Читать книгу: «Индульгенции», страница 7
Он вышел на балкон и закурил. А я нет. Я почти не курю в последнее время. Во мне так много удивительных, странных и совершенно незнакомых мне чувств, и мне это так нравится, что курить мне не нужно, как и пить или употреблять наркотики. Главный и единственный мой наркотик сейчас стоит на балконе и вдыхает ночной воздух Крестовского вперемешку с дымом сигарет и выдыхает клубы дыма, смешивающиеся за стеклянной стеной перед балконом с видом Гребного канала. Я выхожу на улицу, ощущая покалывание ночного холода, и понимаю, что он стоит на этом холоде абсолютно спокойно, как монолитная скульптура из какого-нибудь венского фонтана – удивительно подробная, детальная, но совершенно непоколебимая.
Я прошу его выдохнуть мне в лицо, и он спрашивает – зачем, – и я говорю, что просто хочу, и он требует открыть рот. Огромное облако дыма выстреливает в меня, и у меня сводит горло и легкие, но я сжимаюсь изо всех сил, подавляя кашель, вдыхаю поглубже и выдыхаю одновременно с ним. Он поглядывает на меня, а я понимаю, что мне уже стало теплее, и я прикасаюсь к его телу – холодному, отстраненному, – и пытаюсь его согреть, но он продолжает курить, лишь иногда кидая на меня мимолетные взгляды. Я сажусь на колени и начинаю ласкать его губами, ощущая, как он возбуждается все сильнее, и я слышу, как он закуривает снова, и не поднимаю глаз до тех пора, пока он не кончает в меня – грубо, с рычанием и прямо в рот – господи, какое же это блаженство, – прямо на балконе моего собственного дома. Я встаю, вытираю губы и смотрю на него – такая маленькая девочка, словно в чем-то провинившаяся перед ним. Я прошу его остаться сегодня со мной.
– Я люблю спать дома.
И мне просто нечего сказать. Какая-то другая «я» могла бы закатить ему истерику, потребовать чего-то для себя, но я уже не могу. Он целует меня – я уже не могу разобрать, куда, – то ли в щеку, то ли в измазанные потеками его спермы губы, – и я ухожу обратно, потому что мне становится жутко холодно. Он стоит еще несколько минут, и ветер поднимает его волосы, а я начинаю сосать свой палец, не могу удержаться и успеваю за это время соорудить собственной ладошкой себе крошечный оргазм, а когда открываю глаза, вижу его – улыбающегося, стоящего напротив меня.
– Мне пора. Тебе нужно поспать.
Мне стоило встать и попытаться его удержать, но ноги меня уже не слушались. Как и все остальное. Я согрелась, я потерялась, я лежала, не помня себя от удовольствия – с легким головокружением, отшлепанная, напичканная его семенем и при этом – бесплодная, а значит – абсолютно свободная от последствий.
Я сделала ему небольшой подарок наличными – так, несколько десятков тысяч, мелочь, – и просила прощения, потому что не смогла ничего купить вчера, хотя обещала. Слишком устала, чтобы ходить по магазинам. И сегодня выспаться мне не удастся, потому что у меня переговоры с моим управляющим финансовым консультантом. Что-то пошло не так с Игорем, и мне нужно выяснить, чего он хочет.
Алекс одет с иголочки и хорош, как всегда. Короткая прическа, идеальная, до единого волоска укладка. Сколько же времени он, мужчина и, вроде как, не гей, тратит на приведение себя в эту форму каждое утро? Мне как-то стыдно перед ним за свой блеклый, под состояние недосыпа макияж.
– Прекрасно выглядишь, дорогая, – начинает он, как всегда, с комплимента.
– Да брось. У меня была тяжелая ночь.
– Опять за клубы взялась? – его идеальная улыбка может даже показаться кукольной.
– Куда там. В мои-то годы. А ты купил-таки «инфинити»?
– О, да, – поднимает ладони в защитном жесте. – Знаю, что ты думаешь, но некоторые мои клиенты просто вынудили меня.
