Читать книгу: «Индульгенции», страница 21
– Прекрасно, – улыбается Игорь. – Тогда…
Его прерывает вибрация телефона на столе. Выражение лица Игоря меняется на озадаченное, он извиняется, и я подтверждаю, что все в порядке, и он уходит поговорить с кем-то – сразу на повышенных тонах. Я осушаю бокал на посошок и направляюсь, осторожно ступая по лестнице, в туалет.
Запершись в кабинке и прислушавшись, чтобы убедиться, что в соседних никто не сидит на унитазе, рядом с ним и не занимается на нем сексом, я сажусь на сиденье, достаю мобильник и набираю Андрея. Мне просто необходимо его услышать, чтобы убедить себя, что все в порядке, я не натворила никаких глупостей, и между нами все хорошо. После нескольких невыносимо долгих гудков мир буквально озаряет его «Да, Ирочка».
– Как у тебя дела? – не здороваясь, сразу вбрасываю толику заботы и любви.
– Отлично, работаю еще.
На фоне у него какой-то шум, и мне совершенно не хотелось бы его отвлекать, но иначе я не успокоюсь. Впрочем, я и так не успокоюсь.
– А я еще не дома. Вот.
– Загуляла, все-таки, – смеется Андрей – немного нервно, как мне кажется.
– Здесь скучно ужасно, – вздыхаю. – лучше бы мы с тобой куда-нибудь пошли вместо этого корпората.
Врунишка ты такая, ну как так можно, родному человеку?
– Да ладно тебе, развлекайся. Слушай, надо бежать – машина без меня уйдет иначе. Все остальное в порядке?
– Да. Пока. Целую.
– Пока-пока.
И кладет трубку. Даже не поцеловав меня в ответ. Ну, вот, собственно, я и очистила совесть. Только легкости это мне не прибавило. К стабильности быстро привыкаешь, на самом деле. Отвыкаешь от урагана чувств, от их смятения, когда одни бьются о другие, сметая все на своем пути, и когда все это начинается вновь, а ты уже невесть сколько живешь в режиме одного и того же спокойного дня сурка – стабильный круг общения, стабильный относительно частый секс, стабильная работа, – хаос оставляет тебя безоружным. И вот я сижу на сиденье унитаза в ресторане, спускаю зачем-то воду, будто кому-то есть дело – писала я, блевала или нюхала кокс, – и выхожу, чтобы взглянуть на себя в зеркало и вернуться в переставший быть томным вечер.
Почти сразу по возвращению в зал меня подхватывает руководитель нашего, рондовского отдела продаж, и, хотя я обещала себе не вписываться в эти пляски и даже Игорю отказала, сейчас я слаба, как лист на осеннем ветру, и несет меня олень в свою страну оленью, где олени и оленихи двигают бедрами под неторопливый романтичный ритм, и я довольно быстро оседаю на плече старшего продажника, поддаваясь его неуклюжей и сдобренной изрядным количеством выпитого манере крутить партнершу вокруг кривой поломанной оси, и когда я ловлю взгляд стоящего на балконе и изучающего меня с задумчивым видом Игоря, я хочу улыбнуться или помахать, потому что вот теперь-то я заметила этот балкон, но мне кажется, что сейчас…
{7}
…и как ей это объяснить? Да и нужно ли человеку, который уже перешел определенный возрастной барьер, что-то доказывать и пытаться его чему-то учить? В какой-то момент все мы перестаем признавать свою неправоту в достаточной степени, чтобы сделать правильные выводы и чему-то научиться, и начинаем принимать ее, как унизительное поражение – скрипя зубами и делая хорошую мину при отвратительной игре. Все, на что я надеюсь – это отсрочить это состояние пониженной критики и не стать такой, как она.
– Да понятно все, что уж там говорить, – брызжет в трубку ненависть человека, которого я вынуждена называть своей матерью. – Когда у тебя находилось на меня время?
– Всегда! Всегда было, а сейчас нет, что в этом такого? – начинаю кричать в ответ, потому что не вижу иного варианта переломить этот разговор. – Мне не пятнадцать лет, чтобы бегать за мной хвостом, понимаешь ты это?
