Читать книгу: «Трансвааль, Трансвааль», страница 27

Глава 17
Молитва
(Эпилог)

На другое утро Иона Веснин, шагая с Шуркой на обещанную рыбалку к перекату Ушкуй-Иван, завернул на Певчий кряж – красное место деревни, где до войны, по веснам, молодежью ставились по-над кручей качели, а взрослые по воскресеньям, на вечерней заре, собирались всей деревней на «большую песню» и стрезву пели до самого заката солнца. А когда отпускник увидел у ручьистой березы лежащие в разбросе каменные «брусы», про которые вчера в его саду Новинская Мать с укором выговаривала застолью, что мужики никак не соберутся все сложить «по порядку», у него все внутри перевернулось, переинача дачное настроение. На одном из «брусов» – серая самородная плита и такого же цвета граненый обелиск с полированной стороной, на которой было высечено: «ОНИ ЗАЩИТИЛИ ЧЕСТЬ И ДОСТОИНСТВО СВОЕГО НАРОДА 1941–1945 гг.». Грани обелиска были оббиты. И гость с недоумением спросил своего юного провожатого:

– Шурка, это что же, выходит, героям нашим достался бракованный памятник?

– Не-е, кррестный, не бракованный! Это приезжий тракторист Миха-матюжник, когда ему лень пойти в кузню на наковальню, дубасит тут кувалдой по своим желязякам.

Гость не сразу нашелся, что ответить своему юному провожатому: будто та, трактористова кувалда сейчас «дубасила» ему по темени. Он лишь потерянно прозревал в догадке своих снов в последнем рейсе, от которых он каждый раз просыпался от тоскливого сна, слыша один и тот песенный мотив: «Трансвааль, Трансвааль».

Этот гимн убиенным пели возвращающиеся с войны безвестно пропавшие солдаты, их однодеревенцы, на которых давно были получены похоронки с обязательной припиской: «Погиб смертью храбрых».

В одинаковых серых шинелях они сомкнутым строем устало плелись той же дорогой, по которой уходили на войну. Если тогда они через реку переправились на пароме, то обратно они топали по воде, как посуху. А поднявшись на родной Певчий кряж, они, не задерживаясь, снова спускались в подгорье, уходя в свою неизвестность…

И вот, немного отдышавшись, гость горько посетовал:

– Такие вот пироги, Бог-Данов… Убитые своими жизнями защитили «Честь и Достоинство», а мы, молодые-живые, уважили их кувалдой по лицу. Не-ет, так дело не пойдет!.. Да и делов-то тут, только и всего – поставить на попа каменные брусы. Шурка, может, возьмемся за это дело?

– Ага, кррестный! – с радостной готовностью вызвался мальчишка. – Вместях мы с тобой, что хошь сделаем! – Испытующим, взглядом всматриваясь в омрачненное лицо Ионы, он участливо спросил: – Кррестный, ты что, захворал, да? Тебе больно, да?

– Очень больно, Шурка… – Рыбарь, как некогда отец его Мастак-Гаврила, уходящий на войну с Поперечной улицы районной «столицы», рухнул на колени и сграбастал в охапку крестника, сдавленно шепча:

– Какой же ты у нас сродственник-то правильный-то. Ей-ей, веснинский копыл!

Так Иона Веснин вместо того, чтобы сидеть на каменном одинце Кобылья Голова – тягать язей-головлей из Рыбной Пади, начал свой отпуск с упаристой работы на новинском Певчем кряжу. Они рьяно взялись за дело. Неподалеку от ручьистой березы выкопали котлован под основание самородной плиты, потом стали бутить его каменьем из-под подгорья кряжа. За этой работой и застала их Марина с трехлитровой стеклянной банкой в руках: принесла теткиного забористого квасу.

– Поди, ухайдакались, мои мужики? – спросила она.

– А ты думала как? – по-взрослому ответил Шурка, первым прикладываясь к банке. А утолив жажду и пользуясь передышкой, с гиком скатился с кряжа – купаться в заводи.

Марина подошла вплотную к гостю и, не оглядываясь на деревню, смело обняла его:

– Куманек ты мой ненаглядный! Хучь твой крестник, Шурка, и похож на тебя, как две капли воды, но коли мы с тобой – кум и кума, мы не должны дважды сходить с ума… Прости, Иона, мне иногда кажется, что ты и Шурка – мои близнецы.

Она подошла к срезу кряжа, под видом присмотреть за сыном, смахнула навернувшиеся на глаза слезы.

…К концу недели близь возводимого памятника на кряжу появился рядок бодрых елушек с дерниной и изрядно политых водой. А по соседству, под ручьистой березой длинно вытянулась широкая скамья-лавка, вытесанная из сухостойной еловой лесины и уложенной в вырубленные глубокие чаши толстенных чурбаков из свежей смолистой сосны, пряно отдающей лесным ладаном. Получилось что-то вроде умело сработанного крыльца, на котором теперь новинские аборигены могут посидеть по-над бегучей Рекой по соседству со своими, теперь вечными однодеревенцами.

