Читать книгу: «Три главные темы человечества», страница 12

Когда я выходила из больницы, то подумала о том, как это глупо откладывать начало новой жизни до встречи с эмиссарами. У меня уже новая жизнь, просто пока в старом месте, но это скоро пройдет. Я пошла в магазин, и провела там весь вечер. На мне черные лаковые остроносые лодочки на высоком каблуке, идеальные черные брюки-дудочки, дорогая белоснежная рубашка и шикарный черный двубортный плащ с широким поясом. Я накрасилась прямо там, в примерочной. Убрала волосы в высоченный конский хвост на затылке, и накрасила губы ярко-красной помадой, выщипала брови, накрасила глаза. Купила кое-что из одежды про запас и небольшой саквояж.

Я пришла на пристань раньше всех, и теперь стояла перед ворохом горящих бумаг, и кусочки огня улетали ввысь, подхватываемые белоснежным дымом. Я выпустила наших рыб в море, погладив напоследок, и они наверняка уже улыбаются кому-нибудь другому, но мне будет не хватать их улыбки. Я достала из саквояжа наплечную портупею моего детектива. Как же я рада, что она больше ему не понадобится. Он сделал достаточно, он устал, он просто отдыхает, а все бедолаги пусть подождут нового героя. Я положила портупею поверх бумаг, и дым стал черно-белым, как наша жизнь.

Первым пришел мой отец. Теперь казалось, что там, под этим плащом, шляпой, очками, медицинской маской, брюками и башмаками скрывается человечек из электрических проводов, с которым случилось короткое замыкание, изоляция плавится и черными каплями сочится отовсюду, а внутри остается лишь проволочный каркас. Я не чувствовала близости и родства, но все же мне хотелось бы его обнять.

– Здравствуй, Кристина, – произнес он, но я с трудом могла разобрать его речь.

– Привет, пап. Я рада, что ты пришел.

– Я прочел твое объявление в утренней газете. Где детектив?

– Он оставил свою практику по ранению.

– Господи, что случилось?

– Он не знал, что идет на перестрелку.

– Так оно всегда и бывает. Жить будет? Подожди, а ты была там?

– Да куда мне, я же канцелярская крыса, – говорю, и мне самой себе не объяснить, почему я не хочу, чтобы он волновался за меня и переживал. Улыбаюсь.

– Почему мы здесь?

– У меня назначена встреча кое с какими людьми, и я надеюсь, что они смогут решить твою проблему. Они мне кое-чем обязаны.

– Думаешь, получится? – его речь почти невозможно было разобрать, но надежда в голосе была такой яркой, такой явственной. Я сделала правильный выбор, теперь уж точно. Я столько времени сомневалась, правильно ли то, что я хочу сделать. Правильно.

– Вот это приятный сюрприз, моя хорошая! – услышала позади я голос Риты, и обернулась.

– Вы о чем?

– Ты молодец, что приоделась. В заброшенном бассейне мне было больно смотреть на тебя, особенно когда я еще не знала, что ты Кристина. – вдруг, продолжая смотреть на меня, она закричала, – А ну поторапливайся! Сколько можно тебя ждать!

Я заглянула ей за спину, в нескольких метрах позади, гувернантка из последних сил тащила огромный телефонный аппарат, запряженная в бобину медных проводов.

– Вы считаете это нормально? – говорю.

– А что такого? – невозмутимо отвечает она, хлопая глазками, – Я должна быть на связи!

– А ее вам не жалко?

– Дорогая моя, я тебя умоляю! – она подняла камень, развернулась и со всего маху швырнула в колено гувернантки. Ту подкосило и понесло, – Если упадешь, я велю содрать с тебя кожу! – говорит, и гувернантка застывает, когда ее колено уже почти коснулось земли. Поднимается из последних сил, и идет дальше.

– А с ее чувством собственного достоинства вы что сделали? Провернули через мясорубку?

– Ты спросила, нормально ли это. Пойди спроси у нее, иди-иди. Если что, скажи ей, что я велела ответить максимально честно.

– Вы уже знаете, что она ответит?

– Это знает любой, кто хоть немного разбирается в людях. Иди. Мне и самой интересно.

– Вы же и так знаете.

– Я хочу посмотреть, с каким выражением лица ты вернешься.

– Мне кажется, вы и это знаете.

