Читать книгу: «Трип-репорт», страница 2

Ужас, который нам пришлось пережить, наверное, должен был полностью отбить любое желание повторять процедуру, но… всегда бывает это ужасное «но». Все наши мысли охватило что-то страшнее чумы, сибирской язвы и испанки вместе взятых. Мы ничего не хотели: ни спать, ни есть, ни жить. Единственное спасение – еще один укол.

Так и начался наш самый странный и страшный период в жизни. Всего одна детская шалость и мы ступили за порог, который не стоит переступать. В жизни бывают вещи, которые можно просто не попробовать, – и поверьте, – вы ничего не потеряете, а то и проживете куда счастливее в прекрасном неведении. Когда все только зарождалось, мы даже и не могли представить куда нас это приведет. Но ничего не поделать, наш автобус летел вниз с утеса, и даже потяни мы за ручник, это не дало бы никаких результатов. Сближение со стеной, на сверхзвуковой скорости, неизбежно в наших делах.

Укол за уколом мы становились уверенней в своих заблуждениях и бесчеловечнее социально. «Морфий колол даже Булгаков!» – восклицали мы шутя. Так же, эта шутка служила контрактом с совестью. Это не страшный, рожденный где-то в подворотнях, инопланетный красный цветок. Это вполне себе чистое медицинское обезболивающее.

Мы элита, мы новые русские, мы золотая молодежь…

– Мы герои нашего времени!

В голос восклицали мы, прогуливаясь по весенним улочкам города без имени, Пустой страны, планеты без будущего. Бушующие ветра, разносящие гигантские перистые облака по небосводу, шумели в такт с мурмурацией скворцов. Это поистине было впечатляющие зрелище. Хорошее настроение, приятная компания, радость погоды – это хорошо, но ничего так сильно не грело душу, как бушующая опиатная зависимость. Блаженное постоянство.

Вымощенная брусчатка проспекта, стелилась вдоль пути нашего лавирования. Мы шли бесцельно, нет никаких надежд и планов. Наш образ жизни заставляет отказаться от всего существенного, перейдя на более несуразные мысли. Машины, – вероятно так же бесцельно, или с выдуманной целью, – проносились мимо нас, напоминая о вечной скорости общества. Ничего так в жизни не само утверждает, как полное спокойствие в вечно спешившей толпе.

– Вот смотрите, – внезапно начал Беха. – Все эти люди куда-то бесконечно бегут, все всё время спешат, несутся сломя головы в стены, прошибают их, ломают руки и ноги, и все равно бегут, забывая о чем-то важном.

– Им всем просто нужно замедлиться, – с хохотом отвечал Зуб.

– Все из-за навязанных ценностей, – отвечал я.

– Вот! И я об этом же! – Окинув нас взглядом, продолжал Беха. – Бесконечные истории успеха передаются воздушно-залипательным путем, и никак от них не спастись. Как не изолируйся, они проникнут везде. Стоит только начать разговор с прохожим, и он сразу тебе: «А ты видел, как этот там?», «А слышал, что вот эти вот?». Это чума нашего поклонения!

Далее он стал на несколько децибел тише, как бы пытаясь скрыть от прохожих, какие-то секретные сведения.

– Мы, простые потребители, сами создали этих новых богов, сами себе рассказали сказки об их успехе, и сами себе подписали смертный приговор. Ну если уж не смертный, то точно обязали себя на несчастное существование в вечной погоне за выдуманными идеалами.

– Я бы вообще вот, стал президентом и отменил все интернеты и телефоны ваши! Вот бы зажили! – Соглашался с ним Зуб, пародируя деревенский говор.

– Вот, типичный представитель, который приведет наше общество к краху, – указывая на Зуба, продолжал Беха. – Половина наших моральных ориентиров умрет от передоза, через несколько лет. Остальная половина – уже мертвы.

– Мы дети, выросшие на фигуре отца, которая трясла засаленными патлами и пела о самоубийстве, – встрял я.

– Ведь вот как раньше было: учеба, работа, семья, дети. Люди жили свою маленькую счастливую жизнь, в маленьких счастливых квартирках, в маленьких счастливых городках. Никто не несся сломя голову в стены, все спокойно ходили по тротуарам. Они занимались чем-то в свое удовольствие! Оттого и были все эти изобретения, научные открытия, промышленность. – Восхищенно декларировал Беха. – Все это было сделано счастливыми людьми, которые не рассчитывали на всемирную известность и огромные бабки, чтоб лопнули карманы. Никто не боялся стать учителем и зарабатывать мало, потому что резонный вопрос «Куда мне больше? У меня вот семья да работа, так и живем, нам хватает.». Мы потеряли все ценности!

