Читать книгу: «Цветы для поля боя», страница 2
– Что Вам понадобилось в лазарете сейчас, ефрейтор? На дворе ночь давно, раненым нужен сон и покой в это время. Если хотите навестить кого-то, приходите завтра после обеда, в приёмные часы.
– Прошу прощения, господин врач, – девушка потупилась, глядя на койки однополчанок. – Я действительно нарушила режим посещения,– тут она подняла голову, её голос стал твёрже. – Но это вовсе не даёт вашим санитарам права язвить и издеваться над положением моих подчинённых. К тому же, Ваш подчинённый сам согласился проводить меня сюда.
– То есть, Вы хотите сказать, что виноват рядовой-санитар Троске?
– Я считаю, что он не проявил уважения к положению моих подчинённых.
– И что в связи с этим?
– Я прошу Вас, как его непосредственного командира, применить к нему…
– Послушайте сюда, ефрейтор. Здесь никто не обязан выказывать уважения к Вашей персоне и персонам Ваших подчинённых. Здесь Вам всегда дадут медицинскую помощь, но не более. Это, во-первых. Во-вторых, Вы нарушили правила режимного военного объекта. По уставу я должен доложить об этом Вашему командиру, но так и быть, в этот раз я не буду этого делать. Можете не благодарить за это. Просто развернитесь и шагайте отсюда в расположение вашей части, и постарайтесь уснуть.
– Так точно, – произнесла она сухим тоном, развернулась по-уставному на сто восемьдесят градусов и пошла прочь из лазарета. Всё внутри неё негодовало и кипело. Разум подсказывал ей, что доктор прав и обошёлся с ней даже мягко, но в душе она была совершенно не согласна с этим решением. Казалось бы, в военном лагере она видела столько несправедливости и дедовщины, но так и не смогла привыкнуть к ней до конца.
У места расположения взвода её встречает Томас. Вид командира придаёт ей немного сил. Она тут же распрямляется из слегка сутулой позы, бодро поднимает голову, и кажется, будто той сцены в лазарете как ни бывало.
– Не спится? – Берн обращается к девушке без уставного тона и обращений по форме. Сейчас они вроде как не солдаты, несмотря на то, что одеты в форму и находятся на линии фронта. Вся эта казарменная уставщина на передовой, даже на третьей линии, пропадает. Здесь начинаются совершенно иные отношения. Эти отношения держаться не столько на том, у кого сколько лычек и звёзд, а на том, кто больше понимает и знает о том, что происходит. Разумеется, тут остаются командиры и подчинённые, но здесь их различия во многом стираются за счёт присутствия рядом неумолимой и беспощадной смерти.
Перед командиром Агнесс слегка робеет, поэтому и старается казаться бодрой. Сейчас эта робость смущает девушку. Она могла бы снести сотню выговоров от того доктора или же десятки насмешек от вредного санитара, но сейчас она не в силах вынести и одного строгого взгляда Берна. С самого начала этот человек глубоко врезался в её мысли. Поначалу для Агнесс-школьницы он показался кем-то больше, чем просто человек. Это был ветеран, причём герой войны, который прошёл огонь и воду, который даже был по-настоящему ранен, но не был сломлен. Она смотрела на него со скрываемым восторгом и пообещала себе, что будет стремиться к тому, чтобы стать равной ему во всём. И это были не пустые слова или просто мечты. Агнесс была человеком дела, она старалась всегда достигать поставленных целей. Это было заметно по ней ещё в школе. Хотя она не была отличницей, она всегда добивалась нужного ей результата. Да, не всегда это хорошо сказывалось на её одноклассниках, иногда это даже вызывало негодование и возмущение, однако никто не мог не восхищаться её способностью прошибать головой преграды на пути к чему-то заветному.