– Знаю. Хочу увидеть воочию. Иди, – достает сигарету и мундштук.

Я обхожу ее и подхожу к гувернантке. Она останавливается передо мной, ненавидит меня за то, что встала на ее пути, но молчит.

– Извините меня, – говорю, – А почему вы это делаете? Рита просила передать, чтобы вы ответили мне максимально честно.

– Да как ж не делать-то! – возмущается она.

– Неужели она так много платит?

– Поди ж ты разбери, сколько это «много». Хлеб на столе есть и ладно, нам много и не надо.

– У вас очень тяжелая работа, другие хозяева не заставляли бы вас таскать такие тяжести.

– Везде хорошо, где нас нет.

– Почему же вы терпите это?

– А что же делать-то? – усмехнулась она. Кажется, я действительно развеселила ее.

– Ну как же, найти другую работу, сменить дом. Наконец, сказать Рите, что вы не скотина какая-нибудь, чтобы вас в бобину впрягать!

– У госпожи свое разумение, ей виднее.

– Да почему же вы ставите себя ниже ее! Вы тоже человек!

– Знаю я таких. Говорят «без царя в голове», потому ересь всякую и несешь, тьфу на тебя! – говорит, и плюет мне под ноги, – Госпожа работу дает, жалованье плотит. Вот уж тебе самой какое удовольствие безродной дворняжкой по свету мытарствовать, никак в толк не возьму!

– Я человек, я личность, я сама себе хозяйка.

– Дворняжка ты, поди прочь, меня хозяйка ждет.

С этим словами, она пошла на меня, и мне не оставалось ничего другого, кроме как отступить, и вернуться к Рите. Делаю максимально безэмоциональное выражение лица, и молча подхожу к стерве.

– Понравилось? – ухмыляется она.

– Она считает, что там ее место, – говорю я, а сама понимаю, что мне никак не удержать лицо в безэмоциональности. Надо было просто молчать, а теперь оно расплывается в растерянности.

– Вот, вот за этим, – кивает мне в лицо, – За этим я тебя к ней отправила, – и смеется.

– Мне кажется, она даже человеком себя не считает, – я начинаю злиться.

– Да нет у нее таких категорий! – она начинает смеяться, – Понимаешь? Я для нее хозяйка, а о себе она просто не задумывается. Никого не напоминает? Ты же из сельской местности.

– И что? – говорю я с вызовом, а сама понимаю, что никак мне не тягаться с Ритой, и чувствую себя запряженной в бобину.

– Да не о тебе речь, оставь свои комплексы при себе. Ты же видела стада баранов там у себя на Кленовой? Вспомни, как они ведут себя. Для них есть только пастух, но их самих словно не существует. Я тебя уверяю, что люди – это такое же стадо, и не нужно никаких ухищрений с чувством собственного достоинства.

– Но и пользоваться этим никто не заставляет! – возражаю я.

– Вот именно поэтому ты позавчера секретарша, а я послезавтра – эмиссар Ада.

Мне было нечего возразить. Только теперь я поняла, что мой пинок был лишним доказательством моего бессилия перед ней. Совершенно лишним доказательством.

Я услышала шум, и посмотрела в море, к нам приближалась лодка с двумя фигурами разной высоты и ширины в птичьих масках..

– А вот и мои мальчики! – обрадовалась Рита.

«А вот и моя новая жизнь,» – подумала я.

– Ты справилась? – спросил толстый, неожиданно резво перепрыгнув с лодки на пристань, держа в руке швартов, который в прыжке ловко накинул на кнехт.

– А то как же, – говорю.

– Смутно припоминаю, что вы с Доктором Лавом расстались не очень-то хорошо. Могла не дерзить?

– Я решила, что так ему будет проще пакостить людям в дальнейшем.

– Ну и дура, можешь теперь забыть про ваш с детективом процент от его крайней выгоды, – говорит.

– Да что мне процент с выгоды этого сводника или, чего хуже, сутенера или, чего хуже, мелкого жирного бессовестного и не развитого, не разностороннего, не талантливого и не особо умного пройдохи.

Толстый обильно сплюнул.

– Да ладно, ты же теперь эмиссар Ада, не расплачься мне тут, – говорю.