– Ты не сможешь так долго. На этой скотовозке. Все равно вернешься к «альфику», – улыбаюсь в ответ то ли игриво, то ли едко – сама не могу понять. – Причем к такой же «джульетте», попомни мои слова.
– Только с перламутровыми пуговицами, – смеется Алекс и отпивает свой латте.
– Как наши дела, дорогой мой? – поддерживаю его, обняв ладонями кружку с глинтвейном.
Он включает экран айпада, лежащего на столе, открывает какую-то презентацию с графиками и показывает мне на один из них.
– Как видишь, производительность у нас только растет. Твои две фирмы открыли новые интернет-площадки, развивают розницу. Я говорил с Шилиным и Антоновым – у них дела идут лучше, чем когда-либо. Заказали еще по два контейнера товара в этом месяце, взяли несколько новых менеджеров в штат.
– Они еще помнят про меня?
– Конечно. Говорят, соскучились.
С улыбкой и манерами Алекса, какую бы глупость он ни говорил, неискушенные девочки будут течь от каждого его слова. Искушенные, кстати, тоже. Но не так интенсивно. Я смотрю в окно ресторана на серую Петроградку. Если бы я осталась сегодня на Крестовском, то сошла бы с ума. Так мне казалось поутру. Теперь же все то, что я вижу в окне, само по себе кажется безумием. Суета, толкучка на дороге, клаксоны и не поднимающие глаз от асфальта прохожие – все это кажется нереальным, потерявшимся в одном из моих странных, скомканных снов эпохи царства Михея. Иногда я думаю о том, что он хотел меня и готов был в это вложиться, но сердцу не прикажешь, и мы стались друзьями. Он даже не представляет, насколько много он от этого выиграл. Но когда я лежала в клинике, он присылал цветы и даже заезжал пару раз. Возможно, он самый милый из всех, кого я знаю. Самый честный во всем этом грязном болоте. Или, по крайней мере, он носит маску, которая ему под размер. А моя стала великовата.
– Проверяй, чтобы они там не переусердствовали с международными заказами. Говорят, нам грозят проблемы в следующем году.
– Аналитики много чего говорят, – небрежно машет рукой Алекс. – Дело в том, что все эти прогнозы не только относительны, но и не привязаны к реальным датам. Все, что я смог насчитать, я вывел в суммы депозитов и мелких вкладов. В принципе, я рассчитываю только на худший сценарий. Разумеется, управленцы, увлеченные развитием компаний, думают о другом.
– Заставь их думать, как надо. Ты единственный, кто может это сделать.
– Ты знаешь, я всегда делаю все, как надо.
– Да. Поэтому я тебя так люблю, дорогой мой.
– А я тебя – за то, что ты любишь меня, дорогая.
Мы оба смеемся над этими двусмысленными и наигранными заявлениями и синхронно делаем по глотку из своих чашек и также синхронно оглядываемся в окно. И мне это даже не кажется странным.
– Насчет Игоря, – Алекс деликатно потирает пальцем переносицу – явный знак небольшого показного смущения, намек на деликатность темы.
– Чего он хочет? Все того же?
– Почти. Но ситуация немного сложнее. Он предлагал мне решить вопрос без твоего ведома.
– Вот тварь, – вырывается у меня вместе со скрипом ногтей по столу. – Прости.
– Все хорошо, милая. Не переживай. Я осторожно притормозил его, но тебе нужно принять решение.
– Какое? Я не хочу ничего решать. Ты решаешь.
– Он сильно попал. Точнее – на полной скорости летит в задницу. Мощности складов и новая база менеджеров, на которую он рассчитывал, вырвали резервные активы из нескольких его фирм. Та перестройка с целью оптимизации, которую он задумал, была неплоха вплоть до момента, пока не стало ясно – люди не роботы и не умеют за три месяца увеличивать приход средств по экспоненте.
– Как характерно для него. И никто из его парней даже не сказал, какой он идиот?
Алекс разводит руками и дальнейшие слова начинает укреплять жестами, что смотрится очень убедительно и даже сексуально. А я начинаю думать о деле, и мне это совсем не нравится. Как и думать об Игоре.
