Читать книгу: «Маленький памятник эпохе прозы», страница 25

Нашу с Соней светёлку сделали почти как детскую. Но, поскольку комната большая, места хватило и для моих вещей, книг и всяких радующих глаз пустяков.

Второй этаж был полностью готов к приёму моих гостей. Ещё в Москве я бросила клич на том самом форуме. Ох, я волновалась-тревожилась! А ну, как дойдёт до дела, и никто не поедет ко мне?

Как же! Почти моментально выстроилась очередь. Комнат наверху было пять, а желающих сразу восемь. Ура!

Первый пробный заезд планировался в ноябре. Выбрала я пятерых самых «старых» форумчан, с которыми больше всего общалась. Собственно, они и стали впоследствии постоянными гостями нашего «дома творчества», с тех пор регулярно приезжающими иногда по два-три раза в год.

Что это были за люди?

Художница из Беларуси, убегающая от большой семьи на пару недель, чтобы спокойно порисовать.

Писатель из Одессы, который уже несколько лет не мог закончить что-то эпохальное, огромное – ему мешала основная работа в порту. За три приезда ему, наконец, удалось завершить огромный труд. И он тут же приступил к следующему «пухлому тому» собрания своих сочинений, поэтому ездить ко мне не перестал. А первое его произведение взяло на чтение какое-то издательство, и через пять лет роман опубликовало, сократив примерно вдвое.

Известный драматург из Шотландии. Моя гордость! И не потому, что он известный, даже знаменитый, а потому что стал известным после двух «творческих командировок» в мой дом! Его зовут Томас. Когда его пьесу начали ставить в самых посещаемых театрах Великобритании, а автор получил престижные награды, он специально прилетал на пару дней, чтобы поблагодарить, отпраздновать свой успех, который он хотел разделить с нами. Я была счастлива! Нина тоже. Томас даже предложил мне приличную сумму денег, но я наотрез отказалась. Почему? Не могу объяснить внятно и убедительно, но всё моё нутро протестовало против этого.

Однако Томас оказался упрямым дядькой и стал регулярно переводить мне деньги по почте. А сам он всё выше поднимался по лестнице успеха, становясь богатым и знаменитым. Его пьесы ставили одну за другой на разных сценах мира, да ещё и Голливуд собрался делать кино по его пьесе! Думаете, уж теперь-то он точно про нас забыл? Как бы не так. Раз в год стабильно приезжал в июне на пару недель. Работал всегда в той комнате, которую просил резервировать для себя – ту самую, «счастливую», как он говорил, где была написала первая принесшая ему успех пьеса.

Дальше…

Человек пять из разных уголков России.

Итальянский киносценарист. Пока по его сценариям не снято ни одного фильма, на студии он работает звукорежиссёром.

Русский из Америки, занимающийся переводами на английский Лермонтова, Некрасова, Есенина и Блока.

Сочинительница романсов (и слов, и музыки) из Израиля. Всегда приезжала со своей гитарой. Кстати, она была из тех немногочисленных приятелей, которых я приобрела, пока недолго жила в этой стране.

А вообще-то всех не перечислить, о каждом не рассказать – слишком много их за пятнадцать-то лет набралось!

«Все они красавцы, все они таланты, все они поэты». Нет, конечно, не все таланты, отнюдь. Но в моём доме, в нашей меняющейся, текучей компании установилось железное правило: не критиковать друг друга. Можно восхищаться, можно промолчать. Но никакой критики. И Томас, ставший знаменитым на весь мир, приезжая снова и снова, неукоснительно соблюдал это правило, не смея «звездиться».

Думаете, у меня никогда не гостили откровенные графоманы и бездари? Ну, а как же без них-то! Но они были такие счастливые и доброжелательные, считая себя причастными по полному праву к миру искусства, что… Да какая мне разница, в конце концов!

С поэтом из Польши у меня завязался многолетний необязательный роман с перерывами. Когда Янек приезжал, мы любили друг друга – нежно и страстно, когда через пару недель уезжал, мы прощались со слезами, но без трагедий. Потом переписывались, перезванивались, а через полгода он возвращался снова.

