Читать книгу: «Тайна системы «Юпитер»», страница 6

Алексей смог встать и тоже сел в кресло. Пилот, видя, что все сидят, решил сделать то же самое: он подкатил кресло поближе и медленно опустился на сидение.

Среди вновь воцарившейся тишины, пилот вдруг тихонько кашлянул и решил задать мучавший его вопрос:

– Так что же взорвалось?

– Это дворецкий разнёс к чёртовой бабушке мой санаторий, – сказал Геннадий Юрьевич.

– Но зачем он это сделал?

– Я сказал ему чётко и ясно, как Иосиф Виссарионович Сталин: «РАССТРЕЛЯТЬ»! А он ВЗОРВАЛ! Чёртов дворецкий! Он опять всё перепутал!

– Кого нужно было расстрелять? – изумился пилот.

– Ни кого, а что! Нужно было расстрелять охранную систему, чтобы Алексей Витальевич смог пройти в лабораторию, потому что его ДНК было чужим для системы. А отключать пошагово, посылать запросы, не было времени. Поэтому я и послал этого паразита расстрелять… НО НЕ ВЗОРВАТЬ!

– Просто, он, наверное, спешил, – попытался оправдать дворецкого Алексей, – и поэтому схватил первое, что попалось ему под руку.

– А если бы ему под руку попалась нейтронная бомба?! Он её тоже схватил бы?! Кстати, где этот Леонардо… вернее, то, что от него осталось?

– Он там, в холле – ответил пилот. – Среди завалов. Я об него споткнулся, а он сказал мне, что тут намусорено, и чтобы я был осторожнее.

– Каков хозяин, а! Лучше б он побольше думал головой, прежде чем взрывать санаторий. ОН, что ли будет теперь убирать весь этот его «мусор»?! Это же надо! Столько роботов уничтожено, санаторий!.. А лаборатория? Что теперь с ней будет? Санаторий ещё ладно, но лаборатория мне нужна! Что мне теперь, разбить палатку наверху, чтобы прикрыть вход сюда? А ведь здесь ведутся секретные разработки!

Геннадий Юрьевич крепко выругался и, упёршись в колени локтями, подпёр ладонями подбородок. Он сидел и молчал, глубоко задумавшись.

Пилот не мог долго молчать, поэтому выдал очередную фразу:

– Там джетлайнер… он тоже того…

Алексей взглянул на пилота:

– Что, «того»?

– Ну, на него упал большой кусок санатория и придавил его. Так что от джетлайнера остался только блин… Я помню, когда я приезжал в деревню, где у меня живут прабабушка с прадедушкой, как их кот отправился гулять. А там у них до сих пор пользуются наземным транспортом… – пилот вдруг замолчал.

– Ну? – сказал Алексей.

– Ну, он пошёл погулять и не вернулся. А потом приходит дед и говорит мне, мол, возьми лопату и пойди убери кота с дороги. Я сначала не понял, зачем мне лопата. Но я не стал спорить, взял лопату и пошёл к дороге. И когда я пришёл на то место, то всё понял. Там кота раскатали так, что от него остался только серенький коврик… красивый такой, хоть возле двери стели. Ни крови, ни внутренностей – ничего! Только коврик. Ну, я лопатой соскрёб его с асфальта и…

– А зачем ты нам всё это рассказываешь? – спросил Геннадий Юрьевич.

– Да просто, когда я увидел, во что превратился джетлайнер, то сразу, почему-то мне вспомнился тот кот. Как я его соскребал. Джетлайнер сейчас выглядит так же, как и кот моего прадеда.

Алексей глубоко вздохнул, а профессор взглянул на него и ехидно заметил:

– Ну, что? Вы ещё не жалеете, что познакомились с милой молодой девушкой? Ха! Вам то, что! У вас только джетлайнер! А у меня целый санаторий и всё, что в нём было! Так что, я пострадал больше, чем вы. Но, в принципе, это и правильно. Потому что, я-то знаю… Нику девятнадцать лет!.. А вы только первый день! Так что, у вас ещё всё впереди! Она ещё покажет, на что способна.

– Вы хотите сказать, что она приносит несчастья? – спросил Алексей.

– Эх… Не обращайте на меня внимания! Это я просто брюзжу. По-стариковски брюзжу!

