Читать книгу: «История села Мотовилово. Тетрадь 12», страница 3

Старики, яблоки, мёд. Смерть деда Крестьянинова

В даровитый август, кто чем занимается: кто молотит, кто веет, кто снопы с поля везёт, кто посконь из конопли выбирает, кто плоды в саду убирает, кто мёд качает, кто вику докашивает, а кто озимые сеет. Одним словом, август всем дел придаёт, не даром в народе говорят: август пора крестьянской страды. Савельевы с Федотовыми на установленной в овине молотилке, в спешке домолачивали рожь. Из овина слышна была, по шмелиному, хлопотливо-настойчивый гуд молотилки и торопливое тарахтенье веялки. Крестьянинова семья в этот день спешно добирали посконь из коноплей, посеянных на усадьбе за сараем. Старики, из-за своей немощи отсиживались дома. Бабушка Савельева Евлинья, тоже домовничала, она не принимала участия в молотьбе с семьёй. Выйдя из избы на улицу, проветриться и завидя деда Крестьянинова, сидящего на завалине своего дома, она для беседы подошла к нему. Высунувшись из открытого окна избы, бабушка Дуня, тоже гуляла, разговаривая со своим стариком и Евлиньей:

– Дедушк, завтра, пожалуй, надо яблоки в саду оборвать. Я давечя в сад выходила и наблюдала как дозревающие на солнышке яблоки сами срываются, падают и о землю раскалываются! А вить жаль их!

– И то дело, возьмём да завтра и оборвём. Да и морозов боюсь не будет, хотя, яблоки, тронутые морозом слаще! – с деловитостью отозвался на слова своей старухи дед.

Из поля с возом овсяных снопов, на изнурённой своей кобыле, по уличной дороге, тащился Семион Селиванов. Ему повстречался Николай Смирнов. Смотря на испятнанный кнутом лошадиный круп, он шутки ради крикнул:

– Семион Трофимыч! Ты уж больно велик воз-то наворочал!

– А что? – добродушно отозвался Семион.

– Как что? Воз то вон какой высоченный! Верхом-то он почти в облако упёрся, не боишься, что своим возом, все облака с неба можешь смести как метлой! – задорно усмехаясь проговорил Николай.

– А мне воз-то кажется маленьким, всего 250 снопов я в него уложил и облака с неба, я сметать не собираюсь. Пусть дождик из них брызнет, вот Веригино-то, кажется, начинает замолаживать! Для осеннего сева это не повредит! – на шутку, шуткой вставил Семион.

Старики отвлеклись от своей беседы, слушали шутливый разговор на дороге и наблюдали как натужно волокла свой воз кобыла.

– Вон, уж и журавли в отлёт собрались, – проговорила Евлинья, вглядываясь вверх, откуда слышалось журавлиное курлыканье.

– Да и осень с зимой не за горами, на берёзах уже появились прожелтень, – проговорил дед, наблюдая, как при порывах ветра жёлтые листочки срываясь с ветвей берёзы, бабочкой порхая в воздухе неторопливо падают на землю.

– А зима-то, по всем признакам, суровой будет, – предсказательно проговорила бабушка Дуня.

– А откуда ты знаешь? – спросила Евлинья.

– Лук, во много одёжек оделся, чует холодную зиму, – с чувством знатока добавила бабушка Дуня.

– Да, вот нам старикам не дожить бы до зимней стужи, помереть бы за тёплое время, – упаднически проговорила Евлинья.

– Ты что, так рано в старухи-то записалась! – с явной досадой на неприятные слова Евлиньи отозвался дед.

– А ты на седьмом десятке лет или особую силу почувствовал! – оборвала его бабушка Дуня, – уж чего яхриться-то, уж и взаправду мы все стариками стали, и ты дедушк не ерахорься под старость- то. Ты и говоришь как-то хриповато, словно прохудившийся лапоть на ходу по скрипучему снегу! – охаяла своего деда бабушка Дуня.