– Когда я говорю, что идея была неплоха – это не сарказм. Его торговые фирмы и склады работали по унитарной схеме долгие годы. Он был королем тогда, когда конкуренция строилась по принципу – у кого крыша надежнее и больше ментов куплено. В нулевые все шло по инерции, и первый кризис он прошел, как ледокол, но вот после него застрял. Ты помнишь, как это было?
– О, да. Меня это здорово коснулось, – я поглаживаю висок, в который тихонько стучится головная боль.
– Но урока он не извлек. У твоих фирм, которые он счел нерентабельными, все пошло на лад, потому что я провел анализ функционала, и мы с тобой устранили все огрехи. Но ты же не думаешь, что Игорь дал кому-то влезть в свое любимое детище – группу «Ронд-сервисез» и «Солартекс».
– Да я более, чем уверена, что он возомнил себя самым умным. Как обычно.
– В общем, у него колоссальные долги. Кредиты он уже пытался брать, но ему помогли их потратить добрые друзья – закупщики в «Солартексе», и они, конечно, обосновали важность всех закупок, но ему-то от этого не легче. Влезать в факторинг он боится, хотя и встает перед лицом этой необходимости.
– А что с факторингом? – бормочу свои мысли вслух. – Это ведь может вырвать его одним толчком.
– Не из импортных закупок. А он сидит на Китае и Италии. И со всех сторон его рвут на части, плюс Сафронов, что стоит всех остальных. Или он теряет оборот, товар и менеджеров или он теряет менеджеров и российских партнеров. В какой-то момент имя перестает тащить бизнес по старым рельсам, и начинаются суды.
– Ну, да, – смеюсь, пожимая плечами и качая головой. – И фамилия Елисеев станет нарицательным для кидал и неудачников, которые сами идут в жопу без миллиарда.
– Возможно, – Алекс выключает экран айпада и убирает его в сумку. – Если он решил что-то провернуть за твоей спиной – это дурной знак. Ты хочешь, чтобы я подготовил защиту на это случай? Сразу оговорюсь – это может быть недешево.
– Продумай, что можно сделать, – виски начинает рвать все сильнее, и мне это не нравится. – И расскажи мне в следующий раз. Может, просто дождемся, пока он пойдет по миру.
– Ты так жестока, дорогая.
– Не больше тебя, милый.
И я снова ухожу взглядом в окно, и меня опять пугает эта улица, и Алекс что-то говорит, но мне кажется, я потеряла его нить, но более важно то, что завтра…
Миша
…нельзя считать лучшим началом утра после бурной ночи. В горле у меня першит и слегка покалывает, и это может стать серьезной проблемой, если срочно не закурить. Что я и делаю прямо в кресле посреди комнаты, осторожно скидывая пепел в стеклянную пепельницу на столике рядом.
За одну эту сцену меня бы вышвырнули из этой квартиры, но сделать это некому. Боль в горле душит меня при каждой затяжке, но через это нужно пройти, чтобы не отвлекаться на всякие мелочи. Я пытаюсь понять, чем пахнет в квартире, но не чувствую даже запаха сигарет через воспаленный нос. А еще рано утром чувствовал все отлично. Поэтому, придя домой, я старательно отмывался от вони ее дорогих духов, от ароматических масел, благовония и главное – запаха ее тела. Под утро, когда мой пыл угас, а ей, как мне кажется, по обыкновению было еще мало, мне понадобилось просто отдышаться, и я вышел покурить, но и тут она меня достала. Ей показалась отличной идея принять у меня в рот, растопырив свой зад на обзор всех, кто мог бы оказаться снизу, рядом с домом. Впрочем, ночи сейчас по-зимнему темные, несмотря на то, что на улице – постоянный плюс. Вряд ли кто-то выложит на «ютуб» видео с нашими забавами. Меня вырубило в кресле, на полпути из ванной к кровати.