– Я понимаю, что тебе далеко не пятнадцать и не двадцать, и ты замужем за каким-то прохиндеем, и внуков мне ждать еще до твоей пенсии, но можно же хотя бы поиметь уважение…
– Хватит с тебя уважения! – отрезаю максимально жестко, сама того не желая; или желая? – Я только и делаю, что уважаю тебя черт пойми за что, а в ответ – одни оскорбления и подколы. Вспомни последнее доброе слово, которое ты мне сказала! Ну! И, кстати, прекрати поносить Андрея – в отличие от некоторых, он оказывается рядом, когда тяжело, а не выносит мозг без повода!
– Ира, – голос матери понижается, а потом становится ломким, неуклюжим, плаксивым. – Поверь мне, ты это все еще припомнишь.
– С радостью. Вспомню, как страшный сон, и снова забуду. У тебя еще что-то?
Мать театрально вздыхает и кладет трубку. Я искренне надеюсь, что это последний разговор на ближайший месяц. И это не такое уж злонамеренное пожелание – обычно, созвон с моей мамашей происходит либо из-за того, что у нее что-то стряслось, либо из-за ее желания вывести меня на задушевный разговор, а потом начать выносить мозг своими тщетными попытками научить перевалившую за тридцатник дочурку правильной жизни.
А какой жизни она могла кого-то вообще научить? С тех пор, как умер папа, она стала практически неуправляемой – истерики, приступы слепой ярости, какие-то полуритуальные поступки и странные манеры. А когда еще и Лиза – моя сестра, – получила магистра, уехала в Германию и оборвала все связи с ней, да и со мной, ситуация зашла в тупик. Но доля заслуг матери в этом отъезде была слишком велика, чтобы говорить о неблагодарных детях всерьез. Изматывающие ссоры, все те же странные истерики на ровном месте, скандалы из-за появления у дочек любых, пусть даже весьма презентабельных, как бывало у Лизы, молодых людей – в этом была вся мать. Отец тащил всю семью на себе всегда – и материально, и морально, зализывая все те раны, которые мы все получали, тогда как мать лишь добавляла новых, действуя на нервы всем, и папе – в первую очередь. И тут, поставив на его могиле памятник и распрощавшись со мной и Лизой, она оказалась в полнейшем вакууме. Некого пилить, не от кого заряжать энергией свою вампирскую сущность. Я иногда боюсь той мысли, что ненавижу ее – просто потому, что это, вроде как, неправильно, и я не имею права ее осуждать, не прожив ее жизнь, но, в то же время, какая-то циничная, чересчур рациональная часть меня говорит, что по Сеньке – шапка, и мать должна получать тот расчет, на который наработала собственной разнеженной, ухоженной со всех сторон папой глупостью и чванливостью.
Машина будет готова только через полчаса, и я, закончив этот очаровательный светский диалог, решаю пройтись до торгового центра, прежде чем вернуться в ниссановский сервис. Уже почти дойдя до крыльца «Каскада», я столбенею от странной картины. На уличной парковке к своей машине идут женщина средних лет – очевидно, мать, – и светловолосая девочка – видимо, ее дочь – они здорово похожи, и девочка держит у себя на ладони ручную птицу. Не могу разобрать, что это за птица, но она послушно сидит на руке у девочки, несмотря на активную жестикуляцию. Троица доходит до машины, и я вижу улыбку матери и дочери, и они вместе с птицей салятся в «мини купер», оставляя у меня странное ощущение – то ли недоверия собственным глазам, то ли странной, затаенной глубоко внутри горечи от осознания огромного количества вещей, заключенных в этом образе – счастливой семьи, управляемой, а не правящей тобой стихии, быстротечной, как жизнь птицы, любви – да много еще чего. Я понимаю, что уже минуту, если не больше, стою на подходе к вращающейся двери торгового центра, и меня с ворчанием обходят люди, и пора двигаться дальше.