Вот и на этот раз она решительно устремилась к цели, желая, во что бы то ни стало, сравняться во всём со своим командиром. Очень скоро ей не было равных в стрелковых упражнениях. Ещё через какое-то время и сборка винтовки стала для неё лёгким делом. По части физической подготовки ей было сложно превзойти Пауля и Георга, но добраться до их уровня она всё-таки сумела. Но командиру Берну было словно всё равно. Все попытки девушки привлечь его внимание уходили в никуда. Причём, надо отдать Агнесс должное: все эти попытки совершенно не входили в список заигрываний или выслуживания. Она сама хотела вести честную игру и не позволяла себе никаких вольностей. Эта неприступность Томаса делала его ещё более интересным, она буквально-таки притягивала девушку. Иногда она замечала за собой, как замирает её сердце, когда Берн обращался к ней лично. Хотя, за этими чувствами она не забывала, где они находятся и что тут происходит. Она понимала, какая пропасть находится между ними, и что, скорее всего, для командира Тома она навсегда останется всего лишь одной из 37-го взвода. Эти мысли её сильно огорчали, но сдаваться Агнесс не собиралась. Всё-таки она поставила себе цель стать такой же, как её лейтенант. Это значило, что отступать было нельзя.
Её старания были вознаграждены совершенно внезапно в самый последний день их подготовки, перед самой отправкой на фронт. Томас, как обычно, построил взвод и провёл перекличку. Затем он объявил, что через день они все отправятся на передовую. Тут он вызвал Агнесс из строя и при всех назначил её своим помощником. Дальше шли ещё какие-то назначения, но их бывшая школьница слышала лишь отчасти.
– Тебе не спится? – повторил свой вопрос Берн. Агнесс тряхнула головой, возвращаясь из воспоминаний о недалёком прошлом, и посмотрела на лейтенанта.
– Когда нас бросят на первую линию в следующий раз?
– В ближайшее время, поэтому советую тебе поспать. Очень скоро ты будешь сильно жалеть, что не использовала это время с пользой.
– Можно вопрос?
– Да, задавай.
– А почему Вы не спите-то? Вам ведь сегодня сильно досталось на мосту…
– Да, досталось…, – Том ненадолго задумался. – Спасибо тебе, что вытащила. Ты часом не из-за этого беспокоишься? Первая рукопашная всегда след оставляет, сколько бы ты к этому не готовился.
– Я больше за ребят. Особенно за раненых…
– Ты ведь из лазарета шла, да?
– Да, – девушка потупилась, вспоминая разнос от доктора.
– Тебе сейчас может показаться жестоким, то, что сейчас скажу, но ты постарайся относиться к этому легче. Может быть, тебе сейчас кажется невероятным, что кто-то из твоих одноклассников был ранен, но это война, тут всё, что угодно может случиться. И очень частое явление тут – смерть. Вам всем ещё предстоит понять, что это такое. И это вы поймёте не тогда, когда начнёте стрелять по врагу, а когда похороните первого товарища, – Берн говорил медленно, с расстановкой и очень вкрадчиво. – Да, сейчас тебе кажется, что вы все будете вместе, до конца, до победы, но… – он вздохнул. – Я не говорю, что так обязательно будет, но надо быть к этому готовым.
– Я… – попыталась начать Агнесс.
– Нет, не понимаешь. Пока что не понимаешь. Но обязательно поймёшь.
– Лейтенант, а Вам приходилось хоронить товарищей?
– Да, приходилось, – коротко ответил Томас, его тон резко изменился. – А бывало и так, что приходилось оставлять умирать на поле боя.
В этот момент Том вспомнил первые дни этой войны. Те весенние дни, когда он с его взводом оставляли высоту за высотой, медленно отступая вглубь страны. Как в те дни мелькали перед ним лица его однополчан. Они уходили и приходили, одни умирали в бою, другие приходили им на смену, чтобы умереть через пару суток, и чтобы на их места пришли третьи. Так продолжалось пару месяцев, пока сам Берн не пал жертвой осколка, и его не отправили в тыл на лечение.
– Командир?
– Ложись, Агнесс, – лейтенант посмотрел на подчинённую скорее, как на друга, нежели как на ефрейтора. – До побудки совсем чуть-чуть осталось, ты мне нужна отдохнувшей. Возможно, что на первую линию нас отправят уже этим днём.
– Хорошо, я постараюсь уснуть.