В какой-то период жизни, Лидия была для меня просто развлечением свободного дня. В дни, когда Диане нужно было уехать к родителям, с друзьями, когда она принципиально отказывалась от секса – например, из-за месячных, – я мог выдать Лидии ее паек из внимания молодого спортивного паренька с вечным стояком и пластмассовым обаянием. Потом это стало дополнительным заработком, важность которого выросла с появлением некоторых дополнительных расходов в десятки тысяч ежемесячно. Вопрос о том, получаю ли я настоящее удовлетворение от близости с ней, я предпочитаю оставлять без ответа. Для меня сейчас человек, которого я люблю и человек, с которым я занимаюсь сексом – совершенно разные люди. И вся моя надежда на то, что это дерьмо прекратится, когда состояние Дианы улучшится, опухоли перестанут расти и подохнут под гнетом химии и радиации, и я снова смогу совмещать любовь и радость секса с любимой, а не продолжать работать жиголо с особыми преференциями. Впрочем, еще неизвестно, сколько денег нужно будет, чтобы поднять Диану на ноги после всего этого. А на торговлю всегда есть лимит. Значит, выхода нет. Как я и думал раньше, из этого дерьма мне уже не выбраться чистеньким. Ну и пусть.
Все это проходит сквозь меня кадр за кадром – вся эта история. Я пытаюсь иногда упорядочить происходившие со мной события, уложить их в какие-то рамки и дать четкое объяснение происходящему, найти некий ключ ко всем дверям, чтобы пройти в нужную, которую не открыть иначе, но на самом деле – все это чушь. Нет никаких новых дверей. Есть только бег по кругу, по карусели, с которой можно сойти только на полном ходу. Но я же не Мишенька, чтобы так глупо себя калечить. Не Мишенька, чтобы поведать свои тяготы Диане, например. Она не должна знать, что все это время она лечилась и поддерживалась не за счет выстраданных ее родителями копеек или той суммы, что я выручил за машину, а за деньги, полученные за интим с перекрашенной силиконовой активно стареющей сексоголичкой и продаже стаффа на тех улицах города, где живут ее друзья и знакомые. Те самые друзья и знакомые, которые внезапно исчезли, стоило ей заболеть. Почти все. Ведь это довольно трудно даже для полнейшего урода – говорить с человеком, стоящим на волосок от смерти, при этом, совершенно не имея желания хоть чем-то ему реально помочь. Это и есть причина изоляции тех, кто попал в беду. Лучшая страховка от новых потерь – это неведение чужого горя.
Я подхожу к окну и вижу, что на улице что-то не так. Туман, нехарактерный для этого времени года, накрывает все вокруг, и я не вижу обычной панорамы из тех безликих домов. Мне начинает казаться, что меня просто глючит спросонья, я растираю лицо, торопливо бегу под холодный душ, несмотря на усиливающуюся боль в горле, и почти все это время не открываю глаза надолго. Просто потому, что боюсь того, что могу увидеть. Тем не менее, когда я выхожу из ванны и сажусь на ее бортик, я вижу, что все вокруг меня вполне нормально и ощущается, как обычно, и меня пронзает стремительный отток неиспользованного адреналина по крови. Не самое приятное ощущение, но бывают и похуже. Например, ощущение провала в дереализацию, о которой так настойчиво напоминал мне тот парень с кудряшками.