– А теперь бесконечно бежим за минутным кайфом, за секундой славы, пропуская все часы жизни, – перебил я.

– Да! – отвечал он. – Все эти истории – ошибка выжившего. А остальные будут жить с мыслями о том, что существуют зря, раз не смогли дотянуться до верху. Это все неправильно, мир стал неправильным.

– Мы не будем таким, – воодушевленно заявил Зуб.

– Солидарен, все просто разучились стоять и наслаждаться моментом. Вечно бояться что-то не успеть, – отвечал я. – Ладно, мне нужно спешить на пару, свидимся.

Я попрощался с товарищами и затараторил ногами к университету.

Прогуливаясь по процветающему студенческому городку до своего корпуса, я встречал представителей различной расы, материи и душевного устройства. Наш университет очень многонационален и подходит всем и каждому. Вот тебе голубо-кожие орки, в обтягивающих трико; бритоголовые антимилитаристы, раздающие цветы прохожим; религиозные фанатики, вещающие о скором прибытии Мессии, и начале ордалия над грешниками; возвышенные эстеты плутанианского происхождения, тут и там вечно спорящие об трудах Умберто Эко и Пауло Коэльо; повсюду группки статистов из пробирки для придания видимости высокой посещаемости. Возможно, вы давно мечтали о рободруге, чтоб ходить вместе на учебу, работу и смотреть космобол по пятницам? Да хоть три! Для широкой души – широкая галактика. Даже девушки любых форм и агрегатных состояний: принцессы Нибиру, заучки из математической галактики, даже харизматичный комок слизи с половыми признаками женского рода. Меня правда вся эта инопланетная чепуха мало интересует, я их брезгую. Всякий космический мусор и бактерии, нет уж, – увольте.

Я разрезаю сбившиеся в кучу астероиды людей, словно космический ледокол. Мне нравиться ходить сквозь толпу, нет ни единого местечка в мире, где бы ты чувствовал себя более одиноким. Пришвартовавшись к группе курильщиков около крыльца, я достаю пачку сигарет и закуриваю. – «Теперь на 99% опаснее. Скорейшая смерть – наш гарант!». – Стою пускаю клубы яда. Люблю курить.

Я уверен, что метастазы моих мимических морщин, господствующего на моем лице выражения недовольства, будут потихоньку отравлять существование всяк меня окружающих. Так что не удивительно, что я притягиваю только высоко интеллектуальное общество маргиналов и остальных обреченных на разум, но заклейменных в социум. Мой храм ненависти открыт для всех! Для оставшейся аудитории, я всегда фон.

Уверяю вас, это не проблема, а скорее божественный cash back за страдания. Я понял это как-только осознал, что всех их ненавижу. Всех, каждого марсианина, венерианца, плутонианца, орка, религиозного фанатика, робота, синтетического статиста и всякого человека.

Они кривят кислые гримасы, облизывая темы: классовой сегрегации и рабского труда на других планетах. Осуждают их инопланетный политический строй, который вечно строит козни по разрушению нашей цивилизации. Они совершенно не понимают, что наше общество такое же, и все мы одинаковые. Все бояться потерять свою идентичность, но глобализация давным-давно является синонимом к слову мода.

Все будут одинаковы при жизни, так будем разнолики хоть в гробах.

Я не всегда был таким снобом. Думаю, это началось, когда открыл для себя чёрную слякоть зависимости. Я почувствовал, как мы резко начали отличаться от тех, кто нас окружает, будто мы видим то, чего не видят они. Но раньше я был такой же, так что я их не осуждаю. Я ненавижу их лишь потому, что ненавижу себя. Себя из каждого временного промежутка: прошлый, настоящий, будущий. Не важно какая из проекций моих личностей пропущена сейчас в обработку мироздания. Я омерзителен сам себе, в каждый миг времени. Помню еще в детском садике я осознал, что все мы делимся на «крутых» и «не очень». Были крутые пацаны, и они диктовали свои правила всем остальным. С теми, кто пускал слюни или плакал, общаться было запрещено.

Мы все поделились на касты, навешали ярлыки и раздали друг-другу роли. Кто свою касту не нашел – космический мусор. Я хотел водиться с крутыми и научился понимать, как это делать. Самый главный навык – уметь быть пластичным. Все мягкое и подвижное – выживает. Все твердое и устойчивое – гибнет. Кто приспособился не пускать слюни, тот теперь может говорить кому с кем водиться.