Прослышав, что работы у памятника идут к завершению, на Певчий кряж в один из теплых вечеров прибрела и вдова-солдатка Марфа-Державный Гвоздь, вся в черном.

Старуха огляделась кругом и осталась премного довольна:

– Экую сотворил тут молитву, месяц ясный! – И истово перекрестившись, добавила: – Тогда уж начатое святое дело доводи до своего венца. Обратно-то поедешь к себе домой, дак сходи в храм Святой Софеи в Граде. Закажи упоминование убиенных душ, долго блукавших на поле брани без упокояния.

Она достала из глубокого кармана свечу и спички. Протянув, сказала:

– Дак вздуй же и огонь, месяц ясный, у меня-то теперича даже и для блага трясутся руки.

Иона Гаврилович Веснин зажег свечу и, приростив ее на самородной серой плите перед гранитным обелиском, пятясь отошел к срезу кряжа. А Новинская Мать, возложив букетик из полевых цветов рядом с теплившейся свечой, принялась обносить себя крестом, творя про себя заупокойную молитву об убиенных на поле брани сынах, муже и всех однодеревенцах.

Шурка же, зачарованный огоньком горящей свечи, остался стоять рядом с молящейся старухой. Глядя на нее и он, шутейно окрещенное в Реке существо Бог-Данов, стал неумело класть персты на лоб, живот и плечи.

И новинский гость, повернувшись лицом к кряжу, тоже творил свою молитву. Ею было все то, что он видел сейчас перед глазами – и все в отдельности, значившее для него с большой буквы с его рождения. Это и Река. И раздольный новинский плес, – где-то там, с какой-то радости, с захватывающим шумом брязгались крупные рыбины, «варя пиво». И нижний перекат Ушкуй-Иван с игривыми бликами солнечных зайчиков. И заречный луг напротив с неугасной для него мальчишьей памятью, как в сорок первом, в межень лета, под многоголосый бабий плач ушли на войну все новинские мужики, парни и лошади. И бор Белая грива и верховье, где растут бронзоствольные кондовые сосны, будто живые самовары, расставленные на праздничной скатерти, сотканной из хрусткого, как первоапрельский наст, седого исландского мха и украшенной узорчьем блестяще-зеленых колоний толокнянки. И все это и многое другое здесь когда-то было его, Ионки Веснина как бы сплошным сном наяву, в котором все радости и горести нелегкого военного лихолетья сплавились временем в ностальгические чудные видения памяти… Он вдруг простодушно рассмеялся. Ведь когда-то, убей, никак не мог поверить до конца своему школьному учителю Алексею Ивановичу Голубеву, что на свете, кроме «стынь-океана» из бабкиных сказок про белую медведицу с медвежатами, живущими на льдинах, есть еще и жаркие страны, где вовсе не бывает зимы. А про то, что земля круглая да еще, зараза, и вертится на какой-то оси, как колесо у опрокинутой на ходу телеги, и вовсе думал, что их любимый учитель – великий врун…

Нынче-то он, Иона, почти полсвета повидал своими глазами, где по тверди земной проехал-прокатил на «почтаре»-тихоходе или на автоэкспрессе, где дымной стежкой промчался в высоком небе, где по морям и океанам проплыл-прошел, оставляя за кормой мудреные школьные абстрактные понятия – параллели, меридианы, экватор.

Знает он теперь и где находится тот, никем не зримый, «пуп земли», на котором всё держится и вертится. Спроси его сейчас о нем, и он не только бы издали указал то место, но еще и топнул бы ногой в самую его точку и при этом, не задумываясь бы, сказал:

– Для меня лично, «пуп земли» – это наш новинский Крутояр!

И уже мысленно, чего не говорят вслух, он, оглядывая пред собой знакомое до боли зеленое заречье, продолжал клятвенно исповедоваться:

«Это и есть – Родина моя!.. Вся, какая есть, и всегда во всем желанна. И я хорошо знаю, как бы я далеко ни жил от дорогих мне мест, как бы мне хорошо ни жилось на чужбине, но как только почувствую, что из меня истекла светлая память о Бегучей Реке моего Детства, надо мной скажут: Аминь, Иона Веснин, Аминь, дружище».

* * *

Автор выражает благодарность за помощь в издании этой книги:

Объединению русских литераторов Эстонии, международному фонду «Премия имени Ф. М. Достоевского» (Таллин), издательству «Тарбеинфо – Русский Телеграф», таллинским коллегам Ростиславу Титову и Владимиру Илляшевичу, Нелли Абашиной-Мельц, Людмиле Рязановой, Шевелеву Эдуарду (Санкт-Петербург), а также Альберту Иванову, Виталию Ковалеву и многим другим собратьям по литературной деятельности в новгородской организации Союза писателей России.