Словом, очень редко бывало, чтобы мой «дом творчества» пустовал. Иногда не все комнаты были заняты, порой всего одна, но в Рождество и Новый год всегда случался аншлаг. И летом тоже.

От нашей местности люди теряли головы, как от любви. Ещё бы! Горный воздух, спускавшийся прямо к нам в окна, нежаркое лето, мягкая зима. А ещё на нашем зелёном в деревьях и кустах дворике Нина разбила клумбы и посадила красивые цветы. Да и вся наша деревенька утопала в зелени огромных деревьев, дававших летом прохладную тень, а зимой собиравших на своих толстых ветвях огромные слои первозданно белого снега.

Растёт у нас на участке небольшая сосенка, которую под Новый год мы обязательно наряжаем всякими смешными украшениями: чашками, ложками, обувью, летними шляпками и всякой дурацкой пластиковой ерундой. А когда Юра приезжал к нам на Новый год, он устраивал иллюминацию из гирлянд и в доме, и во дворе – на деревьях и кустах. Получалось что-то совершенно потрясающее и красивое! Мне кажется, ранние Сонины годы, когда она уже осознавала себя и могла запоминать, прошли удивительно и даже немного сказочно в этом богом забытом местечке Европы возле не очень высоких, но удивительно красивых гор.

Не так далеко протекала речушка, очень чистая и весьма прохладная. В жаркие летние дни мы ходили к ней, всего пятнадцать минут медленным шагом, загорали и купались. Лет в пять Соня научилась плавать под моим руководством и с помощью упрямства и настойчивости Нины. Кстати, Нину Соня называла «бабуля». Когда я услышала это впервые, то недоумённо посмотрела на подругу. Она покраснела.

– Это я ей разрешила так меня называть. Если ты против, то…

– Нет-нет, я совсем не против! – поспешила уверить я. Что ж, у Сонечки, как и положено, есть две бабушки. Нина и Ольга Викторовна.

Думаете, «свекровь» к нам не приезжала? Раз в полгода, как штык, вместе с сыном. Ладно, это было легко переживаемое неудобство, потому что при наличии Нины, Юры и его мамы я могла вообще исчезать на целый день гулять или уезжать на машине в город, чтобы «проветриться» по магазинам. Так что никто никому не успевал надоесть, никто никого не злил. Меня-то вообще невозможно было выбить из состояния кайфа и гармонии.

Как я придумала, так всё у нас и получилось: гости покупали продукты в деревеньке и приносили их в дом, сдавая в общий котёл, либо обедали и ужинали в деревенской таверне, дома лишь чаёвничая. Мы обеспечивали удобные комнаты со всем необходимым, комфорт, тишину и гарантию абсолютного покоя для творчества.

А вечерами все собирались либо в гостиной у камина (зимой), либо на нижней террасе (летом), пили кофе и вино, болтали о пустяках, рассказывали анекдоты, слушали музыку, читали стихи. Рассуждали о Шекспире (так сам он писал или не сам?), если все были русскоязычные, сравнивали разные переводы Роберта Бёрнса и спорили, чей лучше. Мы, русские, пытались объяснить иностранцам феномен Высоцкого, что он для нас означает, ставили записи, предварительно рассказывая подробно, о чём поёт Владимир Семёнович. Однажды я поведала историю про стихотворение-песню «Маски», а именно про ту строчку, которую он пел то так, то этак, коренным образом меняя смысл. Загрузила тогда всех: задумались, высказывали предположения, искали объяснения.

Иногда обсуждали и политику, спорили.

Часто пытались прямо сейчас поставить точку в вопросе, что есть настоящее искусство, а что под него подделывается.

Всегда были единодушны во мнении, что публика в массе своей – дура, ориентироваться нужно на малочисленное меньшинство понимающих.

И так далее, и так далее, и так далее…

На каком языке мы общались, когда среди нас бывали не только русскоязычные? Конечно, на кривом пиджн инглише, иногда вызывая добродушный смех у шотландца и американца.

– Да ладно, чья бы корова мычала! – возмущался прозаик из Москвы, молодое пока (его время придёт!) непризнанное дарование. – А то мы не знаем, во что американцы превратили английский и как лондонцы ржут над шотландским акцентом!