Он пошёл к инкубатору, чтобы проверить, как идёт процесс восстановления, и как раз в этот момент из коридора донеслись голоса.

– Наконец-то, нас пришли спасать! – сказал профессор. – Спасатели, блин. И года не прошло!

Он быстро пошёл навстречу людям, спускающимся по лестнице. Когда несколько человек поравнялись с входом в лабораторию, Геннадий Юрьевич встал перед ними и расставил руки в стороны.

– Так, всё, господа! – сказал он. – Дальше вы не пройдёте, потому что это секретная лаборатория, где производятся разные секреты, а секреты должны оставаться секретами, потому что это секреты, а не что бы то ни было ещё, о которых вы все ничего не должны знать! Хотя, я уже раскрыл вам всё, что только можно было раскрыть. Так что, эта лаборатория давно перестала быть секретной. Но всё равно, я вас сюда не пущу.

Люди, одетые в форму спасателей, остановились перед дверью.

– Здравствуйте, – сказал один мужчина, снимая с лица стеклянную маску. – Вы единственные выжившие, кого нам удалось найти. Сейчас ведутся поиски пострадавших, пожар полностью потушен. Работают службы. Скажите, где ещё в здании могли находиться люди?

– Все люди здесь. И все живы, как видите, – ответил профессор.

– Вы хотите сказать, что в здании больше не было никого?

– Да, так оно и есть. Во всём санатории были только кибернетические люди, роботы, киборги… называйте, как хотите. Из обычных людей – только мы.

– Расследование показало, – продолжал спасатель, – что взрыв произошёл вследствие применения плазменной взрывчатки. А после, произошла детонация различных видов вооружения, среди которых могли быть и высокотехнологичные взрывчатые вещества, применение которых запрещено законом. Как вы можете это объяснить?

– Уважаемый спасатель, – съехидничал Геннадий Юрьевич, – а скажите мне, пожалуйста, кто вы, и имеете ли вы право задавать мне такие вопросы?

– Я майор Козлов. МЧС. И я имею право задавать вам ЛЮБЫЕ вопросы, потому что прибыл сюда по приказу высокопоставленных лиц. У меня есть приказ расследовать это дело, выявить причины и, если есть виновные, покарать их. Так же, я имею соответствующий ордер, который могу предоставить, чтобы отпали всяческие лишние вопросы.

Говоря это, майор сделал знак своим людям, чтобы они прошли в лабораторию.

Спасатели отстранили профессора и нахально вступили в святая святых…

Видя такую наглость, Геннадий Юрьевич не удержался и повысил голос:

– Майор Козлов! Уберите отсюда ваше стадо! Это закрытая, частная, СЕКРЕТНАЯ лаборатория, куда доступ разрешён только одному человеку – мне! А вас тут быть не должно!

– Но я вижу ещё двоих человек.

– А это всё потому, что произошёл взрыв, и охранная система взлетела на воздух! К тому же, это мои люди, которым я доверяю.

– Тогда, может быть, представитесь! Кто вы?

– Я профессор Левандовский, хозяин этих руин! А территория, на которой вы находитесь, принадлежит правительству, и находится под его особым контролем. Так что, если вы не уберёте своё стадо, господин Козлов, то вас могут ждать серьёзные неприятности.

– Вы профессор Левандовский?

– Да, и это мой санаторий, где находится секретная лаборатория. Так что, уберите своих козлов, господин Козлов!

– Не переходите на личности, уважаемый профессор! Не стоит злоупотреблять своим положением и моим терпением. Ваши слова могут быть расценены, как оскорбление.

– Прошу великодушно простить меня, майор! Но людей своих всё равно уберите.

Майор сделал знак своим людям, и они покинули лабораторию. Но сам он остался стоять, где стоял.

– Господин Левандовский. Если это действительно вы, то вам стоит пройти наверх. Там вас ждут. Мне сказали, что профессор Левандовский должен быть где-то тут, и, если я его найду в здравии, то непременно должен ему передать, чтобы он поспешил.

– А кто меня там ждёт?

– Какой-то американец, которого прислал министр иностранных дел.

