абазов. – Не успели опомниться от падения Порт-Артура, сразу – Мукден. Куропаткин там потерял около 90 тысяч человек. Таких потерь Россия не имела давно. Двор в ужасе, военное министерство во главе с Сухомлиновым в панике, хотя, если положить руку на сердце, можно сказать, что Сухомлинов один из немногих, кто что-то делает и думает об этой войне. Вот такие дела. А что у вас? – спросил Абазов и внимательно посмотрел на Алексеева.

Тот чуть заметно усмехнулся.

– Александр Михайлович, вы по мою душу приехали или, в самом деле, думаете, что здесь еще можно что-либо поправить? – поинтересовался Алексеев, не спуская с Абазова испытывающего взгляда.

– Я, Евгений Иванович, как и вы, – слуга его величества. Приказано ехать – поехал, – уклонился от прямого ответа Абазов.

Алексеев кивнул головой.

– Все ясно… Дела складываются таким образом, – начал он. – Из подходящих в Харбин подкреплений значительная часть направляется в Приморскую область. У меня есть все основания полагать, что против Владивостока японцы все же направят значительные силы…

– А если нет, Евгений Иванович, – не то возразил, не то спросил Абазов. – Подумайте сами. Они уже добились выполнения своих целей. Корея была главным камнем преткновения в отношениях между нами. Сегодня Корея в их руках. Они овладели Ляодунским полуостровом вместе с Порт-Артуром. Да!.. А то забуду. 26 апреля, то бишь два дня тому назад, в бухте Вен-Фанг эскадра Небогатова присоединилась к эскадре адмирала Рождественского и они взяли курс на Владивосток. Теперь я хочу задать вопрос: что в такой ситуации важнее для Японии: закрепить за собой уже достигнутые успехи или продолжить войну не зная, чем она закончится?

Алексеев немного подумал.

– Трудно сказать, Александр Михайлович… Я бы на их месте остановился, – сказал он. – Выиграть затяжную войну Японии будет трудно. Если верить западным газетам, токийское правительство уже израсходовало на войну не один миллиард долларов и задолжало странам Европы и Америке огромные суммы.

– Вот-вот-вот!.. – воскликнул Абазов. – А если еще добавить ко всему сказанному, что они в качестве победного приза потребуют от нас Сахалин, Командорские острова и Камчатку!.. Какой им смысл продолжать войну?

Алексеев даже растерялся от услышанного. Ему показалось, что Абазов приехал не ради того, чтобы определить истинное положение дел, а проговорить, на всякий случай, условия капитуляции перед Японией.

– Александр Михайлович, это ваше предложение или… – начал, было, он, однако Абазов энергично замахал руками.

– Только мое умозаключение и не более, – ответил он.

– Но это высокая цена миру… – возразил Алексеев.

– За поражение платят дорого, Евгений Иванович… Поэтому я склонен думать, что войсковые резервы, если таковые у них еще есть, японцы будут направлять в Маньчжурию, а не к Владивостоку. Я буду в Харбине еще два дня. Прикажи, пожалуйста, подготовить на имя его императорского величества донесение, в котором должны быть изложены ваши соображения по всем делам наместничества… С учетом того, о чем мы сейчас говорили, – добавил Абазов.

Когда Абазов уехал, Алексеев вдруг понял, что донесение государю – это формальность чистой воды. Судьба этой войны уже решена, и теперь подбирается только вариант для публичной порки России на глазах у всего мира.

И снова невольно мысли Алексеева перенесли его к событиям, которые происходили в последние полгода при дворе. Он был немало удивлен, узнав от императрицы Александры Федоровны о том, что у государя на столе лежит проект закона об отчуждении части помещичьих и государственных земель для распределения выкупа среди крестьян. Его удивление возросло вдвое, когда императрица сказала, что автором проекта этого закона был Главный управляющий земледелием и землеустройством Кутлер, а соавторами – директор департамента имущества Риттих и профессор Кауфман.

Этот, как окрестил его Алексеев, немецко-кутлеровский проект закона предполагал изъять у помещиков и государства до двадцати пяти миллионов десятин пахотных земель. И было естественно, что на проекте закона Николай II наложил резолюцию: «Кутлера с должности сместить. Частная собственность должна оставаться неприкосновенной».