Когда собирались славяне, обходились русским: и поляк, и чех, и словенка знали его.

Нина же нашла себе занятие, которым яростно, страстно занималась каждую свободную минуту, даже тогда, когда колдовала на кухне: учила английский. Тех знаний, которые она получила сто лет назад в обычной школе, не хватало ни на что, а ей очень хотелось всё понимать и принимать участие в разговорах. Нина зубрила слова и правила, смотрела в интернете уроки, часами ходила с плеером и наушниками, послушно повторяя фразы, предложения, стараясь сделать своё произношение безупречным, но главное – выучить как можно больше слов. Между прочим, через год она уже вполне прилично «спикала». Всё-таки у неё светлая, умная, прекрасная голова!

Своими руками я построила собственный рай, Эльдорадо. Нашла, обустроила и заселила милыми сердцу людьми тот самый Астероид, который только мой. И главное моё предназначение – «приводить в порядок свою планету», заботиться об Астероиде, а взамен получать от него именно то, что мне нужно.

Здесь я обрела то, чему нашла правильное определение, а прежде называла неверным словом. Когда я описывала мою Эпоху прозы, то рассказывала, как научилась ценить и любить одиночество, которое никак не сообразуется с тем, что в конечном счёте я сделала со своей жизнью. Я превратилась в каком-то смысле в хозяйку гостиницы, человека, который никогда не бывает один по собственному желанию. Всё не так просто, но и не особенно сложно.

Я знаю, что всегда могу уйти в мою-мою-мою комнату, большую, красивую, удобную, и закрыть за собой плотно дверь. Никто меня не побеспокоит ровно столько, сколько мне нужно. Нина об этом позаботится. Это не совсем одиночество, но абсолютное уединение.

Самое сладкое чувство, когда я знаю, что за дверью – тепло, свет и улыбки, но никто не нарушит моего покоя, я сама, насладившись им досыта, вернусь к разговорам, общению и компании, выйду радушная, отдохнувшая и открытая. Люди мне станут нужны, я соскучусь по ним.

Ещё я могу уйти гулять по нашим живописным местам. Нина только спросит: «С тобой идти или ты в себе и с собой? – В себе и с собой. Ненадолго».

Или сажусь в машину и гоню по шоссе километров двадцать туда и обратно. Еду на максимально разрешённой скорости, слушая, например, «Травиату» и тихонько подпеваю Виолетте. Но особенно люблю совершенно нахально вместе с Каллас затянуть «Каста Дива» из «Нормы». Иногда в эти минуты в голову приходит шальная мысль начать брать уроки вокала. Ну, нравится мне петь! И слух есть. Вот голоса нет, но чем-то же я пою дуэтом с Каллас!

Я никогда не заставляю Нину нервничать, поэтому не задерживаюсь и не сваливаю на неё все заботы. Уединяться позволяю себе, когда гостей совсем мало или вообще нет. Такое нечасто, но случается. Или вот сейчас, в карантин. Зато как приятно приближаться к своему крыльцу и видеть, что в окно выглядывает моя Нина, улыбается, увидев меня и машет рукой, в которой обязательно либо полотенце, либо кухонный нож или половник, в крайнем случае её носовой платочек, который, сложенный в маленький квадратик, она всегда носит под ремешком часов и достаёт, чтобы быстро промокнуть вспотевший лоб или губы.

Порой я пугаюсь мысли о жизни без Нины – как я вообще когда-то всё планировала, думая, что буду одна? Ненормальная, только по молодости можно было ввязываться в подобную авантюру в полном одиночестве (это я из сегодняшнего дня понимаю). Да ещё с ребёнком на руках! Нина стала не просто помощницей, компаньонкой, верным другом, но и ангелом-хранителем моего покоя, моей страсти к периодическому уединению, когда я коротко отдыхаю от всего и от всех. Чаще всего ближе к вечеру в своей комнате, при слабом свете маленькой лампы у моей кровати. Летом с настежь распахнутым окном, в которое струятся горный воздух и тишина. А зимой белое чарующее безмолвие баюкает меня, и сквозь полуприкрытые в сладкой неге глаза я вижу в окне сверкающие россыпи бриллиантов. В точности, как в детстве, снег – бриллиантовый!