Да и взаправду, речь дедова, под старость стала, какой-то заплетающейся, в которой часто слышится меж словесный ык. Старик, чувствуя недружелюбные к его старости помыслы Евлиньи и своей старухи Дуни, не стал с ними злословно защищать свою и ихнюю старость. Он только для самоуспокоения сказал:

– Да как вокруг нас всё хорошо и прекрасно, вольготно и жизнерадостно. А мы и на самом деле, свой век отжили, надо уступить дорогу тем, кто нас моложе. Ведь и без нас людей на вольном свете много останется! А без людей земля пустыня! – мечтательно философствовал дед…

Слова шабрёнки Евлиньи и своей старухи Дуни, свои мысли, отлёт журавлей и отпадающие листья оказались пророческими, через неделю дед умер, как-то глупо и скоропостижно.На кануне Успенья, под самый вечер, Матвей Кораблёв ему принёс в горшочке, только-что накаченного, ещё тёпленького мёду. Дед поблагодарил Матвея за мёд и не дожидаясь утра, в темноте ночи, решил испробовать подарственного мёда. Случилось же такое, и в темноте Матвей не заметил, и дед в темноте не видел, а меду была завязшая пчела. Дед отпил несколько глотков и пчелу вместе с мёдом проглотил, а она видимо застряла в пищеводе, самозащитительно пустила жало, ужалив деда. Дед сразу же почувствовал нестерпимую боль в горле, мыкая запрыгал от жгучей боли, вспомнил всю семью, но помочь ему никто ничем не смог. Всю ночь дед метался в постели от боли и жара, шея у него страшно пораспухла, дыхание спёрло. За врачом, в больницу Чернухи, не поехали, так как признаки были не в пользу жизни деда, и он скончался, как только на церковной колокольне отзвонили к успенской обедни. После похорон деда, бабушка Дуня, как-то сразу заметно постарела. Она с болью на душе переживала утрату своего старика и не прожив и году, ушла вслед за дедом.

И дело, в народе существует примета. В старом доме семья цельно живет. Построили новый дом – семья жди урона. А урон, почти всегда бывает со стороны стариков, всего скорее, из семьи выбывают престарелые члены семьи. Так получилось и у Крестьяниновых; в старом доме семья жила- размножалась, построили новый дом – семья пошла на убыль: Алёша с Мишкой отделились, Анку выдали замуж, дед с бабушкой Дуней, а вскоре и старушка–тетенька Александра умерли.

Пашня. Санька и грибы. Гуляева и Семион

Василий Ефимович, пошёл в поле вику, созревшую косить, а Ваньку послал в поле, где раньше был лес «Волчий дом», загон под посев ржи вспахать. Ванька выпрягши телегу, поставил её на лужайке небольшого высохшего ручейка, а сам перепрягши лошадь в постромки принялся за пахоту. В перерыв, к Ваньке подошёл друг его Панька, который вместе со своим отцом тоже пахали свой загон невдалеке от Ваньки. Пока Серый пасся на зеленоватой траве ручейка, Ванька с Панькой занялись разными своими детскими забавами. Сначала, они озорно и бесшабашно бегали, резвясь бегали по простору поля, шаловливо хохоча, догоняя друг друга. Потом они занялись другой забавой, – вооружившись палками и отыскав, растерянные по всему полю, жидковатые коровьи навозные лепёшки, ударяя по ним палками обрызгивали друг друга грязцой. Азартно хихикая, каждый старался, как пообильнее окатить жидкостью соперника, применяя при этом ловкость искусства нападения и увёртливость в отступлении. После игрового занятия снова за пашню, снова за ручки плуга. Не допахавши загон, осталось с плугом проехать взад-вперёд, раз пять, на местность пашни наплыла густая дождевая туча с громом. Пустив лошадь на попас, Ванька забрался под телегу. Дождь опустился ядрёный и сильный. Всё кругом непроглядно заволокло. По ручейку, над которым, так неосмотрительно и неразумно, Ванька поставил телегу, бурым потоком потекла дождевая вода, взмочив одежду, поклажу и самого Ваньку. Спасаясь от потопа, прижимаясь к колесу, шепча молитву, Ванька с боязнью пережидал многоводный дождь. Этот дождь, который до нитки измочил Ваньку, оказался благодатным в грибном отношении. В лесу появилось столько грибов, что свободные от дел люди бросились в лес за грибами. Осип Батманов, собираясь в лес со своей Стефанидой, поучал её: «Ты обуйся не в новые лапти-то, а в те, которые я восейка подковыривал, а лукошко-то под грибы-то, бери побольше, а я возьму коровью плетюху».

– Далеко ли пошли с кузовами-то в такую рань? – спросил Осипа Иван Федотов запрягая лошадь.