Она попрощалась с командиром и пошла в окоп, где полулежа, спали её товарищи. Она окинула их всех взглядом, посмотрела на их спящие лица. Нет, она не могла, не могла вот так просто принять то, что, возможно, очень скоро кого-то из них не станет. Кто-то уйдёт, а на его место поставят нового, совершенно неизвестного человека. Она так красочно и так образно представила это, что у неё на глазах навернулись слёзы. Чтобы не дать им воли, она закусила губу и сжала ладони в кулаки, протирая глаза. Один из силуэтов под плащ-палаткой зашевелился. Заметив это, Агнесс быстро утёрла проступившие слёзы и легла рядом с ними, укрываясь частью плащ-палатки и подкладывая под голову каску. Сон медленно приходит к ней, хотя девушку всё ещё трясёт от нахлынувших переживаний.
Пробуждение оказывается просто мукой. Кажется, что прошло меньше минуты с тех пор, как она закрыла глаза, однако, на дворе полдень и командир Берн лично пришёл будить свою помощницу. Он особо не церемонится и легонько хлопает её по щекам. Однако даже после этих мер Агнесс с трудом соображает, что к чему. Через какое-то время до неё доходит смысл того, что пытается втолковать ей лейтенант. Им велено находиться при госпитале до выздоровления однополчан и до окончания ремонта танка. Что с «Руби» не так, он не объясняет. Днём у Агнесс появляется свободное время, и она хочет навестить своих товарищей в госпитале. Противного санитара и вчерашнего доктора она не видит. Марго лежит на койке. Сидеть и ходить ей больно, а Анну уже готовят к выписке, её состояние удовлетворяет врачей, и они не видят смысла занимать койку, учитывая, что лишних мест в лазарете нет. Настроение у девушек хорошее, они рады, что не придётся долго лежать среди больных, они рады даже тому, что просто выжили. Однако под этой радостью Агнесс распознаёт сильное напряжение. Ей кажется, что подруги улыбаются как-то натянуто и неестественно, словно прячут что-то. Ефрейтор и Анна сидят с Марго и обнадёживают её. Они стараются отвлечь девушку от мыслей о ранении и о вчерашнем бое, но всё это похоже на какое-то враньё, которое все видят, но делают вид, что не замечают.
В конце концов, Марго говорит, что хочет спать и просит их оставить её. Подруги желают ей выздоровления и уходят. Во взводе все заняты своими делами. Сейчас, в определённой дали от передовой они могут вздохнуть свободно и не думать о бедах и горе. Анна просит Агнесс пойти с ней в столовую, составить компанию, благо новых дел у ефрейтора не появляется. Там они садятся за стол, получив свои порции фасоли.
– Как думаешь, – начинает Анна. – Марго скоро выпишут?
– Конечно, у неё ведь всё цело, просто порез, который они уже зашили.
– Значит, нас скоро могут отправить снова туда?
– Да, – вздыхает Агнесс. – Могут.
– Я не хочу, – девушка тихо всхлипывает. Она даже не притронулась к еде, она только перемешивает фасоль ложкой. – Несс, мне страшно…Я не хочу туда. Ты ведь видела, что там. Там…там…Ты помнишь, что было на мосту? Я убила человека! Он оказался передо мной, и я просто выстрелила…Он умер, ты понимаешь!
– Тише, не кричи, – старается успокоить подругу Агнесс. Она боится, что их могут услышать. Среди солдат уже ходили слухи о военной полиции, которая пресекает любые пораженческие настроения и разговоры. Но девушка не может успокоиться, она плачет, прикрывая лицо рукой.
– Я не хочу, не хочу, – исступленно повторяет она. – Только не туда, только не снова.