Но что будет, если все кругом пускают слюни? Получается, что ТЫ – космический мусор. А самое страшное, что чаще всего так и случается. Тебя окружают идиоты, а как только это понимаешь, ты остаешься на обочине космического шоссе. Либо будь идиотом, либо счастливым, выбор только за тобой. Лично я выбираю быть несчастным идиотом. Живи настолько плохо, как только можешь. Одевайся так авангардно, как никто другой. Сгори в своей ненависти и отрицании. Ищи счастье в самом ужасном закоулке жизни. Именно поэтому мы и зависимые. Мы нашли своё счастье на дне и в развалинах столетий. Чем расположение дел ужасней, тем шире улыбка на лице. Зависимость – эскапизм. Самоизоляция общества от индивида. Это моя философия ненависти. Odium ergo sum.

Тут часы пробили двенадцать, пара началась, я бросил сигарету в урну и смешался с толпой, торопящейся на вход в царство знаний.

Несколько часами позднее, сидя с товарищем в кафетерии, в поволоке от опиатов весь мир отражался уже по привычному ярким и интересным. Стена из выложенного кирпича переходила в пластмассовые панели в виде дерева, оставляя приятный эффект недосказанности; разноцветные диванчики, столики тут и там. Люди мерно кушали свой обед, а мой мозг занимала лишь одна мысль «Ну когда уже?».

– Ну а вот что делать с педофилами? – спросил меня мой собеседник.

Звать его Антон, он не особо важная персона для нашей истории, но не упомяни я его, он бы вероятно обиделся. Охарактеризовать я его могу как своего подмастерью. Нет, я не считал себя великим мудрецом и не носил звание проповедника. Просто Антон скорее всего был гуманоидом, который очень хорошо маскировался под человека. Этим он мне и нравился. Антон, в силу своего внеземного происхождения, был лишен всех возможных человеческих благ и знаний, так что в основном задавал мне вопросы о нашей планете. Познакомились мы случайно в баре, когда он заказал себе стейк и украдкой поинтересовался у меня, как правильно держать столовые приборы. Мне крайне польстило, что он видит во мне столь утонченную натуру, с которой можно посоветоваться в таком вопросе. Так мы и начали дружить.

– Все просто, – отвечал я, – правительство признало это неизлечимой болезнью, по типу диабета, и всячески продвигало в массы не ненависть к ним, а сострадание. Все «больные» в добровольном порядке вставали на специальный учёт, где общались с психологом и принимали таблетки для подавления любого сексуального влечения. Наказание за преступления, связанных с растлением малолетних, была назначена смертная казнь. Либо живи и радуйся тому, что у тебя есть, либо сгинь в небытие.

– Интересное решение.

На мне был черный классический спортивный костюм, из закатанных рукавов были чуть видны гематомы от уколов, но к тому моменту вещества оторвали от моей души настолько большой кусок, что я уже даже и не думал об этом. Мне был не важен социальный статус, не важно мнение окружающих, да даже моё мнение о самом себе меня мало волновало. И это меня несказанно радовало.

В определенное время, мы с собутыльниками договорились одновременно принять таблетки, найденные в советской аптечке. Часы пробили пять часов и я, закинув горсть яда, залпом поглотил почти целый стакан апельсинового сока. После, с пластичностью диснеевских персонажей, встал из-за стола.

– Ты куда? – спросил он.

– У меня от политики живот крутит, я в туалет.

Бредя своим нелепым шагом, я вдруг заметил, что дорога до моего пункта назначения, стала немыслимо длинной. Ноги с трудом волочились по полу, а лицо размякло. Люди вокруг, глазами, предавали тревожные сигналы о восставшем из глубин ада мертвеце. Сейчас я уже не могу утверждать точно, действительно ли они все смотрели на меня или все же мне так казалось. Но в тот момент, накал страстей и бушевавшая опиатная агрессия приблизила меня к тому, чтобы вскочить на стол к покусившимся на мою визуальную неприкосновенность, с едкой ухмылкой стащить со стола поднос, и проломить им ничего не понимающую физиономию.

Я-то вижу сквозь трещинки и морщинки их маски, как искалеченные жизнью лица, смеются надо мной. Проломлю на радость обывателям с карманными печатными изданиями, и на всех первых полосах «Новость! Очередной торчок убил прохожего!». Новость соберет лайки и репосты, а после отправиться в забытье, мертвого не вернуть, торчок скрылся в первой подворотне, дело закрыто. Новое утро, новый торчок, новая жажда убийства. Нет компаньона для завтрака лучше, чем свежеиспеченная мокруха.