Зайдя внутрь, я зачем-то достаю телефон, и только сейчас, перечитав смску от Андрея о том, что он будет поздно, потому что ему подкинули какую-то работу на вечер, отдаю себе отчет в том, насколько меня опустошил, огорошил и затормозил разговор с матерью. Я совершенно потеряна, и даже не помню, чего вообще хотела от этого торгового центра, и все, что остается – это пойти и купить кофе и сесть за столик, глядя сквозь окружающих меня людей – мимо их жестов, походок, улыбок, голосов, – и пытаясь понять то едва уловимое и необъяснимое чувство какой-то вины, которое появилось у меня вчера, когда…
{6}
…будто никогда такого не было, и вот опять. Примерно так это выглядит. Можно сколько угодно удивляться бессоннице, но причины ее, как правило, всегда на поверхности. Во всяком случае, у меня исключений не бывало. Правда, сегодня есть одна странная штука, которая не дает мне покоя.
Слезы ночи сохнут утром.
Эта фраза вот уже полночи крутится у меня в голове – обращается, звучит по-разному, произносится в моей голове то шепотом, то во весь внутренний голос, и мне никак не уснуть, хотя больше никаких конкретных мыслей меня не мучит – разве что отдельные образы, ощущения – словно перекрученные между собой и постоянно меняющие свою мощность – от минимума до максимума.
Слезы. Ночи. Сохнут. Утром.
Я нашла ее в моем старом, подростковом еще дневнике, почему-то до сих пор валяющемся в моих детских вещах – той их крошечной части, которую я в свое время по каким-то необъяснимым ныне причинам забрала с собой из первого дома. О чем я думала тогда, девочкой-подростком записывая такие измышления в расписанную странными узорами тетрадь в девяносто шесть листов? Что хотела этим сказать? Почему именно сейчас это меня так тревожит? Намек на то, что я все это время бродила в кошмарном сне, полном слез отчаяния и горечи, и теперь настало мое утро? Да, мне хотелось бы, чтобы это был именно такой намек, вот только что-то еще – неуловимое, странное, чужеродное, – вплетается в те ощущения, которые охватывают меня, стоит мне снова прокрутить перед внутренним слухом эту фразу, и я совершенно не понимаю их, эти чувства, потому что не могу взвесить, чего в них больше – тоски, страха, жалости… Черт, я совсем запуталась. Я слишком мало сплю.
Осторожно, стараясь не разбудить Андрея, я выскальзываю из кровати и ухожу на кухню, по дороге вытаскивая в прихожей из открытой сумочки свой паспорт. Налив стакан минералки и осушив залпом половину, я закрываю глаза, нащупываю паспорт на столе и открываю его – по наитию, – сразу на странице с семейным положением. Мы не стали изобретать пышную свадьбу, да и я, кстати, как ни странно, никогда о ней не мечтала. Пригласили нескольких хороших знакомых в ЗАГС и ресторан, выпили, поболтали, да и все. Андрей долго уговаривал меня как следует подумать насчет празднества и понаприглашать цыганский табор моих родственников, потому что у него уже никого не осталось, но ему пришлось смириться с тем, что я такая вот нестандартная девочка – вместо «не хочу ничего решать, хочу платье и замуж» – просто печать в паспорт, и счастье в кармане. Я согласна с тем, что это странно, но все эти годы, представляя счастливую семью, я представляла что угодно – годы жизни вместе, совместные поездки, детей даже иной раз, – но никогда в моих планах не было всей этой несусветицы с безмерными тратами на платья, лимузины, пьяных в сопли гостей, половину из которых я не знаю, мордобой, рис и бросание букета и подвязки и прочие радости типичной русской свадьбы. И только сейчас я поняла, что действительно не хочу всего этого. Мое счастье – тихое, незаметное для окружающих и очень скромное. Меня легко любить. Бюджетно, так скажем. Вот только пока никому, кроме Андрея это не удавалось. Это я тоже поняла только сейчас. Мне везло на предателей и слабаков, потому что я перетягивала большую часть груза на себя а с ним так не будет. Я в него верю. И в себя, готовую, несмотря на его уверенность в себе и силу, подставить свое плечо там, где это нужно будет. Теперь это будет гораздо легче, потому что я, наконец, могу по-настоящему дышать. Кольцо, которое душило меня, сменилось золотым, которое делает меня довольной этой жизнью каждый день и каждую минуту. Да, наивно верить в то, что это все навечно, и все такое, и практики разрывов – болезненных, тяжелых, – вокруг хватает, но я хочу хотя бы немного отдышаться, хотя бы немного почувствовать то счастье настоящей, полноценной жизни, о котором так давно мечтала, страдая от вынужденного одиночества.