– Сука! – бросил он, и отошел к Рите, которая все еще держала длинный тонкий мундштук с сигаретой. Толстый учтиво достал бензиновую зажигалку и дал ей прикурить.

– Рита, а вы знаете, что ваш сынуля балуется с огнем? – говорю.

– О чем ты, девочка? – безразлично отозвалась она.

– Ну вот например Доктор Лав на самом деле был недостаточно хорош, чтобы стать…

– Заткнись, – прошипел толстый, пряча зажигалку в карман.

За дело взялся обычный.

– Кристина, я думаю, вам не стоит сходу портить отношения. Особенно теперь, когда все стало налаживаться.

– Все наладится, когда вы вернете мне долг!

– Все, что вам нужно – лечь спать сегодня пораньше, вы увидите седьмой сон, и на этом ваше приключение закончится.

– А что будет с Лидией?

– Ну, – усмехнулся он, – Сегодня утром она проснулась в прекрасном расположении духа и всеоружии, но уже сегодня ночью от ее кистей не останется и следа.

– Она это заслужила, а я хочу, чтобы вы расплатились со мной иным образом.

– Ха! – неожиданно встрял толстый, – Денег не получишь!

Настал мой черед смеяться.

– Пожалуйста, не смеши меня так больше, скупердяйчик.

– Чего вы хотите, Кристина?

– Видите этого человека? – показала я им на отца, который все это время безучастно стоял в сторонке и наблюдал.

– Насколько я понимаю, Кристина, это не совсем человек…

– Все верно, для меня это даже чуть больше, чем человек. Это мой отец. Я хочу, чтобы вы вернули мне долг, решив его проблему.

– Какие такие проблемы могут быть у этой падали? – усмехнулась Рита.

– Жилищное управление не дает ему упокоиться в могиле из-за долгов по квартире, размер которых они сами же не в состоянии посчитать. Черт с ними, со снами, я прошу вас помочь переправить его на тот свет, и долг будет закрыт.

– Святоша, – сплюнул толстый.

– В такие моменты она мне просто омерзительна, – закатила глаза Рита.

– Кристина, вы понимаете, о чем просите нас? Я вас уверяю, что это НЕ самый простой способ решить проблему. Сделайте необходимые справки, дайте взятку в жилищном управлении, не мне вас учить.

– Это не работает – проверено, – говорю.

– Вы думаете, у нас меньше бюрократии? С чего вы вообще взяли, что я или мой коллега такое можем?

– Послушайте, я же вас не спрашивала, как мне расследовать ваши сраные никчемные дела.

– Потому что нас это не волнует, – говорит толстый.

– Ну а с какой стати меня должны волновать ваши проблемы? На минуточку, это вы мне должны, а не наоборот.

– Послушайте, Кристина, чтобы это провернуть, вашему отцу придется и самому немало постараться.

– Я готов! – вдруг отозвался отец.

– Вы даже не знаете, что вам придется делать! – возразил обычный.

– На покой мне надо, сынок. На все готов.

– Как они все надоели! – пожаловался толстый Рите, и загрыз семечки.

Обычный молча посмотрел на него.

– Не смотри на меня! Сам решай!

– Послушайте, – говорит обычный отцу, – Мы можем забрать вас прямо сейчас.

– Я готов!

– Я не договорил.

– Прошу меня извинить!

– Извиняю. Так вот, мы можем забрать вас сейчас, но мы эмиссары Ада, ваша дочь не говорила вам?

– Да я слов-то таких не знаю! – говорит отец, – Это как комиссар, что ли?

– Я думаю, можно и так сказать, – задумался обычный.

– Ну так бы и говорили, а то навыдумывают херни…

– Пап, не ворчи, пожалуйста.

– Так вот, – продолжил обычный, – Мы – эмиссары Ада, и поэтому если вы согласитесь пойти с нами, то только в Ад.

– Тьфу ты! – возмутился отец, – Это из-за этого ты мне голову крутишь, сынок? – говорит, – Ты в жилищном управлении бывал хоть раз? – а сам уже лезет в лодку, – В Аду тебе плохо, щенок? Совсем зажрались! – плюнул и уселся на корме.

– Что же… – начал обычный.

– Пусть сука наслаждается! – сказал толстый, и засмеялся мне в лицо, отойдя от Риты.

– Послушайте, – говорю я обычному, – Фантомному Писателю ведь пришлось немало дерьма наделать, чтобы стать вами?