Я не понимал почему наркоманов так выделяют на фоне остальных зависимых. Если бы можно было каждый из них, толкаясь в очереди, побежал бы ставиться новостной лентой по вене; дробить в прах слова и цифры и пускать труху в нос; для особо привередливой аудитории, кричащие заголовки сфасуют в таблетки, и спускаясь по желудочному тракту чума 21 века будет прожигать себе путь до мозга.

Мы все одинаковые, мы все торчим, такое сейчас время. Ты мерно живешь свою систематическую жизнь, с систематической дозой дешевого дофамина. Вагоны метро подъезжают к твоим ногам с точностью в доли секунды. Ты знаешь точное количество постов, которые успеешь переварить по дороге от дома до работы. Только чуть зазеваешься, посмотришь на пост меньше, делаешь шаг, а вместо вагона – пустота. Состав только подъезжает к станции, и он не любит отходить от графика.

Я же продолжал свой марш-бросок к сортиру, но тут, шум, сверкающей субстанцией, начал выливался из ртов посетителей. Звон посуды искрящимися вспышками стрелял в затылок. Резкие скачки яркости взора, надменные смеющиеся лица, стоны скрипки. Я не понимал, что происходит, в голове было одно – умыться. Мир начал стремительно предаваться руинам, либо же это мой рассудок, – не выдержав ударов судьбы, – решил рушить меня.

Добежав до двери уборной, я услышал оттуда женский голос. Он жалобно просил моей помощи. Распахнув дверь, внутри никого не оказалось, а шум позади полностью утих.

Возникшая перед мной комната, совсем не походил на сортир подобного хипстерского заведения. Тусклый свет задыхающихся ламп, еле державшихся на потолке, отдавал зеленым. Маленькие квадратики плитки были всюду – от пола до раковин – и тянулись по стенам к потолку.

Выступил холодный пот, и мурашки забегали по коже. Умыться, умыться. Думаю: «неужели много принял или это так давно истекший срок годности сказался?». Быстрым шагом добравшись до раковин, я заглянул в зеркало и увидел: бледный в крапинку цвет кожи и дикий маслянистый взгляд – все как обычно. Но вдруг я заметил, что моё лицо начало расползаться, утекать вверх и вниз, как клякса. Хватая разлетающиеся части лица, я пытался вернуть всё на место. Одним неверным движением руки, я вновь смазывал свое отражение и приходилось строить все по новой. После всего этого, лицо стало походить на голливудскую знаменитость с сотней пластических операций.

Я был напуган и потерян. «Что я скажу товарищу, что же такое приключилось с моим лицом?». Еще несколько раз умывшись я вдруг понял, что кран не был включен, и вода не текла. Я резко побежал к туалету и пустил указательный палец со средним на знакомство с глубиной моей глотки. Выблевав все содержимое желудка и подержав голову под струёй отрезвляющей воды, я самозабвенно выскочил из туалета и пошел на улицу, не предупредив знакомого о своем немедленном отбытии.

Чуть постояв и отдышавшись, я принял решение закурить. Трясущиеся руки долго не могли попасть сигаретой в рот, и после десятой попытки подкурить, я бросил эту идею. Поняв, что нужно срочно встретиться с Бехой и Зубом, – вдруг с ними случилось что-то подобное и им нужна моя помощь, – я направился вдоль переулков к универу.

Чтобы отвлечься от дурных мыслей, решил написать репортаж о случившемся со мной в туалете. Телефон в руках казался непростительно тяжелым, становился то больше, то меньше, а иногда и вовсе исчезал. Пропал и смысл слов, написанных мной, будто я видел их впервые. Буквы клавиатуры ускользали из-под моих пальцев, бегали, скакали, водили хороводы.