– А-а! Всё понятно! Джонни переживает за меня. Ладно, сейчас приду. – Геннадий Юрьевич повернулся к пилоту и Алексею. – А вы сидите тут и никого сюда не впускайте. – Он пошёл было к лестнице, но вдруг повернулся и сказал: – И сами ничего не трогайте! И не лазьте тут, понятно? – Профессор поднялся на пару ступенек. – Сидите там, где сидите и не вставайте с места! Я сейчас приду! – Ещё две ступеньки, и снова профессор не выдержал: – Не дай бог, узнаю, что вы тут шастали в моём отсутствии! Вернусь, прибью обоих! Ладно, я пошёл.

И профессор стал подниматься по лестнице. Какой-то спасатель вручил ему стеклянную маску, закрывающую всё лицо, со встроенным преобразователем кислорода. Геннадий Юрьевич принял «подарок», надел его и глубоко вдохнул приятный свежий воздух.

Он уже шёл по коридору к большому завалу, через который нужно было перебраться, чтобы попасть в холл. Дым всё ещё валил откуда-то, но с каждой минутой, его становилось всё меньше, – пожарники работали быстро.

Перебраться через завал было трудно, – упавший кусок перекрытия почти полностью закрывал проход, а всевозможные оплавленные обломки были настолько острыми, что грозили перерезать подошву ботинок, если не аккуратно ступить куда-нибудь. Везде торчали изогнутые куски арматуры, попадались стёкла, которые не успели расплавиться вследствие плазменного взрыва. Изодранный кусок некогда белого дивана торчал из битого камня. Стены были сплошь изрешечены осколками. Сердце профессора обливалось кровью при виде этой ужасной картины. Но он стойко преодолевал трудности, как моральные, так и физические; он пробирался сквозь завал, тщательно выбирая место для следующего шага.

Наконец, он спрыгнул с последнего бетонного куска перекрытия, валяющегося на полу, и ступил на оплавленный пол, который ещё утром сиял чистотой, а теперь превратился в чёрную волнообразную массу непонятно чего.

Холл практически не пострадал, если не считать того, что весь оплавился и сгорел, но зато справа были сплошные руины: не осталось даже намёка на очертания здания.

Переступая через различный мусор, профессор вышел на улицу, миновав искорёженный остов двери. Сразу же он увидел правительственный джетлайнер министра, а перед ним стоял Джон Паркер и рассматривал нечто чёрное, лежавшее на земле.

Геннадий Юрьевич подошёл сзади и поздоровался. Мистер Паркер обернулся и воскликнул, забыв перейти на русский язык:

– Damn it! Professor! You’re alive! I’m so glad. What happened here?

– The Apocalypse has come, – ответил профессор.

– This is a disaster!

– Ja, Sie haben Recht, Johnny.

– Что? – не понял мистер Паркер.

– Я говорю, вы правы, Джонни… Это катастрофа.

– Но, как это произошло?! ЧТО произошло?!

– А-а-а! – отмахнулся профессор. – Долго рассказывать! Просто, я лишился санатория, и всё тут.

– А где Бионика?

– В лаборатории.

– С ней всё в порядке?

– Н-н-надеюсь, да. Она в инкубаторе, на восстановлении организма. Чёрт! Я даже не представляю, выкарабкается она или нет.

– А что с ней? Она сильно ранена?

– Нет. Дело тут в другом. Это я, старый маразматик, не уследил. У неё кончился заряд, к тому же, она получила сильнейший стресс, который подействовал на мозг и на весь организм в целом. Теперь она впала в глубокую кому, и сколько эта кома продлится, одному богу известно.

– Но вы мне объясните, что произошло?

– Да! Пожалуйста.

И профессор рассказал всё, что было недавно.

Мистер Паркер выслушал и погрозил пальцем.

– А ведь министр и я говорили вам, чтобы вы не наседали на бедную девушку! И в том, что произошло, в конечном итоге виноваты именно вы, профессор! Если бы вы не устраивали этих ваших «серьёзных разговоров» с Бионикой, то ничего бы не случилось! Вы бы вовремя заметили минимальный заряд, девушка не падала бы в обморок, не пришлось бы её тащить в лабораторию, не нужно было бы расстреливать охранную систему, не было бы никакого взрыва! А бедный Леонардо до сих пор радовал бы меня своими пафосными речами! А так, он лежит теперь разорванный и заикается.