– Каждому эмиссару Ада необходимо сделать немало стоящего дерьма, – говорит.

– А что, если вдруг выяснится, что какой-нибудь эмиссарчик вдруг смухлевал, сделал грязную работку вместо себя, потому что, например, был слишком трусливым или, чего хуже, мелким или, чего хуже, слишком жирным, чтобы…

– Прыгай в лодку! – крикнул толстый обычному.

– Подожди, Кристина хочет мне что-то сказать.

– К черту эту суку, мы ей больше ничего не должны.

– Мы – нет, – говорит, – Но ты прав, я пойду в лодку, надену головные телефоны, и буду слушать Рихтера. А ты все же выслушай ее, пожалуйста.

Толстый опять сплюнул, и подошел ко мне.

– Чего ты хочешь, сука? – шепотом.

– Я хочу седьмой сон.

– А то что?

– А то я расскажу всем, как ты смухлевал при поступлении. Особенно когда сама окажусь в Аду за проституцию.

– Я тебя умоляю, кому ты там нужна!

– Седьмой сон, – напомнила я.

– При таком раскладе, остальные шесть никуда не денутся.

– Как-нибудь переживу, – говорю, – Седьмой и правда обрадует меня?

– Его он писал, – ткнул он в сторону лодки.

– Тогда по рукам?

– Чертова сука, – прошипел он, еще раз сплюнул и запрыгнул в лодку.

– Постойте! – закричал отец, – Дочь!

Он достал из-за пазухи большой полиэтиленовый сверток, весь в черной зловонной слизи, и швырнул на причал.

– Возьми! Мне они теперь без надобности.

– Что это?

– Это мои похоронные!

– Подожди, а как же похороны, оградка, камень через год, вот это все?

Обычный встал перед отцом, и распахнул его плащ.

– Кристина, тут уже нечего хоронить, – бросил он через плечо, – Не переживайте.

– Ты с нами, мам? – спрашивает толстый.

– Да, секунду, – отвечает Рита и поворачивается к гувернантке, – В Аду мне служить будешь?

– Как скажете уж, – говорит та.

– Ну тогда полезай в лодку.

Гувернантка выпряглась из бобины и опустила на землю телефонный аппарат:

– Как же это здесь оставить? – спрашивает хозяйку.

– Ну позвони этому в клуб, пусть заберет, – затем Рита подошла ко мне, выбросила окурок, и убрала мундштук в сумочку, – Теперь ты все поняла?

– Алло? Опять баклуши бьешь на работе? А ну приходи-ка на пристань, телефон забери.

– А то как же, – говорю я, оглядываясь на гувернантку с телефоном.

– Мне даже интересно, как ты распорядишься этой информацией.

– А то вы не знаете?

– Теперь я ни в чем не уверена, – говорит, и ступает на лодку своей царственной походкой, а я смотрю на нее, а внизу у меня все горит. Чертова стерва умеет разжечь огонь.

Обычный пропустил толстого к корме, а сам произнес:

– Ну что, господа, рад приветствовать вас на борту этого великолепного судна!

Толстый в это время открутил двигатель и сбросил его в воду.

– Доставать? – спрашивает обычного.

– Да, конечно.

Затем они вручили гувернантке и моему отцу по два смазанных маслом весла, а себе троим – по два электрических хлыста, усеянных отравленными шипами в огне.

– Ваш Ад начинается прямо сейчас, – улыбнулся обычный, а потом, под шлепки весел, удары хлыстов и стоны мучеников, они уплыли в туман.

– Затейник, – улыбнулась я, и пошла доставать похоронные из вонючего свертка.

Я вернулась домой за полночь. Оставила саквояж у двери, а я все остальное аккуратно повесила на вешалку. Теперь надо было пойти в душ и отмыться, хотя бы даже морально, от трупной жижи, в которой я оказалась по локоть.

И вот, наконец, я в кресле, и готова ко сну. Я успела подумать, что с моей стороны было крайне опрометчиво вверить свои сны пожизненно эмиссарам Ада, ведь мне теперь никогда не приснится ничего другого, но почти сразу уснула.