Черт, сколько же боли и разочарований вообще надо пережить, чтобы даже позволять себе такие мысли сейчас, когда вся моя жизнь перевернулась с ног на голову и дала мне шанс залечить все раны и жить без боли? Насколько же я зажата в клинче собственного самосохранения, что, даже пытаясь отдаться настоящему, реальному, а не увиденному в кино или «фейсбуке» счастью, продолжаю в чем-то сомневаться и на всякий случай проигрывать в голове сценарии тех или иных провалов, бед, расставаний…
Слезы ночи сохнут утром.
А сколько слез ты еще хочешь пролить, Ира?
Хочу? Я?
Да пошло оно все к чертовой матери. Я хочу обратно, в постель, к его теплому дыханию, его желанному, такому близкому и уже родному телу, к его рукам, которые обнимут меня, стоит об этом попросить, и именно здесь…
{5}
– …и мало тоже, – улыбается Лена.
– Насчет мало гарантирую, а вот с «много» будет сложнее, – так же жизнерадостно отвечаю ей и одним легким маневром паркую машину на Бассейной, рядом с Парком Победы.
– Ну, хотя бы не накидайся так, чтобы не запомнить его, – вздыхает Лена. – А то каждый раз будет, как первый, а, значит, хрен ты мне чего нового расскажешь.
– Ой, все.
Я целую Лену в щеку и отпускаю с миром. До воскресенья еще долго, и у меня есть время все обдумать. Как будто есть, что вообще обдумывать. Обычное свидание. Кстати, далеко не первое в таком роде. Вроде как второе. Точно, второе. Первого я толком не помню. Пришло нечто, оставило о себе неоднозначное впечатление, не дало понять, что ему от меня нужно, и исчезло. С тех пор я зареклась знакомиться через интернет, но зарекалась, как известно, свинья, так что попытка номер два объявляется открытой и будет использована в воскресенье.
Я настолько поглощена мыслями об этой встрече, которая может ничего не принести, что совершенно забыла придумать хоть какие-то занятия на вечер пятницы и субботу. Немного поколесив по городу и заскочив в один торговый центр, чтобы разочароваться в ассортименте платьев в «лав репаблик», я беру роллы на ужин и приезжаю домой и окунаюсь в горячую ванну, стараясь расслабиться и ни о чем не думать, но это никак не выходит. Мне нужно быть готовой ко всему, нужно что-то конструировать в голове, придумывать обходные пути, представлять наш с ним диалог, представлять его, в конце концов. Он ведь может оказаться совсем не таким, как на фотках в соцсети, тем паче, что их у него очень мало, и страница вообще смотрится, как фейковая, и…
Ой, какой ты у нас эксперт по знакомствам в интернете, Ира! Шерлок-без-шаров-Холмс, ей-богу.
Тем не менее, я залезаю в мобильник, лежа в ванной и продолжаю изучать его фотки, изучать его черты, словно это как-то поможет в общении с ним. А чему это может помочь? Быть увереннее? Быстрее узнать его и помахать ручкой? Очень полезно, не то слово.
За субботу от нечего делать я пересматриваю все фильмы про Гарри Поттера, держа почти постоянную переписку с ним. Я его совершенно не знаю, потому что кроме этих слов, которые пишет неизвестный мне человек, даже голоса которого я не слышала, потому что он и не предлагал созвониться, но я хочу его увидеть, по-настоящему хочу, хотя и делаю едва ли заинтересованный вид.