Алексеев догадался: авторы проекта закона были уверены, что император его не подпишет. Значит, расчет их оправдался. Отклонение проекта закона должно было вызвать гнев среди крестьянства и дать пищу для демократической печати еще раз обвинить императора в его косности. А в качестве жертвы преподнесли Кутлера. «Выходит, игра стоила свеч…» – подумал Алексеев. И вдруг другая, куда более страшная, мысль обожгла мозг. – «…А не является ли все это: и война с Японией, и смута, раздуваемая в России, звеньями одной цепи?»

…На следующий день контр-адмирал Абазов снова приехал к Алексееву. На этот раз разговор был ни о чем. Сначала Абазов посетовал на то, что в России уже целые губернии голодают из-за прошлогоднего недорода хлеба, страсти в деревне накаляются и как бы не вспыхнул бунт – весна в России всегда была голодной, а тут еще и такой неурожай…

На вопрос Алексеева, как относится к этому государь, Абазов ответил:

– Не верит, что в России может быть голод. Говорит, «для этого надо очень постараться, что бы Россию оставить без хлеба».

– А он прав, – поддержал мнение императора Алексеев. – Россия сама может прокормить хлебом и себя, и кого угодно. Неурожай от людей не зависит. Это божья воля. А вот голода можно избежать, если этого захотеть. Очевидно, наше сельское дворянство не очень волнует, как живет крестьянин.

Последние слова Алексеев произнес с некоторой иронией, что осталось не незамеченным контр-адмиралом Абазовым.

– А вы их не любите? – подметил он.

– Сельское дворянство? – переспросил Алексеев. – А за что их любить? Испокон веков они доводили крестьян до бунтов. Вы полагаете, реформа 1861 года дала крестьянам свободу? Нет, Александр Михайлович. Наше уважаемое сельское дворянство сделало все, чтобы крестьянин не получил плодородную землю. Им отдали в основном пустыри, а пахотную милостиво разрешили взять в аренду на условиях опять-таки кого? Сельского дворянства!.. Отчего же крестьянам не бунтовать? Если в прошлом году сгорела тысяча помещичьих усадеб, в этом году сгорит две. Вспомните мои слова, – сказал Алексеев и безнадежно махнул рукой. Потом, словно спохватившись, добавил: – Не о том мы завели разговор… Нам бы уже надо подумать и о себе…

Абазов внимательно посмотрел на Алексеева, не пытаясь скрыть своего удивления.

– Вы это серьезно, Евгений Иванович?.. Хуже были времена. Враг под престольной стоял, однако выжила Россия…

– Да она и на это раз выживет, – мрачно ответил Алексеев. – Только без нас…

– Нет! – возразил Абазов. – Без нас она не выживет. Храм славится своими жрецами. А мы с вами и есть жрецы…

Глава VII

1

– …Ну что, голубчики, добились своего? – спросил Николай II после того, как великий князь Михаил Александрович уселся за обеденный стол. И продолжил, уже обращаясь к императрице. – Можешь себе представить, вчера на сельскохозяйственном комитете под председательством горохового шута Сельского хозяйства осудили мой манифест, который вот эти родственнички, – и он кивнул в сторону Михаила Александровича, – заставили меня подписать чуть ли не силой!.. Так вот, чтобы они больше не умничали, я распорядился закрыть сельскохозяйственный комитет. Пусть знают, когда надо тявкнуть, а когда лизнуть! И наш премьер Витте был. Сидел, словно в рот воды набрал! – в сердцах добавил Николай II.

Великий князь Михаил Александрович в ответ пожал плечами.

– Комитет ты можешь закрыть. А в отношении Витте ты не прав. Покойный Александр III, царство ему небесное, любил его и доверял во всем…

– У покойного прародителя были свои взгляды на деятельность Сергея Юльевича. Да и время другое было! А я уже начинаю побаиваться своего премьера. Он становится чуть ли не злым гением моего царствования! – неожиданно признался Николай II.

Молчавшая до этого времени императрица Александра Федоровна мягко упрекнула обоих.

– Вы, как только соберетесь вместе, ни о чем, кроме политики, не говорите. – И добавила: – В Мариинском театре «Щелкунчика» ставили. Говорят, одна актриса…

Николай II умоляюще глянул на императрицу, и она умолкла. Однако скрыть своей обиды не смогла.