Знаете ли вы, что такое дереализация? Нет, не знаете? Тогда я вам завидую. У меня было в жизни три-четыре месяца, когда я ходил убитый травой каждый чертов день. Мне кажется, люди вокруг, знавшие меня всю жизнь, с самого детства, не узнавали меня. И мне это даже нравилось, иначе я бы точно остановился. Но это еще пол-беды. Быть торчком – не так и страшно. Во всяком случае, когда ты торчишь, кажется именно так. А вот дереал – это другое дело. Когда я, уже снявшись и пройдя отходняки, в один прекрасный день посмотрел в зеркало и осознал, что не узнаю себя, не понимаю, где я, что я и что со мной происходит, я в ужасе отказался от любых психоактивных веществ, но это не прошло. И вот тогда-то на меня накинулся самый большой страх в моей жизни – в моей жизни до болезни Дианы, конечно. Страх размером с жирного такого бурого медведя, а иногда – вырастающий до высоты Эйфелевой башни. Когда ты съехал с катушек, у тебя есть иллюзии, и ты в них веришь. Когда ты в порядке – у тебя есть реальность, и ты в нее веришь. Когда ты в дереализации – у тебя нет ничего. Ты не понимаешь значения простых поступков, которые совершаешь, не понимаешь, поему ты выглядишь так, поступаешь так, почему люди выглядят и поступают так, как поступают, забываешь значение привычных вещей и долго и упорно вспоминаешь их. У тебя есть только пустота. А окружающим кажется, что это даже здорово – торчать без покупки новых доз. Очень смешно, думаешь ты. Ты ложишься спать и надеешься, что утром все будет иначе, но стоит открыть глаза – и все повторяется. Врач отказывается прописывать тебе лекарства и советует валерьянку и крепкий сон. Ты не удивишься, если из-за угла на тебя выскочит единорог или весь личный состав вооруженных сил Зимбабве. В принципе, это явления и вопрос кондуктора в автобусе, оплатил ли ты проезд, для тебя равнозначны. И как бы ты ни хотел вернуться в реальность и сконцентрироваться хотя бы на чем-то, что для тебя важно – ты абсолютно не способен на это. И тебе страшно. Ты боишься, что так будет всегда, и ты останешься таким до самой смерти. Ты хочешь почувствовать уже хоть что-нибудь и готов резать себя тупым ножом, и даже пробуешь кое-что такое, но и это тебя не цепляет. А потом это состояние само собой отпускает тебя. Я не долбил и не курил и не пил долгое время после дереала. А потом все вернулось. Сигареты, алкоголь, и кое-что еще. А дереал дремлет где-то. Гуляет даже по головам тех, кто не употреблял. Приходит и уходит. Я не знаю, доберется ли он до меня снова. Но пробовать добраться до него не советую никому.
День вряд ли будет удачным, но я пытаюсь найти телефон, чтобы набрать…
Андрей
…и он явно где-то тусовался, иного объяснения мне не найти. Сегодня работы точно не будет, и я наверняка смогу что-то да выяснить наверняка. Если этот идиот, вместо того, чтобы работать или проводить время с Дианой, снова гуляет тут, а зарабатывает чем-то другим, я его просто распну. Кто-то может сказать, что это не мое дело. И все равно мне нужно понимать, что происходит. Я пытался отговорить его ввязываться во все это, но куда там. И он может залететь на большие проценты. Причем, если Елисеева может просто создать бабские проблемы, которые заставят переживать Диану, то за торговлю его могут посадить, и уж это-то точно добьет ее.
Тем не менее, пока я видел только саму Елисееву. Я доедаю свою шаверму, комкаю грязный пакет, выкидывают его под машину и быстро захлопываю дверь. Дверь жутко гремит, как и все остальное в этом старом синий универсале «пассате», оформленном на Вику. До тех пор, пока она принудительно не сняла его с учета, я могу возить на нем материалы.
Вот она выходит. Барыня Елисеева. В короткой юбке, развевающемся плаще и на высоких каблуках. С ней – какой-то хлыщ в дорогом костюме. Они целуют друг друга в щеки и расходятся по машинам. Больше ничего не происходит, и Мишу я здесь не вижу. Еще пол-дня потрачено впустую. Я пытаюсь снова набрать его номер, снова выруливая за «бмв» Елисеевой, но все впустую.
Я должен сегодня доехать до Дианы, но мне все еще нечего сказать, кроме как «все хорошо», вот только это может оказаться ложью. Возможно, я слишком трепетно отношусь к ее просьбе последить, чтобы у Миши все было в порядке. Он же не сын мне и не дочь, в конце концов. Но если я смогу дать ему по рукам – будет гораздо лучше, чем если по рукам ему дадут наручниками. Он много делал для Дианы, как мне кажется. Я практически ничем ей не помог по сей день, потому что мне никто не смог сказать, что нужно. Но то, что я в состоянии сделать – я сделаю.
Елисеева выкидывает из окна зажженную сигарету. Богатенькая мымра мусорит в городе. За это давно пора штрафовать. Таких, как она. И таких, как Вика. Я хотел узнать, нужно ли еще что-то ребенку на этой неделе, но куда там. Да и мне все равно нечем сейчас платить. Хоть кредит бери. Я поворачиваю направо, потом не успеваю проехать на светофоре за «бмв» и со злостью бью по рулю и обращаю внимание на горящие лампочки – нехватки бензина и ошибки двигателя и АБС.