Подруга смотрит на неё, но ничего не говорит. Да и что тут скажешь? Это ведь и в самом деле не просто. Это то, что не требует никаких объяснений или слов. Все они, так или иначе, переживают это. На передовой для этих мыслей нет времени и места, там всё подчинено инстинкту выживания и выполнению приказов. По сути, все приказы там направлены именно на выживание. Прятаться, чтобы не убили, стрелять, чтобы не выстрелили в тебя, наступать, чтобы не пришли с той стороны. А когда они вырываются их этого страшного водоворота, когда к ним приходят мысли и осознание, начинается самое страшное. Кто-то плачет, кто-то шутит, кто-то играет в карты, кто-то занимает себя сторонними делами. У каждого из них отныне будет это. И вот сейчас Анна плачет и просит не посылать её снова на передовую. Агнесс смотрит на неё и в глубине души понимает. Через какое-то время Анна берёт себя в руки и успокаивается, принимаясь за фасоль. Её лицо влажно от слёз, глаза покраснели, но она не обращает на это внимания.
После еды Агнесс ведёт подругу умыться и оставляет, возвращаясь к своим обязанностям. Она идёт в мастерскую, где осведомляется о ходе ремонта танка, и получает ответ, что работы займут ещё несколько дней. Это её радует, у ребят будет хоть немного времени, чтобы отойти от своего первого боя. После она проходит по всей территории, встречает однополчан и интересуется об их состоянии. Все говорят примерно одно: всё в порядке, жалоб нет. Кто-то сидит в компании, кто-то один, они все стараются перенести то, что с ними произошло.
Вечером построение и перекличка. Все на месте, отсутствующих нет. Простая процедура не занимает много времени, все отправляются отдыхать. Том идёт в свою палатку. Там он достаёт небольшой блокнот и записывает события последних дней. Это его привычка, которая осталась с поступления в армию. Том не всегда был таким, какой он сейчас. Когда-то это был очень романтичный и чувствующий человек. Когда он попал в армию, то был так шокирован всем, что он увидел, что принялся выплёскивать все переживания в блокнот. Сначала над этим посмеивались, его подкалывали сослуживцы, несколько раз доходило до открытых конфликтов, но Берн не отошёл от этой привычки. Армия закалила его, дала ему ориентиры в жизни, определила его будущее. Она выковала из него сильного, волевого командира, но не смогла полностью изменить его натуры. И Том продолжил вести свои записи даже после того, как началась война. Простым, понятным языком он описывал всё, что происходило с ним. Это его успокаивало, это приносило в жизнь немного уверенности и твёрдости.
В блокноте Берн хранит не только свои мысли. Там, среди жёлтых страниц ему попадается фотография его семьи, фотографии его однополчан, письма. Берн стоит над столом и смотрит на это небольшое имущество. Военная жизнь в какой-то момент отпустила его. Он смотрит на лица на фотографиях, он смотрит на беглые строки. Он стоит и не может ничего сказать. Словно они все стоят тут и смотрят на него. Они не укоряют его, но винят, конечно, но он чувствует вину. Он вспоминает старую, но очень точную фразу: «Павшие на поле брани не проигрывают сражения». В какой-то степени он завидует им. Для них это всё уже позади. А ему ещё предстоит встретиться с этим. Он собирает бумаги и убирает их в блокнот. Минута пребывания наедине с совестью закончилась. Том медленно приходит в себя. Он гасит огарок свечи, и ложиться спать. Он долго ещё не может заснуть, но всё-таки сон накрывает его.
В следующие дни ничего не происходит, где-то далеко гудит фронт, ребята отдыхают так, как только могут. Иногда начальство напоминает о себе, и их заставляют заниматься построениями, шагистикой и прочей рутиной. Однако через неделю это заканчивается. Марго выписывают из лазарета, заканчивается ремонт танка, и командование быстро пускает ребят в оборот. Их снова отправляют на передовую. Дела на фронте стали заметно лучше, Империя была отброшена за Рамс, и бои перешли из городских кварталов на ровную, просторную местность. Там всё решают манёвренные танковые подразделения и артиллерия. 37-ой взвод направляют на передовую, чтобы он принял участие в общем наступлении.
– 37-ой взвод, приготовиться!