И тут Геннадий Юрьевич перевёл взгляд на тот предмет, что рассматривал мистер Паркер.

– Так это же наш дворецкий!

– Да, это он.

– Он ещё живой?

– Little bit… Он сильно заикается.

– Ещё бы! Вы бы не заикались, если бы от вас осталось только голова и ошмёток ключицы?! Привет, Лео! Ну, как ты?

– Зд-зд-зд-зд-здр-рас-тву-тве… пр-пр-пр-пр-пр-про-ф-ф-ф-фес… р-р-р-р.

– Что же ты натворил, а! Я же тебе сказал расстрелять! А ты, что сделал?

– Вз-вз-вз… взор-взор-взор-взор… взор…

– Взор бы мой тебя не видел после этого! Гад ты, вот ты кто! Оставил меня без санатория!

– Не ругайте его, Геннадий, – вступился мистер Паркер. – Он просто выполнял ваш приказ. Тем более что Владимир Сергеевич обещал вам помочь с восстановлением санатория. Кстати, как лаборатория? Не пострадала?

– Нет. Вы же знаете, мой бункер может выдержать атомную бомбу. Бетон на основе нитрита бора, аэрографитная подушка, титановая арматура, осьмиевая пластина над всей лабораторией, карбин… в общем коробка, которая окружает лабораторию уцелеет даже когда наша планета разлетится на куски! И вот, когда Земля разлетится – в космосе будет парить моя лаборатория среди бесчисленных обломков нашей планеты!

– Я рад, что вы не теряете чувство юмора, профессор. Вы отлично держитесь!

– А что мне ещё остаётся делать? Сегодня у меня вообще сумасшедший день: то Бионика сбежала, то я чуть не был арестован! А теперь ещё и санаторий взлетел на воздух! Весело! Не скучно! Да… Что произошло, то произошло, и изменить уже ничего нельзя.

– Да, но министр пообещал заняться восстановлением санатория.

– Да, вы говорили… А что он хочет сделать?

– Он сказал, что нагонит сюда технику. Снесут оставшееся здание, так как оно находится в аварийном состоянии, и построят новое.

– Да что вы говорите! Передайте Владимиру Сергеевичу мою самую искреннюю благодарность! Не думал я, что он настолько проникнется тем, что здесь произошло. Значит, он выделит деньги?

– Он уже занимается этим вопросом.

– Это очень хорошо, – сказал профессор и, сделав небольшую паузу, сказал: – А как насчёт нашего полёта? Мне ещё нужно лететь в столицу, или без этого уже можно обойтись?

– Я думаю, что всё-таки вам придётся слетать в Москву. Я тут связывался с некоторыми людьми, и они сказали, что Роскосмос в принципе не против полёта на Европу, но остаётся провести бумажную волокиту, и для этого нужно ваше присутствие, так как прибегать к электронной переписке, они почему-то не хотят.

– Конспирация! – съязвил Геннадий Юрьевич. – Они не хотят утечки информации. Хотя, что там утаивать?! Ну, собрались, ну, полетели! Делов-то!.. Ладно. Мне нужно возвращаться в лабораторию, а то там шастают всякие подозрительные личности и пытаются выведать мои секреты. Да и Бионика в коме… Кстати. У неё теперь новое имя.

– Новое имя? Вы решили её переименовать? – улыбнулся мистер Паркер.

– Нет, это она сама себя переименовала! Теперь её зовут Ника. Так её называет её парень…

– Кто?!

– Да-да, мистер, вы не ослышались! У нашей Ники появился мужчина! Он работает пилотом в институте… а-а-а… как же его-то… А! Алексей Витальевич. Фамилию забыл. Они провели вместе весь сегодняшний день. Чем они там занимались, понятия не имею, но надеюсь, что не чем-нибудь нехорошим…

– О-о! Так наша девочка выросла! Поздравляю!

– С чем?!

– С настоящим совершеннолетием Бионики.

– Ника… Её зовут Ника, – поправил профессор с каким-то сожалением в голосе.

– Ника. Прекрасное имя! Мне нравится. Это она сама его придумала?

– Чёрт его знает… Я даже толком не успел узнать, что они там в городе делали! Я только начал спрашивать, и тут Би… э-э… Ника потеряла сознание… а перед этим она кричала, представляете! Она кричала, проявляла чувства, её голос был полон эмоций, и что самое главное, мне кажется, что она по уши втрескалась в этого пилота!