Момент грёз и воспоминаний очень часто – время сочинения стихов.

При этом я слышу, будто издалека, очень приглушённые голоса в гостиной или на террасе – мои добрые приятели рядом, с ними Нина, для которой всё – и дом, и наша жизнь в нём – оказалось счастьем и абсолютно нежданным подарком под старость.

– Не может быть, – произносила она порой, глядя вокруг себя сияющими глазами, будто не веря, что эта красота – реальность её жизни.

Я сочиняю стихи. Читаю их Нине по вечерам, когда все дела переделаны, Сонечка спит, гости расходятся по комнатам или в этот период у нас никого нет, и мы с ней просто вечеряем в гостиной вдвоём, сидя в мягких креслах под широким золотистым торшерным абажуром. Я негромко декламирую сочинённое, Нина очень хорошо слушает – она удивительно умеет это делать!

Нина моя, Нина. Не представляю жизни без неё. Это просто невозможно. Дорогое Мироздание, будь милосердно и подари этой женщине долгую-предолгую жизнь! Пусть она ничего не делает (как же, заставишь её посидеть спокойно), пусть только будет!

А потом наступает совсем поздний вечер, мы расходимся по комнатам, и приходит моё самое любимое время: я полностью одна на долгие часы, принадлежу лишь себе, а мне принадлежит весь мир! Он ведь живёт в маленьком ноутбуке, и я держу его в своих руках. Периодически бегаю на кухню за чашечкой кофе. Ночью я много читаю, смотрю, слушаю и очень мало сплю. Поэтому добираю днём, после обеда. Когда со мной была маленькая Сонечка, то дневной сон у нас с ней был общим. Святое время – полтора часа такого сна.

Нина же говорит, что ей жалко оставшееся в её жизни время тратить на сон, «когда вокруг такое!». Поразительный человек! Она каждый день удивляется тому, что видит постоянно, ежеминутно! И снова и снова восхищается, умиляется, заново влюбляясь в дом, в природу, в горы, в наших котов. Представляете? Ежедневно радоваться жизни, видеть, открывать для себя её чудеса! Ведь так умеют только дети. И Нина.

Дважды к нам приезжала Люда с малышом Стивом. Вот была радость, невероятный, потрясающий, неземной восторг! Своими объятиями и воплями мы даже напугали собственных детей: Стив тихонько заплакал, а Сонька нахмурилась и отошла от нас на безопасное расстояние. И в самом деле – нельзя ж так орать и прыгать друг на друга!

Люда со Стивом жили у нас по три недели, оба раза дело было летом. Дети подружились и прекрасно ладили друг с другом. Моя тонкая, спокойная, рыжая, рассудительная София и эмоциональный, шумный синеглазый брюнет Стивен.

– Ну чо – женим? – спрашивала Людка, когда мы, лениво потягивая вино на нижней террасе, наблюдали за общением и играми наших детей.

– Было бы здорово! – мечтательно ответила я. Но перспектива того, что эти малыши станут взрослыми, казалась таким далёким будущим, что и говорить об этом можно лишь теоретически и как про фантастику.

Мы с Людой много гуляли, она ахала от красот природы и всё время твердила, что я – самая умная, потому что сумела создать рай на Земле, место, где хочется быть постоянно, никуда не уезжая.

– Тебе ни разу не надоело? – вдруг вне всякой логики спросила подруга. – Не хотелось рвануть в цивилизацию, в большой город, чтобы машины ревели и люди мельтешили?

Я покачала головой.

– Можешь не верить, но ни разу.

– Верю, – вздохнула Люда. – Хотя я так не смогла бы. Но отдых у тебя, кажется, зарядит меня, как батарейку, надолго! Здесь явно место силы.

Да-да! Именно так и я думаю – место силы. А Людке ой, как нужны были силы на подвиги: она делала серьёзную карьеру. О ней трубила научная пресса как о молодом учёном с мировым именем.