Этот крик заставил всех напрячься. Перед ними простиралось огромное поле, залитое огнём, и этот крик должен был бросить их в этот ад. Каждый из них, должно быть, отсчитывал про себя секунды в этот момент. Они видели уже битву, но разве к этому можно будет когда-нибудь привыкнуть? Даже если они будут воевать всю их жизнь, они никогда не смогут привыкнуть к этому чувству, что засело сейчас в душе каждого. Когда выстрелы замедляют время, а разрывы превращают гул фронта в одну сплошную тишину, когда сердце сжимается в груди, а мысли исчезают из головы прочь.
– 37-ой взвод!!!! В атаку! Пошли, пошли, пошли!
И вот сейчас. Прямо в эту минуту всё замолкает, словно оркестр войны останавливается, чтобы молчанием встретить новых действующих лиц. Тело такое лёгкое, но в тоже время ноги его совсем не несут. Кажется, что вот сейчас ты возьмёшь и полетишь. Перед глазами пляшут разноцветные пятна, в голове отдаётся стук твоих же сапог по сухой земле. Сто метров, двести, триста…И тут совсем рядом с Томом раздаётся разрыв, который возвращает лейтенанта к реальности. Они уже попали в зону обстрела вражеской артиллерии. Впереди уже чётко видны силуэты вражеских танков, а вокруг них одни воронки. Берн оборачивается к своим солдатам, которые в таком же исступлении продолжают бежать.
– Рассредоточиться! Быстро в воронки!
В глазах у ребят пробегает искра сознания. Они все в ту же минуту бросаются врассыпную, прилипая к земле. Сам командир отряда в следующую же секунду скатывается в соседнюю воронку, где сидят пулемётчики Пауль и Ральф, а также Рене и Морт. Сверху уже раздаётся стон фугасных снарядов, которые начинают сравнивать с землёй всё, что движется. Где-то рядом слышится, как стреляет «Руби».
В танке посреди этого горящего поля стоит дикая духота. Рёв мотора слегка заглушает звуки разрывов, но сквозь него слышно, как осколки фугасов с диким скрежетом стараются прогрызть броню Горностая. Георг, стиснув зубы, высматривает в смотровую щель подходящие цели. Попутно, он не отвлекается от управления танком, то и дело легонько стуча носками сапог по плечам Катерины. Та послушно поворачивает свою крошку в ту или иную сторону, не сбавляя хода. Они понимают, что оставляют своих товарищей там, позади, одних без прикрытия, но в этом бою, чтобы выжить, танку необходимо сохранять ход, иначе толку от брони будет не много.
– Крыса на три часа! Бронебойный заряжен! – докладывает Лина, не отрываясь от прицела. На лице Бетке проскальзывает улыбка. Танк Крыса – довольно лёгкая цель даже для старомодного Горностая. Однако, эти Крысы чертовски маневренны и проворны, а главное – это они наводят вражескую артиллерию на позиции галатийцев. Рассчитаться с такой тварью – счастье для любого танкиста, а тем более для Георга, который понимает, что от этого зависят жизни его друзей из пехоты.
– Залп!
Снаряд с грохотом уходит в цель, а в башне слышится звук выброшенной гильзы. Георг с удовольствием смотрит, как в башне танка противника остаётся внушительная дыра. Теперь пушкам противника будет несколько труднее навестись на позиции Берна, а значит, у ребят больше шансов выжить.
Тем временем огненный шторм над воронками закончился, и Берн понимает, что надо продвигаться дальше. Он резко поднимает своих людей из воронок и мчится в новом марш-броске. До позиций противника ещё около километра, они вошли в зону танкового сражения. Снова следует рассредоточение к разбитым машинам, чтобы укрыться от прямой наводки вражеских танков. Рене со своей огромной противотанковой пушкой, нашла доступную цель и торопит Мортимера, достающего из заплечного короба снаряд. Как хрупкая, худенькая Рене таскает на своих плечах ручное противотанковое орудие – Берну до сих пор не понятно. Но девушка умудряется не только носить его в марш-бросках, но и стрелять из него, выдерживая всю отдачу. Её помощник, Мортимер, низенький юноша, который совсем не тянет на свои восемнадцать лет, ему от силы можно дать лишь шестнадцать. Скромный и застенчивый в повседневной жизни, на поле боя этот парень приобретает феноменальную отчаянность. Он готов идти в огонь и воду за своей напарницей, таща на печах огромный короб со снарядами. Вот орудие заряжено и поставлено на распорки. Рене скрупулёзно целится в ходовую часть вражеской Лисы, среднего танка, который сейчас сцепился в дуэли с галатийским Бульдогом. У последнего нет шансов против хищного, хорошо бронированного имперца с его 40мм орудием. Выстрел Рене не спасает союзный танк от гибели, но и Лиса теперь не может двигаться. Её участь решается через несколько секунд, когда крупнокалиберный снаряд одного из наступающих танков галатийцев сносит ей башню.