– … Ну хорошо, – проговорила она. – Тогда я оставлю вас. Ко мне должна приехать княгиня Оболенская. С ней куда интереснее, чем с вами.

И вышла из-за стола.

– Обижаете супругу, ваше величество, – усмехнулся великий князь Михаил Александрович. – Как здоровье наследника Алексея?

– Все хорошо, – ответил Николай II. – Было что-то вроде воспаления легких, однако уже, слава богу, прошло… Так вот, на этом заседании прохвост Сольский, – продолжил Николай II, – меня обвинил не прямо конечно, а косвенно в либерализме! Что я теперь должен делать? Одни обвиняют меня в либерализме! Другие требуют от меня жесткости и сохранения устоев монархии! Третьи ратуют за Государственную Думу! Им, видите ли, теперь понадобилась Дума!..

Великий князь неторопливо допил вино из фужера, поставил его на стол перед собой и только после этого сказал:

– И то плохо, и другое не лучше… Однако манифест на какое-то время, я полагаю, сбил накал страстей. Газеты пишут, что сегодня по всей России, в Варшаве, Ревеле и Риге бастуют около миллиона рабочих. А представляешь, что было бы?..

– Газеты врут, милостивый сударь! – возмущенно прервал князя Николай II. – А что было бы, я представляю… Ничего не было бы! В январе ввели же в столицу 500 рот и 250 эскадронов кавалерии!..

Великий князь Михаил Александрович пристально посмотрел на Николая.

– И ты бы приказал их пустить в дело? – спросил он.

– Не колеблясь! На то я и монарх! Меня обязаны или уважать, или бояться. Если понадобится, я прикажу стрелять и здесь, и в Варшаве, и в Риге, и везде, где понадобится!

Великий князь откинулся на спинку стула и, вдруг, усмехнулся.

– Что смешного я сказал? – сердито спросил Николай II. – Или, может, я уже выгляжу клоуном?

Михаил Александрович согнал улыбку с лица и, посерьезнев, произнес.

– Нет, ты не клоун. И ничего смешного от тебя я не услышал. А усмехнулся я потому, что представил нас с тобой людьми, которые ходят по натянутому канату, как в цирке. Они знают, что когда-нибудь все равно упадут, но ходят, потому что не знают, когда это случится…

– Это тоже не смешно, – уже спокойно заметил Николай II. – Все мы когда-нибудь сорвемся вниз. Но не хотелось, чтобы это произошло именно сейчас… На днях мне принесли лондонскую «Таймс». Знаешь, что она пишет? «Битвы на Востоке отзовутся далеко на огромном пространстве, и расы непрощающего Востока будут вспоминать их в своих легендах». Вот так, милостивый сударь!.. Мы в глазах Европы самодержцы и деспоты, а они – восточные сказочные герои!..

Николай II встал и прошелся по столовой, заложив руки за спину.

Великому князю Михаилу Александровичу государь в эту минуту показался обиженным карликом, в гневе своем способном на чудовищный поступок.

И впервые у великого князя в глубине души проснулся страх перед этим человеком, которого они, великие князья, за глаза называли мальчишкой и учили его уму-разуму даже тогда, когда он, волею судьбы, был вознесен на российский престол и стал для всех недосягаем.

И вот сейчас, глядя на расхаживающего по столовой государя, низенького, невзрачного, с почти испуганным лицом, великий князь Михаил Александрович, вдруг, почувствовал, насколько он зависим от этого человека, от его воли и даже прихоти. «Боже мой! – подумал про себя великий князь. – Какие же мы все ничтожные и трусливые. И за что только бог дал нам власть над людьми, которые, может быть, чище нас и смелее во много раз в делах и помыслах своих?.. Мы всегда требовали от жертвенного народа новых и новых жертв и даже не пытались объяснить ему, ради чего нужны эти жертвы! Неужели приходит конец всему?.. Газеты, уже не таясь, пишут о будущем России, где нет места монархии… Чуть ли не героями становятся террористы и социал-революционеры… Интеллигенция, еще недавно трепетавшая перед одним словом – государь, ведет себя разнузданно и похабно, упражняясь на дискуссиях и сытых вечеринках в словоблудии в адрес русского трона и монарха. О войне же говорят с возмущением. И больше ничего…»

Пока великий князь размышлял, Николай II перестал ходить и снова сел за стол.