«Я ужасно хочу увидеть тебя уже сегодня, но никак не успеть приехать в город( У тебя точно все хорошо насчет завтра?»
«Ну, да) мы же договорились)»
«Я, пожалуй, одену солнечные очки, узнаешь меня по ним)»
«Думаешь, будет так солнечно? Это ж питерская весна)»
«Я думаю, что если ты также прекрасна, как на фотках, меня ослепит, а мне еще машину водить)»
Такие глупости – подростковый юмор, смешанный с традициями пикаперов. Но внутренне я пищу от этого. В среде, где я обращаюсь, хорошим тоном считается быть серьезным, грубоватым и, желательно, толстым. Идеалы пятидесятилетней давности – заношенные, заштопанные, давно переоцененные психотерапевтами, адвокатами по бракоразводным процессам и кардиологами, – до сих пор имеют вес в среде этих людей – торгашей без особых личных примет. Исключение могут составить разве что руководители компании и босс группы компаний Игорь Елисеев – те еще хоть как-то выделяются на общем фоне, хотя по сути – те же типичные «успешные мужики». Не «мужчины», а именно «мужики» – этакий микс из повзрослевшего «правильного» пацана и дельца с определенным уровнем заработка, и ни в одном из этих компонентов уже нет места нежности, игривости, чувственности, которые считаются в этой среде замороченных на своих комплексах лживых циников проявлениями слабости. А Андрей совершенно другой. Вот именно поэтому я и хочу с ним встретиться.
А что касается того, что я его совершенно не знаю, но уже делаю какие-то выводы… Да, ведь можно прожить с человеком десяток лет и совершенно его не знать. Разводы, разделы имущества – все это обычно касается не только-только познакомившихся в интернете пар, а тех, кто жил-поживал, да добра наживал, но вот знания о соседе по кровати не нажил. Людям зачастую плевать на истинные лица друг друга, ведь гораздо проще верить в тот образ, который создал у себя в голове на чей-то счет. А я сейчас не хочу создавать образ. Я хочу верить в то, что мне показывают и рассказывают, потому что это заставляет меня чувствовать себя интересной кому-то и желанной. И плевать на мнение со стороны. Я жду воскресенья.
Он уже рассказал мне массу всего, задал десяток вопросов, и я немного потерянно улыбаясь ответила на них, но все мое внимание где-то вне этого диалога. Говоря с ним, я почему-то не могу перестать сравнивать его образ с тем, что видела на фотках. На лицах большинства людей можно найти отдаленные черты каких-то своих знакомых, но Андрей мне кажется совершенно новым человеком, не похожим ни на кого. Я буквально считываю с точностью до миллиметра его маленькие родинки на лице, обвожу контуры его красивых, чисто мужских рук с немного толстыми, как мне кажется, пальцами, мысленно поглаживаю его черные, немного блестящие волосы.
– Ира? – звучит голос откуда-то, и я понимаю, что прослушала какой-то вопрос от Андрея.
– Ой, прости, – легонько хлопаю себя ладонью по лбу. – Я что-то призадумалась.
– Устала? – нежно, немного вкрадчиво спрашивает Андрей.
– Да, не особо, – машу рукой. – Просто я немножко… ммм… в прострации, что ли.
– Все плохо? – он горестно поджимает губы. – Вечер насмарку?
– Какой там? – возмущенно привстаю на миг. – Вот еще чего удумал. Так просто ты от меня не отделаешься.
– Хорошо, хорошо, я твой раб на этот вечер, – смеется Андрей – как-то по-особому – тонко, деликатно, но очень заразительно.
– Остаток оплаты за остальные двенадцать лет вернешь, – отшучиваюсь в ответ. – Слушай, так кем ты работаешь?
– Да, так, логистика – перевозка всяких грузов, – он неопределенно водит ладонью из стороны в сторону. – Ничего интересного, одна рутина. Но деньги платят.
– По России грузы возишь? – зачем-то интересуюсь я.
– По-разному. Бывает, в ближайшее зарубежье выбираюсь, – подкидывает брови вверх Андрей. – Но нечасто.