Их беготня становился систематичной, они танцевали что-то вроде древнего шаманского обряда под аккомпанемент Marilyn Manson’а. Символы начали драться между собой и крушить приложения в моем телефоне. Сбившись в группу, они сладостно хихикали и потирали ручки, смотря на «пробел». Схватив его толпой, они понесли его к середине экрана, а после, гигантским молотом вбили его в стекло. Он напоминал трех-угольный монолит, а его конец так далеко тянулся к небу, что закрывал нам солнце. Мы были где-то посреди саванны, редкие сухие кусты и окостенелые деревья, жалостливо молили хоть о крупице влаги. В воздухе витал аромат праздности. Заслонив свет, Монолит провозгласил о начале ночи. По периметру зажглись факела. С высоты птичьего полета силуэт напоминал какую-то замысловатую пиктограмму. Я слегка опешил, когда сам лично оказался в этом вихре безумия, но от чего-то, я не чувствовал себя инородным объектом; все было на своих местах. Я изначально был лишь винтиком всей это экосистемы. Я бегал и кружился вместе с остальными. Делил радостные всплески сего мероприятия, машинально стараясь уподобиться, так не похожим на меня очеловеченным символам собственной телефонной клавиатуры. Ветер разносил наш восторг до самых дальних уголков заброшенных пустырей. Он самовольным жеребцом передавал весть о великом празднике всего живого. Сухие листья кружились над нашими головами принося благодать и достаток.

Мы обливали «Монолит» некой жидкостью, состоящей из алкоголя, денег, сладостей и заправки для электронных сигарет. Потом, все уселись вокруг нашего самодельного идола и начали обмениваться былинами и мифами. Несколько сотен веков спустя, мы начали свою трапезу. Бесконечно длинные столы уходили своими концами в даль. Они были красиво сервированы, а на тарелках были куски, отрезанные от нашего бога, «Пробела». Вдруг, великая небесная тень снизошла на нас, окутав всё живое в холодные объятия мрака. Огромное черное пятно тянуло свою всепоглощающую пасть к нашим сердцам. Проникая в мозг, страх отравлял любые домыслы о спасении. Символы затряслись от ужаса. Перед лицом замелькали различные картины: лица политиков, войны, болезни. Акции компаний неслись вниз, а я стал лишь цифрой, – одной из множеств цифр, – составного числа. Символом на банковском счёте, в новостной сводке, в чей-то чужой истории. Божественный палец снизошел с небес и раздавило все живое, в том числе и меня.

Открыл глаза я уже в нашем мире. Видимо я довольно продолжительное количество времени находился в галлюцинациях, да так долго, что на улице успело стемнеть. Взглянув наверх, я пытался понять примерное время, так как телефон сел. Сквозь стальные блокады облаков было не видно неба, но видно дело близилось к ночи.

И тут хлынул ливень.

Я в спешке засеменил под козырек обветшалой автобусной остановки, будто ждавшей меня неподалёку. Холод пронизывал моё нескладное тело до дрожи в голосе. Намокший спортивный костюм капал слезами на мокрый бетон, формируя кляксу похожую на грустного щенка. Пар из рта на короткий момент заполнял пространство желудка моего спасителя, напоминавшего зеленый железный гроб, а после уносился ветром вдаль по дороге.

Оглядевшись по сторонам, понял, что не имею не единого представления, где я и как оказался в столь отдаленной и не известной мне части города. Я стоял один, потерянный холодный мокрый, где-то в старом районе, вечно ждущим повышение финансирования. Это было рядом с бескрайнем частным сектором, русское гетто.

Вдруг, я заметил девушку, стоящую через дорогу от меня. Её красная помада будто светилась, давая интонационную подсказку, куда именно мне нужно смотреть.

И как я не заметил её раньше?

Черный плащ, белая блузка, лакированные ботинки, брюки, черное каре. Она курила сигареты марки Kiss. Но самое главное – настоящие белоснежные разящие – ангельские крылья. Это все что мне удалось различить сквозь стену дождя толщиною в десяток метров. Я почувствовал, что связан с этой девушкой, что она стоит тут не просто так. Она была нужна мне, а я ей.

Дождь забарабанил по железной поверхности материализовавшегося из ниоткуда автобуса. Он буквально появился из стекающих по контуру капель дождя. Призрачный извозчик остановился напротив девушки, и незнакомка взошла на борт. В окне мелькнули два размытых силуэта. Приглядевшись, я почти смог разобрать лицо мужчина из автобуса. Оно показалось мне по беспокойному знакомым, будто увидел убийцу из утренних новостных статей.

Автобус тронулся, а я как дворняжка, сорвавшаяся с цепи, ринулся за ним. Я кричал ему остановиться, но автобус был непреклонен. Он увозил девушку все дальше и дальше от меня. Ветер разносил её аромат – похоже на кофе. – Я стоял по середине дороги под ужасным ливнем и не знал, что делать. Я уверен, что попутчиком ангела был Доктор Э.

Прибытие следующего автобуса через час.