– Сегодня какое число? – спросил он.

– Шестнадцатое, а что? – поинтересовался великий князь Михаил Александрович.

– Давно я на охоту не ездил… Даже ворон перестал стрелять, – ответил Николай II. – Съездить что ли?

В эту минуту в зал вошел Фредерикс и остановился у двери.

– Ваше императорское величество, прибыл морской министр Бирилев.

– Фредерикс, у меня обед…

– Я прошу прощения, ваше величество, но он говорит, что дело неотложное.

Николай II перевел взгляд на великого князя Михаила Александровича.

– Подсказывает мне мое бедное сердце, что у этого Бирилева снова что-нибудь случилось, – произнес с тяжелым вздохом Николай II. И, обернувшись к Фредериксу, сказал: – Пусть войдет. Только предупреди его – долго слушать его я не собираюсь.

Фредерикс слегка поклонился и вышел.

Бирилев чуть ли не влетел в столовую.

«Так оно и есть», – подумал Николай II, мельком взглянув на Бирилева. Он встал, поздоровался за руку с морским министром и предложил ему присесть за стол.

– Я слушаю вас, – сказал Николай II.

– Ваше величество, только что пришло сообщение. Разбита эскадра адмирала Рождественского. Эта беда случилась 14 мая…

Николай II медленно откинулся на высокую спинку стула.

– Что значит разбита? – переспросил он. – Вы что несете?..

Великий князь Михаил Александрович заступился за Бирилева.

– Пусть докладывает…

Бирилев с благодарностью посмотрел на великого князя.

– Как вам известно, ваше величество, – продолжил Бирилев, – в конце апреля в бухте Ван-Фонг 3-я эскадра присоединилась ко 2-й эскадре адмирала Рождественского, который взял на себя общее командование и принял решение идти во Владивосток кротчайшим путем через Корейский пролив.

14 мая наши корабли вошли в пролив и столкнулись с японским флотом. Начался бой. Через час затонул броненосец «Осляба». Потом затонули еще 3 из 4-х новых броненосцев: «Князь Суворов», «Бородино», «Император Александр III»… – Бирилев на мгновение умолк, словно собирался с мыслями. Затем заговорил снова. – В ходе боя адмирал Рождественский был тяжело ранен и переправлен с «Князя Суворова» на миноносец «Бедовый». Бой длился в течение всего дня.

Ночью от минных атак японцев погибли еще несколько кораблей. На следующий день еще 4 корабля. Миноносец «Бедовый» к полудню 15 мая поднял сигнал о сдаче… Затем подняли сигналы о сдаче еще 2 эскадренных миноносца и 2 броненосца из эскадры адмирала Небогатова. На них находилось около 2 тысяч матросов… До Владивостока прорвались лишь крейсер «Алмаз» и два миноносца, – закончил доклад Бирилев.

Николай не проронил ни слова. Он был потрясен до глубины души этой новостью.

Прошло, наверное, не менее двух-трех минут. Наконец он обронил:

– Это конец…

Поднял голову и рассеянно посмотрел на великого князя Михаила Александровича.

– Да-а-а… Неприятная новость, – ответил тот. – Однако до конца еще далеко… Единственное чего теперь надо опасаться, так это людского гнева…

– Я им всем заткну рот! – неожиданно вскипел Николай II. – Пусть только попробуют меня в этом упрекнуть! – И, вспомнив, что в столовой еще находится и Бирилев, император махнул рукой. – Идите, Бирилев, и подробно опишите все в донесении. Мне нужно письменное донесение, – повторил он.

Когда они остались одни, Николай II снова начал говорить о необходимости бросить все силы на Дальний Восток и наказать «макак».

Несколько раз великий князь пытался его остановить и успокоить, однако Николай II распалялся все больше.

Прошло, наверное, не меньше получаса, когда наконец он в изнеможении умолк и почти рухнул на стул.

– Теперь послушай меня, – сказал Михаил Александрович, когда они остались одни. – Я давно хотел с тобой об этом поговорить, да все повода не было…

– Сейчас есть… – мрачно отозвался Николай II.