Завтра я доеду к знакомому, чтобы попытаться…
Диана
…а тут Шри-Ланка, Париж, Гоа, Тенерифе. Шикарные профессиональные фото, которые даже под тусклым светом маленького светодиодного фонарика смотрятся красочно. Я даже поражаюсь тому, сколько в мире есть прекрасных мест. Мест, ни в одном из которых я больше не побываю. Почти наверняка.
Я должна спать, но не могу. После последнего обморока мне стало очень страшно засыпать, хотя и делать что-либо я не могу, и даже дыхание требует сил. Я даже боюсь, что забуду вдохнуть во сне, и все закончится вот так глупо. Я хотела бы быть уверена, что у Миши и моих родных все будет в порядке, когда это случится, что они не останутся в нужде, но я не могу запретить им помогать мне, и они наверняка тратят последнее на меня. Иногда мне страшно подумать, чем это кончится. В такие моменты жить хочется еще сильнее. И уж точно – не хочется спать.
Я перелистываю страницу на летнюю панораму над Елисейскими полями и всматриваюсь в перспективу. Нужно верить во что-то. Во что-то, что лучше, чем сегодня. Только во что именно – я не знаю. У меня ничего нет. И меня уже беспокоит только то, что есть у моих близких, ведь это им…
Миша
…хотя и стараюсь осторожно относиться к новым номерам при звонках на личный телефон. Возможно, этот разговор был мне нужен.
– Здорово, Мишаня. Как сам?
– Бывало лучше. Кто это?
Я уже готов положить трубку и пополнить черный список на телефоне, но голос действительно кажется мне знакомым.
– Никита Ерохин. Не помнишь?
– А, ты, – не нахожу ничего лучше для реакции на это представление – изображать радость было бы слишком нелепо. – Узнаю.
Никита – еще тот персонаж. Мой коллега, в каком-то смысле. Но с особенностями. У Никиты была семья – мама, папа и сестра. У них всегда были довольно холодные отношения, и их разобщенность многих даже удивляла. Но еще больше многих удивило бы то, что Никита несколько лет торговал почти всем списком запрещенных препаратов и имел неплохие знакомства с серьезными поставщиками. На миру он числился хорошим мальчиком и даже работал номинально в каких-то офисах. А потом произошло странное событие. Его сестра – совершенно здоровая молодая девица, – внезапно скончалась от сердечного приступа. Вроде как, также внезапно родители Ерохиных узнали всю шокирующую правду о том, чем занимается сын и о том, как он подсадил сестру на героин льготными тарифами. Ну и совершенно неожиданным было то, что его собственная мать написала на него заявление в полицию, в котором изложила не то, как покрывала сомнительную деятельность сынка годами, а то, как он загубил ее дочь передозом и последующим инфарктом. И вот, три года спустя, Никита звонит мне. Именно этого как раз мне и не хватало.
– Красавчик. А я вот на воле опять. Несколько месяцев. Надеюсь, навсегда, – тупо смеется в трубку так, что мне приходится отодвигать ее от уха сантиметров на десять.
– УДО? – изображаю интерес.
– Ага. На пятерку не хватило, сказали жру много. Но это все херня, Мишаня. Бывало хуже.
– Ну, да. Чем заниматься будешь?
– Да вот об этом я тебе и звоню, – слышу щелчок пальцами – позером он меньшим не стал. – Может, встретимся как-нибудь? Есть нетелефонная тема.
– Да, я сейчас без выходных пашу. Проблемы. Разгребаю помалу. А что за тема?
– Ну, увидимся хотя бы как-нибудь? – интонации Никиты наводят на мысль о том, что он под чем-то тяжелым. – Слушай, я же помню, что ты у нас на всем районе был самым нормальным вменяемым человеком.
Чего не скажешь о тебе, добавил бы я, но на такой комплимент не стоит хамить, и я молчу.