Новая волна наступающих подхватывает с собой и взвод Берна. Снова пробежка на несколько сотен метров и снова рассредоточение. Берн уже видит вражеские окопы, он видит имперские блиндажи, ощетинившиеся пулемётами, он почти способен разглядеть глаза под коричневыми касками.
– Примкнуть штыки! За Родину, ребята!
Злые, безжалостные, отбросившие всяческую человечность, они идут на вражеские окопы, чтобы принести горе, страдание и смерть…
– 37-ой взвод, смирно!
Они устали, они обессилены, но все они, как один стоят перед своим командиром. Бой закончен, позиция взята. Над окопами развивается их знамя. Оно вовсе не похоже на тот стяг, что обычно рисуют в кино. Это просто кусок тряпки светло-синего цвета. Он местами прожжён, где-то на нём имеются дыры. Но это их знамя, это то, чем они гордятся, что ведёт их в бой. Перекличка проходит как обычно. Раненые и убитые отсутствуют. Перед Берном все двадцать человек в полном составе. Он буквально не верит своим глазам. Все эти ребята живы и здоровы, хотя только что прошли такую мясорубку. Он не мучает их построением. Он понимает, что сейчас им лучше всего будет отдохнуть. Из жестоких и беспощадных солдат они вновь превратились в простых ребят. Они идут к отведённому им блиндажу и рассаживаются в нём. Все молчат. Им нужно чуть-чуть времени, чтобы отойти от этого всего. Им приносят ужин, и только за едой они начинают оживать. За едой начинаются робкие попытки заговорить, но даже самые разговорчивые больше отмалчиваются. Агнесс быстро назначает часовых и объявляет график смен. Часовые без лишних слов заступают на пост.
Наступает ночь. Пауль заступает на дежурство вместо своего второго номера на их огневой точке. Он упорно всматривается в ночную степь. Где-то там, впереди, всего в нескольких сотнях метров от них окопался отброшенный днём противник. Небо над окопами освещается белыми огоньками ракет. Они напоминают огни фейерверка, что бывал когда-то на Новый год у них в городе. Как это было давно. Кажется, что прошло уже несколько лет, хотя на деле не минуло ещё и года с того момента, как они ушли из родного дома. Чтобы как-то себя занять, Пауль достаёт из нагрудного кармана шинели клочок бумаги и маленький карандашик. Грифель упирается в бумагу и долго не может сдвинуться с места. Что же ему написать? С чего начать? О чём рассказать? Наконец, он решается и небрежным почерком выводит первые слова: «Здравствуйте, мои дорогие мама и Эсме…» На секунду рука пулемётчика замирает в раздумьях, а потом принимается мелкими буквами излагать что-то о погоде, о здоровье. О том, где он сейчас находится и в каком положении дела на фронте писать запрещено в целях конспирации, поэтому Пауль ограничивается лишь короткими фразами о том, что всё у него хорошо. Тут юноша останавливается. Хорошо ли у него всё на самом деле? Неделю назад он впервые побывал в бою, неделю назад он впервые убил человека. А ещё несколько часов назад его жизнь висела на волоске под градом снарядов вражеской артиллерии. Пауль смотрит на листок в неуверенности. Всё ли у него хорошо на самом деле? Этот вопрос колом встал у него в голове. «Я жив и здоров, я прошёл через сегодняшнюю мясорубку и остался цел. Мои товарищи остались целы и невредимы…а сегодня на ужин у нас была похлёбка с лапшой и кусочками тушёнки…Вот что теперь для нас за счастье. Разве это мы считали хорошим там, тогда? Тогда нам казалось, что жить – это так обычно, что мы и не замечали этого. Тогда нам казалось, что деликатес – это что-то вроде сладости или мороженого. Какими детьми мы были тогда, как многого не ценили и не понимали…» Он достал из другого кармана небольшую помятую фотокарточку. На листочке фотографической бумаги было изображено три человека на фоне стены дома, увитой плющом.