– Есть, – кивнул головой великий князь. – Просто раньше ты бы не стал меня слушать. Против посылки на Дальний Восток 2-й эскадры были многие, в том числе и адмирал Рождественский. 3-я эскадра чудом дошла до бухты Ван-Фонг. Если честно говорить, мы ее похоронили еще в начале марта. Однако ты настоял на посылке двух эскадр устаревших кораблей на Дальний Восток. Ради чего? Хочешь выиграть войну? Мы ее уже не выиграем!.. Такая же участь постигнет и армию Линевича! Единственное, чего мы добьемся – это такого взрыва негодования в России, по сравнению с которым все предыдущее покажется нам детским лепетом!

Николай усмехнулся и тяжело вздохнул. И этот вздох скорее походил на стон смертельно раненого человека.

– Что ты предлагаешь? – тихо спросил он.

– Надо серьезно, без эмоций подумать – стоит ли продолжать эту войну?..

2

21 мая на имя Николая пришло послание от Вильгельма. В нем кайзер Германии убеждал государя в том, что последнее поражение флота отняло всякую надежду на успех России. «…Война уже давно не популярна, – писал Вильгельм. – Совместимо ли с ответственностью правителя упорствовать и против ясно выраженной воли нации продолжать посылать ее сынов на смерть только ради своего личного дела. Только потому, что так понимается национальная честь…» Дочитав до этого места, Николай II побледнел и швырнул послание на стол. Ламсдорфу, который принес послание, полученное через берлинского военного атташе, сказал:

– Шельмец ваш кайзер!.. Вы меня без устали подбиваете на союз с ним, а он настоящий шельмец!.. Он объясняет мне, что такое национальная честь!.. Да знает ли он что-либо о чести?.. Нет! Вы послушайте! – Николай II взял в руки послание и начал читать вслух: «…Национальная честь сама по себе вещь прекрасная, но только если вся нация сама решила ее защищать!..» Вот так, милостивый сударь! Если он такой мудрый, почему тогда сама Германия на пороге революции? Или у кайзера и германских социалистов разное понятие о национальной чести, или он ни черта не соображает в том, что такое национальная честь!..

– Ваше величество, – выбрав момент, обратился Ламсдорф к Николаю II. – Вы вправе судить о Вильгельме как угодно, однако не следует отметать его совет о возможном мире…

Николай II резко обернулся к Ламсдорфу. Глаза государя болезненно горели, губы подрагивали, а на лбу выступили капельки пота.

– И вы туда же!.. А кто меня звал на эту войну? Кто убеждал, что Япония не в состоянии вести с нами войну?.. Вы и вся ваша компания!..

Николай II хотел сказать еще что-то злое и обидное Ламсдорфу, но, вдруг, умолк и схватился за сердце. На лице его отразились удивление и испуг.

Ламсдорф бросился к императору, помог ему дойти до кресла и опуститься в него. Затем бросился к двери, распахнул ее и крикнул:

– Доктора скорее сюда!..

…25 мая в Зимнем дворце Николай II собрал военный Совет с участием великих князей Михаила Александровича, Владимира Александровича, Алексея Александровича, военного министра Сухомлинова, вновь назначенного морского министра адмирала Авеляна, министра двора барона Фредерикса, премьера Витте, командующего войсками Приморского округа генерала Гродекова, генералов Гриппенберга, Роопа, адмирала Дубесова и наместника на Дальнем Востоке Алексеева.

Все знали, что пятью днями ранее с государем случился сердечный приступ.

Николай II, председательствующий на Совете, выглядел усталым. Он за эти дни осунулся и побледнел больше прежнего. Глаза погасли, плечи опустились.

Витте, который уже несколько дней не видел государя, при первом взгляде на него отметил про себя: «Сдал государь». Ему стало жаль Николая II, и он даже готов был простить государю его месть – закрытие комитета при правительстве, на который Витте возлагал надежды и через который мечтал снова подняться во весь рост.

После короткой процедуры открытия военного Совета Николай II сразу спросил:

– Можно ли без флота отстоять Камчатку, Сахалин и устье Амура? Ваше мнение, Евгений Иванович, – обратился он к Алексееву.