– И я тут замутил одну тему на зоне, очень прибыльную. Сейчас хочу развивать. Есть один партнер, но он скорее по технике, по компам, а я типа как по людям. Ну, и еще парень, но он бестолковый.
– Дистанционная работа? – усмехаюсь.
– Ну, я по телефону мутил встречи нужные. А теперь вот займусь обустройством нормальных условий. Слышал про вебкамы?
– Еще бы.
– Вот эта самая тема. Типа не совсем легально, ну, все такое. Но валюта прет.
По-моему, для нетелефонного разговора уже слишком много подробностей. И мне не хотелось бы, чтобы этот разговор как-нибудь стал причиной для привлечения меня в качестве, как минимум, свидетеля.
– Остынь. Говорю, дела сейчас.
– Да, я сам в шоке. Тут одна девица вон отожгла – свинтила с темы после встречи, а сама полтора года работала, бабки рубила. Короч, проблемы создает.
–Думаешь, мне нужно знать?
– Я к тому, что тема с реальными оборотами и с девками и все такое. И никаких налогов.
– Никит, это не телефонный разговор.
– Вот, я и говорю – давай…
– Это вообще не разговор.
Моего воспитания оказывается достаточно, чтобы притормозить разыгравшееся ораторство Никиты.
– Ладно. Короче, ты понял. Номер мой есть. Я тебя загрузил малость, но так надо. Ты все обдумаешь, и тогда звони. Обсудим доли.
– Ясно.
Обожаю эту манеру ведения переговоров. Совать без смазки в расчете на то, что все само собой раздвинется. Я обходил стороной Никиту из-за этого и из-за того, что считал торговлю стаффом неприемлемой. И если во втором случае что-то поменялось, то с первым все в силе. Самое интересное то, что он черта с два сожалел о том, что случилось с его сестрой. На суде, как рассказывали свидетели, он вроде как раскаивался в том, что торговал, но смерть сестры связывал только с ее собственной неосторожностью. И ведь я, в каком-то смысле, даже согласен с ним сейчас. Не умеешь торчать и оставаться человеком, а сразу прешься в страну тяжелого кайфа – свободен, катись в пропасть. И я не считаю это проблемой.
Проблемы молодежи примерно они и те же – одним надо найти новый стафф, другим вылечиться от зависимости, третьим – выбрать психиатра, четвертым – купить свежий айфон за чужой счет. Все стараются себя на что-то подсадить и сделать из этого полновесный культ, окружить себя ореолом загадочности, а свои дерьмовые проблемы вознести выше башни Федерация, три раза на себя поставленной.
Однажды моя мать рассказала мне, как после пожара, в котором полностью исчез один из домов в рабочем поселке, ее подруга – мать-одиночка двоих детей, – вышла поутру на улицу в ветхом рубище – поношенных армейских штанах, перевязанных веревкой сапогах без молнии и рабочей грязной куртке. Вышла и стала смотреть на ближайшие рельсы, – а железная дорога была у нас очень близко к поселку, буквально в ста метрах от нашего старого дома шел первый рельс, – чтобы дождаться ближайшего поезда и сделать шаг вперед. Она не видела смысла жить после того, как у нее отобрали все материальное, что было нажито по крупицам в разгар девяностых, за одну ночь. Она не знала, чем кормить детей, как одевать, как начинать все снова, с нуля. Моя мать вышла, посмотрела на это все и просто сказала ей «А ну, пошла в дом. Там двое лежат – спят еще. И когда проснутся – будут искать тебя, потому что без тебя им не выжить».
Подруга заплакала и вернулась домой. Годы спустя, она жила в квартире со свежим ремонтом в кирпичном доме, а ее дети прекрасно устроились в жизни. Не сторчались и не стали уголовниками. Конечно, и в их жизни хватало дерьма, я уверен. Но после того, как жизнь хватает тебя за задницу и бьет головой об землю, сотрясение остается навсегда – мозги, видимо, куда-то смещаются, и ты уже становишься настолько отбитым и непоколебимым, что проблемы с тем, у какого психиатра вылечить сдвиги по фазе из-за частого приема наркотиков, вызывают смех и презрение.