Первый – сам Пауль. Совсем юнец в свободной клетчатой рубашке с короткими рукавами и в тёмных брюках школьного образца. Вторая – женщина лет сорока, но очень молодо выглядящая. Она была одета в блузку и длинную юбку до самой земли. Её длинные волосы собраны в пучок, а голова повёрнута слегка вбок. И третья фигура – девочка лет шести-семи. Платьице в клеточку, на ногах босоножки. Все трое выглядят счастливыми, все трое улыбаются.
Пауль проводит пальцем по фотографии, словно поглаживает по голове мать и сестру. Всё ли у него хорошо? Юноша не может ответить на этот вопрос. Тут в темноте окопа раздаются шаги, и Пауль быстро прячет всё, что достал, обратно в карман. Из темноты на свет от ракеты выходит командир взвода.
– Вольно, рядовой, – на ходу бросает он, когда Пауль пытается встать по стойке смирно. – И не поднимай голову высоко, иначе можешь остаться вовсе без неё.
– Так точно, – шёпотом отвечает пулемётчик.
– Всё в порядке?
«О, Господи, почему нельзя было спросить это как-то иначе? Почему именно так?» Однако Пауль, не колеблясь, отвечает, что всё в норме, ничего подозрительного не происходит. Где-то со стороны тыла слышится грохот орудий. Юноша и не заметил за размышлениями, что их дальнобойные пушки начали огневой налёт. Снаряды падают в где-то далеко впереди, перепахивая новую линию обороны противника. Берн задумчиво рассматривает подчинённого.
– Плохо выглядишь, – коротко замечает он. – Точно всё хорошо?
– Так точно, господин лейтенант, – следует ответ.
Осмотрев позицию и дозорного ещё раз, Томас Берн уходит на проверку остальных постов. Его шаги вскоре утихают.
Новый день начинается с крика «Подъём!», раздающемся в блиндаже, где отдыхает половина взвода. Вслед за этим криком раздаются звуки ближних разрывов. Имперцы начали массированный огневой удар по своим бывшим позициям. Солдаты в спешке хватаются свои каски и обмундирование и занимают места на огневых точках, приникая к стенам окопов. После нескольких часов непрерывного огня артиллерии начинается атака. Наступающие лавиной бросаются на позицию галатийцев и 37-го взвода, который находится как раз на первой линии обороны. Пехота наступает одна, без танков, но зато так отчаянно и рьяно, что только шквальный пулемётный и винтовочный огонь заставляет их замедлить темп наступления, несмотря на то, что командиры всеми силами поднимают своих людей с земли и бросают вперёд под пули. Но этой атаке не суждено прорвать этот рубеж. В ответ на неё из окопов поднимается волна солдат в синих шинелях. За их спинами уже мелькают танки, поддерживающие огнём своих товарищей.
Берн ведёт свой взвод за собой в контратаку. Вот они уже пересекают половину расстояния, отделяющего их от позиций противника. Кажется, что они возьмут её без лишних вопросов и потерь. И только краем глаза в последний момент командир взвода замечает, что на высоте, левее окопов противника появились имперские танки и орудия. Скорее всего, они просто ждали за гребнем высоты своего часа, а затем их выкатили во фланг контратакующим. То, что казалось лёгкой победой, рисковало стать кровавой бойней. Спасение одно – вражеские окопы, но до них бежать ещё с полкилометра. Надо лишь бежать, ни за что не останавливаться.
– Взвод! Не останавливаться! Бегом-бегом-бегом!