Тот встал, одернул мундир и, глядя императору прямо в лицо, коротко ответил:

– Нет, ваше величество…

Николай II обвел болезненным взглядом присутствующих. Остановился на морском министре адмирале Авеляне.

– Вы тоже так думаете? – спросил он.

– Да, ваше величество. С тем флотом, что мы сегодня имеем на Дальнем Востоке, трудно будет защитить с моря даже незначительные позиции на побережье…

Император кончиками пальцев побарабанил по столу.

– Все это печально, – произнес он задумчиво, словно сказал сам себе. – Хорошо. Садитесь оба. Тогда еще вопрос. Какое значение для исхода войны имела бы наша победа в Маньчжурии? Генерал Гриппенберг, вы, по-моему, желаете высказать свое мнение?

– Да, ваше величество, – ответил Гриппенберг и встал. – Под Сандепу, ваше величество, победа была уже наша. Только благодаря приказу бывшего Главнокомандующего генерала Куропаткина…

Николай II поморщился и махнул рукой.

– Садитесь, генерал Гриппенберг. Я вас спросил не об этом. Министр Сухомлинов, что вы скажете?

Сухомлинов говорил минут пять о том, что теперь нет уверенности ни у него, ни у командования в Маньчжурии в возможной победе после поражения флота.

Николай II не выдержал.

– Я вас понял, – прервал он Сухомлинова. – Вы не уверены, что мы можем добиться в Маньчжурии успеха. Садитесь. Кто еще?

С места поднялся великий князь Владимир Александрович.

– Я полагаю, нам сейчас стоит подумать, следует ли вообще продолжать войну…

В зале в одно мгновение наступила гнетущая тишина. Ее нарушил Николай, не глядя на великого князя, уточнил:

– Я правильно понимаю – речь идет о прекращении боевых действий?

– Речь идет о прекращении войны, – уточнил с места великий князь Владимир Александрович.

– И на каких же условиях мы будем прекращать войну? – спросил Николай II. И в его голосе явно прозвучала издевка.

– На любых, – ответил великий князь Владимир Александрович. И тут же добавил. – Иначе может случиться так, что японские условия будем принимать не мы, а кто-то другой…

Сказав это, великий князь посмотрел в сторону, где сидели великие князья Михаил Александрович и Алексей Александрович.

– Кто еще желает высказать свое мнение? – спросил Николай II. И почему-то усмехнулся. Прошла долгая минута. – Никто, – подвел он итог. – Зато появился третий и, видимо, последний вопрос. – Следует ли нам приступить к переговорам хотя бы для того, чтобы узнать, каковы будут требования Японии?

…Витте не терпелось высказать свое мнение, но он решил выждать и услышать мнение других.

Как он и ожидал, за переговоры выступили великие князья и Алексеев, который сказал, что дух армии подорван и воевать так больше нет смысла.

Против переговоров выступил адмирал Дубасов.

– Ваше величество! – энергично возразил он. – Россия не может заканчивать войну на Мукдене и Цусиме! Мы ославим себя на столетие вперед!..

Адмирала Дубасова неожиданно для Витте, поддержал Сухомлинов, хотя перед самым Советом он сказал Витте, что не видит перспективы в дальнейшем ведении войны.

Еще больше удивил генерал Рооп, который заявил, что Россия в состоянии выиграть войну, однако для этого необходимо созвать Земский собор и всеми силами навалиться на врага.

Витте заметил, как излишняя бледность появилась на лице Николая II после слов генерала Роопа.

Генералы Гриппенберг и Гродеков промолчали. Николай II глянул в их сторону, однако поднимать не стал.

– Я выслушал всех, кто желал высказаться. Спасибо. Все свободны. О моем решении вам сообщат сегодня же.

…В этот же день кайзер Германии Вильгельм обратился по просьбе министра иностранных дел России Ламсдорфа к американскому послу в Берлине Тоуэру с письмом, в котором указал, что положение в России настолько серьезное, что когда истина о последнем поражении станет известна в Петербурге, жизнь царя и его семьи подвергнется опасности и произойдут серьезные беспорядки. Вильгельм просил Тоуэра передать президенту Соединенных Штатов Америки Рузвельту предложение стать посредником в переговорах между Японией и Россией.