Мистер Паркер громко рассмеялся:

– Вот это да! Правда? Так это же прекрасно!

– Не вижу ничего прекрасного!

– Ну как же! Она наконец-то стала настоящей девушкой! Она настоящий человек со своими переживаниями, горестями, радостями, мыслями, эмоциями, желаниями!.. Jesus! Наконец-то это произошло! Поздравляю, профессор! Ваш эксперимент удался на славу!

– И этот эксперимент сейчас при смерти…

– Вот как всегда он вольёт ложку дёгтя!

Профессор на этом решил завершить разговор; он попрощался с мистером Паркером, пнул на прощание дворецкого Леонардо, и поспешил обратно в лабораторию.

Леонардо обиженно смотрел одним уцелевшим глазом на своего создателя и пытался что-то произнести. Он стал заикаться ещё больше, и среди его повторяющихся бормотаний слышалась просьба: Леонардо просил профессора восстановить его тело и вернуть его к жизни. Но Геннадий Юрьевич не услышал своего дворецкого, – он спешил к своей дочери, которая была ему дороже всего на свете (хотя, он этого никому никогда не показывал).

8. Месяц спустя

Было два часа ночи; напольные часы, сделанные по образцу девятнадцатого века, только что пробили два раза, наполняя небольшой кабинет своим рвущим тишину глубоким звуком.

Полная луна отбрасывала сквозь щелку между занавесками свой тусклый белёсый свет. Тёплая летняя ночь дышала прохладой после жаркого июньского дня.

Маленький кабинет был освещён только лишь настольной лампой, что стояла на рабочем столе. За столом сидел Геннадий Юрьевич; он прикрыл глаза и, казалось, спал. Но на самом деле, это было не так. К голове профессора были прикреплены несколько датчиков. Перед ним стоял монитор, на котором постоянно мелькали слова, выстраивающиеся в предложения, а предложения – в абзацы. Текст быстро набирался, иногда останавливаясь; буквы заполняли экран – страница за страницей.

Так продолжалось некоторое время, прежде чем профессор, наконец, открыл глаза и стал всматриваться в текст.

– Хм… Недурно… – пробормотал он. – Ещё немного и можно будет запатентовать эту мою новую фигню.

«Фигнёй» профессор назвал своё новое изобретение. Это была специальная компьютерная система, которая могла подключаться к мозгу человека и считывать мысли. Геннадий Юрьевич сейчас как раз и занимался тем, что тестировал работу изобретения, над которым работал на протяжении всего этого года. Сегодня днём, он завершил программу, внёс все соответствующие коррективы, и решил проверить, как всё работает. Получилось неплохо: текст на мониторе полностью копировал мысли профессора.

В целом, Геннадий Юрьевич был доволен, – у него получилось. На протяжении целого часа он сидел и думал, а система ловила его мысли и записывала их на жёсткий диск компьютера, выставляя на экран непроизнесённые слова.

Геннадий Юрьевич зевнул и откинулся на спинку кресла. Закинув руки за голову, он слегка улыбнулся, любуясь тем, что было на экране.

Немного погодя, на экране появилось новое предложение, написанное с красной строки: «Кто бы за меня сходил в туалет, чёрт побери, не охота ведь вставать!»

Геннадий Юрьевич увидел последнее предложение.

– Ах ты, чёртова железяка! – воскликнул он. – Вот этого-то и не надо было печатать!

Он быстро удалил предложение и сорвал все беспроводные датчики с головы.

«Вот теперь можно спокойно думать что угодно!» – мысленно проговорил он, поднялся и, почёсывая живот и зевая, побрёл туда, куда ему так лень было идти.

Через минуту, он вышел из туалета и решил немного подышать свежим ночным воздухом. Для этого нужно было выйти из кабинета в коридор и пройти на балкон, откуда открывался чудесный вид на Чёрное море, перерезанное напополам сверкающей лунной дорожкой.

Коридор был пуст, тёмен и тих. Геннадий Юрьевич сделал несколько шагов и вдруг остановился. Его что-то насторожило.

Сбоку была дверь – дверь Ники – и из-за неё доносились какие-то приглушённые звуки.