На корабле

Безысходность. Я снова здесь, в этой темноте, передо мной лишь дверь с кучей замков, и у меня нет рук. Только пульсирующий плеск воды, и шум волн. Становится холодно, я покрываюсь гусиной кожей, и только теперь понимаю, что я вся мокрая, с моих волос стекает вода, и дует холодный ветер, срывая с меня последние остатки тепла.

Кажется, я больше не боюсь, теперь уже все равно, что будет дальше. Я потеряла моих щенков, я потеряла руки, и саму себя. Я осталась в этой темноте одна. Больше никого нет, и никто ко мне не придет. Я была бы рада пусть даже Дьяволу, лишь бы не быть одной, но у него нет того сострадания, в котором я сейчас нуждаюсь.

Я чувствую, как уплотняется воздух вокруг, становится густым и вязким. Моих легких недостаточно, чтобы вдохнуть его, я бы рвала его на куски и клала в рот, но нечем. Я начинаю задыхаться и пытаюсь откусить кусочек воздуха, но каждый раз мои челюсти вгрызаются в пустоту.

Я опускаюсь на колени, и припадаю лицом к полу, чтобы воздуху некуда было деться, и вот когда я уже почти ухватила его, оказывается, что пола тоже нет. Я срываюсь и лечу вниз.

Как это страшно – падать вниз в полной темноте, не имея рук. Хочется взмахнуть ими, чтобы взлететь как птица. Хочется поймать равновесие и лететь глядя прямо вниз. Хочется иметь руки, и попробовать схватиться за что-нибудь. Хочется выставить руки вперед, и защититься.

У меня больше нет ничего, я просто лечу с огромной скоростью вниз, меня кружит, болтает и бьет. Кажется, меня самой больше нет, и какая теперь разница, что будет дальше? Кажется, так немного легче. Так существенно легче. Я больше не боюсь, а главное – я больше не сожалею, и больше не думаю. Так хорошо.

Я даже не понимаю, а вниз ли я лечу? Может быть, я наоборот, возвышаюсь? Или качусь куда-нибудь вбок?

Воздух вокруг меняется, рядом что-то есть, что-то близко. Это конец? Я разбиваюсь.

Я открываю глаза.

Я сижу, а вокруг темнота. Я все еще не вижу ничего. Нет пульсирующего плеска воды, нет злой тьмы, и с меня не течет вода. Где я?

Я прижимаюсь спиной к стене, и пытаюсь подняться. Кажется, у меня получается. Я трогаю ногой пол перед собой. Он есть, и я могу сделать шаг. Трогаю вновь, и снова шаг.Я иду вперед в полной темноте, ощупывая дорогу перед собой, прежде, чем сделать новый шаг. Кажется, еще не все потеряно, и возвращается страх, и возвращается сожаление. Страх грядущего и сожаление о прошлом. Я ведь уже смирилась, и почему же все это не могло закончиться?

Я иду и, кажется, слышу что-то. Волны, и шум воды. Вновь. Они там, впереди. Приближаются. Я больше не хочу идти туда, но что меня ждет позади? Быть может, развернуться и бежать изо всех сил? А может, просто лечь? Вдруг я понимаю, что мои глаза открыты. Что, если открыть их…

Я открываю глаза, и их до боли обжигает белой вспышкой, я закрываю глаза. Я чувствую, как что-то там, внизу, у моих ног, оно подбирается ко мне, хочется вскарабкаться по мне.

Я открываю глаза, и снова белая вспышка, но теперь я могу ее терпеть. Это очень яркое и горячее солнце. Шум волн, и меня качает из стороны в сторону. Я слышу крики чаек. Я вижу, как передо мной возвышаются белоснежные палубы.

Я открываю глаза, и смотрю вниз, где у моих ног радуются мои подросшие щеночки, виляют хвостиками, звонко лают и встают на задние лапки. Я присаживаюсь к ним, и тогда они облизывают мне лицо под шум волн, бьющихся где-то внизу и крики чаек сверху. Все залито солнцем, и над нами яркое кобальтовое небо. Я обнимаю моих щеночков и крепко прижимаю к себе. Я счастлива, я плачу, и зажмуриваюсь от счастья как кошка.

Вдоль набережной вальяжно идут два джентльмена. Один, расфранченный, повыше, в костюме-тройке, и с тросточкой, а второй чуть ниже, важно выпятив живот, приподнимает свой котелок и протирает под ним платочком. Сегодня чертовски солнечный и жаркий день, который, впрочем, уже близится к закату.