…26 мая от имени США Рузвельт обратился к России и Японии с предложением в интересах человечества и мира пойти на переговоры.

С этого дня жизнь в Петербурге превратилась в ожидание ответа от Японии. В министерстве иностранных дел царило нервное возбуждение. Подбиралось место для ведения переговоров. В министерстве внутренних дел, несмотря на внешнее спокойствие, шла бурная работа по укреплению жандармских отделений и отделений сыска. Вербовались агенты из рабочих, интеллигенции и студентов.

Наконец 28 мая пришел официальный ответ из Японии: Токийское правительство подтвердило согласие на мирные переговоры.

Витте в этот же день поехал в Министерство внутренних дел. В коридоре министерства он встретился с адмиралом Дубасовым.

– Вы уже конечно знаете, Сергей Юльевич, о согласии японцев вести с нами переговоры? – спросил адмирал.

– А вы до сих против переговоров?

Адмирал Дубасов махнул рукой.

– Против, не против… Какая теперь разница, – сказал он. – После сдачи Порт-Артура мы едва ли могли рассчитывать на победу. Однако придет время и Россия создаст себе и сильную армию, и сильный флот, и тогда мы сыграем вторую половину партии, имея на этот раз все козыри на руках.

– Дай бог, – согласился Витте. – Но эту партию, видимо, будут доигрывать уже другие…

– Может случиться и так, – согласился адмирал Дубасов.

Прошли еще сутки нервного возбуждения. Ламсдорф через американского посла все это время вел переговоры о месте встречи. После недолгих споров согласились провести переговоры в Вашингтоне. Затем выяснилось, что в Вашингтоне стоит сорокоградусная жара, и переговоры перенесли в курортный городок Портсмут.

Двор с облегчением вздохнул.

…В конце недели к Витте в его ведомство приехал опальный министр внутренних дел князь Святополк-Мирский.

Витте принял его по-дружески.

– Через несколько дней я отправляюсь в Варшаву, – сообщил князь. – Не мог уехать, не попрощавшись с вами, Сергей Юльевич.

– С охотой едете или как? – поинтересовался Витте.

– С большой неохотой, – признался князь. – В Польше сейчас еще тревожнее, чем у нас. Того и гляди полыхнет или восстание, или еще что-нибудь в этом роде. А я слышал, государь назначил вас главой русской миссии на переговорах в Портсмуте? – спросил князь Святополк-Мирский. – Значит снова вы, Сергей Юльевич, на коне?

Витте вздохнул.

– Как вам, князь, сказать… Во главе делегации, по рекомендации Ламсдорфа, должен быть наш посол в Риме Муравьев. Тот согласился, но когда узнал, что его денежное содержание во время переговоров будет всего-навсего 15 тысяч рублей, отказался, сославшись на здоровье. Предложили ехать Извольскому, послу в Копенгагене, но тот тоже вдруг заболел. Заболел и посол в Париже Нелидов. Тогда я предложил ехать самому Ламсдорфу, но он отказался…

Князь Святополк-Мирский рассмеялся.

– Ну и дела в тридесятом государстве, – сказал он. – Кому же, если не Ламсдорфу ехать на такие переговоры? Хотя я понимаю его. Вернувшись с переговоров, можно остаться не только без поста министра, но и без головы. Интересно, а чем же он мотивировал свой отказ? – полюбопытствовал князь.

– Своей занятостью.

– Заварили кашу, а расхлебывать не хотят… – укоризненно качнул головой Святополк-Мирский. – А как же вас угораздило?

– Очень просто. Поехал в Зимний к его величеству с докладом о том, что никто из дипломатов не хочет ехать на переговоры. Государь спокойно выслушал и назначил меня.

– И вы согласились?

– Кому-то же надо ехать… – ответил Витте. И добавил. – К тому же моего согласия государь не спрашивал.

– Практически за свой счет? – не унимался князь.

– Нет! Зачем же! Из государевой казны к тем 15 тысячам обещали дать еще 5 тысяч на проживание в гостинице. Ну а все остальное за свой счет…

– Да-а-а… Обнищала казна, – качнул головой князь Святополк-Мирский.

– Нет, князь, – не согласился Витте. – Не казна обнищала. Это мы обнищали…