– Ты не представляешь, какая ты молодец! – уверяла Люда. –У тебя талант и не только к стихам. Видимо, правду говорят, что талантливый человек во всём талантлив.

Я покачала головой:

– Не просто в этом не уверена, но даже не согласна. Но – да, вот это всё, – я обвела рукой вокруг себя, – у меня получилось.

Даже не заметила, когда и как это произошло, но мой «дом творчества» получил неофициальное прозвище в округе и в интернете «Neiman Dream». И один из главных вопросов, волновавших некоторую часть общественности, был о стоимости моей «гостиницы» и об уплате налогов. Ну, как объяснить, что у меня не хостел, а место творчества избранных мною людей? Что для меня мой «Dream» – это сплошные расходы, а доход – нуль без палочки? Впрочем, пусть говорят.

Далеко не все желающие могли ко мне приехать, когда хотели – образовалась реальная очередь! Исключительно из долбанутых на голову «творцов», не находящих либо понимания, либо времени и места для творений. Вот они к нам и рвались. А прочим здесь было неинтересно.

Находясь во внутренней гармонии и самостоятельно построив идеальный мир снаружи, вокруг себя, воплотив свои мечты, я, пожалуй, навсегда обрела ощущение счастья и покоя. Казалось, ничто не может это нарушить или как-то испортить.

Но всё же снова пришлось пережить боль и залечивать её некоторое время: хорошо, когда все средства для врачевания имелись в наличии – и вне, и внутри души моей.

Речь о Сонечке, конечно.

Она росла девочкой умной, внимательной, совсем не такой, какой была я – в ней не было ни капли обезьянистости, бешенства и суетливости, напротив: неторопливость в движениях, умные глазки, цепко наблюдающие за всем вокруг, огромный интерес к новому, умение слушать, понимание с первого раза… У меня такой удивительный малыш? В папу, видимо. И как же она на него похожа!

Юра, как и обещал, прилетал часто, не реже двух раз в месяц на все выходные. Всё время, которое бывал у нас, он посвящал Сонечке. Они проводили дни в беседах и играх, ходили вдвоём гулять, секретничали, смеялись, он читал ей книжки… Она была счастлива и обожала отца.

И когда пришло время…

– Белла, я уезжаю в Лондон. Уже подобрал для Сони школу. Само собой, купил жильё. Ты можешь с нами, но что-то мне подсказывает, что не захочешь, – он посмотрел на меня хитрым взглядом, выгнув бровь. А на меня будто кипяток плеснули: всё, вот он и пришёл тот самый момент, когда…

«Точка принятия решения». А чего там принимать? Какой Лондон, зачем он мне? Моё место здесь – место силы, счастья и самой жизни. Если уеду в славный город Лондон, то, скорей всего, зачахну. Зато моей умненькой, необыкновенной девочке, разумеется, нужен именно Лондон. И хорошая школа. И всё для того, чтобы иметь мощный старт в этой жизни. А Юра приготовил всё необходимое.

Не понимала я этого мужчину! Конечно, догадывалась, что у него есть женщины или даже какая-нибудь одна особенная женщина, которую он, возможно, любит. Сто раз мог жениться и родить ещё детей, но почему-то вот уже шесть лет возится со мной, а ведь мы с ним даже уже не спим вместе, с тех самых пор, как я переехала сюда! Возится с Соней, к которой с самого начала, когда она только родилась, не испытывал восторженных отцовских чувств, а теперь всю последующую жизнь планирует строить именно вокруг этой рыженькой принцессы.

– Она выросла и стала очень интересной, – сказал Юра, когда я аккуратно спросила его, насколько сильно ему вот это всё нужно – Соня, её учёба, возня с ребёнком. – Помнишь, когда-то давно я говорил тебе, что мне интересен думающий человечек, а не безмозглое крохотное существо, ты ещё ужасно рассердилась – во-во, так же, как сейчас, нахмурилась и глазами засверкала, – он хихикнул. – Но так и вышло. Она для меня всё интереснее! Ты молодец, девчонка получилась разумная, думающая, читающая, до ста и обратно считает легко.

– В тебя, – заметила я.