– Скажите мне, любезный, отчего же мы приехали сюда в этот час? Не лучше ли было насладиться обществом прекрасных дам за бокалом прохладного игристого вина и преферансами?

Джентльменов сопровождает роскошный черный фаэтон, мимо которого проходят редкие гужевые повозки.

– Прошу вас, не извольте беспокоиться! Вот увидите, вам будет совершенно не о чем сожалеть воспоследствии! Минуточку…

Господин достает из кармана золотые часы на цепочке, и, удовлетворенно, убирает назад.

– Вот-с! Взгляните-ка сюда!

Он указывает в сторону причала, и тот, что в котелочке, заинтересованно скользит взглядом вслед за рукой своего компаньона.

В этот час от пристани уходил белоснежный пассажирский пароход, а джентльмены следили за ним, и никак не могли оторвать глаз.

Солнце клонилось к закату, и в его теперь уже алеющих лучах, корабль шел вперед, медленно погружаясь под воду. Вода уже прошла ватер-линию, когда джентльмен в котелке спросил:

– Сказать по правде, вы меня обрадовали. Давно не видел нечто настолько прекрасное. Что это?

– Не спешите радоваться, мой друг! Не спешите радоваться прежде, чем узнаете эту великолепную историю.

– Что ж, я весь – внимание, любезный, – господин в котелочке все так же завороженно смотрел на пароход, который поглощало море, а он, невозмутимо, шел вперед.

– Это особенный корабль.

– Я вижу.

– Вы можете увидеть его только в этот час, и только в этот день, и только в таких предзакатных лучах.

– Но кто там?

– О, там несчастная девушка, которая утопила своих новорожденных детей, испугавшись позора, который навлекла бы на свою семью. Так ее наказали, и теперь она каждую неделю ступает на борт этого парохода.

– Великолепно, но как же она это выносит?

Корабль уже почти скрылся под водой.

– Сказать по правде, я не хотел бы это знать.

Джентльмены рассмеялись, и дождавшись, когда судно полностью уйдет под воду, остановились. Остановился и сопровождавший их фаэтон, водитель которого вышел, и открыв дверь, помог джентльменам забраться внутрь. Когда все двери захлопнулись, фаэтон посигналил гужевой повозке, требуя дороги, и уехал.

Несколько чаек кружили над набережной и шумел прибой. Это было на закате жаркого солнечного дня.

Я открыла глаза, и сладко потянулась в своем кресле до хруста в спине. Сегодня прекрасный день, и я иду в душ, не глядя в окно, я знаю, что сегодня солнце, чайки и кобальтовое небо.

После душа я оделась, прихватила саквояж, и уже у самой дверь взглянула на старую вешалку, на которой нашли свое упокоение пожелтевший плащ и серая шляпа моего детектива.

– До свидания, я буду скучать, – сказала я, взялась за дверную ручку, справа что-то зашелестело, и посмотрев туда, я увидела, как рядом с плащом и шляпой покачиваются, только появившись, еще одни. Я засмеялась.

– И по тебе тоже, – сказала я, и провела по плащам рукой.

Я закрываю дверь, и впереди у меня прекрасный день с кучей дел, который закончится так быстро, что я не успею и глазом моргнуть, но сначала мне нужно сделать пару справок.

Вокзал

Так и вышло. Теперь уже ночь, и я сижу на вокзале, скоро прибудет мой поезд, и у меня осталось лишь одно дело.

Рядом со мной коляска с очаровательными новорожденными близнецами, от которых отказалась какая-то малолетка. Под моим саквояжем стопка отпечатанных листов, к которым осталось добавить совсем немного.

Во-первых, я сегодня выплатила свой последний долг, и сходила на свидание с маньяком-таксистом. Он позвонил на следующий же день.

– Давайте завтра вечером, – говорю.

– Мне заехать за вами? – спросил он.

– Нет уж, давайте встретимся прямо в лесопосадке, а то вдруг вы меня просто в лес увезете.

– Больно плохо вы обо мне думаете, а я, между тем, даже не знаю, как вас зовут.

– Учитывая обстоятельства, не больно-то мне хочется вам свое имя называть.

– Можно я тогда сам что-нибудь придумаю?

– Ну это уж как вам сердце подскажет, – говорю.