Он почему-то слегка краснеет, и я пытаюсь понять, почему именно, но мысли быстро сбегают из этой темы, потому что Андрей переводит разговор в иное русло. У него здорово выходит вести меня по этому разговору, и я перестаю уходить в свои мысли, и остаток этой немного скомканной встречи в кафе на Невском проходит под его руководством.
Почему-то в конце разговора, когда официант приносит счет, я машинально достаю карту и пытаюсь заплатить, но Андрей говорит, что не допустит и накрывает терминал в руках официантки своей картой, на поверхности которой я четко вижу надпись «Кредитная карта». Он быстро убирает карту в портмоне, улыбается мне, и я отвечаю взаимностью. Наверняка, у него неплохие обороты, и ему удобнее распределять деньги через кредитки – нищеброды обычно наоборот стараются светить наличностью. Последней. Во всяком случае, так мне кажется. И это скорее хороший знак. Да, я хочу чувственного мужчину, но мне не нужен мальчик, демонстративно швыряющийся разными суммами, чтобы произвести впечатление.
Как мы заговорили. А не собираешься ли ты за него замуж?
Рано об этом думать. Слишком рано.
Почему-то только сейчас, когда захлопываются створки кабины «чертова колеса», я молниеносно осознаю, что прошло уже три месяца, как я знаю Андрея. Но за все эти три месяца я ни разу не подбивала этот срок – ни в месяц, ни в два, хотя я всегда была любительницей подводить итоги. Я потеряла счет времени и не хочу находить его снова. Все, чего я хочу, это сидеть рядом с ним, как сейчас – друг напротив друга и держаться за руки. Он помнит, что я иногда побаиваюсь высоты, и поэтому держит мои ладони так крепко и нежно, и это так странно и так здорово – мы, как простые школьники, слегка под шафе гуляем по залитому солнцем и беспечными семейками, подростками и детьми «Диво-Острову» вместо того, чтобы играть во взрослых, подчеркивая чем-то более серьезным статус своих отношений. Я хочу сказать ему кое-что, но не знаю, как к этому подвести, и мы просто болтаем ни о чем, и этот процесс неудержим.
– Мне кажется, мы всегда были знакомы. Будто ехали в одном автобусе каждый день, но не обращали внимания друг на друга, – выдает очередную шутку Андрей, когда мы сближаемся почти на расстояние поцелуя.
– Точно. В сто девяносто шестом, – хихикаю, ощущая, как слегка кружится голова от сочетания жары, легкого пива и качки кабины.
– Почему это? Мне кажется, в сто пятьдесят третьем! И ты вечно просила уступить тебе место, потому что ты с сумками.
Я откидываю голову в приступе хохота и едва не разбиваю нос Андрею.
– Ой, прости, я…
– Чуть не снесла мне башку, – едва перебивая смех, продолжает за меня он.
– Я же говорила, что со мной опасно, мальчик, – изображаю нуарный тон.
– Ты еще не знаешь моих потаенных глубин, бэби, – поддерживает мою игру Андрей.
– Ну, что ж, думаешь, ты ко всему готов? Хо-хо.
– Тебе нечем крыть?
– Да нет. Если уж тебя не смущают связи с девушкой, у которой…
Делаю драматическую паузу.
– О, нет, – Андрей изображает ужас и закрывает обеими ладонями рот.
– …ипотека, – еще более зловещим тоном провозглашаю я.
– Так, когда ближайший самолет из России? – смотрит на часы Андрей. – Ах, да, он уже улетел. Что ж, придется мне смириться с такой участью.
– Хи. И что ты будешь делать?
– Вопрос в том, что ты сделаешь, а именно… – уже более серьезно заявляет он, отпускает мои ладони и достает что-то из кармана.
Я вглядываюсь и понимаю, что это кольцо. Тонкое золотое кольцо с крошечным камушком. И вот тут я трезвею в миг.
– …выйдешь ты за меня или нет, – завершает свою речь Андрей.
– Я… А это… – я тупо продолжаю смотреть на кольцо, пытаясь осознать, что происходит. – Ой.