– Да ладно! Я ещё тем балбесом был в её возрасте. Слушай, мне понятно: ты надеялась, что с годами я передумаю, начну новую личную жизнь, забуду о Соньке… Что лишний раз говорит о том, как плохо ты меня знаешь, – немного грустно улыбнулся Юра.

Конечно, плохо. И возражать не буду.

– Но, допустим, всё случилось бы так, как ты прикидывала. Неужели ты отдала бы Соньку учиться в местную деревенскую школу? – он посмотрел на меня, как на надзирательницу детского концлагеря.

– Да нет, конечно, – вздохнула я.

– Так что ты себе думала?

Молчала я, что могла сказать?

– Вот. Некоторая безответственность и безалаберность тебе свойственна, как всем творческим людям, чёртовым художникам слова!

Я вздрогнула:

– Ты о чём?

– Ну, дорогая, зачем же меня за дурака держать до такой степени? Неужели за эти годы я досконально не выяснил, что за прибабахнутая женщина родила мне такую дочь? – он смеялся. Он всё знал! Знал, что я чёртов поэт.

– И как тебе мои стихи?

– А я их много читал? Каким образом, откуда б их взял? Но… кое-что нашёл. И хотя ни хрена в этом не понимаю, ты молодец. Продолжай в том же духе. Знаешь, я рад, что у Соньки такая мама! Чем больше разнообразия во всём – в людях, в отношениях, в природе, в мироустройстве – тем лучше! Девчонка будет получать серьёзное образование, а летом приезжать к тебе за порцией вот того самого, чего лично я ей дать не могу. И даже не знаю, каким словом это назвать…

– За порцией безответственности и безалаберности, да?

– Зачем так, я не это имел в виду. За порцией… твоего мира… не знаю… полного счастья «на отшибе», которое у тебя получилось создать на ровном месте. Это совершенно не моё, я бы так жить не смог, но… но это круто! Пусть у Сонечки будет всё! Всё-пре-всё. Мы с тобой можем ей это дать, а уж она сама выберет, что ей нужно. У неё будет реальный выбор и понимание, что можно и так, и эдак, что выбор профессии, развлечений, хобби – благодаря нам всё в её власти, ей доступно, что угодно, – он улыбался, довольный.

А ведь прав, ёлки-палки! Он так долго и витиевато говорил о главном – о свободе. Разве я не хочу именно этого своей дочери? Хочу. Значит, так и будет. Ценой расставания с ней. Но в жизни всё имеет свою цену, не так ли?

– Обещай мне, – заговорила я твёрдым и сердитым голосом, борясь с комом в горле, – что каждое лето она будет приезжать сюда. Нет! Каждые каникулы!

– Летом – точно. В Рождество, Новый год, по-моему, здесь лучше всего! Если захочет, если ей не будет скучно без подруг и компаний – ради бога! Но ты же понимаешь. Все каникулы… Белка, она будет расти – друзья, тусовки, то, сё. Давай ставить реальные задачи. И не реви!

– Я не реву, – пришлось отвернуться к окну и разглядывать парящих невдалеке птиц. Хищные, видимо, добычу высматривают.

– Почему, даже если план идеальный, великолепный, абсолютно складывается и получается, всё равно хочется плакать? Извращение какое-то!

– Эх, ты! Такая взрослая, а такая маленькая и глупенькая. Просто потому, что ничего полностью идеального не бывает. Вот так мир устроен. Идеал недостижим – точка. И ещё, это важно: если ты не планируешь возвращаться в Москву, то продавай сейчас оставшуюся квартиру. Нынче пик цен, дальше неизвестно, но по логике – ничего хорошего. Если согласна, пока что я смогу помочь и сделаю всё сам, без тебя.

Размышляла я всего десять секунд. У меня в Москве больше нет вообще никого. Только квартира. Если уж я не еду с Соней в Лондон, то о какой России может быть речь?

– Продавай.

Неделя бесконечных слёз, после того, как Юра увёз Сонечку. Неделю я не выходила из нашей с ней комнаты. Мне нужно было привыкнуть жить каждый день без неё, без её запаха, голоса. Жить в этой же комнате, где всё согрето её дыханием. Теперь здесь надо было кое-что изменить. Я сделала это сама, только сама и в одиночку.