Но поздно, первый же залп накрывает волну галатийцев. Снаряды ложатся кучно, прямо в центр наступающей массы. Пока пушки отрабатывают по пехоте, танки ловят в прицел машины наступающих и вышибают их одну за другой. Первый же разрыв оглушает Тома, и он падает на землю. Найти силы, подняться, бежать дальше. Он бегло оглядывается, и видит своих ребят. Кто-то из них продолжает бежать, сломя голову, кто-то поднимается с земли, кого-то поднимают товарищи. Вот они и начались. Первые потери такого славного взвода таких славных ребят.
Их обгоняет вторая волна атакующих. И она спасает жизнь всему 37-му взводу, потому что у окопов её встречают плотным ружейным огнём. Из леса, что стоит на правом фланге неприятельских окопов, раздаётся стук пулемёта. Берн колеблется. Вести людей под пули рискованно и бессмысленно, а оставаться на месте равносильно самоубийству.
– Отходим на прежние позиции! Отходим!
Кажется, его услышали, но противник, судя по всему, уже взял на прицел замешкавшийся взвод и расстреливает их сейчас, словно в тире. Прячась за остовами своих горящих танков, перебежками, взвод отступает. И не он один. Третья и четвёртая волна также отходят к своим окопам.
Когда отделение построено в окопе, видно, что далеко не всё так гладко, как кажется на первый взгляд. Семь человек стоят, едва держась на ногах, и Том приказывает как можно скорее отправить их в лазарет. День клонится к вечеру.
Георг смотрел то, что когда-то было прекрасным полем пшеницы. Сейчас поле стало пепелищем. Недавнее танковое сражение, прошедшее там, не оставил после себя ничего, кроме пожара и танковых останков. Там же в грудах железа покоилась ныне «Руби». Танкист мог поклясться, что до сих пор узнаёт её очертания среди всполохов огня, озаряющих поле в наступающих сумерках. Он до сих пор не мог понять, как же это всё произошло. Вот ещё несколько часов назад он сидел на своём месте командира, ещё несколько часов назад он чувствовал, как дышит его машина, как она мчится в бой, как бодро ревёт двигатель. Но всё изменилось в один миг, когда снаряд вражеского танка разнёс их корму в щепки. Железо застонало, как раненная лошадь. Это был совершенно не человеческий, полный боли и отчаяния крик, казалось, что машина действительно жива и действительно чувствует боль. В одну секунду пробитый бак заполыхал огнём, а в отделение для экипажа проник удушливый дым. И что же теперь делать? Надо что-то предпринимать, ведь он – командир. Надо скорее вылезать, чтобы не сгореть здесь заживо! Но почему в голове так пусто, почему тело не хочет слушаться, почему хочется просто закрыть глаза и навсегда остаться в этом удушливом, горячем месте? Где же он, инстинкт самосохранения? Что дальше происходило? Кто-то открыл люк, схватил Георга за воротник и потащил наверх. Он смотрит на всё это и не понимает, что происходит. Он видит, как кто-то выволакивает его на поле и тащит в сторону от охваченного пламенем танка. Он видит Катерину, её держат сразу трое солдат, а она бьётся в истерике и рвётся к машине. До Бетке доносится её крик, но слова он разбирает с трудом. Единственное, что он может понять, это фраза «Пустите меня к ней!». Но её скручивают и оттаскивают с поля в тыл. Наводчик, Лина, тоже попадается ему на глаза. Девушка стоит на коленях перед остовом танка, сложив руки в молитвенном жесте, и смотрит высоко в небо, тихо шевеля губами. Она не плачет, она лишь исступленно молит кого-то о чём-то. К ней кто-то подходит и так же, как и Катерину, оттаскивает подальше. Сам Георг поднимается с земли и медленно подходит к «Руби». Ему в лицо дует обжигающий жар, но на это он не обращает внимания. Он кладёт руку на раскалённую броню и не чувствует жара. Он слышит рёв пламени в щелях корпуса. «Нет, это вовсе не пламя, это сама «Руби» плачет…Бедная. Бедная, милая Руби. За что же тебя так». Он ласково гладит боевую подругу, словно бы утешая. Но плач не утихает.