– В лес за грибами! Их, бают, в лесу хоть косой коси! – с нескрываемым задором ответил Осип.

– Не плохо, не плохо! Грибы мясу подспорье! – улыбаясь проговорил Иван, взважживая вожжи.

Улучив, относительно свободное от работы время, не смотря на запрет отца, воспользовавшись тем, что отец с Ванькой уехали в поле на сев ржи, Санька собравшись и взяв корзину пошёл в лес за грибами. Войдя в лес он сразу же ощутил запах грибами и увядающими травами, как в сенокос, от запоздалых травяных цветков. В воздухе витал сладковатый медовый запах. В угрюмом оцепенении, задумчиво дремлют разлапистые ели. Слегка раскачиваемые ветром, в вершинах гудели хвоей стройные сосны, роняя на землю созревшие шишки. Над лесом, в спиральном полёте, кружились канюки. Своим унылом клёкотом они на Саньку нагоняли тоску. Хоть и наговорили люди, что гриба в лесу невпроворот, но Санька долго бродил по лесным зарослям, а грибов пока набрал мало, только дно покрылось в корзинке. Он перешёл за Серёжу и в дальнем лесу грибов оказалось не больше чем в ближнем. Бродя по лесу Санька забрёл в такую непролазную глушь, что его объяла боязнь как бы не заплутаться. Вскоре он набрёл на лесной говорливый родник чистой, как слёзка воды. Чтобы подкрепиться силой, Санька решил пообедать около этого родничка. Он развернув из газеты кусок хлеба, обильно посыпав его солью, стал впримочку есть. Тучи надоедливых комаров, облепили Саньку, кусая его они не давали ему покоя, а около воды комары нахальны и агрессивны. Санька не доев кусок вскочил с привала и пустился вновь в поиски грибов, доедая хлеб на ходу. Он напал на какую-то заброшенную, заросшую дорогу, которая завела его в такие непролазные дебри, как говорится куда сам леший не заходит, что едва оттуда выбрался. Перебираясь через бурелом и валежник Санька, до нестерпимой боли зашиб коленку. Он выбрался на просеку, на которой вдали, как ему показалось, стоит человек. Увидя это Санька испугался и замер на месте. Подойти к человеку Санька побоялся, а вдруг он с лихими намерениями, тревожно подумалось Саньке. Он решил из далека окликнуть незнакомца, чтобы в случае убежать. На его окрик, стоявший посреди просеки человек не отозвался, только эхо раскатисто и угрожающе донеслось из лесной чащобы. В завершении всех неприятностей Санька понял, что заплутался. Он совсем потерял ориентировку в сплошных лесных, незнакомых ему, зарослях, к тому же как на грех солнышко закрыли сплошные облака. Пересилив страх, Санька всё же решил подойти к человеку, который неподвижно продолжал стоять посреди просеки и по крайней мере, спросить у него куда пойти, чтобы направиться к дому. И каково же было удивление, когда он робко подходя к незнакомцу, вместо человека, обнаружил, всего-навсего квартальную грань – столбик врытый на перекрёстке двух просек. Обличённо улыбнувшись, Санька в душе поругал себя за напрасную тревогу, за трусливое воображение. Санькино внимание привлёк свежий, еще не успевший заплыть смолой, затёс на объёмистой сосне. А Санька ранее слышал от людей, что в лесу, для ориентации направления к дому, на деревьях делают затёсы. И он пошёл по направлению, указанному затёсом и вскорости, набрёл на муравьиную кочку. Приостановившись около кочки, Санька заинтересовался заботливой и неугомонной беготнёй обитателей кочки. Санька, взяв палку потревожил верхушку кочки, муравьи всполошившись, закопошились, стали ещё хлопотливее и озабоченнее бегать по кочке, подобно испуганным людям при пожаре. Закончив наблюдение за муравьями, Санька обратил внимание как расположена эта муравьиная кочка, она бессловесно подсказала ему, что он, выбираясь из плутания, идет по верному пути. Санька из литературы знал, что муравьи, свои кочки всегда строят у дерева с южной его стороны. Пройдя расстояние с полкилометра, Санька напал на торную дорогу, которая шла с небольшим уклоном по направлению куда и шёл обрадованный Санька. Наконец-то выйдя к реке Серёже, Санька усталый и изрядно проголодавшийся уселся у воды отдохнуть. Из-за длительного плутания по лесу, он ни только не набрал полной корзины грибов, а едва набрал их полкорзины. Выбравшись из объятий лесных дебрей и теперь отдыхая у реки, Санька ощутил в себе такое голодание, что по приходе домой мысленно обещался съесть целый каравай хлеба. А пока сидя и отдыхая тут он ощущал в своем животе такое желание что-либо съесть, что едва стерпливал. Попробовал поесть траву, не понравилось. «И как только её корова-то ест!» – подумалось Саньке. Уставший, изнеможённый, ощущая боль в ушибленной коленке, он еле доковылял до дома. А дома, вечером, за ужином, как-бы отчитываясь о своём грибном походе, говорил семье за столом:

– В лесу этого комарья прямо роями! Ты от них, а они за тобой! Прямо-таки никакого спасения нету! Зачкалили окаянные!

– А ты сколько грибов-то приволок? – с хорошим расположением настроения спросил его отец.

– Полкорзинки принёс, целую-то набрать, комары не дали. – оправдался Санька, – а еще, по правде сказать, мои ранее запримеченные мной грибы, кто-то пособрал. Восейка я их заприметил, они еще были маленькими, чуть из земли показались, я их и оставил доращиваться, прикрыв хворостом. А ныне хватился, а их уже нету. Какой-то умник позабрал все мои грибы. Случайно, Ваньк, не ты? – обратился Санька к братишке.

– Что ты на меня припираешь! Я вовсе и в лесу-то не был. Мы с папой в поле рожь сеяли, а не в лесу грибы собирали! – обидчиво проговорил оправдываясь Ванька.

– Нет Саньк, ты не напирай на Ваньку, что он твои грибы порвал. Ты сам сказал, что их ты заприметил восейка, а за это время твои грибы в труху превратились, а ты Ваньку обвинил, – вступила в разговор бабушка Евлинья, – да и вообще грибы-то растут только одни сутки то только ночами, в темное время.

– Эх, как-нибудь соберусь и на ночь пойду в лес, наблюдать, как грибы растут! – провозгласил Санька, предвкушая удовольствие от наблюдения за ростом грибов.

– Ты бы лучше сходил на ночь в канун Ивана-Купалы, да поглядел, как папоротник цветёт. Да для своего счастья цветок сорвал бы!

– А зачем он цветок-то нужен бабк? – восторженно спросил Санька.

– Как зачем! С этим волшебным цветком счастливым волшебником станешь, – с таинственностью проговорила бабушка Евлинья.

– Ведь волшебников-то, за колдовство-то, бают, бьют! Семиона-то, не раз при народе бивали! – допытывался у бабушки Санька.

– А ты, с этим цветком-то не колдуном, а счастливым человеком стал бы. Чего в жизни ни задумаешь – всё для тебя исполнится. Вот он, этот цветок, какой волшебной силой обладает! – заворожнически добавила бабушка Евлинья.

– Эх, вот бы! Ваньк, пойдём вместе в лес-то, а то я один-то боюсь!

– А не проспим мы с тобой? Он, бают, в двенадцать часов ночи зацветает, а мы с тобой в это время храпака задавать будем! – как большой выразил сомнение Ванька.

– Там увидим, – неопределённо сказал Санька.

В грибную-то пору, неусидчиво ходит в лес, сельская любительница грибного царства Анна Гуляева. Она почти каждый день, в это время, пропадает в лесу и зная грибные места, каждый раз приволакивает оттуда по целому лукошку разных грибов: и сушки, и солянины. Она любит словесно поделится с людьми, особенно с бабами, о её грибных походах в лес. Так и в этот раз, идя по улице, она не стерпела чтоб не поделиться разговором с Дарьей Федотовой. Анна с ходу начала свой, нетерпящий вклинивания со стороны разговор:

– Вчерась, я в лес за грибами ходила, да и не хотела было и ходить-то, хоть и дожжик вроде грибной выпал, а в лесу большого гриба нету Да эта сама Устинья Демьянова, вчера меня прямо-таки с понталыки свела.

– Чем это она тебе досадила? – спросила Дарья.