Монтаж, «склейка». Или рассказ будет бесконечным.

Наши дни. Всё продолжается именно так, как начиналось, как задумывалось. Ничего не меняется, кроме… людей и их возраста.

У Нины тяжёлая гипертония, поэтому я должна следить в оба, чтобы она не напрягалась. А она упрямая, как чёрт! Я наняла уборщицу, так Нина обиделась.

– Может, и кухарку думаешь нанять? – сердито спросила она.

– Может, и найму! – в конце концов, в этом доме я решаю. – Нина, побереги себя, отдыхай!

– Я не собираюсь умирать! – возмутилась та. – У меня прекрасные препараты, они держат давление в узде. Ну, пожалуйста! – она сменила сердитый тон на жалобный. – Не надо кухарку! Для меня готовить – радость!

Ох, Нина. Её сыновья ни разу не приехали навестить мать, хотя она приглашала в гости (скрепя сердце я согласилась на их визит, но никто не приехал). Она звонила в Москву, беспокоилась, как они там, здоровы ли. Они вообще ею не интересовались. Зато умудрились дойти до суда в делёжке между собой оставленной им мамой квартиры! Нина плакала, узнав об этом. Ну, ведь чего проще – пополам! И то не получилось по-людски.

Я смотрела на Нину и не могла взять в толк: как и в чём накосячила эта прекрасная женщина, что у неё выросли два… не очень хороших человека? Не бывает, чтобы у идеальной матери выросло вот такое, где-то спряталась её огромная ошибка. Она сама тоже это понимала и мучилась тем же вопросом. Но мы не могли найти ответа. Мысль о «перелюбила» – глупа и банальна, слишком на поверхности и не убедительна, как мы ни крутили её так и этак. Всё настолько сложно, что простого ответа, возможно и быть не может: и отцовское воспитание, и перелюбила (как один из факторов), и не умела воспитывать правильно – а с чего бы умела? – и много чего ещё. Это единственное, что омрачало Нинину, безусловно, счастливую жизнь здесь.

У меня тоже силы уже не те. В зеркале отражается стройная женщина с огромным количеством мелких морщинок вокруг глаз и совсем не мелких на лбу. Зато у меня не появилось «складок скорби» возле рта, и кончики губ не поплыли вниз, как у многих в моём возрасте. Кто знает, может, папин «медвежонок» и мой Демон сыграли свою роль? Мышцы лица не привыкли к трагической маске, а морщинки вокруг глаз – они от улыбки. Это точно, я проверяла.

Я по-прежнему рыжая, только теперь этот цвет искусственный. По-честному, мои волосы абсолютно седые, и стоит вовремя их не покрасить, как по белоснежным корням прекрасно видно, что ни один волос не сохранил цвета. Так бывает в сорок семь. Говорят, и раньше бывает.

Янеку, прекрасному моему вельможному пану, была дана отставка, когда несколько лет назад он предпринял попытку захвата: приехал без предупреждения с огромным количеством чемоданов и заявил: «Я не могу без тебя, я навсегда». На этом между нами всё и закончилось, уехать ему пришлось на следующий же день.

Теперь у меня есть Поль. Парижанин. Композитор, автор современной музыки, иногда исполняемой симфоническими оркестрами. Музыка, которая не может прокормить, ибо её мало кто слушает и понимает (кстати, я тоже не из числа поклонников), но делающая моего кудрявого, седого, пижонистого Поля счастливым и совершенно очаровательным человеком, рядом с которым всегда и всем весело. На что он живёт? Да на наследство. Он из какой-то уже века два богатой семьи, типичный рантье, увлечённый музыкой. Поль сам спонсирует молодых гениев, помогает им материально и связями. Как его занесло ко мне и с какой стати? Способом «из уст в уста». Где-то в интернете прочитал восторженный отзыв, подумал, почему бы не съездить и не посмотреть на что-то любопытное, решил попробовать, приехал – а тут я. И всё завертелось. Вот уже пять лет мы таким образом «встречаемся». Ну… три раза я ездила к нему в мой любимый Париж, было дело. Но главная наша «база» – «Neiman Dream», по три-четыре раза в год.