Так мы и встретились.

Он ждал меня у входа в лесопосадку с букетом могильных цветов.

– Матильдочка, это для вас!

– Я, конечно, польщена, – говорю, принимая букет и стряхивая с него землю, – Но с Матильдочкой – это перебор.

– А как?

– Разберемся, пойдемте внутрь.

Мы шли по тропинке, и теперь, ночью, из кустов доносилось куда меньше топотов, стонов и криков, но они стали не в пример громче.

– Вы не сворачивали с этой тропинки позавчера? – говорит.

– У меня не было времени осмотреться тут как следует.

– Здесь направо, – показал он, – Я забронировал для нас отличную скамейку под Луной.

Скамейка и правда оказалась замечательной с небольшим столиком и уютной кованой оградкой вокруг. На лужайке вокруг росли ивы, трава была низко скошена, и все вокруг убеждало меня, что вечер будет прекрасным. Очень кстати подошел официант, по счастью – другой.

– Добрый вечер. Чего изволите сегодня?

– Я думаю, – уверенно начал водитель, – Нам для начала бутылку водки…

– Желаете отравить? – уточнил официант.

– Возможно, позже, благодарю.

– Сегодня скидка на все снотворные.

– Вы как? – посмотрел на меня таксист.

– Пока не хочется.

– Да, ну значит нам бутылочку водки, два стакана томатного сока, и тарелку «Докторской» колбасы.

– Отлично! Что-нибудь еще? – спросил официант, переводя взгляд с водителя на меня и обратно.

– У вас есть лимонные карамельки? – говорю.

– К сожалению, это только в сезон.

– Ну сделай, – попросил водитель.

– Сложно… – опустил глаза официант.

– Сделай-сделай.

– Для вас – сделаем. Что-нибудь еще? Нет? – и ушел.

Пару минут спустя он вернулся, поставил на стол пару свечей, и вазу с водой для моих цветов.

– Приятное место, – говорю, оглядываясь.

– Неплохое, – заметил водитель, откинулся на спинку скамьи, и невзначай приобнял меня.

– Смотрите, – говорю я, снимая его руку с плеча, – Вы маньяк, таксист, сексист, игрок, а еще женаты и с детьми. Я согласилась пойти с вами, но это не значит, что у наших отношений есть будущее.

– Ну знаете, мне не привыкать к отказам. Почти все мои отношения начинались подобным образом, ну кроме брака.

– Я понимаю, но заполучить меня силом будет проблематично. Очень жаль, что мы не познакомились пару лет назад, когда я я была доступна под мостом за пять мелких купюр.

– Да вы что! – восхитился он, – Вы были шлюхой?

– А то как же, – говорю, – Но это было временной ошибкой.

– Моя сестра всю жизнь была шлюхой, но потом пропала без вести.

– Вы постарались?

– Да нет, – рассмеялся он, – Она подавала большие надежды, много училась, практику проходила в Восточной Европе, и даже ездила на шлюший конгресс в Берлин, часто выступала с докладами в Амстердаме, и мы все время твердили ей, что она должна сосредоточиться на преподавании, но она считала, что теория немыслима без постоянной практики.

Нам принесли водку, сок, одноразовые стаканчики, колбасу в одноразовой же тарелке, и три лимонные карамельки.

– А больше нет? – раздосадовалась я.

– Все, что удалось собрать, – оправдался официант, потупив взгляд, – Не сезон.

– А хлеба нет? – вспомнил вдруг водитель.

– Странно, но сегодня не приносили. Есть пара вареных яиц.

– Вы как? – спрашивает меня водитель.

– Я пас, – говорю.

Когда официант ушел, мой кавалер разлил водку и сок, мы выпили за встречу, и он продолжил:

– Так вот, в какой-то момент она решила написать тоже докторскую, об особенностях жидкостных практик унижения достоинства в условиях южных широт, и поехала в Австралию собирать материал.

– К сожалению, я не очень сильна в теоретической части, – говорю, – Они там как-то иначе это делают?

– Ну там магнитное поле земли иначе работает, и даже когда воду в ванной сливаете, воронка закручивается в другую сторону. Это влияет на жидкостные практики, понимаете?

– Ну примерно.

– Так вот, уехала она в эту Австралию, и там пропала.