– И не почаешь чем ей досадишь! – отозвалась Анна. – А вот чем: вчера спозаранку, я затопила печь, захотелось мне каких-нибудь лепёшек сваландать. Вышла на улицу петухов, хвать, слышу послышу Устинья костерит кого-то так громко и оскорбительно обзывая в чем псы не лакают! Мне подумалось, уж не меня ли она так ругает? Хвать! Так и есть меня. Она во всю улицу кричит на меня: «Ну пускай, грит, дым из свой трубы, а то, грит, он весь на мою избу дуром валит, всю, грит, избёнку мою закоптил. А я, рай, виновата, что ветер с запада дует и дым в сторону её избушки тянет! И дым-то, как на зло, чтоб ему, от греха дальше, мимо её избы проноситься, а то где греху-то быть её хату так и окуривает, так и окуривает. А она, белены объевшись, на меня оскалилась. Я уж, с горя-то, затушила огонь в печке, тут уж не до лепёшек, схватила лукошко и ускакала в лес! И в лесу-то со мной получилось не всё слава богу.

– А что? – полюбопытствовала Дарья

– Да что-о! Век в лесу одна никого не боялась, а эт испугалась. Я по лесу-то крытко хожу, и показалось мне, что кто-то за мной гонится. Оглянулась, а в дали человек, а издали-то не пойму, мужик, ай баба. Я, да бежку. Бегу и с перепугу-то боюсь даже оглянутся и знай нажимаю во весь опор. А мне всё кажется бегут за мной и свистят. Выбежала на полянку, остановилась для передышки, оглянулась, а сзади никого нет. И тут только я поняла, что это у меня от испуга и пыла в носу свистит. Я да на то место где человека увидела, а он как стоял, так и стоит на прежнем месте. Я из-за антиресу и любопытства, подошла к нему, а эт пенёк. Я с досады пинула в него, а он и развалился. Я давай его ругать: «Ах ты трухлявый чёрт! Из-за тебя, я чуть было языка не лишилась!» – со смехом закончила свой рассказ Анна, придерживая что-то шевелящееся у себя под запоном. – А сичас, я иду вон Семиону по важному делу

– По какому? – спросила Дарья.

– Это секрет! – обернувшись через плечо, жеманно улыбаясь, ответила отходящая Анна.

Семион, под окном своей избы, хлопотал около своей кобылы. Он вывел её со двора, и запрягая в телегу расправлял у кобылы гриву, которую изрядно попутала ласка.

– Семион! – обратилась Анна к нему, – Ты в котятах понимаешь чего-нибудь, ай нет?

–А что? – добродушно ответил он ей.

– На вот, погляди моего котёнка, кошка, ай кот? Мне твой шабёр Митрий, сказал, что ты спец определять это.

Семиону это показалось за насмешку и зная, что это дело проказника Митьки, он не на шутку обидевшись, вскипел на Анну:

– Ты что!? Смеёшься надо мной? Или ставишь меня в глупость?! Я что кошатник что ли какой, или знахарь, твоему котёнку под хвост заглядывать! Ты бы лучше подвернула свой подол, да показала: ты баба или мужик! А то припёрлась со своим котёнком и изволь радоваться узнай – он кот или кошка! Нет уж сама определяй, а с котятами не вожусь. В лошадях разбираться, это ещё туда-сюда, а то котята! Пропади они вместе с тобой пропадом! – злобно бурчал разгневанный Семион на Анну.

Сконфуженная, чувствуя, что попала не в кон, Анна в душе покаялась, что чёрт копнул обратится к Семиону, по такому, как уж и самой Анне показалось, пустячному вопросу. Она, прижав к груди свою животину, понуря голову побрела домой. Митькина собака, Барбос, завидя на руках Анны котёнка, бросился за Анной следом. С оскаленными зубами, он яростно лаял, норовя выхватить котёнка из рук Анны. «Сыма, окаянный! Что ты как с цепи сорвался лаешь! Что бы ты подох вместе с хозяином! Ну и Митька, вот прохвост!» – проклинала Анна идя всю дорогу до дому и Митьку, и его собаку. Придя же домой, Анна отложив котёнка в сторонку, принялась за приготовление обеда. Она где-то раздобыла кусочек мяса и решила из него сварить мясной суп, благо стояли дни успенского мясоеда. Сидящая на лавке кошка с тоской, но терпеливо поглядывала на мясо, ждала момента, когда хозяйка зазевается, чтоб схватить и уволочь это мясо.