– Ты забыла выключить утюг? – улыбается Андрей. – Или забыла сообщить, что ты замужем?
– Нет, я просто… Мне надо подумать…
– Пять минут достаточно?
– Даже много, – хихикаю. – Нет, правда. Дай мне время.
– Мы состаримся за это время?
Андрей берет мою руку, и я безропотно принимаю тот факт, что он надевает кольцо на мой безымянный палец. Я машинально замечаю, что мы почти на самой вершине, и под нами раскинулся город, и мой беглый взгляд окончательно прилипает к взгляду того, кого я люблю, и кому хотела сказать именно это, и кто опередил меня своим сюрпризом на миллион долларов.
– И если состаримся, то давай сделаем это вместе, – добавляет Андрей.
В глубине моего размытого алкоголем рассудка взрывается фейерверк счастья, но снаружи я все также полна сомнений, хотя и глупо улыбаюсь и роняю нелепые фразы. Я почему-то крепко сжимаю руку Андрея, и все это так смахивает то ли на сон, то ли на сказку, но теперь я – словно Алиса в стране чудес, а не Золушка в рабстве у сестер, вот только может ли это быть…
{4}
…и не могла уснуть всю ночь, и этот рабочий год для меня начнется с кофе и головной боли. Отлично, Ирочка, просто восхитительно.
Кстати, ровно такие же ощущения у меня были немногим больше недели тому назад, когда я проснулась первого января у себя дома, хотя хотела уж в этом году наверняка наклюкаться где-нибудь у друзей. Я почти не пила тогда, как и в каждый очередной Новый год. В глубине души, мне хотелось тогда окунуться во всеобщий праздник, но это не получается уже много лет, и в этом году все также пошло прахом.
Я перестала любить Новый Год, а особенно – Новый год в этом городе, – когда почувствовала себя по-настоящему взрослой. Кто-то перестает любить такие праздники из-за психологической травмы, трагического события или типа того, но это не мой случай. Я просто поняла, что у меня нет повода радоваться этому всему – фейерверкам, пьяным на улицах, помойке на них же поутру. И еще в меньшей степени – отвратительной погоде без единой снежинки. Если выпить достаточно, на все это можно не обращать внимания, но у меня так не выходит. А после прошлогодней истории с Сережей…
Встряхиваю голову, чтобы вышвырнуть из нее эти мысли. Ночь уже на исходе, и я решаю освежиться теплым душем, потому что уснуть все равно не удастся. Немного прогревшись и ощутив легкое потягивание со стороны живота, я машинально кладу на него ладонь и поглаживаю себя, и опускаю руку ниже, но, только прикоснувшись к нужному месту, понимаю, что просто не хочу ничего такого, хотя с некоторого времени это стало нормальной практикой. Кому-то больше нравится делать это перед сном, а мне раньше больше нравилось под душем. Вот только сейчас это стало приносить больше опустошенности и какой-то странной, растянутой, раздражающей усталости. На самом деле, мне было бы легко отдаваться кому угодно – в разумных пределах, – и закрывать таким образом вопрос с сексом, поддерживая древнегреческий миф о том, что девочки не мастурбируют, потому что у них всегда есть подручные мальчики, а половина товаров секс-шопа продается только для съемок порно. Вот только в реальности все немного не так, как в этих мифах, и секс ради секса оказывается еще более мерзким действом, чем банальное самоудовлетворение под душем. Оно хотя бы отдает интимностью, а не вынуждает тебя раскрывать чувства и отдаваться им с незнакомым и, возможно, не очень-то приятным тебе человеком только потому, что у него были член и деньги на то, чтобы тебя поужинать. На это можно смотреть как угодно, и использовать любую терминологию – свободные отношения, кокетство, взаимовыручка полов, – но для меня это остается разновидностью взаимного промискуитета, хотя я и никогда об этом никому не скажу. Очень уж немодное и несовременное это убеждение.