– Что делает там эта несносная девчонка? – прошептал профессор. – Два часа ночи, а она не спит!

Он подошёл к двери и прислушался. Разобрать что-нибудь было невозможно, но профессор угадал тихий голос молодой девушки. Он тихонько постучался. Голос стих.

– Ника, – позвал Геннадий Юрьевич, – что ты там делаешь? Ты почему не спишь?

Мгновение спустя, дверь плавно отъехала вбок.

Это была комната биомеханической девушки, которую раньше звали Бионика; в её паспорте до сих пор стояло это имя, но в последнее время, даже Геннадий Юрьевич как-то свыкся с мыслью, что теперь его дочь зовут по-другому. Она хотела быть Никой. Вопреки ожиданиям, профессор Левандовский не стал противиться перемене имени, и постепенно привыкал называть своё создание так, как ей было приятно.

– Доброй ночи, па! – весело сказала девушка и улыбнулась.

– Вот мне вот это твоё «па»! – скороговоркой пробурчал Геннадий Юрьевич. – С тех пор, как ты вышла из комы, у тебя в мозгу что-то изменилось, и ты стала вести себя совершенно не так, как раньше.

– Но, может быть, это и к лучшему? А, па? – на последнем слове Ника сделала особое ударение, дразня профессора.

– Может-не-мо-ожет!.. Ты скажи лучше, чего это ты до сих пор не спишь? Ты знаешь, сколько времени?

– Два часа.

– Ну? А как же твои вечерние алгоритмы?

Ника засмеялась:

– Это уже давно в прошлом! – Она вдруг нарочно нахмурилась, скорчив злую гримаску и проговорила почти по слогам: – Я проснулась, потому что наступил новый день… Я засыпаю, потому что наступила ночь…

И она звонко расхохоталась, сидя на кровати, где рядом с ней лежала какая-то раскрытая книга.

– Что ты читаешь? – поинтересовался профессор, заметив книгу.

– Это «Одиссея» Гомера. – Ника схватила книгу и стала негромко декламировать: «Дочь светлоокая Зевса Афина вселила желанье в грудь Пенелопы, разумной супруги Лаэртова сына…» Ты не представляешь, па, как это интересно! Я уже читаю, как Телемах пытается натянуть лук.

– И сколько дней ты уже читаешь эту книгу? Почему я только сейчас об этом узнаю?

– Я читаю её уже двадцать минут.

– То есть, ты начала со средины, – утвердительно заявил Геннадий Юрьевич.

– Нет, я читаю с начала.

– С какого это начала? – не понял он.

– С самого начального начала! – засмеялась девушка.

– С первой главы?!

– Здесь не главы, здесь «песни».

– Да какая, к дьяволу, разница! Ты хочешь сказать, что прочитала почти до конца всю «Одиссею», написанную чёрте-каким-строчным ямбом, за двадцать минут?!

– Но я ещё не дочитала до конца! Тут ещё осталось… минут на пять. Если прочитать несколько раз.

– На каких пять? Я помню, как пробовал читать эту сказку, когда был студентом, так мне понадобилось что-то около двух лет, чтобы дойти до средины! И то! Я ни черта не понял, пока не посмотрел кино! А ты говоришь, двадцать минут! Какие тут двадцать минут могут быть?

– Значит, тебе просто не понравилась эта книга.

– Там вообще ничего не понятно!.. Постой. А ты хоть понимаешь, что ты читаешь, или так, для показухи хвастаешься мне тут?

– Я могу полностью процитировать всю «Одиссею», от первого слова, до того места, где я читаю сейчас.

Геннадий Юрьевич обомлел от услышанного. Раскрыв от удивления рот, он подошёл к ней, присел на кровать и внимательно посмотрел ей в глаза. Совершенно неожиданно профессор задал вопрос, который никак не вязался с их разговором:

– Ты когда в последний раз заряжалась? Твои индикаторы почему-то плохо видны.

– Тогда, когда ты выпустил меня из лаборатории.

– Это когда? Когда ты вышла из комы?

– Да.

– Это ведь было месяц назад! И ты хочешь сказать, что с тех пор ни разу не подходила к источнику?!

– Ни разу.

– Ни разу?!

– Ни разу.

– Ни разу???

– Ни разу!