Никиту не било об землю головой. Он рассуждал критериями практичности и рассуждает так по сей день. Он не видит разницы между реальными и придуманными проблемами, а просто ищет способы использовать людей. Но вот для меня большая часть проблем окружающих меня людей – надуманная, высосанная из пальца срань. Какую бы машину купить, куда поехать в отпуск, как обойти санкции в Египет, хоть пешком туда иди.
Или еще вот это – как сняться с ширева, на которое ты сам подсел, поверив дилеру? Никак. Ты просто лоханулся, и ты за это должен заплатить. Я много раз слышал – генетика, склонность, природа, все такое. А природа в какой-то момент решила – «Недостаточно инстинктов – развязываю тебе руки, человек. Иди и организуй скот и засей поля, чтобы пользоваться своей всеядностью и быть здоровым. Построй машины, чтобы быстро двигаться по земле. Построй подводные лодки, чтобы спускаться на морское дно. Построй самолеты, чтобы преодолеть неспособность летать. Построй огромные дома во много раз выше тебя, чтобы всем хватало места для ночлега. Построй вокруг себя машины для сохранения своей памяти на века. Будь всесилен». И после всего этого, после миллионов лет эволюции и столетий технического прогресса пользующееся всем этим чудовище решает, что ему нужно упороться «черным», и в этом виновата природа, а не его приобретенное слабоумие и нежелание делать что-то в реальности, а не в своих грезах. Черта с два в этом проблема. Проблема в голове каждого конкретного упыря. И слова Летова о том, что психоактивы нельзя давать слабым людям – а слабых большинство, как ни прискорбно, – выглядят первыми строками для новой, адаптированной под эпоху вседоступности библии.
Единственная моя настоящая проблема – это болезнь Дианы. И тут природа послала меня вместе с ней куда подальше. И эту проблему я уже вряд ли решу. Могу только пролонгировать ее дальнейшими взносами и искать панацею – для чего я и пишу регулярно врачам разных клиник, проверяя то, о чем говорил с доктором. И пока он меня ни разу не обманул. К сожалению. Но черта с два я остановлюсь на полпути. Одно единственное решение за один финансовый взнос может оказаться верным – и она вновь встанет на ноги. Вот это цель. А не сняться с ломки и пойти дальше воровать на дозняк или найти придурка, который впишется в очередной нелегальный вебкам. Скручиваю новый косяк, отпиваю кофе, морщась от боли в горле, взрываю «траву» и продолжаю искать что-нибудь новое в Сети. И еще – отправляю то письмо в Израиль. Пусть добрый доктор подумает. За окном валит снег, и это странно, потому что еще днем на него и намека не было, но по прогнозу завтра дождь, а это значит…
Андрей
…и он опять пытается отмолчаться.
– Точно?
– А в чем дело? Ты, кстати, вроде как, хотел встретиться.
– Да, но… – оглядываюсь по сторонам, почему-то запираю дверь «пассата» на защелку. – В общем, тут ситуация. У Димы с Культуры, хорошего моего друга родственница пропала. Молодая девчонка.
– Пропала? Так вот просто?
– Да, наглухо. Менты отказываются официально принимать до трех суток, но мы уже пытаемся искать. Поднимаем все связи. Носимся, как сраные веники. Сам понимаешь, не до встреч.
– Ага.
Кому я это объясняю? Если все так, как я думаю, ему вообще не до этих проблем простых смертных. У него другие масштабы. Не то, что у меня с семьей, в которой меня не хотят видеть. У него-то все серьезно.
– Я насчет Дианы хотел поговорить…
– По поводу? – его голос напрягается.
– По поводу твоего поведения. Ты опять мутишь что-то левое?
– О чем ты?
– Она знает, чем ты занимался и чем занимаешься сейчас? – пытаюсь спровоцировать.
– Ты вконец поехал? – странная каркающая насмешка Миши напрягает меня самого. – Что мне нужно ей сказать?
– Может, правду? Чтоб она понимала, чего от тебя ждать. Она давно не знает, чего ждать, уже который день. Мы все просыпаемся в страхе, что с ней станет хуже.