– И что же, никаких следов? Клиенты, коллеги, никто ничего не видел?

– Один местный мужик, который содержит приют для бесхозных крокодилов, показал, что видел как похожая на мою сестру девушка дерется с кенгуру под веселую музыку, но он ничем не смог помочь, потому что музыку в национальном парке включают централизованно, и колонки висят слишком высоко.

– Понятно, а я думала, что маньяки обычно единственные дети в семье.

– Бывают исключения, – улыбнулся он, – Но все остально при мне! – поспешил он заверить меня в своей полноценности.

– То есть безотцовщина, гиперопека, властная мамаша-моралистка, все это было?

– Конечно, и животных в детстве мучил, и в школе обижали, и с девочками не получалось.

– А как же с женой получилось?

– Ну она у меня очень умная женщина, сразу поняла, чем меня завлечь. Я же никогда о семье и не помышлял, а ей уж тридцатник маячил… Выпьем?

– Я разолью, вы рассказывайте, – говорю, и вспомнила, как работала барменом в «Эсхиле, Софокле и Еврипиде», когда они только появились на карте ночного города.

– Ну так вот, ей тридцать через пару лет, я вроде как кстати пришелся.

– Последний вагон? – улыбнулась я.

– Ага. Кстати, а вам сколько?

– Мне двадцать пять или около того, – говорю, – Так что даже не надейтесь! – и мы рассмеялись.

– Совсем молоденькая еще, у вас все впереди, если переживете эту ночь. Просто вы выглядите значительно старше, а когда на вас падает лунный свет, то и откровенно потасканной.

– Не заводитесь, – хихикаю, – Давайте лучше выпьем!

– А давайте! – задорно подхватил он, – За что?

– Давайте за упокой вашей сестры?

– Превосходно!

Мы выпили, закусили, и мне захотелось покурить.

– Давайте сразу еще по одной, за здоровье? Что-то так курить хочется, а до третьей не могу.

– Это почему же?

– А так, – говорю, а сама наполняю стаканы, – старые неврозы.

– Ну тогда давайте за ваше здоровье! – поднимает тост водитель.

– Как же так, давайте уж тогда за наше с вами!

– Да моему-то ничего угрожает ведь, – и улыбается, подлец.

Я поставила стакан на стол, выудила из портупеи невыносимую «Беретту», сняла с предохранителя, дослала патрон в патронник и приставила ствол к его ширинке.

– А так? – спрашиваю.

– Ну если так, тогда и за упокой сразу!

Мы посмеялись, я убрала пистолет, мы выпили, и он продолжил свой рассказ, пока я курила.

– Так вот, ей уж не до жиру было, хотелось поскорее детей и дачу в пригороде, вот уж тогда она за меня крепко взялась. Контролировала каждый мой шаг, часто ругала, иногда била, кормила с ложечки, следила, чтобы вовремя ложился спать, не смотрел «Крестного отца» перед сном, и даже будила по ночам пописать.

– У вас и с этим были проблемы?

– Конечно, с самого детства, да как у всех уж.

– У меня не было, – говорю.

– Так вы же и не маньяк.

– И то верно.

– Конечно, с таким подходом, как я мог сопротивляться?

– А я вам почему понравилась? Кажется, я гиперопеки не проявляла.

– Вы заботились о своем друге, и угрожали мне пистолетом, вашему обаянию невозможно было сопротивляться!

– Это приятно.

– Да и потом, это сочетание вашей молодости и некоторой уже потасканности – это, знаете, ни один мужчина не устоит, даже самый нормальный!

– Мой детектив устоял, – грустно заметила я, и налила по четвертой, – Давайте за его здоровье.

Выпили.

– Любите его?

– У нас сложные отношения, я многим обязана ему. Фактически – всем, что у меня сейчас есть.

– Значит, вы любите его сугубо из благодарности?

– Я никогда не думала об этом. Мне кажется, что любить из благодарности – это унизительно, и я бы очень не хотела любить так. У нас с ним платонические отношения, очень теплые и доверительные, но без физиологического подтекста.

– Потому что вы потасканная или он слишком старый для вас?

– Я очень сомневаюсь, что недостаточно хороша для него, да и он для меня практически единственный существующий мужчина, я ведь на остальных и не смотрю.

– И работаете вместе, как же так у вас не дошло до полноценных отношений?