– Прошёл месяц!

Ника покачала головой:

– Ни разу.

– А как же твой заряд? Что ты чувствуешь?

– Мой заряд в норме.

– К… ка… как он может быть в норме? Месяц!

– Ну, и что? Я полна сил и энергии. Я бегаю, прыгаю, плаваю, ныряю, лажу по деревьям, по горам…

– Стоп. По каким горам? Ты что, ходила в горы? Когда?

– Вчера.

– Но ты вчера почти целый день была в доме! Когда ты успела? До гор идти полдня!

– А я не шла. Я бежала. Налегке. Я взяла с собой только один бутерброд, который мне лично приготовил Леонардо, и побежала. Леонардо сказал, чтобы я не задерживалась и была осторожна.

– Ах он жучий сын! И мне ничего не сказал! Значит, прикрывает тебя, да! Стоило его так долго восстанавливать, чтобы теперь!.. Ха! За моей спиной творится чёрте что, а я как обычно ничего не знаю! Ах вы черти волосатые, мать его величества! Устроили тут вертеп, а я – ни слухом, ни духом!.. И что же, скажи на милость, вы от меня ещё скрываете, а? Заговорщики, блин!

– Мы ничего от тебя не скрывали.

– Как не скрывали?!

– Вот так. Ты просто разрешил мне гулять там, где раньше запрещал, ну я вот и решила сходить в горы. Там, в горах, кстати, я встретила хороших людей.

– Каких таких людей?!

– Туристов. Они поставили палатки и…

– Ты мне это… прекращай шастать где ни попадя, поняла!

– А я не шастала.

– Не шастала она! Ты погляди, какая краля выискалась! То сбегает, прячась у меня в аэрокаре, то теперь вон… по горам бегает, как коза горная! Смотри, копыта вырастут, а за ними и рога, благодаря твоему Алёшеньке!

– При чём тут Лёша?

Геннадий Юрьевич махнул рукой:

– А! Молодые, зелёные… Мороки мне с вами на старости лет…

– Не кручинься, пап. Всё ведь хорошо.

– Что за слова такие: «кручинься»? Откуда ты всего этого нахваталась?

– Я читала Пушкина.

– О-о! Тогда всё понятно, сударыня, столбовая дворянка! Ну что, пошлёшь меня, старика, на рыбалку за золотой рыбкой, али мне пОйти кОрытО кОкОе-нибудь пОчинить? – кривляясь, ехидничал Геннадий Юрьевич.

– Не обязательно окать, пап! – засмеялась Ника. – В девятнадцатом веке так не разговаривали.

– Да черти их знают, как они там разговаривали!.. – Геннадий Юрьевич замолчал. Он задумался над словами Ники: что-то в её организме происходит; мозг изменился, хотя по показателям, всё оставалось, как и прежде; но профессор невооружённым глазом видел, как меняется его создание. Ника стала другой. Совсем другой. У неё появился характер, собственное «я»; и это самое «я» теперь очень беспокоило профессора. Девушка стала самостоятельной, а порой, даже слишком самостоятельной, как считал профессор.

Месяц назад, после того, как санаторий превратился в груду развалин, Ника была одной ногой в могиле – клиническая смерть продлилась несколько дней; и всё это время девушка лежала в инкубаторе. Дыхание её было еле заметным. Геннадий Юрьевич не отходил от неё ни на шаг: он ел в лаборатории, спал в лаборатории, постоянно следил за показателями и за работой систем жизнеобеспечения. Постоянно корректировал программы, которые проводили диагностику биомеханических нейросетей мозга. Все эти дни были для профессора настоящим испытанием. Но не только. Шесть дней комы его дочери были самыми страшными за всю его жизнь, – он постоянно боялся, что её организм не выдержит, и Ника – его Ника – умрёт!..

Спал он мало; только лишь иногда позволял себе отключиться, и то, только тогда, когда приходил Алексей и дежурил около инкубатора.

Алексей мог приходить только по вечерам, из-за своей работы (благо, что пока его не посылали в длительные полёты, а держали поблизости – то на орбите, то на Луне, и поэтому молодой человек мог хоть как-то помогать профессору).