Пробираясь утром по суетливому, словно только что проснувшемуся и проспавшему на работу городу, вдоль заснеженных тротуаров, я в который уже раз вспоминаю огромные, почти во весь рост снежные стены по краям мурманских улиц. Я никогда там не ездила сама – права получила только в Питере, – но меня частенько возили по постоянно скачущему ландшафту города, и две вещи, регулярно появляющиеся за стеклами машин друзей, остались в моей памяти навсегда – эти снежные стены, за которыми по ступенькам пробирались клянущие почем свет стоит заполярную зиму местные и вид на вечерний город из района Домостроительной и Старостина – вид с высоты, огромная панорама микрорайонов и властно возвышающаяся над всем этим волна массивных сопок, украшенная аккуратным ожерельем из далеких огней. Остальное затерлось и ушло куда-то в далекий архив. Люблю ли я это все до сих пор? Определенно, нет. Но это все – необходимость терпеть мучительно долгие зимы, постоянные подъемы и спуски даже при банальном походе в магазин, усталость от полярных дней и ночей, – наложило отпечаток на всю мою жизнь в виде стремления сбежать и сделать что угодно, лишь бы остаться там, где есть выбор – вписываться в такую жизнь снова или остаться на берегу – на равнине, где все прозрачно и очевидно. Работаешь – живешь и радуешься тому, что имеешь; не работаешь – едешь домой, снова взбираться по лестницам и глазеть на ночной город. Пустой, несмотря на постоянное движение, ночной город.
Скучаю ли я хоть самую малость? Эта мысль заставляет меня невольно усмехнуться и немного задержаться на повороте под стрелку. Что ж, по одну руку у меня было молчаливое, холодное и жестокое море, а по другую – пробуждающие одним своим видом Хибины, а сейчас по одну – грязное болото старого центра и гнилой окраины, а о другую – показная роскошь бесполезных реставраций и бесчинство Газпрома. Это называется продаться не за дорого, наверное. Если не считать, собственно, заработков, а искать только духовные мотивы.
Впрочем, что тут лицемерить – детство, оставленное там, действительно чего-то да стоило. Там не было многого из того, что стало давно привычным в настоящих мегаполисах, но я хорошо помню рыбалку с отцом – он обожал удить всякую кижму и щук, и брал меня посмотреть на процесс, хотя я и до сих пор окуня от зубатки не отличу; помню долгие дороги в Кировск на папиной «волге», чтобы покататься с самых пологих склонов, пока папа летал с настоящих спусков, а мать чванливо отпивалась глинтвейном; игра в снежки в начале лета; северное сияние и ночные шашлыки в прохладные июньские выходные при полярном дне. Простое счастье, которого сейчас уже никому не хватило бы. Амбиции выбросили это счастье на помойку и прикрыли множеством обид и разочарований, чтобы не хотелось доставать его и теребить понапрасну. Все это растворилось в моем прошлом, и впереди – лишь пелена моих непринятых решений. Именно моих, потому что я не верю никому, кто за меня эти решения хотел бы принять. Верила лишь одному Сереже, и верила не один год. Но он исчез, оставив меня с грузом недосказанности и медикаментозным абортом. Испугался ответственности. Мне нужен кто-то, кто не боится. Кто-то, кто способен оставаться рядом даже когда я не в лучшей форме и дожидаться моего возвращения в себя. Кто-то, кто не уйдет просто потому, что принял свое собственное решение остаться и уважает это решение и себя самого. С ним я, возможно, начну оттаивать. А пока что, все, что у меня есть – это редкие игры со знакомством в интернете. Может, в этой новой партии с тем парнем, который мне пишет, я что-то да выиграю.
Но как же это глупо смотрится, Ира, как же наивно. Такой путь за плечами – и ты на нулевом километре, озираешься, куда же податься. Словно, ничего и не было.
Да, я чувствую это. Чувствую страх и непонимание себя самой в том, как себя веду. Кусаю себя за хвост, то отчаянно бредя новыми отношениями, то отказываясь что-то для их создания предпринять. И так – круг за кругом, и я явно бегаю внутри какого-то кольца, не в силах выбраться за его пределы. Кольца, которое душит, не дает продохнуть, осмотреться, да даже притормозить, потому что сужается все сильнее с каждым очередным годом.