Между прочим, в Париже у меня произошла удивительная, немного горькая встреча. Мы с Полем пошли ужинать в один из наших любимых ресторанов. Сделали заказ, ждали, болтали. Неожиданно послышался русскоязычный гомон – в заведение ввалилось сразу человек восемь. Туристы? Вряд ли, ведь ресторан очень недешёвый, тихий, респектабельный. Поль тоже удивлённо поднял брови.

– Никогда здесь такого не было. Ещё не хватало! – недовольно пробормотал он по-французски. Кстати, с некоторых пор я стала понимать французскую речь и потихоньку начинала говорить на этом красивом языке.

И вдруг я услышала ужасно знакомый голос:

– Белла!

Я резко повернула голову и подняла глаза: в двух метрах от меня стоял плешивый и с седой бородкой, но Олег, главный редактор «2FM»! Ну, какой же он всё-таки вахлак: в таком месте – в джинсах и ковбойке.

– Господи! – я вскочила и прижала ладони к лицу.

– Что-то не так? – встревожился Поль, вставая и хмуро глядя на Олега.

– Всё в порядке, дорогой, не волнуйся! – успокоила я его, улыбнувшись. – Старый сослуживец из Москвы.

– Я не ошибся – ты! – Олег резво подпрыгнул ко мне и полез обниматься. – Совсем не изменилась, чертовка! Рыжая ты бестия!

Мне пришлось представить его Полю.

Сослуживец бесцеремонно уселся за наш стол к большому неудовольствию моего кавалера. Заметив это, Олег по-английски пообещал, что всего на минуточку: «Мне всё равно надо к своим». И снова перешёл на русский, уже обращаясь только ко мне:

– Мы тут нашей радийной компашкой. На три дня вырвались… Не-не, не вглядывайся! Никого из тех лет уже не осталось, состав сменился полностью, я один старожил.

Вдруг его взгляд стал хитреньким.

– А что же ты про Мишку не спросишь?

Я вздрогнула так, что на столе звякнули приборы и бокалы.

– А?

Олег рассмеялся.

– Да что ж тебя так дёргает? Двадцать пять лет прошло! Или… не прошло? – он сощурил один глаз, в который мне тут же захотелось въехать кулаком. Я молчала. – Да, я всё знаю. Однажды под Новый год мы с Мишкой хорошо так нагрузились водкой и он давай рыдать и про тебя рассказывать, – я слушала ни жива-ни мертва.

– Он… тоже здесь? – хрипло спросила я, то ли надеясь на положительный ответ, то ли молясь об отрицательном.

– Ну, сказал же, из прежних – только я. Но Мишка до сих пор работает со мной, Беллочка. Видела бы ты его нынче! На что он стал похож! Куда ему до твоего… – он старательно улыбнулся Полю, который ответил кривой раздражённой ухмылкой, – до твоего месье. Знаешь, какой он стал?

– Какой? – прошептала я.

– Лысый, толстый, одышливый, занудливый! – Олег почему-то радостно выкрикивал каждое определение. – Подкаблучник и дачный муж. Да, он теперь ещё и дедушка-дедулечка, старшая дочь вышла замуж и родила ребёнка, представляешь? В общем, выбрось из головы этого горе-героя-любовника. Он, конечно, просчитался: ты потрясающе выглядишь и вообще… Хотя с ним, возможно, стала бы обычной бабой. Как его жена. Но он тебя не забыл, я точно знаю. Вот уверен: приеду, расскажу, как мы встретились, он опять напьётся и рыдать будет, – Олегу почему-то было ужасно весело это всё. Непроходимый какой-то.

Поль многозначительно откашлялся.

– Всё-всё, ухожу, – Олег вскочил и протянул мне руку. Болван. Когда я, смешавшись на секунду, подала ему свою, он наклонился и неуклюже чмокнул её, идиот. – Пока ребята! Беллка, так держать! – и показав большой палец, отвалил, наконец.

– И что это было? – спросил Поль, пока я брезгливо вытирала руку салфеткой.