Из шести дней комы, Алексей смог прийти только четыре раза. И эти четыре ночи, проведённые в лаборатории, немного сблизили Геннадия Юрьевича с молодым пилотом. Профессор понял, что Алексею не безразлична Ника; мало того – даже слепому было бы видно, что этот молодой человек любит её.

С одной стороны это было хорошо; Геннадий Юрьевич иногда даже радовался этому… Но с другой стороны, профессор понимал и полностью отдавал себе отчёт в том, что рано или поздно Алексей должен узнать правду. Он должен был узнать, что Ника не простая девушка, а искусственно выведенный биомеханизм. Как он к этому отнесётся? Что скажет? Что подумает? Что сделает? Профессор даже не мог ничего предположить. И каждый день планировал всё рассказать. А там – будь, что будет! Но стоило прийти Алексею, как слова застревали где-то в горле, и Геннадий Юрьевич не мог вымолвить и слова этой самой правды…

День шёл за днём, а профессор всё откладывал и откладывал непростой разговор с Алексеем.

И даже тогда, когда Ника пришла в себя, когда она открыла глаза и произнесла первое слово, которое, как гром поразило Геннадия Юрьевича, он всё-таки не смог рассказать молодому пилоту ту правду, которую он просто обязан был знать.

Первым словом, произнесённым Никой после пробуждения, было слово «Лёша».

С этого момента профессор понял, что слово «Геннадий» теперь было только на втором месте.

Девушка звала не своего создателя, которого по праву считала отцом, а своего возлюбленного, и с этим стоило смириться. Что и сделал Геннадий Юрьевич; он не противился, не обижался (хотя маленький червячок ревности всё-таки грызнул где-то внутри). Но папа понял, что его дочь стала взрослой, и пора было отпускать её на простор – в «большой мир», в который она так хотела попасть, и куда он, по своей глупости, не пускал её столько лет. Птенчик оперился и требовал отпустить его в полёт. Ну, значит, так тому и быть, думал тогда профессор, и принял решение дать волю своему созданию.

В первый день после пробуждения, когда Ника смогла, наконец, встать на ноги и пройти несколько шагов, он усадил её перед собой и долго смотрел на неё, после чего стал говорить о том, как он ошибался. Он пытался оправдываться, говоря, что думал только о сохранности хрупкого существа, которое он создал, говорил, что боялся навредить… боялся рисковать, ведь так много было поставлено на карту! Но, как оказалось, он сделал роковую ошибку: не пустил маленькую девочку в общество, в тот социум, в котором ей предстояло прожить около семисот лет.

Ника внимательно слушала его, и, когда профессор закончил свою речь, сделала то, от чего на душе у пожилого профессора стало как-то светлее – она улыбнулась и обняла своего «папу». Она не держала зла. Она не обижалась. Единственными чувствами, наполнявшими тогда душу девушки, были чувства радости и благодарности: радость, потому что, наконец, заточение её подошло к концу, а благодарность – за то, что ОН создал её, подарил самое дорогое, что может быть во всей вселенной – жизнь.

В первый раз за долгие, долгие годы Геннадий Юрьевич почувствовал какой-то странный комок у себя в горле; этот комок поднимался всё выше и выше, и только усилием воли профессор не пустил тогда скупую мужскую слезу (хотя, она так и норовила вылезти наружу!).

Отец и дочь обнялись и ещё долго сидели тогда в полной тишине, среди бесконечных мерцающих экранов подземной лаборатории.

А наверху кипела работа!

Министр не обманул. Через три-четыре часа после взрыва к остаткам санатория прибыла техника, и началась работа. Солнце село, но на работе это не сказывалось. Разбирались завалы, устранялись утечки воды, газа; грузовики сновали туда-сюда, вывозя обломки и многочисленный строительный мусор, в который превратился некогда блестящий санаторий.

В ту ночь, в лабораторию заходили люди, которых встречал профессор так же, как и майора Козлова. Но никто уже не пытался силой проникнуть в секретное помещение, – люди приходили лишь для того, чтобы предупредить профессора об опасности нахождения в лаборатории, так как наверху стали рушить оставшееся крыло здания. Спасатели и строители убеждали профессора покинуть помещение, говоря, что падающие обломки могут пробить потолок и похоронить его здесь. Но профессор только смеялся в ответ. Он никуда не собирался выходить, потому что там, в инкубаторе, лежала его дочь.